Любимый пес

      Валяясь у Баки на кровати, Стив увлеченно рассказывает их программу на это Рождество и ближайшие пять дней, которые они проведут в Бруклине. Самолет в семь утра, еще и за Пегги надо заехать, а Стив все никак не идет спать, радостный и взбудораженный предстоящей поездкой. Баки слушает его вполуха, вяло собирая сумку. Его мысли вообще не здесь, не с ним. Он не может перестать думать о том, каким могло бы быть его Рождество, если бы хоть кто-то один – он или Брок – открыл рот и обозначил свое желание провести этот праздник вместе. И все-таки даже после их разговора Баки не уверен, что если бы рот открыл именно он, то не наткнулся бы на очередное «забудь» и «знай свое место» – пусть даже в более мягкой форме.       Баки вообще ничего не понимает, и признание Брока в том, что тот якобы думал предложить встретить Рождество вместе – выглядит слишком… слишком как-то из разряда «то, что ты хочешь слышать». Очередной крючок, на который тот подсаживает – как все могло быть, но не вышло, потому что Баки виноват – не предложил. Но вот на какую реакцию он бы наткнулся, если бы предложил – вопрос остается открытым.       Расстроенный вконец, Баки застегивает сумку и валится на кровать рядом со Стивом.       – У тебя все в порядке?       Баки смотрит в потолок и не знает, что ответить. И как ответить. Настолько явно все не в порядке, что даже соврать не получится. Он буквально оглушен разговором с Броком и этим чертовым несостоявшимся Рождеством – до сих пор не может отойти. И если при Броке держать лицо еще получалось, то сил отыгрывать несуществующую радость перед Стивом уже не остается.       – Бак?       – Я устал просто. Давай спать?       Стив понимающе кивает и уходит, напоминая про будильник. Баки послушно ставит его на четыре утра – спать по сути осталось часа три от силы. Всплывающее уведомление высвечивает непрочитанное от Брока – «напиши, как прилетишь». Баки даже не открывает «вотсап». Завтра, точнее уже сегодня, откроет и напишет. Когда прилетит, тогда и напишет.       Заснуть не получается. Тело ломит от усталости, голова раскалывается, глаза слипаются, но сон так и не приходит. Огромнейший соблазн просто сдать билет и остаться с Броком на Рождество – вышло бы романтично. Вот только проблема в том, что в жизни, в отличие от романтических комедий, все куда сложнее. И помимо Брока, у Баки есть еще родители, ждущие его приезда, и Стив – для которого все это архиважно. Стив ждал этого Рождества, готовился, все спланировал и рушить это сейчас… Баки просто не сможет. У него не хватит смелости. И не хватит подлости. Или хватит?       Вот почему Брок не сказал ему раньше? Ну, хотя бы на день раньше. Чтобы было время спокойно со Стивом поговорить, объяснить ему все. Стив – очень понимающий, он бы вошел в положение без обид. Если бы Баки рассказал ему все, как есть – он бы понял. Но вот сейчас, накануне, в последний момент – он не поймет. Вообще не поймет. Если Баки еще и про Брока заикнется, то тем более. Еще подумает, что тот его на рождественскую оргию в «ГИДРУ» потащит или что-то в этом духе… Стив вообще охуеет, если Баки произнесет это имя, и не захочет ничего ни слушать, ни понимать. Для этого разговора нужно время, которого у Баки нет.       Вот зачем Брок дотянул до последнего момента? Лучше бы вообще не говорил уже. Что ему помешало на ярмарке сказать? Он же и не объяснил толком. Нес какой-то бред про «семейный праздник», «это нечестно по отношению к тебе» и прочую хуйню. Да когда Брока вообще интересовала честность? Он всегда делал, как удобно ему, вообще не считаясь с Баки и его чувствами, а тут вдруг – «нечестно», «нехорошо», блять. Да и от семейных ценностей Брок явно весьма далек, какой к черту «семейный праздник»? У него и семьи-то нет, сам же сказал. Да и раз он в пятнадцать сбежал из дома, то с семьей там были явные проблемы. Он вообще этот «семейный праздник» с семьей хоть раз отмечал, интересно? Баки задумывается об этом и ему становится так грустно от этой мысли – а вдруг нет? – не отмечал? Конечно, это все его домыслы – Баки же ничего не знает ни про Брока, ни про его семью – но почему-то очень ярко представляется образ потерянного малыша, оставшегося без елки и без подарков… Брок – как он есть – впрочем, на этот образ ложится слабо.       Заснуть так и не удается. Баки мучается мыслями, пока в четыре утра не звонит будильник. Он вырубает его, но не двигается с постели. Не хочет. Вообще не хочет, чтобы этот чертов день наступал. Что бы он ни выбрал – этот выбор будет неверным и верного вообще быть не может. Господи, пусть этот день не наступает! Или пусть закончится разом. При этом Баки вообще не уверен, что самого Брока это парит хоть вполовину настолько же, насколько парит его. Наверняка, тот только поржал бы, если бы узнал. Вставив свое «не увлекайся».       Стив заходит в комнату и говорит вставать и идти в душ, пока он готовит завтрак. Баки встает и идет. На автомате.       Если не менять ничего, закрыть свой чертов рот, перестать думать и просто следовать командам Стива, то все останутся довольны: и Стив, и родители, и даже Брок. Тот же не просил Баки оставаться. Вроде, и не ждал этого от него… Неужели, действительно не ждал? Не предложил, потому что «это подло заставлять тебя выбирать»… Или потому что не был уверен, что выберут его?       И Баки вдруг прожигает внезапная догадка. Он останавливается в дверях ванной, и этот паззл, все эти тупые аргументы, это странное поведение – складываются воедино: Брок пиздел про семью и «семейный праздник», не потому что для него это важно, а потому что ему самому проезжались этим по ушам вместе с каким-нибудь «не заставляй меня выбирать» – этот же хуй, его «большая любовь», он был женат, еще и с кучей детей. Дело даже не в Рождестве – там каждый праздник, каждые выходные должна была быть одна и та же история – «не заставляй меня выбирать», «это семейный праздник».       Конечно, это лишь его домыслы, но Баки почему-то уверен, что так оно и было. Если образ малыша без Рождества откровенно притянут за уши, то тут, блять – конечно, так оно и было, как иначе? И дело уже даже не в том, чтобы обогнать того мужика и быть лучшим, а просто – не быть, как он. Не оставлять Брока одного, сделав выбор не в его пользу. Как тот мудень.       Резко меняя траекторию движения, Баки заходит на кухню. Стив стоит к нему спиной, готовит яичницу. Оборачивается на мгновение и видит, что Баки еще в пижаме и вообще не готов.       – Бак, иди в душ. Мы опаздываем.       Баки сглатывает, понимая, что сейчас придется сказать одну из самых сложных вещей, которые он когда-либо Стиву говорил. Но в конце концов… Стив будет счастлив на Рождество и без него – с Пегги и с семьей. Да, он расстроится, Баки для него важен, но все равно он будет с Пегги,… а Баки не может уехать и оставить Брока одного. Снова одного. Даже если у него кривая логика и все это – плод его бурной влюбленной фантазии, он будет думать об этом ежесекундно и спасения от этих мыслей нет. Баки чувствует, что должен остаться. Если он, и правда, этого мудака любит. А он любит. Без вариантов.       И потому, нервно откашливаясь, произносит:       – Слушай, Стив… Я не поеду. Прости.       Воцарившаяся тишина, нарушаемая лишь лопающейся на сковородке яичницей, бьет по мозгам. Стив молчит. Он долго переваривает услышанное, а Баки приоткрывает рот, настолько вдруг становится тяжело дышать – от всех этих нервов, бессонной ночи и от этого молчания. Так и не поворачиваясь к нему, Стив спрашивает, будто уже знает ответ:       – Почему? Что случилось?       – Я хочу провести Рождество в другой компании.       – В другой компании? – повторяет тот эхом.       Баки кивает, запоздало соображая, что Стив не может видеть его кивка. Он готов рассказать про Брока, уже пытается сформулировать мысли, чтобы звучало не совсем пиздецово – но Стив больше не спрашивает ничего. Видимо, его уже вконец задолбали эти «другие компании», и он вполне справедливо считает, что сливаться к «другой компании» от лучшего друга в действительно важный момент, тем более, когда они уже давно договорились – это просто пиздец. Баки тоже так считает, поэтому готов объясниться. Но Стиву уже ничего не надо. Он молча выключает конфорку и одним движением скидывает яичницу в мусорку. И уходит из кухни, не глядя на него.       Баки так и стоит, словно статуя, не в силах пошевелиться. Спустя несколько минут слышит, как Стив вытаскивает сумку в коридор и копошится, одеваясь. Баки выходит к нему и делает еще одну попытку объяснить:       – Стив, я потом тебе все расскажу, это, правда, важно…       – Мне тоже это было, правда, важно, Бак, – говорит тот. И захлопывает за собой дверь.       Баки припадает лбом к стене, устало закрывая глаза. Мерзко от себя до тошноты. Он действительно поступил отвратительно по отношению к Стиву. Стоило ли это того? Баки не уверен. Уже ни в чем не уверен. И не факт, что Броку все это нужно. Абсолютно не факт. А еще не факт, что Баки догадался обо всем правильно, а не выдал желаемое за действительное. Может, Брок вообще в «ГИДРУ» поедет «праздновать», а отмечать Рождество в одиночестве в итоге останется никто иной, как сам Баки.       Звонить и выяснять пока рано – еще только полпятого утра, и Баки устало бредет обратно в спальню. Валится в кровать и на этот раз засыпает сразу же. Каким бы неоднозначным ни было принятое решение, оно, по крайней мере, принято, что дает некий душевный покой. Баки клятвенно обещает себе, что, если Брок в итоге все-таки бортанет его с этим ебучим Рождеством, то это все, конец – это станет точкой в их отношениях. Баки больше ничего не будет делать, ничего не будет ждать и хотеть. Пусть Брок строит свои «честные» отношения с кем-то другим, а Баки нужны нормальные. Ебанный ублюдок, вот сложно было ему сказать заранее, что ли? Стив бы так не отреагировал, если бы это было заранее. А вот так, накануне вылета – ну, это просто пиздец... И как загладить перед Стивом вину Баки просто не представляет…       Просыпается он от звонка матери. Стив и Пегги уже добрались. Мама не упрекает его за неожиданный демарш, наоборот, начинает с обеспокоенного – все ли в порядке? что-то случилось? Баки заверяет ее, что все хорошо, просто его девушка попросила остаться на Рождество с ней – неожиданно, вчера вечером – и он не смог отказать. Это объяснение прокатывает, тем более – это правда. Ну, почти. Мать разве что журит его, что Баки бы тоже мог привезти свою девушку – познакомить с ними, как это сделал Стив. Баки отнекивается, что они пока не так давно вместе и вообще он не уверен, и не может удержаться от вопроса:       – Стив сильно расстроен?       Мама отвечает ему обтекаемо – из серии «ну, помиритесь еще». Да, они помирятся, конечно, но все равно… Баки вздыхает, дает вынужденное обещание позвонить завтра во время рождественского ужина и мычит нечто невнятное на просьбу прислать фото девушки.       Закончив разговор, Баки заходит в «вотсап», чтобы написать наконец виновнику сегодняшнего пиздеца. Тот уже проснулся, был в сети полчаса назад. И Баки набирает ему «доброе утро».       Брок появляется онлайн практически сразу же. Как обычно игнорируя приветствие, спрашивает с ходу: «Прилетел уже?»       Делая глубокий вдох, Баки набирает: «Я остался». Отправляет и, откровенно говоря, ждет, что его слова произведут какой-то бомбический эффект. В его воображении Брок должен перезвонить ему – тут же. Радостный и не верящий в свое счастье – «серьезно?», «да, ладно, Баки, не стоило», «но я так рад, что ты остался ради меня», «ты себе не представляешь, как это для меня важно» – ну, или что-нибудь в таком духе.       Но в реальности Брок нихуя не перезванивает. Только присылает знак вопроса. Просто ебанный знак вопроса. Без слов, без ничего. Одна эта сраная закорючка. Он типа спрашивает «почему»? Почему Баки остался? Как будто не знает причину, урод.       Баки ждет, что Брок напишет что-нибудь еще, но вожделенное «печатает…» так и не появляется, и он откладывает телефон, разочарованно выдыхая. Настолько он расстроен из-за всей этой ситуации, из-за Стива, что даже не знает, что ответить на этот ебанный знак вопроса. Баки все-таки ждал от Брока другой реакции. Радости, как минимум.       Телефон в ладони начинает вибрировать – ублюдок все-таки звонит. Баки подносит трубку к уху и слышит безо всяких прелюдий:       – Я не понял ничего, честно говоря. Объяснишь? Что у тебя случилось?       Мало того, что он звучит, как мудак, так еще и говорит по громкой связи – за рулем, едет куда-то. И Баки кажется, что его худшие опасения подтвердились – у Брока есть планы на Рождество. Он просто языком молол вчера, выдал «то, что ты хочешь слышать», зная, что Баки все равно уезжает и отвечать за сказанное не придется. Зря он остался. Броку это нахуй не надо. Как и всегда.       – Баки?       Ладно, отступать все равно некуда. Уже не надеясь ни на что хорошее, Баки говорит с вызовом и обидой:       – Я хочу отметить Рождество с тобой. А ты?       Молчание. Затянувшееся молчание. А затем Брок выдает со смешком:       – Ты поэтому, что ли, не поехал? Ну, ты и дурак, конечно…       На этом Баки сбрасывает вызов. Потому что он устал от этого дерьма. Он разругался со Стивом, потерял деньги за билет, просрал эти пять дней – ради которых пахал без выходных – и, блять, что он получает в ответ? «Ну, ты и дурак, конечно»? Да. Действительно. Он дурак.       Брок перезванивает, но Баки уже не берет. Достал. Даже если ублюдок теперь хочет сказать ему «ну, давай, отметим», то «ну, давай» Баки не надо. Ему нужно искреннее желание и радость, в конце концов. А «ты дурак, ну, давай» уже в печенках сидит. В обычный день Баки бы проглотил, не стал нагнетать. Но сейчас – он действительно пошел ради этого ублюдка на такие жертвы – и что в итоге? Смехуечки и «ты дурак». Брок же знает всю эту ситуацию со Стивом, с билетами, с Бруклином – но ему похуй. Ему всегда похуй.       Баки закидывает телефон под подушку и идет в душ. А затем на кухню в поисках чего-нибудь съедобного в холодильнике. Яйца закончились, а все скоропортящееся они со Стивом выбросили, поэтому Баки обшаривает морозилку в поисках полуфабрикатов. Находит замороженные наггетсы и вываливает на сковородку. Пиздец, блять. Самое отвратительное Рождество в его жизни.       Пока наггетсы неаппетитно готовятся, он идет за телефоном, который звонить уже давно перестал (Брок всего-то один раз ему набрал), и смотрит билеты. Думает, что еще может успеть все исправить, но цены на сегодня уже неподъемные, как и на завтра. Послезавтра можно, если он распотрошит заначку. Но это лучше, чем просидеть все пять дней здесь. Да и перед Стивом надо загладить вину – провести с ним и с родителями хотя бы остаток запланированных каникул.       В дверь звонят, но Баки давит мелькнувшую было надежду – Брок живет у черта на куличках, он бы не доехал так быстро. Может, кто-то из соседей – стрельнуть сигарету или попросить помочь с коробками или еще какой хуйней. Баки тащится к двери, распахивает ее, не утруждаясь даже заглянуть в глазок, – и чтобы вы думали: там этот хуй. Явился все-таки. Значит, был где-то тут недалеко.       – Мы же договорились, что ты будешь закрывать дверь на ключ, – говорит Брок прямо с порога, первой фразой. Будто вот это, блять, сейчас самое важное.       – Стив, уходя, видимо, забыл.       – Скажи ему, чтобы не забывал.       – Брок, отъебись, – рычит Баки, уже с трудом сдерживаясь, чтобы не захлопнуть дверь перед его носом.       – В смысле? А как же Рождество? – ржет тот и, отталкивая Баки плечом, проходит в квартиру. Руки у него заняты – кофе притащил и еще какой-то пакет – завтрак, наверное.       – Угощайся.       – У меня есть еда, – хмуро отвечает Баки.       – Да? Судя по запаху, уже вряд ли.       Блять. И правда, пахнет горелым. Баки возвращается на кухню, снимая злополучные наггетсы с плиты. В целом трагедии пока не произошло и он бы спокойно их сожрал, но раз Брок все равно притащил завтрак, то Баки отставляет сковороду до лучших времен.       Брок, успевший за это время снять куртку и помыть руки, подходит к нему со спины, коротко целуя в щеку:       – Ну, что ты опять надулся? Если бы ты дослушал меня до конца, не бросая трубку, то я бы ответил согласием на твое предложение отметить вместе Рождество.       Ага, очередное «ну, давай». Ты предложи, а я снизойду, потом еще высмею тебя и скажу, что ты дурак, а ты будешь виноват, что бросил трубку, ведь «я бы согласился». Они же только вчера говорили об этом, и Брок сказал, что понял и исправится. Еще и свидание ему обещал… Но – как и ожидалось, по факту – нихуя. Тем не менее, выяснять отношения сейчас не хочется от слова совсем. Не сегодня. Не в Рождество. Баки слишком многим пожертвовал ради этого праздника и портить его не собирается. И Броку не позволит, как бы тот ни старался.       Поэтому Баки молча садится за стол и распаковывает пакет с завтраком. Брок от предложения поделиться с ним отказывается – уже поел, только кофе себе пододвигает. Баки спрашивает, как он так быстро доехал – оказывается, он был в городе, ехал в зал, теперь вот «тренировка накрылась». Да, он так и говорит: «тренировка накрылась». И Баки с трудом сдерживается, чтобы не послать его нахуй на эту ебанную тренировку, о которой ублюдок так переживает. Но мысленно убеждает себя – мы не будем ссориться на Рождество. В конце концов, они потрахаются, и Брок станет нормальным – так происходит всегда. Осталось только дожить до этого момента.       – Ну? Так и какие у нас планы? – спрашивает тот, отпивая кофе. – Где мы будем отмечать? У тебя? У меня? Или мне заказать столик в ресторане? Хотя я сильно сомневаюсь, что получится – раньше надо было думать.       Баки поднимает на него убийственный взгляд. Это он сейчас ему предъявляет, что «раньше надо было думать»? Впрочем, столик в ресторане его все равно не интересует.       – Поехали к тебе.       У него места больше, да и Солдата не хочется оставлять одного в рождественскую ночь. А еще Баки принципиально внести дух Рождества и украсить разноцветными носками именно его скучное и идеально безликое жилище. И разлить вино на его блестящий от чистоты пол. Или диван. А еще лучше на него самого, чтобы слизывать потом языком. От одной мысли об этом тянет в паху, и Баки с трудом сосредотачивается на словах.       – Ладно, поехали ко мне. Но елки у меня нет, как ты понимаешь. Если тебе вдруг принципиально.       Принципиально, конечно.       – Можно купить.       Вот уж проблема – елку достать на Рождество. Но для кого-то, и правда, проблема:       – От нее грязи пиздец, я не собираюсь потом весь год иголки выметать изо всех щелей.       Вообще Баки не нравится его тон. Брок говнится на пустом месте, причем с самого утра. Ищет проблемы там, где их нет априори. Баки хотел бы, конечно, живую елку, и Брок вполне мог бы ему уступить – Рождество, в конце концов, а иголки они бы потом вместе убрали. Но лезть в бутылку не хочется, Брок и так будто ищет повод разосраться, который Баки не собирается ему давать. Поэтому говорит:       – У нас со Стивом есть искусственная. Правда, игрушек не очень много. Можно будет докупить в супермаркете…       – Ага, конечно. Там сейчас смертоубийство. Я даже не припаркуюсь.       Вот уж Брок производит впечатление именно того отбитого чувака, который припарковаться может, хоть перегородив выезд половине парковки, если ему «надо». Проблема в том, что ему не надо. Но Баки не хочет с ним спорить, надеясь, что к вечеру тот все-таки отойдет. Очень, блять, надеясь.       Закончив завтрак, Баки достает коробки с елкой и игрушкам из-под кровати, но Брок в итоге не дает взять даже их – типа «зачем?», «только пыль собирать», «убого выглядит», «тебе сколько лет? десять?» – и Баки сдается. Задвигает коробки обратно под кровать. Ладно – не хочет он елку, хуй с ним. В конце концов, мужику сорок лет – может, это у Баки реально детство в жопе играет с этой елкой и не так уж это принципиально. Он оставляет Брока в покое, про рождественский ужин уже просто даже не заикается – в супермаркет они не поедут, Брок обозначил это явно, но, наверное, приготовит что-нибудь дома, он это действительно любит, так что насчет еды беспокоиться, пожалуй, не стоит. Хотя Баки безумно хочется колы, которой у Брока, скорее всего, нет. Но голос подать лишний раз он уже боится – во избежание. Поэтому в машине просто сидит и смотрит в окно.       Улицы оживленные, людей много, все заняты праздником, покупкой подарков и последними приготовлениями. Фасады пестрят яркими рождественскими украшениями и венками, падает снег, и Баки невольно засматривается на всю эту красоту. Все-таки он любит этот праздник. Даже несмотря на Гринча у себя под боком. Да и как минимум это чертовски красивый Гринч. Брок одет еще так непривычно небрежно – в спортивных штанах, с неуложенными волосами, которые спадают ему на лоб, и он смахивает их, забавно хмурясь. Даже его обычная кожаная куртка, накинутая поверх объемной мягкой толстовки, смотрится иначе – не претенциозно «круто», а как-то мило и по-домашнему.       Сам Баки, наоборот, вырядился, пожалуй, чересчур для домашнего праздника вдвоем – в узких джинсах, которые ему охуительно идут, но настолько же охуительно в них неудобно, и в рубашке, которую уже, блять, успел помять и то ли еще будет. Брок при этом на него даже не смотрит особо, погруженный в свои мысли.       – Ты родителей, кстати, предупредил, что не приедешь? – спрашивает он вдруг.       – Конечно, предупредил.       – Они сильно расстроились?       – Да нет. Они привыкли к моим выходкам, – смеется Баки, беспечно пожимая плечами.       – А твой друг? Стив?       – Ну… Стив сильно расстроился, – честно отвечает он, виновато кусая губы. – Но я с ним поговорю потом. Он поймет.       – Он меня, наверное, ненавидит, – усмехается Брок. Смотрит на Баки в поисках подтверждения своих слов, но по его растерянному лицу тут же понимает:       – Аа, так ты ему не сказал, что мы снова…?       Баки краснеет до кончиков ушей, стыдливо признавая:       – Нет. Но я скажу. Сразу, как он вернется. Просто это так неожиданно сейчас вышло, в последний момент – я не успел. И Стив бы не стал меня слушать накануне вылета…       Баки упирает конкретно на сегодняшний эпизод, хотя ясно, что дело не в этом. Он мог раньше рассказать. Должен был. Но почему-то до сих пор этого не сделал.       – Я расскажу. Сразу же, как он приедет, – обещает он. Так и будет. Действительно пора уже собрать яйца в кулак и сделать это.       Брок равнодушно пожимает плечами, старательно демонстрируя насколько ему похуй:       – Не надо. Я просто спросил. Это не призыв к действию. Просто любопытство.       Ну, не просто. И Баки понимает, что пусть тот и пытается продемонстрировать, что ему плевать – ему не плевать. Ну, не может быть ему плевать, и в своей обиде Брок прав. Баки все исправит обязательно. Действительно – сколько можно уже? Он поговорит со Стивом сразу же, как тот приедет. Тем более этот демарш с Рождеством все равно придется объяснять.       Брок зажигает сигарету, приоткрывая окно. Курит какое-то время молча, будто обдумывает что-то, и вдруг выдает:       – Послушай, Баки. Мне, конечно, безумно приятно, что ты остался. Правда. Я не ожидал, я тронут и все такое. Но давай так: сегодняшний вечер мы проведем вместе, а завтра утром ты все-таки поедешь в свой Бруклин. Само Рождество проведешь с семьей, как ты и планировал. Я куплю тебе билет. Это будет мой рождественский подарок.       От этих слов, от того, как они сказаны – равнодушно, даже не глядя на него – Баки вздрагивает, как от пощечины. Вот уж подарочек – охуеть просто. Брок гладко стелет, конечно – прикрывается благими намерениями, но по факту просто вышвыривает его как нашкодившего котенка. Баки ведь остался ради него – неимоверными усилиями, разрушив и свои планы, и чужие – а Брок выворачивает все так, будто его поступок, его жертвы ничего не стоят. Типа «спасибо, прикольно, самолюбие ты мне потешил, но на этом твоя задача выполнена, вали нахуй». А еще не оставляет мысль о том, что у Брока все-таки есть планы на Рождество – просто Баки в них не входит. И вот тот нашел благовидный предлог от него избавиться.       Мгновенно мрачнея, Баки отворачивается к окну и говорит:       – Не надо мне твоей благотворительности. Если ты не хочешь, чтобы я оставался больше, чем на одну ночь, то так и скажи.       Брок тяжко вздыхает, прикладывая ладонь к лицу:       – Послушай, не надо сейчас включать режим обиженного ребенка. Проведи время со своей семьей, в конце концов – не будь эгоистичным пиздюком. Ты, Баки, серьезно не ценишь того, что имеешь, и меня искренне убивает смотреть на то, что ты вытворяешь из-за своей придури.       Вот теперь он еще и эгоистичный пиздюк с придурью. И снова этот пассаж про «семейные ценности», которые Брок явно просто использует в качестве предлога. Баки сглатывает, не отвечая, и продолжает напряженно смотреть в окно. Но через пару секунд ему в затылок прилетает:       – Ты слышишь меня?       И вот на этом план «не ссориться на Рождество» окончательно летит в пизду. Ну, что ж, Брок все для этого сделал.       – Ладно, – говорит Баки, сжимая зубы. – Тогда верни меня домой.       Ну, раз он так хочет. Он же про это только что пиздел. Ради этого же начат разговор, разве нет? Но нет – возвращать его домой Брок тоже не хочет, только мотать ему нервы разве что, выстанывая страдальчески:       – Ну, не начинай…       И на этом Баки уже просто прорывает:       – Что не начинать, Брок? Это ты все начал! Ты ебешь мне мозг с самого утра! Нет – со вчерашнего вечера! Ты ведь просто мог не говорить ничего, и я бы уехал спокойно! А теперь, когда я остался, ты вот это все мне вываливаешь? Предлагаешь билет, блять, купить – типа такой добрый? Зачем ты вообще тогда открыл свой рот, если не хотел, чтобы я оставался?! Тебя забавляет со мной играться?! Издеваться, блять?! Ты ведь знал, прекрасно знал, что стоит тебе слово сказать – и я останусь! А теперь, когда я это сделал, ты называешь меня дураком, эгоистом и требуешь, чтобы я уехал! Так нельзя, это жестоко! Ты поставил меня перед этим выбором вчера – между всеми, кого я ценю и люблю! И ты хоть представляешь, как тяжело этот выбор мне дался? Чего мне стоил разговор со Стивом, например? Нет, я же мелкий эгоистичный пиздюк в твоих глазах – как же иначе! С «придурью» и «глупыми хотелками»! А я всего-то хотел, чтобы ты был рад, что я остался! Хотел сделать для тебя праздник! И чтобы ты не был один на Рождество! А для тебя все – все, что бы я ни делал – это «придурь» и «глупые хотелки»! – выдыхает Баки в отчаянии, чувствуя, как злость сменяется обидой и жалостью к себе. А еще жгучей несправедливостью от его обвинений и отношения в целом.       Баки ждет – искренне ждет – что тот осознает и извинится, как это было вчера, но нет. Брок не удостаивает его и взгляда, демонстративно сосредоточенный на дороге. Черты его лица заостряются, линии становятся жестче – ему явно не понравилось то, что он услышал. Очень не понравилось. Виноватым он себя не считает ни разу и ответит сейчас так, что мало не покажется.       – Во-первых, я бы не был один – ты за меня не переживай, – припечатывает он с ходу, ударяя по самому больному. – Во-вторых, оставаться я тебя не просил, не было такого – не надо выдавать желаемое за действительное. Я, наоборот, как раз и сказал тебе отмечать с семьей, поэтому додумывать, что я там якобы хотел, искать тайные смыслы – не надо, их нет. Если бы я хотел – я бы сказал прямо.       – Да ты просто зассал сказать! – выкрикивает Баки, перебивая.       – Ты серьезно в это веришь? – отзывается Брок с холодной усмешкой, и на мгновение Баки в это верить перестает. Снова чувствует себя мышонком в клетке, с которым безжалостно играются, прежде чем сожрать – ну, или вышвырнуть нахуй в его случае.       – Так что давай заканчивай эту драму, – продолжает Брок тем самым тоном, которым когда-то говорил ему «забудь». – То, что ты остался – сугубо твой личный выбор, к которому я не имею никакого отношения, – не надо его на меня вешать. Неси ответственность за свои решения сам. Да и вообще, знаешь, стоило со мной свои планы согласовать – потому что у меня они могли быть другими. А то ты бы еще и на эту тему развопился.       Баки смотрит на него и не может понять – что такого, блять, произошло за эту ночь, что человека развернуло просто на сто восемьдесят градусов. Он ведь вчера вечером был другим. Вообще другим. А тут вот это. И продолжает ведь:       – И в-третьих, я сейчас просто предложил купить тебе билет – просто предложил – что в этом плохого и с чего ты так выбесился, я в упор не понимаю.       Ну, вот. Финалочка. Баки еще и остался виноват в том, что на него это дерьмо вылили. И ведь все этот ублюдок понимает прекрасно. И говорит все это со знанием дела. Чего только стоит это «я бы не был один, не переживай» – Брок знает, куда бить, и бьет совершенно безжалостно, напоминая – в тебе нет ничего особенного, я найду тебе замену, твои жертвы, твой выбор, твои решения – для меня ничто, и значения не имеют. И это его «я не просил тебя оставаться». Да, формально он действительно не просил. Прямым текстом не просил, но… Он же хотел. И он все для этого сделал. Приперся вчера весь такой охуительный с подарочком. А теперь вот «не выдавай желаемое за действительное». Или все это, и правда, лишь его влюбленные фантазии? Баки уже и сам не знает, на что повелся и зачем остался. Очевидно одно – выбор был в корне неверным, он только испортил все – и Стива подвел, и Брок «не просил его оставаться». Зачем вот? Нужно было просто уехать. И не пытаться в очередной раз стать для него лучшим. Да и возможно ли это в принципе?       И впервые Баки задумывается вдруг – а имеет ли все это смысл вообще? Можно ли стать для него идеальным? Можно ли добиться его любви? Если что бы он ни сделал – Брок только отрицает и обесценивает его чувства. Баки устал от этих ебанных качелей. Не вывозит это дерьмище совершенно       – Просто отвези меня домой, – выдыхает он устало. Ну, потому что ничего хорошего из этого уже не будет. Сегодня точно. А, может, и никогда.       – Еще раз это скажешь – и я действительно отвезу.       Брок не воспринимает его слова всерьез. Принимает за очередную манипуляцию. А Баки и сам не знает, блеф это или нет, но повторяет упрямо:       – Отвези.       Наверное, все-таки не блеф – потому что в случае с Броком манипулировать такими вещами бесполезно, и Баки это знает. Брок вышвырнет его, и глазом не моргнув. Но Баки, наверное, действительно устал, раз говорит это – впервые говорит сам, а не слышит в качестве угрозы. Устал от этого одностороннего ублажения. Устал быть щеночком на поводке, которого то притягивают к себе, то отпихивают нахуй. А он при этом все равно должен ластиться к руке и предугадывать настроение «хозяина». Баки вдруг понимает, что сыт по горло этим мерзким отношением, вечным то «хочу», то «не хочу», то «уйди», то «останься», то «котенька», то «знай свое место» – это уже просто выше его сил. И если раньше он боялся, до одури боялся Брока потерять, то в это мгновение в нем будто что-то перегорает на фоне пережитого стресса и недосыпа – Баки уже вообще ничего не чувствует и не хочет уже ничего – только оказаться за миллион километров отсюда, извиниться перед Стивом и отметить Рождество с теми, кто его действительно любит и кому он действительно нужен.       Брок, верный своим словам, сдает к обочине – даже отвозить его не собирается, просто высадит посреди трассы нахуй, но Баки уже все равно. Так даже лучше – избавиться от него поскорее.       Машина останавливается, Баки хватает рюкзак с заднего сиденья и дергает за ручку двери, но та не поддается – заблокирована. Баки ждет. Не поворачиваясь, ждет заветного щелчка, но ничего не происходит. Классика, блять. И приходится повернуться, чтобы услышать:       – Давай поговорим.       Брок при этом не выглядит хоть сколько-нибудь раскаявшимся или готовым к разговору. Тон он, правда, сменил – из образа отбитого мудака в «сладкого папочку». И Баки прекрасно знает, что тот сейчас будет делать – убеждать, что «я ничего такого не имел в виду, ты разобиделся без причин, ведешь себя как ребенок». Проходили уже миллион раз. Но одновременно – с внутренним злорадством Баки вдруг понимает, что эта стандартная угроза – отвезти домой, мгновенно избавиться, чуть что не так – державшая его в страхе раньше, вдруг оказывается просто фикцией. И если задуматься – уже не в первый раз. В поведении и на словах ублюдок выпячивает свое равнодушие, но по факту – не отпускает. Вот как сейчас. Намерен изворачиваться, но удержать при себе. Баки не уверен, до какого предела это может продолжаться, но прощупать этот предел хочется – ему терять уже все равно нечего.       – Я думал, мы уже поговорили. Что еще ты хочешь сказать? – отвечает он с вызовом.       Брок чуть наклоняет голову, удивленный его реакцией. Он явно ожидал другого. Ждал, что Баки как всегда разноется, сдастся и не будет нагнетать. Но все пошло вразрез с отработанным сценарием, и Брок, кажется, даже теряется немного, явно неготовый к этой внезапной обороне. А Баки вдруг понимает – насколько же хорошо он успел изучить этого мудака, что его действия теперь уже не видятся каким-то охуительно загадочным магнетизмом – наоборот, это четкая отработанная схема, которая прекрасно предугадывается.       – Да ладно тебе, котенька…       И, блять, Баки знает и вот этот его взгляд, и эту заискивающую улыбку, и этот вкрадчивый ласковый голос. Знает, что Брок сейчас потянется к нему рукой, сделает попытку поцеловать, прижать к себе – решить все так, как он всегда это решает, не решая ничего. Но вот чего ублюдок не ожидает – так это того, что Баки отшатнется в таком нескрываемом отвращении, что даже собственного удивления Брок скрыть не сможет. Безотказная схема дает сбой. Брок смотрит на него, вжавшегося в дверцу машины и загородившегося рюкзаком, и выглядит настолько искренне пораженным и растерянным, что Баки его почти жаль. Почти.       Они так и сидят, и смотрят друг на друга в тишине. Брок, замерший в этом незаконченном движении. И Баки, отпрянувший от него. Никто не хочет быть первым, кто заговорит. Потому что – что говорить – непонятно совершенно.       – Баки, кончай меня продавливать, – выдыхает тот вдруг. И отстраняется.       А Баки моргает, не понимая. Охуевший не меньше, чем Брок за секунду до этого.       – «Продавливать»? – повторяет он эхом, не в силах поверить, что ублюдок говорит это ему. Ему! – В чем я тебя, блять, «продавливаю», скажи на милость!       Брок, конечно же, не собирается вносить ясность в этот неожиданный вброс. А Баки искренне пытается вспомнить, в чем он хоть раз – хоть один единственный! – ублюдка «продавил». И извините, но как-то не вспоминается ничего. Как раз наоборот. «Продавливают» вечно Баки. Он вообще живет как под катком.       – Брок? В чем я тебя «продавливаю»? – спрашивает он снова, требуя ответа. Но тот уже вообще отворачивается, явно жалея, что это сорвалось у него с языка. А это действительно сорвалось – он не хотел говорить. И выглядит таким странно потерянным и уязвимым, что Баки дает заднюю. Хотя так и не понимает, в чем это его «продавливание» заключается. В том, что Баки его любит? Пытается сблизиться? Остался ради него? Это «продавливание» в его понимании, что ли?       Дверь ему открывают – только теперь уже Баки не собирается никуда уходить. В общем-то изначально не собирался. Швыряет рюкзак обратно на заднее сиденье и действует методами этого же ублюдка – просто не знает, как действовать еще – потому что в разговоре они явно зашли в тупик, но отпускать друг друга не хотят. Баки тянется к нему, обхватывая руками за шею – и тут же получает ответ. Закрывает глаза, чувствуя привычную мягкую настойчивость его губ, покалывание щетины, вкус его сигарет, обволакивающий запах парфюма и его тела. Брок отодвигает кресло назад, подхватывает его под бедра и спустя пару секунд неловкой возни, Баки все-таки усаживается ему на колени, предварительно проехавшись по ногам грязными ботинками. Но всем уже похуй. Брок съезжает ниже, задирая голову, смотрит на него расфокусировано, будто любуется, хочет запомнить момент и снова тянет к себе, жадно целуя.       Вообще обычно они разговаривают во время секса. Ну, не то что прям разговаривают, но Брок что-то ему говорит, может прокомментировать, как-то ласково называет – но сейчас он в какой-то странной прострации и спешке – будто тоже уже боится что-то сказать, боится не успеть, упустить. Он жестче, чем обычно, менее внимательный к нему и погруженный в себя. Пропихивает Баки в рот пальцы, не предупреждая, не особо давая привыкнуть и лишая возможности возразить. Но Баки и не собирается возражать, давая трахать себя до самого горла, послушно вылизывая ему ладонь, так что слюни уже стекают по подбородку. Справляется наконец с пуговицей на собственных джинсах, приспускает резинку его спортивных брюк и стонет глухо, вжимаясь в него всем телом, когда Брок соединяет их члены в кулаке.       Баки думает, Брок отдрочит им обоим и все. Он действительно это делает, двигая влажной от слюны ладонью, заставляя Баки облизывать его руку еще и еще, когда кажется, что смазки не хватает. Но, видимо, ему этого мало, да и Баки этого мало – и он чувствует, как Брок кладет вторую руку ему на поясницу, массируя крестец и спускаясь ниже. Баки выгибается, раздвигая бедра, но джинсы сидят на нем в облипку, и спустя несколько безуспешных попыток вставить в него пальцы, Брок хрипло шепчет ему: «Сними». И очень интересно, как, блять. Впрочем, тот серьезен в своих намерениях. Тянется рукой, стаскивая с Баки ботинок, который падает куда-то вниз с глухим звуком. С носком никто не заморачивается, но вот чтобы вывернуться из чертовой штанины, Баки приходится проделать невъебические чудеса акробатики, миллион раз успевая пожалеть, что он выбрал сегодня именно эти джинсы.       Баки не знает, какого хуя они все это делают по слюне – смазки у Брока с собой нет или ему просто так больше нравится. Но это отличается. Ощущения отличаются. Они более острые, такие прям на грани. Брок еще растягивает его торопливо, не щадя. Или Баки просто привык к хорошему, что его часами раскрывают языком, а тут пальцами, сразу двумя, и сразу же тремя, и он толком не успевает привыкнуть, как его уже сажают на член и, блять, это ощущается, как в первый чертов раз, каждый блядский сантиметр. Баки выдыхает, принимая его в себя до конца, а Брок расслабленно откидывается на спинку кресла и смотрит. Усмехается смазано и тянется, чтобы убрать с его лица налипшие волосы, размотать шарф, стянуть с него куртку – потому что да, Баки все еще в шарфе и куртке, как дебил, только шапку где-то потерял уже в ходе поцелуев.       – Двигайся.       Брок направляет его ладонями, показывая, как он хочет, и отпускает, когда Баки ловит ритм. Продолжает целовать, покусывая, слизывая пот с его шеи и груди, расстегивает рубашку, стягивая ее до поясницы. Баки сжимается на его члене, отчетливо ощущая, как морозный воздух холодит разгоряченную кожу. На мгновение в уголке сознания мелькает мысль о том, что за окном оживленная трасса, машины гудят и проносятся мимо, а еще даже не стемнело. И не понять, чем они занимаются, у обочины, на «аварийке», с запотевшими стеклами – невозможно. Но остановиться тоже невозможно. Баки стонет, сжимая в ладони собственный член, и уже даже не может понять, чье дыхание, чей голос он слышит – его или свой – настолько они оба входят в унисон – в дыхании, в движениях, в ритмичных толчках тел, которые превращаются в хаос. Слюна начинает подсыхать, и фрикции становятся все более ощутимыми, болезненно сладкими, тянуще приятными. Брок до боли сжимает его бедра, подталкивая к себе, быстро дотрахивая сам, не давая отстраниться. Баки зажмуривается, стонет, не в силах больше выносить эту сладкую пытку и с облегчением кончает, сжимая в кулаке собственный член и чувствуя привычную липкую влажность по бедрам. Открывает глаза, забывая, где он и кто он. Не в силах отдышаться. Не в силах пошевелиться. И приходит в себя, только когда понимает, что Брок вытирает его салфетками – там. И Баки предпочел бы делать это самостоятельно. Но подаваясь назад, он, конечно же, садится жопой на руль, отчего машина издает громкий гудок. Баки буквально подпрыгивает от неожиданности, а Брок заливисто ржет, хлопая его по заднице и давая перевалиться на соседнее сиденье – от греха подальше.       Впихиваться обратно в чертовы джинсы-скинни, потному и в состоянии ограниченного пространства, долго и мучительно. Баки успевает проклясть все на свете, измотанный этим процессом, кажется, больше чем собственно сексом. Чтобы он еще раз эти джинсы надел на встречу с явным продолжением – да ни в жизни. Рубашка ожидаемо тоже как из жопы, и Баки застегивает ее второпях, несколько раз попадая не в те пуговицы. Брок за это время успевает отыскать его ботинок и без предупреждения задирает Баки ногу, великодушно обувая его сам. Еще и шнурки демонстративно бантиком завязывает, ухмыляясь. Сам он, конечно, в шоколаде – штаны подтянул и готов. Ну, единственное у него на толстовке такое красноречивое пятно от спермы расползается, которое Брок хоть и пытается подтереть салфетками, но без особого успеха. Спрашивая с притворным удивлением:       – Откуда, блять, в тебе столько?       Баки только-только наконец справился и с рубашкой, и с джинсами, поэтому сил хватает лишь на то, чтобы вяло огрызнуться в ответ:       – Да пошел ты.       Они снова целуются, и Брок приоткрывает запотевшие стекла, чтобы вернуть видимость и заодно покурить. Баки тоже тянется за сигаретой, но прежде чем получить ее, слышит:       – Одевайся давай. А то простудишься.       Он прав, конечно. Баки весь потный и разгоряченный, и нехотя, но он все же влезает обратно в куртку. И сделав это, получает вожделенную сигарету. Затягивается, откидываясь в кресле и прикрывая глаза, и боже – это такой кайф. От утреннего раздражения не остается и следа. И, похоже, это чувство разделяет не он один. Брок кладет ладонь ему на бедро, неторопливо поглаживая. Тоже в абсолютнейшем дзене.       – Ну что? Поехали за елкой?       Баки приоткрывает один глаз, смотрит на него и думает: «Боже, какой же невозможный придурок». И одновременно его переполняет чувство такой же невозможной любви к нему.       – Поехали. И за колой.       – Вот ты, любитель всего вредного, – смеется Брок, выкидывая в окно сигарету.       – Ага. Не могу остановиться. Как и ты.       – Я могу остановиться.       – Уверен?       Брок передразнивает его ухмылку и больше не говорит ничего. Потому что ясно, что разговор уже не про елку, и не про колу. А остановиться не может никто – как бы яростно этот кто-то не сопротивлялся. Видимо, его «продавливание», оно про это. Про то, что он не может устоять. Хочет, но не может. И – пусть пока на время – но принимает свое поражение. И становится просто лапушкой. Образцовым бойфрендом, блять. И шапку на Баки поправляет, и руку с его колена так и не убирает, постукивая пальцами в такт радио. Припарковаться на забитой парковке у супермаркета, оказывается, вообще не проблема – было бы желание. И смертоубийство внутри, оказывается, стоит пережить ради того, чтобы купить чертову индейку (потому что «какое без нее Рождество?»), колу для Баки («а что ты сразу не сказал, что хочешь? а что еще ты хочешь? что тебе приготовить вообще? хочешь сливовый пирог? что «да, ладно»? пошли купим твои дурацкие сливы, я приготовлю, вообще несложно») и купить елочные игрушки («ну, ты же хотел»).       Загрузив пакеты в машину, Брок возвращается к небольшому загону с живыми елками прямо у входа в супермаркет. Вообще без комментариев – просто идет туда, и Баки бежит за ним, чуть ли не вприпрыжку, сияя от счастья. Прижимается к нему, догоняя, Брок обнимает его в ответ – и они идут, как самая настоящая парочка, не отлипая друг в друга. С матами и смехом грузят эту елку в багажник – причем Броку приходится еще и заднее сиденье сложить, чтобы влезла. Так что иголками у него теперь не только гостиная будет усыпана, но и салон машины, но сейчас его это «почему-то» вообще не парит. Пока не парит. Потом, наверное, и это будет записано в «продавливание».       Но пока Баки наслаждается моментом. И пользуется моментом, когда просит взять в дом Солдата. Потому что пес сразу же подбегает к ним, виляя хвостом, такой радостный, а Брок по обыкновению отпихивает его ногой – достаточно грубо – чтобы не совался в дом. Смотреть на это жалко, и в другой день и при других обстоятельствах Баки бы был послан в ответ на свою просьбу – незамедлительно и бесповоротно. Но сейчас Брок чувствует себя то ли немного благодарным, то ли немного виноватым, то ли Рождество все-таки возымело эффект – так что со скрипом (пиздец каким), но все-таки он соглашается вымыть Солдата и запустить его в дом. И в этой связи Баки позволено воспользоваться «хозяйской» ванной наверху, а не в ебучей пристройке.       И вроде бы странно радоваться таким вещам, но Баки радуется, что ему позволили – наконец. Мало того, что Брок впервые провел его сегодня через «нормальную» дверь, а не через чертову пристройку, так еще и дал воспользоваться «своей» ванной, а одежду ему оставил в «своей» спальне. Вот уж Баки уверен, что не много кому из пристройки выпадала такая честь. Может, даже и никому кроме него. Хотелось бы так думать.       Баки, конечно, полный придурок, но прежде чем залезть в душ, он рассматривает и изучает все досконально. Хотя, казалось бы, чего тут смотреть – белые пушистые полотенца, мягкий коврик под ногами, халат Брока, по которому Баки проводит рукой, потому что не может устоять. Его снедает любопытство, и он приоткрывает шкафчик над раковиной, воровато оглядывая содержимое – ничего особо не ищет, ничего не пытается выведать, разве что узнать, как он живет, вплоть до мельчайших деталей: какой пеной для бритья пользуется, каким дезодорантом. Рассматривая содержимое шкафчика, Баки натыкается глазами на флакон из темного стекла, понимая, что, наверное, это его одеколон – тянется рукой, аккуратно снимая с полки (главное, не уронить, а то будет пиздец) и откручивает крышку, принюхиваясь к дозатору. Он даже прыснуть боится, потому что запах стойкий, и меньше всего Баки хотел бы, чтобы Брок узнал, что он лазит по его шкафам. Но да, это он, его запах. Баки прикрывает глаза в блаженстве и вертит флакон в руках, чтобы рассмотреть название. «Fucking fabulous» – господи, ну, почему он даже не удивлен? Прыская от беззвучного смеха, Баки думает о том, как столько самолюбования умещается в одном человеке.       Возвращая все как было на свои места, Баки наконец залезает в душ, с наслаждением подставляясь под горячую воду. Он не знает, позволено ли ему использовать висящую здесь мочалку (наверное, нет), но все равно делает это – в конце концов, они трахаются, а Брок запросто заменит ее, если захочет, на новую, вон у него есть в шкафчике, Баки видел. Гель для душа у него тоже какой-то претензионный, с таким дорогим ароматом, который непонятно из чего состоит – как парфюм. Не та «лаймовая свежесть», которую Баки берет в супермаркете через дорогу. И шампунь тоже.       Эти тяжелые дорогие запахи обволакивают и имеют такую прочную ассоциацию с Броком, что у Баки, блять, встает, пока он намыливает голову. Смывая шампунь, он лениво надрачивает член, думая о том, стоит ли продолжать или дождаться вечера. Да и будет ли что-то вечером? Брок сейчас занят Солдатом, потом займется готовкой, потом еще елку надо поставить – Баки не дождется. Нет, дождется, конечно, но это будет не скоро. А пока он упирается разгоряченным лбом в прохладный кафель и дрочит себе до одурения – дрочит по сути на его чертов гель для душа, на фантомное ощущение его запаха, представляя его прикосновения, засовывая в себя пальцы, еще растянутый после быстрого секса в машине, вспоминая, как это было, как это есть с ним – и мгновенно достигая разрядки.       Баки сушит волосы его феном, используя его расческу. Он знает, что так делать явно не стоит, да и расческа у Брока маленькая и пиздец неудобная для Баки с его-то космами, но своя осталась в рюкзаке, внизу, а спускаться-подниматься по холоду слишком лень. Закончив, Баки старательно вычищает зубчики, а затем и слив раковины от собственных волос, чтобы не получить пизды и очередного «поросенка».       Когда он выходит из ванной, Брока поблизости не обнаруживается. Прислушиваясь, Баки, кажется, различает звуки фена со стороны пристройки – значит, Брок вымыл Солдата и теперь сушит ему шерсть. Баки шлепает босыми ногами в спальню, одевая уже ставший ему родным серый домашний костюм и носки – со снеговиками, блять. Очень смешно. Интересно, кто это уродство Броку подарил. Может, и свитер с оленем у него тоже имеется?       Баки прислушивается и, убеждаясь, что Брок все еще занят Солдатом, обходит его спальню. Смотреть тут особо нечего – никаких милых безделушек, книг, разбросанной одежды – ничего. Все убрано в шкафы, да и в самих шкафах разложено в идеальном порядке. Баки садится на его кровать, удивляясь тому, насколько жесткий здесь матрас. Ложится на подушку, даже ноги не закидывает – ему просто интересно ощущение и приятен запах. Тут же встает и, не желая, чтобы Брок знал, что он валялся на его кровати, аккуратно расправляет покрывало, двигает съехавшую подушку и неожиданно натыкается на что-то под ней. Что-то тяжелое и холодное. Баки аккуратно приподнимает подушку за край, в целом уже понимая, что там увидит.       Пистолет. То есть он спит и блять…       Баки не знает почему, но эта находка производит на него охуительное впечатление. И вроде бы, это не должно быть для него сюрпризом, Брок рассказывал ему – но вечно полунамеками, и его рассказы – это одно. А когда Баки вот держит это в руках – это вообще другое. И он настоящий ведь, тяжелый неподъемно – Баки даже не ожидал, что эти штуки такие тяжелые. Он настоящее оружие в глаза не видел и в руках никогда не держал. До этого момента.       Слыша радостное гавканье внизу, Баки торопливо кладет пистолет обратно и накрывает подушкой, поправляя кровать – будто все так и было. Он и сам не понимает, что его так напугало, в общем-то ничего такого – ну, пистолет. Брок же рассказал ему про свое прошлое, но… он сказал, что это в прошлом. Так зачем тогда пистолет под подушкой? К чему эта паранойя? А еще почему он постоянно спрашивает, закрыл ли Баки дверь?       Брок заходит в комнату, и Баки буквально подпрыгивает на месте. Тот, видимо, что-то считывает в его лице, потому что спрашивает с беспокойством:       – Все в порядке?       – Да, я… просто устал. Не спал всю ночь.       Брок кивает понимающе, к счастью, не доебываясь.       – Давай тогда поужинаем и спать. Я сейчас переоденусь и приготовлю что-нибудь на скорую руку. Иди вниз.       Баки идет. Спускается по лестнице и по пути на кухню встречает Солдата. Заигрывается с ним посреди гостиной, пытаясь выкинуть дурацкие и совершенно непонятные страхи из головы. Брок, переодевшись, проходит мимо, треплет по голове по очереди – сначала его, потом пса – и скрывается на кухне. Баки возится с Солдатом еще какое-то время, потом думает о том, что неплохо бы затащить в дом елку и начать ее наряжать, пока Брок готовит, но становится так лень, да и неохота одеваться, тащить ее одному. Баки заваливается на диван, чувствуя вдруг, что, и правда, устал за этот день жутко. Думает, что просто полежит немного – пять минуточек – а потом пойдет к Броку на кухню, посидит с ним, может, даже поможет с готовкой. Но в итоге пять минуточек превращаются в десять, пятнадцать, а затем Баки уже даже перестает смотреть на часы, проваливаясь в сон. Действительно вымотанный этим странным и тяжелым днем.       Просыпается он в кромешной темноте, сперва даже не понимая, где он. Нащупывает свой телефон, рядом на тумбочке – смотрит на экран и видит, что Рождество уже наступило. Полпервого ночи и двадцать пятое число. Баки садится на постели и зажигает фонарик, изучая обстановку. Трудно поверить, но он у Брока в спальне – на его драгоценной односпальной кровати, вот уж счастье привалило. Баки, видимо, заснул на диване и Брок, сжалившись, отнес его наверх. Интересно, почему не в пристройку, конечно.       Баки засовывает ладонь под подушку, но ясно, что ничего там нет уже. Брок убрал пистолет и кровать перестелил, видимо, рассчитывая, что Баки проспит здесь до утра. Но как бы ни было лестно, что ему уступили спальню, Баки все-таки намерен спать с ним. Пусть в пристройке – но с ним. Поэтому, сонно растирая глаза, он выбирается из теплой постели и выходит из спальни, подсвечивая дорогу фонариком на телефоне. Впрочем, нужда в фонарике вскоре отпадает, потому что внизу горит свет. Брок еще не спит. Баки слышит его шаги и замечает движение теней по стене – его и Солдата.       Свешиваясь с лестницы, Баки видит, что тот наряжает елку. Еще с таким умным видом смотрит на шар в своей руке, прикладывая к уже висящим – великий декоратор, блять. Баки не может сдержать улыбки, удивленный и умиленный этим моментом. Зрелище поистине уникальное. Еще и Солдат ходит за хозяином хвостом, пока тот ищет идеальное место для елочного шарика. Прям рождественская открытка. В стиле гейского пин-апа – потому что лично Баки взгляд не может оторвать от его задницы, когда Брок наклоняется, чтобы пристроить шар куда-то в самый низ.       – Я поймал Санта-Клауса, – улыбается Баки, подходя и обнимая его со спины.       – Имей совесть, я не настолько стар, – шутливо возмущается Брок, подставляясь под поцелуй.       – Я думал, ты разбудишь меня к ужину.       – Я пытался, – смеется тот, привычным жестом заправляя волосы Баки за уши. – Но ты перевернулся на другой бок и захрапел с новой силой.       – Я не храплю. Это ты храпишь.       – Но не так, как ты.       И, конечно, он врет, но Баки все равно невольно начинает загоняться – а вдруг?       Брок откладывает в сторону елочные игрушки и хлопает его по заднице.       – Пойдем, я разогрею тебе ужин.       Желудок отвечает согласным урчанием, и они уходят на кухню, где Баки получает свою порцию пасты. Солдат увязывается следом, болтается в ногах, и Баки поглаживает его украдкой, пока Брок нудит, что «вообще-то пасту едят с использованием ложки, чтобы макароны не падали и соус не разлетался по всему столу». Он даже показывает как, Баки пытается повторить, но выходит только хуже – он злится и забивает, расстроенный тем, что мысленно Брок, наверное, снова зовет его «поросенком».       Вообще Баки охуевает, откуда, блять, у него такие познания в этикете – но тут же догадывается откуда, мрачнея. Намеренный во что бы то ни стало выведать у Брока что-нибудь еще про этого хуя, который так многому его научил. И расправившись наконец с блядскими макаронами, Баки интересуется как бы в шутку, но в общем-то нет:       – Я первый, с кем ты отмечаешь Рождество?       – Ну, в чем-то ты должен быть первым, – посмеивается тот. Тоже как бы в шутку, но в общем-то нет. И Баки приходит к выводу, что его догадки были верны – не будет «многодетный отец» проводить праздники вдали от семьи. Но возликовать от своего долгожданного первенства хоть в чем-то толком не получается, потому что, ну, если Баки в этом действительно первый, то это как-то грустно. С другой стороны – Брок ржал, когда отвечал, так что, возможно, это просто его излюбленное «то, что ты хочешь слышать».       И хочется докопаться до истины:       – А в детстве с родителями, неужели, ты не отмечал?       – Может, с матерью, когда был совсем маленьким, но я не уверен. Слишком давно это было, я не помню.       Брок забирает у него тарелку и ставит в посудомойку. Не возвращается за стол – что-то там протирает, переставляет чашки. Разговор ощутимо начинает его напрягать. Но Баки все-таки делает попытку и просит:       – Расскажи о своем детстве.       – Там ничего интересного.       – Мне интересно.       Его «интересно» повисает в воздухе. Рассказа за этим не следует. Брок протирает стол и отправляет его в комнату, заканчивать с елкой. Баки встает из-за стола, но уходить не спешит.       – Может, выпьем? Типа канун Рождества, тоже можно отметить.       Брок кивает – вручает ему вино и достает бокалы. Но по сути это его согласие пока не значит ничего. Баки, конечно, хочет его разговорить, и Брок не может этого не понимать. Но как бы его ни «выносило», свой предел он знает прекрасно и спокойно может остановиться на паре глотков и пожелании «счастливого Рождества» – что он и делает. Они сидят на диване, чокаясь и смеясь, пьют на брудершафт – и на этом все. Брок отставляет бокал.       Ну, ладно. Этот бой еще не проигран. Баки тоже отставляет бокал и усаживается ему на колени, притираясь носом к шее. И начинает спаивать его сам. Ну, и себя заодно. Из одного бокала. Елка украшена лишь наполовину, но целоваться и пить вино куда интереснее. Правда, сексом это не заканчивается. Баки разморен сном и ему откровенно лень, а Брок, видимо, устал и ему тоже лень – тем более у них впереди еще как минимум завтра (вопрос о том, вышвырнут ли Баки восвояси двадцать шестого, остается открытым), поэтому пока можно просто распластаться на нем сверху и лежать так, млея от удовольствия и ласковых поглаживаний на пояснице. Рядом с диваном ложится Солдат, и Баки опускает руку, чтобы потрепать его за ухом.       – Я в детстве очень хотел собаку, но мне не разрешали.       – Да? Я думал, тебя баловали.       Баки, и правда, баловали, но вот это ехидное замечание с подтекстом «потому что ты избалованный» что-то не слишком ему нравится. Брок еще и продолжает свою мысль:       – Хотя на месте твоих родителей я бы тоже не дал тебе завести собаку.       Он посмеивается, провоцирует специально, конечно, и Баки уже даже почти жалеет, что ему рассказал.       – И почему же ты бы мне не дал?       – Потому что ты бы быстро наигрался, и вся ответственность за животное легла бы на твоих родителей. Так что правильно они сделали.       Слышать это обидно. Причем вдвойне обидно потому, что он прав, причина как раз в этом и была. Отец действительно тогда сказал Баки, что он безответственный раздолбай, какая ему собака, но мама уговорила дать испытательный срок – пару недель выгуливать пуделя старушки миссис Марпл, жившей по соседству. В общем… Баки быстро нашел дела поинтереснее, чем старый облезлый пудель.       Но Брока он посвящать в это не собирается, вместо этого спрашивая:       – А у тебя была собака в детстве?       – Была.       – По кличке Солдат, верно?       – Верно.       – Видишь, я тоже о тебе кое-что уже знаю.       Тот смеется расслабленно, и Баки видит в этом «зеленый свет». Предпринимает очередную попытку:       – Почему ты сбежал из дома? Ну, ты говорил, что в пятнадцать сбежал из дома – почему?       Свет оказывается «красным».       – Слушай, я не хочу об этом вспоминать.       – Как я тогда тебя узнаю?       Вопрос снова повисает в воздухе.       – Ладно, если ты не хочешь рассказывать о своем прошлом, давай поговорим о другом. О твоих предпочтениях в сексе.       – Вот это мне нравится куда больше, – мгновенно оживляется тот.       Сейчас не понравится.       – Любишь, когда тебя связывают?       Ожидаемо, он меняется в лице. Щурится подозрительно, а от былой расслабленности не остается и следа.       – Я такого не говорил.       – В прошлый раз ты просил тебя связать.       Баки наклоняется к нему, играючи обездвиживая, сжимает его запястья – слегка, но Брок высвобождается в момент. Вообще скидывает его с себя, подтягивает ноги и принимает сидячее положение.       – Я не просил. Мы уже обсуждали это. Имеет значение только то, что ты говоришь в трезвом уме и здравой памяти. А не тогда, когда тебя кроет от возбуждения. Там и не на такое согласишься. Тебе ли не знать.       Ага. Ему ли не знать, что Брок сейчас пиздит и заговаривает зубы. Но Баки намерен докопаться до истины, тем более он знает, в чем она. Просто хочет выбить чистосердечное признание:       – Ты позволял это тому мужику, да? Связывать себя?       – Да что ты к Джеку пристал? Я же сказал тебе: он был не в теме и вообще резко негативно ко всему этому настроен.       – Но ты хотел бы, чтобы он тебя связал? Ты его просил?       Это прямое попадание. Десять из десяти. Баки видит это в его лице и в том, как Брок обиженно хмурится, отвечая:       – Не надо меня вообще про него спрашивать.       Баки понял всю эту тему со связыванием. Сложил по кусочкам. Брок – ебанутый, действительно ебанутый, и это приходится принять. Для него вся эта дичь действительно что-то значит. Баки помнит, что тот говорил про веревки – беспомощность, доверие, открытость. То, что ты чувствуешь. То, что желаешь почувствовать. Но не каждому можешь настолько доверять. Этому Джеку Брок доверял и хотел бы с ним провести вот этот акт доверия. Но тому это было не нужно – ни в прямом смысле, ни в переносном – ни его ебучий БДСМ, ни сам Брок – очевидно же. А вот Баки нужен Брок.       – А со мной бы ты хотел? – спрашивает он, замирая. Потому что его «да» означало бы целый мир – не потому что Баки спит и видит его связать, но потому что он хочет, чтобы и ему Брок настолько «доверял», готов был ему «довериться» – ведь в его ебанутом мире эти веревки куда больше, чем просто веревки, но хуй там:       – Нет.       Не в силах скрыть разочарования, Баки обиженно напоминает:       – В прошлый раз ты просил.       – Под действием момента.       – Ты мне не доверяешь?       – Нет.       Что и требовалось доказать. Там одно идет с другим. Осталось только выяснить – он не доверяет, потому что Баки не умеет делать обвязки (что правда, но тот хуй тоже не умел, а уж Брок при желании мог бы научить), либо не доверяет – ну, потому что глобально не доверяет, не чувствует себя с ним в безопасности, не может расслабиться и все такое – что звучит куда более вероятно.       – И что по-твоему я могу тебе сделать? Или не сделать?       Ну, в самом деле.       Брок смотрит на него внимательно, оценивающе и выдает вдруг:       – Да я вообще не хочу с тобой особо сближаться.       У Баки на этом просто челюсть выпадает. И этот ублюдок еще сидит с таким видом – прекрасно знает, что сказал, сделал это специально и ждет теперь его реакции. А Баки даже не знает, как на это реагировать. Что тот от него ждет. А главное – почему он это говорит. Почему… Вот это хороший вопрос – почему. Весь сегодняшний день, все это время он мотает ему нервы – почему?       – Ты боишься, что ли?       Да. Конечно. Он не хочет оказаться в этом снова. Поэтому и стоит в позиции «ну, давай, если тебе надо, но мне нет, мне не надо, но ты не уходи». И не давая Броку возможности себя высмеять, перевернуть все с ног на голову, как он любит, Баки тут же добавляет:       – Я не как он. Со мной будет по-другому.       Зря он это говорит. Или не зря. Но проходится прям по больному, это очевидно. Тот прямо таки ощетинивается – впервые настолько теряя самообладание при нем.       – Ты, Баки, вообще не знаешь, о чем говоришь и куда лезешь. И я сказал тебе – не упоминать его! Вот и ответ на твой вопрос – почему я тебе не доверяю. Ты не держишься в границах – наоборот, тебе, блять, по кайфу лезть ко мне под кожу – для тебя слова «нет» вообще не существует.       В продолжение сегодняшнего «продавливания», очевидно. Баки не хочет с ним ругаться, сейчас это действительно становится как-то опасно – он действительно не знает, во что лезет, какая боль им движет и одним неаккуратным словом, движением рискует разрушить все. Но и промолчать не может:       – Если бы я этого не делал, Брок, то так и остался бы никем, и ты бы выкинул меня, наигравшись. Или в этом и есть твои безопасные границы? Выкидывать, наигравшись? Постоянно менять партнеров, чтобы никто не запоминался, верно?       – И меня это устраивает.       – Ну, у тебя случился я! И меня это не устраивает! – выдыхает Баки в запале, но быстро соображает, что пора менять тон, чтобы не прилетело «знай свое место». Закидывает на него ноги, ластясь, прижимаясь в поцелуе, подминая под себя и устраиваясь сверху. Не забывая нашептывать при этом:        – Тебе ведь самому нравится открывать мне свои границы, скажешь «нет»? Это же как твой ебанный БДСМ – через преодоление наступает облегчение. Контраст – помнишь, ты меня учил? А еще, помнишь, надо просто расслабиться и принимать неизбежность?       Баки смотрит на него сверху-вниз, фиксируя его запястья у изголовья, и слышит в ответ:       – Ты не неизбежность.       – Ну, выкини меня тогда из своей жизни, как и остальных.       Он хочет встать, но Брок удерживает его за руку и тянет обратно:       – Полежи со мной.       Ну, вот, конечно, как словами через рот – так он не нужен. А как потискать его, так пожалуйста. Баки и правда чувствует себя настоящим «котенком», которого наглаживают для успокоения, а он лежит на нем, распластавшись, и мурлыкать готов. Несмотря на все сказанное им ранее. Но нащупав его слабину, останавливаться не собирается. Пусть Брок тогда либо прогонит его окончательно – если сможет, либо – раз не может – пусть терпит. И сдает свои чертовы «границы».       – Ты давал кому-нибудь связывать тебя раньше?       – Ты отвяжешься от меня или нет? – ворчит тот недовольно.       – Нет. Отвязывай сам. Так ты давал кому-нибудь…       – Блять! Да! Давал! Уймись!       Брок хочет скинуть его с себя, но Баки не дает. Цепляется руками и ногами – как клещ – продолжая спрашивать:       – И кто это был?       – Это долгая история…       – Мы, вроде, никуда не спешим.       Блять, если это все-таки окажется тот мужик…       – Женщина. Подружка моего отца.       Господи, ну, теперь еще какая-то бабища тут нарисовалась. И хотя Баки очень хочет знать его прошлое, это прошлое бесит неимоверно. Сам факт наличия этого прошлого. Он бы хотел быть у Брока первым и единственным, но как верно заметил этот мудак – поезд ушел еще до его рождения. При этом иррациональная ревность ко всем его «бывшим» не оставляет все равно.       – Ты из-за нее сбежал из дома и поссорился с отцом?       Брок, видимо, все-таки принимает неизбежность в его лице, потому что нехотя, но начинает отвечать:       – Нет, не из-за нее. Но я у нее жил, когда сбежал из дома.       – И ты с ней… спал?       – Конечно, – смеется тот. Но Баки ничего смешного в упор не видит, потому что слово «женщина» подразумевает определенный возраст, каким бы тот ни был, а этот придурок сбежал из дома подростком. В пятнадцать – он же сказал.       – Это совращение несовершеннолетних.       Брок все-таки скидывает его с себя, но на этот раз Баки не упирается, понимая, что все – тот сейчас будет рассказывать.       – Ну, знаешь, там вопрос: кто кого совратил. Даже не вопрос, откровенно говоря. Я умею быть настойчивым, тебе ли не знать, – довольно ржет этот придурок, а Баки всего перекашивает от этой его широкой беспечной ухмылки.       Он не спорит. Наверное, это такая защитная реакция. Может, Броку так искренне кажется сейчас – что это он «был настойчивым», что все произошло по его желанию, что вот он такой «крутой» – с милфой мутил. Но мальчик, вынужденный уйти из дома, знающий, что ему некуда податься, и взрослая бабища, которая по-хорошему могла бы обратиться в опеку или просто даже помочь ему и приютить, но не занимаясь с ним сексом. Трахаться с ним было зачем? Даже если он сам к ней лез. Это же тупой подросток в пубертате. Да и он не мог не лезть – в его мозгу это было гарантией того, что его не выпнут на улицу пинком под зад. Вот они корни его маниакальной добровольности, договоренностей, согласий – его согласия никто не спрашивал. А ведь она с ним не просто трахалась…       – Она подсадила тебя на БДСМ? Ты соврал мне тогда, да? Что после двадцати стал этим увлекаться? Ты с ней начал. Ты был ее «нижним». Она тебя связывала, порола, что еще она делала? – Баки не удается скрыть собственное отношение к этому пиздецу, которое, конечно, проскальзывает в его голосе.       Брок только глаза закатывает. Он, сука, искренне – искренне! – не видит, какой это пиздец.       – Ты вообще сейчас не понимаешь, Баки. В этом не было ничего плохого. Я очень ей благодарен. Правда. Она хорошо ко мне относилась. Очень хорошо. И мне все это нравилось, мне было интересно, понимаешь? С ней было хорошо. Именно «нижним» быть. Мне больше никто такого не давал, ну, и не будет такого уже. В силу возраста. В силу обстоятельств. Ей можно было жаловаться, ныть, рассказывать про отца, она сама спрашивала, иногда целые сессии строила на том, чтобы заставить меня рассказать то, о чем мне тяжело было говорить. О чем я бы не сказал вне сессии. Там же у тебя сдвигает сознание, это влияет… – он замолкает, задумываясь о чем-то своем. Может, что-то вспоминая. Отпивает еще вина, зажигает сигарету и говорит:       – Она действительно заботилась обо мне и только от нее я мог эту заботу получить. Не только в виде сессий, но… во всем. У меня рано умерла мать, и это был типа такой извращенный субститут, наверное… Но я, правда, ей благодарен. И она любила меня. Действительно. А я сбежал – и года не прошло. Просто сбежал, не сказав ни слова.       Он еще и виноватым себя чувствует – ну, охуеть. Да ну, эта мерзкая история – если бы та бабища хотела помочь, а не удовлетворить свои влажные фантазии, то помогала бы просто так, слушала бы просто так, заботилась бы просто так, а не вот это вот все. БДСМ, блять. С подростком, который и отказать толком не мог, потому что некуда идти. Он поэтому и сбежал. Хотя и не осознает даже. Или не хочет признавать собственную катастрофическую беспомощность в тот момент.       В любом случае слушать про эту бабищу Баки больше не хочет – там все ясно. Ему интересно про Брока, если уж тот все равно начал рассказывать.       – А что случилось с твоей матерью? – спрашивает он, аккуратно пододвигаясь ближе.       – Она пила сильно. Ушла в очередной запой, а вечером ко мне уже постучались копы вместе с девушкой из опеки. Я точной причины не знаю – может, она перебрала с алкоголем, а может кто-то из дружков ее пристукнул по пьяни… Но мне сказали собирать вещи, через пару дней отвезли в соседний штат и вручили отцу. Не сказать, чтобы он был счастлив…       – Ты его до этого не знал?       – Нет. Он ушел практически сразу после моего рождения.       – Почему?       – Ну, как ты понимаешь, есть две версии. Первая: «твой папаша – мудак и поднимал на меня руку». Вторая: «твоя мамаша – конченная шлюха». В целом, я верю в обе. Круговорот новых «пап» в нашем доме я отлично помню.       Он обижен на мать – это прям очень чувствуется. И хотя типа «верит в обе версии», явно стоит на позиции отца. Но если все-таки верит в обе, то…       – Твой отец тебя бил?       – Слушай, ну, я тоже крови ему попортил.       Охуительный ответ.       – Это не оправдание.       – Ну, как сказать. Если бы твой сын выбил бейсбольной битой все стекла на твоей тачке, поджег маты в спортивном зале школы, послал нахуй бабушку с дедушкой, приехавших на день благодарения – ты бы что сделал? Погладил по головке? Я был трудным подростком и зачастую специально испытывал его характер.       Чтобы привлечь внимание, которого так не хватало.       – А ты бы что сделал? – спрашивает Баки, зажигая для него сигарету.       – В смысле?       – Ну, если бы твой сын вот все перечисленное вытворял?       – У меня, к счастью, детей нет и не будет.       – Ну, а если бы были? Ты бы вел себя как твой отец?       Брок откидывается на спинку дивана, утомленно растирая переносицу:       – Слушай, ну, ты маленький еще, и у тебя все либо черное, либо белое. В жизни сложнее. В его представлении иначе мужика не воспитать. Он был военным, со свойственной этим ребятам отбитостью. Либо будет так, как он сказал, либо будет очень плохо. Он был весь такой… «крутой парень», как ты говоришь. Вначале я его обожал, буквально смотрел ему в рот. Это был контраст. Я был обижен на мать, что она бросила меня из-за своих слабостей, своего пьянства… А он, наоборот, был весь такой суровый, сильный, нетерпимый к слабостям, без вредных привычек и на спорте. Он тоже был на нее обижен – за что-то свое и вымещал свои обиды на мне. А я все пытался заслужить его расположение. Доказать, что я такой как он, а не такой как она. Но что бы я ни сделал – все было не так. Вломил сдачи – «малолетний уголовник». Не вломил – «слюнтяй». Устроился на работу – «с твоими мозгами только газеты разносить». Бросил ее – «не рассчитывай, что я позволю сидеть на своей шее». Я всегда был для него неудачником – маленького роста, слишком похож на мать, слишком вертлявый, слишком болтливый... В общем ближе к подростковому возрасту я его уже ненавидел и делал все ему назло. Ну, и получал за это соответственно.       – И поэтому ты планировал побег из дома?       – Нет. Я планировал пойти в военное училище, поехать в Ирак или Афганистан и доказать наконец старику, что я чего-то стою.       – Тогда почему ты сбежал?       – Ну, так вышло.       – Не хочешь рассказывать?       – Это дурацкая история.       Баки замирает и ждет. Чувствует почему-то, что тот расскажет. Уже и сам хочет рассказать. Его это тяготит, и он хочет поделиться. Так и происходит. Брок подливает вина – себе и ему – зажигает очередную сигарету, но на этот раз отходит к окну, потому что в комнате уже действительно становится невозможно дышать. Баки идет за ним, но вместо того, чтобы приобнять его и привлечь к себе, Брок, наоборот, припадает к оконной раме, отдаляясь.       – Я всегда мечтал о собаке. И там был дворовый пес, которого я подкармливал – он все ходил за мной, мы типа дружили. И в тот вечер черт дернул меня привести его в дом. Зима была, холодно, я его провел на кухню, думал, наверное, что пронесет. Но – нет. Не пронесло. Отец спустился и стал орать, чтобы я вышвырнул нахуй эту псину или будет хуже. Я зачем-то уперся и стал огрызаться.       На этом он замолкает, видимо, считая, что конец истории Баки должен додумать самостоятельно.       – И что, отец тебя выгнал на улицу из-за собаки?       – Нет, меня он не выгонял. Я сам ушел.       Баки моргает, не понимая:       – С собакой?       – Без собаки.       – В смысле? Он тебя выгнал, а собаку оставил?       Брок закатывает глаза и смотрит на него в упор:       – Ты, правда, не понимаешь или придуриваешься?       Баки пытается понять. Правда. Но нет, он не понимает.       – Я, правда, не понимаю, Брок.       – Да пристрелил он эту собаку – ну. Я обиделся и ушел.       Баки приоткрывает рот, кажется, теряя способность дышать. Настолько он оказывается оглушен его ответом. Просто… Просто вот во вселенной Баки такое невозможно. Он бы и не догадался никогда, не предположил даже – потому что для него такое невозможно. Чтобы у пятнадцатилетнего подростка на глазах отец пристрелил собаку. Собаку, которую тот сам привел в дом просто погреться. Ну, это ебанный пиздец. Это просто – Баки даже не хочет представлять себе, что чувствовал тот пятнадцатилетний мальчик в тот момент.       – Ладно, ты прав. Если бы у меня был сын, я бы так не сделал. Каким бы мелким гавнюком он ни был, – задумчиво усмехается Брок и смотрит на него. А Баки – вопреки собственной воле – отводит взгляд. Не может смотреть ему в глаза, не может смотреть на него, опускает голову – потому что не знает, что сказать и как реагировать. Он так добивался от него этой откровенности, а теперь – получив – теряется, не зная, что с этим делать. Ощущение сродни тому моменту, когда он его дропнул случайно. Вроде, плохо не ему, Баки его к этому же и подвел и надо что-то сделать, что-то сказать, но он в такой глубокой растерянности, что сам не может собраться – не то что вытянуть другого. Наверное, в этом он ребенок. И Брок действительно имеет полное право ему не доверять. Не потому что Баки что-то сделает. А потому что он как раз не знает, что делать. Особенно в такие моменты. А тот ведь весь из таких моментов состоит.       – Ладно, котенок, не грузись. Это в прошлом. Я забыл давно. Столько лет прошло, – шепчет ему Брок, мягко привлекая к себе. – Мы с тобой из разных миров, я же говорил. Ты, Баки, слишком остро все воспринимаешь. Зря я тебе рассказал, да?       – Нет, не зря, – выдыхает Баки, вжимаясь в его объятия. Но они действительно из разных миров. И Баки только сейчас понимает насколько разных. А, может, и не понимает до конца…       – Ты потом виделся с отцом?       – Да, Джек говорил: съезди, помирись, тебе станет легче, если ты его простишь, и бла-бла-бла. Ну, я съездил. Узнал, что я пидор и уголовник и гореть мне в аду. В следующий раз мы встретились уже на его похоронах.       Брок запускает руку ему в волосы, приятно поглаживая затылок, и Баки кажется вот он момент:       – Расскажи про Джека.       – Я же рассказывал уже.       – У тебя есть его фотография?       – Нет.       – Ты врешь.       – Нет, правда, нет. Я, как и ты, предпочитаю избавляться от всех вещей при расставании.       Брок смеется и, выбираясь из его рук, Баки с удивлением и потаенным страхом спрашивает:       – Ты заметил?       – Ну, того медведя сложно было бы не заметить, если бы он был. И пальто ты бы носил – я помню, что тебе нравилось. Купим новое? Пока не расстались, – усмехается он, заговаривая зубы. Но Баки прекрасно помнит, о чем они говорили, и хочет наконец знать:       – Из-за чего вы с Джеком расстались?       – Солдат.       Баки требуется несколько секунд, чтобы сообразить, что это не про собаку. Это ебанное стоп-слово. Брок говорит ему ебанное стоп-слово. И Баки бьет его кулаком в грудь в раздражении:       – Ты охуел, Брок? Ответь нормально! Не надо впихивать сюда свой ебучий БДСМ!       Но тот лишь выдыхает сигаретный дым ему в лицо:       – Помнишь, что я тебе говорил про границы?       – Ага, еще добавь «знай свое место»!       – Поэтому я и не хочу практиковать с тобой веревки. Ты не способен остановиться, когда просят. О каком доверии может идти речь?       – Действительно о каком доверии может идти речь, если ты постоянно меня отталкиваешь, стоит лишь сделать шаг тебе навстречу!       – Это не шаг мне навстречу, Баки. Это ебанная иголка мне под кожу. Может, просто стоит дать мне время? А не все и сразу?       Может. Баки не знает. Не знает ничего. Кроме того, что хочет быть с ним рядом. И опустив голову, возвращается в его объятия:       – Ты прав. Прости. Пойдем спать?       – Иди. Я сейчас приму душ и приду.       – Я не буду спать в пристройке.       – Ну, иди спи наверху.       – Нет, я буду спать с тобой. Расстелем диван?       Брок смотрит на него долго и выразительно и молча уходит наверх, так и не отвечая ничего. Но Баки давно усвоил правило, что большего согласия чем молчание ждать не приходится, и раскладывает диван сам. А после Брок возвращается с постельным бельем в руках, параллельно ворча о том, что не уснет на этом блядском диване, он неудобный. Засыпает как миленький. Баки даже завидует его супер-способности отрубаться за секунду, как только голова касается подушки.       Сам Баки долго не может уснуть. Обдумывает все сказанное, услышанное и увиденное за сегодняшний день. Но чувств и мыслей так много, они такие противоречивые, что он сам не может в них разобраться.       Во сне Брок переворачивается на живот, и Баки пододвигается к нему, ласково поглаживая ладонью его спину. Лежит так, притираясь щекой к теплому плечу, и вдруг его прожигает странная мысль – Баки бы предпочел выкинуть ее из головы, не думать, забыть – но уже не может. Не в силах сопротивляться навязчивой идее, он сдвигается чуть выше и тянет руку к щели между матрасом и подлокотником дивана. Потому что если эта штука здесь – то только там – под подушку Брок бы не рискнул, раз они спят вместе. Буквально не дыша, Баки исследует проем между конструкцией, просто проводит пальцами вдоль, даже не засовывает руку – в этом нет необходимости – и практически сразу же упирается в холодный металл. Отдергивает руку тут же, пытаясь унять собственное бешеное сердцебиение. Вновь устраивается у Брока на спине, но ему вдруг кажется, что тот уже не спит – у него дыхание меняется. Он проснулся и все понял – Баки уверен. Замирает в страхе, ожидая его реакции, но Брок либо продолжает притворяться спящим, либо действительно спит глубоким сном, а у страха глаза велики. Успокаиваясь, Баки возвращает руку ему на спину, поглаживая, как и прежде. И хотя мыслей в голове по-прежнему великое множество и разобраться в них он не в силах, Баки точно знает одно и шепчет, прижимаясь губами к выступающему позвонку на его шее:       – Я тебя люблю.       Каким бы ни был твой мир.       – Я тебя люблю.       Каким бы ни было твое прошлое.       – Я тебя люблю.       Таким, какой ты есть.       – Я тебя люблю.       И приму любым. Потому что:       – Я тебя люблю.