Возьми мою душу

Всё тело ломит и голова раскалывается жутко, а горло сушит и першит, как будто по нему наждачкой прошлись – подселение древнего божества определённо имеет свои последствия для организма. Серёжа берёт в трясущиеся руки оставленную бутылку с водой и делает несколько небольших глотков, больше проливая на себя, а в сторону лепёшки даже не смотрит – мутит при одной лишь мысли о еде. Чем больше времени проходит от визита Олега сюда – что это за место вообще? подвал? – тем более нереальным он кажется Сергею. Он только успокоился от своей истерики – вот же Олег, живой, надо до него достучаться, всё ему объяснить, что он не хотел, не хотел! – как его начинает крыть другой, не менее сильной: а вдруг никакого Олега здесь нет, и это всё игры его больного разума? Как он вообще мог выжить после такого? Серёжа боится думать об этом. Боится обмануть самого себя в очередной раз, цепляясь за призрачную надежду. Не мог же Птица и в самом деле выжить и обмануть его в очередной раз? Его сознание хаотично блуждает от одной мысли к другой, снова возвращаясь к событиям в Венеции, восстанавливая в памяти худший день своей жизни. Почему именно эту часть своей жизни он не может забыть? Серёжа чувствует, что вот-вот потеряет над собой контроль, и старается дышать как можно глубже и медленнее: ему всё-таки важно постараться понять, где он находится и кем охраняется и зачем. Сохранить рассудок удаётся, однако Тряпка всё равно просыпается и отвечает на ворох беспорядочных Серёжиных мыслей, в панике резко сменяющих друг друга: - П-птицы больше нет. Я бы… я бы иначе его видел и чувствовал. Мы чувствовали друг друга сильнее, чем ты – нас. – Запинаясь, говорит он. – И м-мне… мне правда жаль о случившемся с Олегом… Я… я не мог ослушаться П-птицу… – Тряпка делает неловкую и нерешительную попытку обнять Серёжу со спины, на что тот приходят просто в ярость – вскакивает со своего спального места, но из-за сильного головокружения до потемнения перед глазами сразу же садится обратно, лишь шипит под нос: - Не смей меня трогать. И Олега упоминать не смей! Ты виноват в его смерти не меньше Птицы! Я тебя ненавижу! Почему, почему это всё происходит именно со мной?! За что?! Я ничего этого не хотел! – Он всхлипывает, не понимая, это он сам плачет или это задетый его словами Тряпка разнылся, передавая своё настроение ему? Эмоции смешиваются в ядрёный коктейль, в котором невозможно разобрать, где заканчивается один из них и начинается второй. Осталось ли в нём хоть что-то от настоящего Сергея Разумовского? Или он теперь весь – состоит лишь из осколков частиц своей личности, которые никак не склеить воедино? Что реально, а что – лишь плод его больного воображения? В сбивчивых размышлениях о своей жизни, о том, что осталось от его личности, где он сейчас находится и с кем, Сергей ворочается полночи без сна. Утром Олег приходит снова – в этот раз не молчит, предупреждает с порога: - Оставайся на месте, и не вздумай приближаться. И без выкрутасов, а то буду стрелять. – И предусмотрительно кладёт одну руку на кобуру, другой удерживая поднос с едой. Серёжа поначалу вздрагивает от непривычного тембра голоса: такой тихий, охрипший, будто после ангины. - Ты заболел? – Спрашивает он раньше, чем успевает подумать, и видит, как взгляд Олега меняется с хмуро-невозмутимого на мрачный, тяжёлый, а губы кривятся в злой усмешке: - Какой заботливый. Не переживай, всего лишь последствия твоих пяти выстрелов. Серёжу оглушает его словами. - Значит, это и правда ты, Олег? – Дрожащим голосом спрашивает он, вглядываясь в Олега внимательно – и правда похож, очень, со всеми морщинками и щетиной, в помятой одежде, с исходящим от него запахом перегара – такой неидеальный и такой реальный. Сердце сводит радостной судорогой – живой, живой, не Птица, а настоящий Олег! – Прости меня, пожалуйста, прости, позволь мне всё объяснить, я правда не хотел… Ответом ему служит захлопнутая дверь, однако воздух в комнате всё ещё пахнет Олегом – табаком и алкоголем, убеждая Серёжу в реальности происходящего, что он не свихнулся окончательно. Серёжа сползает на пол на то место, где стоял Олег, вдыхает аромат полной грудью, трогает руками поднос и еду на нём – это он его принёс, он! Неважно, как именно Олег выжил. Главное – что он в самом деле жив. Безудержная радость омрачается осознанием, что Олег ему никогда не поверит – что это не он на самом деле стрелял, что Серёжа пытался сопротивляться, что он вообще не осознавал, что Олег жив, почти до самого конца, а потом уже было слишком поздно. Олег его никогда не простит. Как не простит себя и сам Серёжа. По телу бежит холодок при мысли, зачем Олег вообще его тут держит. Убьёт он его быстро или будет медленно мучать, чтобы сполна отомстить? Серёжа горько усмехается – он в любом случае это заслужил. То, что Олег выжил, не значит, что он в порядке – уже по его голосу ясно, а об остальных его проблемах со здоровьем Серёжа просто не знает. Серёжа впивается ногтями одной руки в другую, пока там не остаётся широкий красный след – физическая боль помогает чуть отпустить боль моральную. Умереть от руки Олега – слишком лёгкое избавление после всего, что он натворил. *** Олег раз за разом ждёт подвоха, спускаясь в подвал – и каждый раз ничего не происходит. Серёжа выглядит подавленным, но адекватным; слушается его во всём, не приближается, держит руки на виду, лишь каждый раз выдыхает ему в спину тихое «прости» и предлагает поговорить. Олег каждый раз молчит или бросает отрывистое «нет» в ответ. Поговорить нужно, Олег и сам это осознаёт, но боится – сам не знает, чего именно: услышать в лоб, что он не нужен Серому? Или услышать от него слова раскаяния, но сомневаться в их искренности, считать это очередной ловушкой, чтобы добить его и сбежать? Осознать, что его кукуха съехала необратимо или наоборот, что Серый в самом деле безжалостно пристрелил его, находясь в холодном рассудке? Держать Серого в подвале вечно не получится, это Олег понимает; но сначала надо понять, какие риски могут возникнуть, если его оттуда выпустить. У Олега совсем нет сил просчитывать это всё, выстраивать стратегии общения с Серым, вычислять, как будет от него обороняться, если что. Единственное, на что хватает Олега – кое-как удовлетворять их базовые потребности: раз в несколько дней ездит на рынок в ближайший город и закупается там готовой едой. Готовить самостоятельно нет ни сил, ни желания: тремор в руках всё ещё даёт о себе знать, и этого хватает, чтобы выбеситься, пока он нарезает колбасу для бутербродов на завтрак. Из развлечений у Олега лишь алкоголь с сигаретами и старенький пузатый телевизор, ловящий лишь «Аль-Джазиру»; у Серого лишь альбом для рисования и фломастеры – купил ему их во время вылазки в город, чтобы совсем уж не скучал – в поисках фломастеров пришлось побегать по городу, а острые карандаши и ручки Олег опасается ему выдавать. Впрочем, судя по всему, он рисует совсем мало – когда Олег приходит к нему, Серый часто либо спит, либо сидит на матрасе, обхватив свои колени руками и раскачиваясь плавно из стороны в сторону, будто в трансе. Отвести Серого в душ Олег решается лишь пару недель спустя, сжалившись над ним – его когда-то красивые волосы теперь лежат на плечах жирными истончёнными прядками, будто потерявшими всю яркость и цвет. Да и сам Серый выглядит выцветшим, лишь тенью себя самого: говорит мало и тихо – лишь извиняется, во всём безоговорочно слушается, взгляд отводит в сторону. Перед тем, как привести Серого в ванную, Олег осматривает её на наличие опасных предметов: первым делом убирает бритву, затем баллон с гелем для бритья, снимает полочку со стены – вдруг ещё ударит его этими предметами по голове; оставляет лишь мочалку с шампунем. Первая мысль в голове – а ведь и шампунем может брызнуть ему в глаза, воспользоваться замешательством, вырубить его… Решает всё-таки рискнуть – в конце концов, Серый выглядит очень болезненно и слабо; скорее всего, в рукопашной потасовке всё равно победит Олег. Решает не брать с собой оружие, оставить лишь кобуру для вида – если Серый выхватит пистолет, то ему и правда пиздец. Вторая мысль – надо же было купить Серому отдельно от себя гель и шампунь, и бальзам обязательно: он же всегда как-то по-особенному ухаживал за волосами, вся ванная была заставлена его тюбиками; это Олегу достаточно взять самое дешёвое 5-в-1 средство гигиены и не париться. Эту мысль Олег отгоняет как ненужную: не те отношения, не те условия содержания, да и сам Серый уже не тот. Когда Олег спускается в подвал и зовёт Серого идти за ним, тот выглядит крайне удивлённым и растерянным: впервые после момента их первой встречи смотрит в глаза; замешкивается и встаёт, пошатываясь: видимо, почти не ходит по своей комнате. Послушно скручивает руки за спиной, чтобы Олег закрепил наручники; вздрагивает, когда Олег случайно касается его запястья; покорно поднимается вверх по лестнице и лишь на последней ступеньке поворачивается к нему головой, смотрит на него, брови изогнуты в жалостливом выражении, а глаза у него блестят от слёз. - Я не хотел, правда, не хотел. – Начинает лепетать Серёжа. Олег напрягается, не знает, чего от него ожидать – вдруг сейчас столкнёт вниз по лестнице? А у самого сердце сжимается, так хочется ему верить, так хочется, чтобы он не плакал больше. Олег так и замирает, не в силах что-либо предпринять или толкнуть его, заставив подниматься дальше, и Серый продолжает. – Я бы в жизни не причинил тебе вреда, Волч, я был не в себе… Я… я даже сейчас не уверен, насколько это всё реально, насколько реален ты… Я знаю, ты мне не поверишь всё равно, ни единому моему слову, но знай, я всегда любил тебя и люблю до сих пор. И я никогда не прощу себя за то, что с тобой сделал. Не переживай, я не буду сопротивляться и доставлять тебе больше неудобств. Просто хотел сказать тебе это всё напоследок. – Совсем тихо заканчивает он, и поднимается дальше. - Не будешь сопротивляться чему, прости? – Олег мало что понимает из сбивчивой речи Серого, явно находящегося на грани истерики, и хоть сердце его замирает на словах любви, он старательно отбрасывает все мысли об этом и сосредотачивается на последних сказанных им фразах. - Смерти от твоих рук. Я заслужил. – Совсем тихо отвечает Сергей, упёршись взглядом в пол. У Олега ползут ледяные мурашки по телу: он подумал что?! Конечно, у Олега и самого пробегали мысли, что ему придётся обороняться, если Серый захочет его убить, но он честен по крайней мере с самим собой: у него бы никогда не поднялась рука убить Серого. Особенно сейчас, глядя на него, ссутуленного, заплаканного, такого сломленного. Впрочем, Серому об этом знать точно не надо. Однако Олег всё равно спешит его успокоить: - Я тебя в душ веду, а не убивать. Если будешь продолжать меня во всём слушаться, смерть тебе не грозит, обещаю. Серый неверяще смотрит на него покрасневшими глазами и еле слышно шепчет губами: «Спасибо». В ванной комнате Олег старается не смотреть на раздевающегося Серёжу, но не может заставить себя отвести взгляд: видит, как сильно он похудел – кости торчат, как у пятнадцатилетнего подростка; всё тело в синяках и гематомах, и Олег сам не замечает, как сжимает ладони в кулаки – с детства привык разбираться с Серёжиными обидчиками, а тут даже непонятно, откуда они взялись – оставили ли их тюремщики или сектанты, он сам себе их наставил в психозе или, может, если Джессика тогда писала правду и в Серого и правда собирались вселить древнее божество, то это последствия его присутствия? После увиденного в Сибири Олег может поверить и в это. Серёжа моется на удивление быстро, минут за десять; больше всего времени уходит на мытьё головы. Он быстро обтирается полотенцем и надевает подготовленный Олегом спортивный костюм и спрашивает робко: - Побриться ты мне вряд ли разрешишь? - Не разрешу. – Подтверждает его догадку Олег, и вспоминает – Серый же и правда ненавидит щетину на своём лице, а у него уже отросло рыжего пушка длиной в пару сантиметров. Ничего, походит и так пока – ему Олег бритву точно не доверит, а сам Олег себя с трудом бреет – то и дело царапает себе кожу трясущимися руками, а уж Серёжину нежную кожу он и вовсе исполосует. Да и не готов он сейчас к нему прикасаться. В подвал Серёжа спускается также покорно, как и поднимался, лишь напоследок смотрит исподлобья и даже чуть улыбается. Олег теряет бдительность на минуту – любуется свежевымытыми волосами, промелькнувшей искринке в его глазах – сейчас Серый стал хоть чуточку похожим на себя прежнего. Олега мутит от мысли, что он так спокойно шёл на собственную, как он думал, смерть. Или это лишь очередная манипуляция? Олег понимает, что пришло время это выяснить. Серый сейчас выглядит и разговаривает вполне адекватно, а значит, надо дать ему шанс объясниться, раз он просит. Он собирается с духом несколько часов, и когда спускается к Серому с ужином, не уходит сразу же, а затаскивает внутрь стул и садится напротив. Серый же снова сидит на матрасе, обхватив колени, и взгляд у него затравленный, и лишь неизменное «прости» срывается с губ. - Давай поговорим, как ты и хотел. Объясни мне всё, а я, так уж и быть, постараюсь тебя понять. Тот вжимает голову в плечи, прижимает колени ещё ближе к груди и произносит сбивчиво: - Т-ты… ты, наверное, с Серёжей хочешь поговорить? - Да, с тобой хочу поговорить. – Олег удивляется странной формулировке, но решает не спорить. - Н-но я не Серёжа. Олег чувствует подкативший к горлу ком разочарования. Как он только мог подумать, что Серый в норме? Как с ним общаться, если он теперь решил отрицать себя? Надо в любом случае понять, как с ним, таким неадекватным, взаимодействовать и чего от него ожидать. Пытаясь не менять выражения лица, он будничным тоном, как бы между делом, интересуется: - А кто же ты тогда? - С-Серёжа с П-Птицей зовут меня Тряпкой. Правда, Птицы больше нет, не бойся. Это же он в тебя стрелял. Мы с Серёжей не причём, хоть С-Серёжа и ругается на меня. Н-но я с-слишком, с-слишком его боялся, чтобы остановить. – Он начинает плакать, не сдерживаясь, громко всхлипывая. Олег холодеет внутри. Что вообще происходит? Какая птица, какая тряпка? У Серёжи что, раздвоение (растроение?) личности? Неожиданно в его голове сам собой складывается пазл – и записи врача из психушки, и воспоминания о воображаемом друге Серого из детства. Чёрт, он же правда звал его Птицей! И жаловался, что сначала он действительно жалел его и оберегал от других, то потом стал сам обижать его. Но почему это всё проявилось уже во взрослом возрасте? Что послужило триггером? Есть лишь один способ узнать. - Ты мне расскажешь, как вы с Птицей вообще появились, что происходит с Серёжей, и что за херня вообще творится и творилась между вами тремя? Тряпка чуть мнётся, но кивает головой в согласии: - Х-хорошо. Я надеюсь, Серёжа не разозлится потом. Олег выходит из подвала лишь через несколько часов в смятённых чувствах: слишком много всего он услышал, слишком фантастически – и в то же время логично – это всё звучит. Чувство вины теперь не отпускает Волкова: получается, это он виноват, он не остался рядом и у Серёжи поехала крыша, Серёжа трижды переживал весть о его смерти, и Олег представляет: если бы он узнал о смерти Серёжи… Он не знает, как бы искал в себе силы жить дальше, а главное, зачем. Но нельзя сбрасывать со счетов версию, что он всё это придумал, чтобы втереться к нему в доверие. Надо узнать как можно больше информации о Серёже и его болезни, чтобы оценить, насколько он может доверять услышанному. Смотрит на часы – до утра осталось всего ничего, можно уже выезжать в город и купить симку с интернетом: до этого нужды в ней не было, а сейчас не хочется терять ни минуты, побыстрее выведать всё. Он садится в машину и едет в город, несмотря на проливной ливень, покупает всё, что нужно, заодно забегает на рынок – из-за дождя продавцов не так много, но палатка с восточными сладостями работает. Олег покупает по килограмму пахлавы и рахат-лукума – для Серого, он-то сладкое совсем не ест, а Серый без него жить не может. Возвращается домой и, не снимая промокшей одежды, начинает перерывать интернет. Описание диссоциативного расстройства идентичности похоже на то, что описывал Тряпка – какая же идиотская кличка, надо будет придумать ему нормальное имя или прозвище, раз уж он часть Серого теперь, – и перепады в настроении и поведении Серого тоже идентичны его диагнозу. Смущает лишь надпись Рубинштейна рядом с перечёркнутым названием диагноза из его записей: «Что-то иное». Олег хмурится: что он мог иметь в виду? Что у него какое-то другое расстройство? Ладно, не столь важно, как оно называется, главное, что у него есть список лекарств, которые помогут Серому излечиться. Затем он смотрит видео с задержания Разумовского – и теперь отчётливо видит: вот кто в него стрелял. Сейчас он не видит у Серёжи во взгляде этого яростного безумия, смешанного с каким-то чудовищным весельем. Он ловил это в его взгляде через раз в Венеции – а теперь этого нет. Этого Птицу и правда сожрал Кутх? С ума сойти. Крыша просто едет от всего происходящего безумия. Может, Олег и сам свихнулся? Он измученно сползает в постель после почти суток без сна и не замечает, как отрубается. Олег просыпается от собственного сипящего кашля. Чувствует, как заложен нос и тянет в простреленных лёгких. Выругивается сам на себя – не стоило так легкомысленно вчера выезжать в дождь: это раньше он стойко переносил любые погодные условия, а теперь он разваливается от любого небольшого сквозняка. Ещё и «трубы горят» - он впервые за долгое время не пил более суток, и без привычной доли алкоголя ломает. Олег закидывается парацетамолом в надежде на скорейшее выздоровление и относит Серёже завтрак – тот уже в курсе их вчерашней беседы, пытается что-то объяснить про себя и коммуналку в своей голове, но у Олега совсем нет сил и его слова в голове не задерживаются: он извиняется и уходит, ощущая затылком, каким взглядом побитой собаки провожает его Серёжа. На следующий день его состояние резко ухудшается: он с трудом может дышать, температура доползает до рекордных 39 градусов, и он уже из последних сил встаёт из кровати. Чувствуя, как плывёт его сознание, как темнеет в глазах, Олег осознаёт: не факт, что он выкарабкается или не проваляется в беспамятстве несколько дней, а у него в подвале заперт Разумовский без еды и воды. Олег делает над собой усилие и, держась за стену, чтобы не рухнуть, спускается вниз; открывает дверь трясущимися в лихорадке руками и сползает по стене, теряя последние силы. Последнее, что он видит перед тем, как окончательно отрубиться – как Серёжа подрывается к нему, кажется, взволнованно обращается к нему по имени, и смотрит на него обеспокоенным взглядом. Проваливаясь в забытие, Олег наивно и по-детски позволяет себе верить, что Серому и правда не всё равно.