Плоские Умы

      — Уильям.       Лиам понял, что что-то не так, еще до того, как оторвал глаз от книги и увидел своего отца, стоящего в дверях, ибо в тех редких случаях, когда он обращался к нему лично, его отец никогда не называл его полным именем, если только не собирался сказать что-то действительно, действительно серьезное.       Тот день не стал исключением.       — Члены Комиссии пришли для проверки, — меланхолично сказал его отец. Его взгляд был устремлен куда-то за Лиама, как будто он не мог смотреть на него. По правде говоря, он редко бывал вообще рад смотреть на него, но на этот раз в его напряженной позе и бегающем взгляде было нечто иное, чем презрение. — Пойдем.       На несколько мгновений все замедлилось. Лиам закрыл книгу, которую никогда не дочитает до конца; шум принес внезапное, гнетущее чувство тяжести. Он положил ее и встал, частью сознания отмечая, что даже его движения ощущались по-другому, как будто он был под водой. Лиам сосредоточился на этом, чтобы не думать о том, что будет дальше, сосредоточился только на том, чтобы переступать с ноги на ногу и следовать за отцом в гостиную. Там было три члена Комиссии — два пятиугольника и один шестиугольник. Его мать стояла в дальнем конце комнаты, крепко сложив руки и уставившись в пол перед собой. Когда она услышала, как вошли ее муж и сын, она вздрогнула, но не подняла глаз.       — Мой сын, — сказал отец Лиама, и Лиаму потребовалось ужасное усилие, чтобы ответить на их взгляды. Все они выглядели мрачными, и один из них отвернулся через несколько мгновений. Конечно, они бы это сделали: просто не было никакой надежды на то, что Лиам пройдет Проверку. Одного взгляда было достаточно, чтобы это понять.       — Добрый день, юноша, — наконец произнес шестиугольник мягким голосом. В руке у него была измерительная лента. — Подойди ближе, пожалуйста.       Лиам много раз представлял себе этот момент и даже приготовил что-то сказать. Он представлял себе, как оглядывается назад без всяких усилий, даже с усмешкой.       Нет смысла делать это, — сказал бы он. Мы все знаем, чем это закончится. Лучше просто продолжить идти вперед.       В своем воображении он был храбрым и дерзким, давая им понять, что не боится. Но теперь, когда это происходило на самом деле, он не был ни тем, ни другим. Он был очень напуган, и все, что он мог сделать, это кивнуть и подойти ближе, как ему было сказано.       — Ты можешь расставить руки? Да, вот так. Молодец.       Один из них делал замеры, в то время как другой записывал цифры, которые он позвучивал про себя, а третий просто стоял рядом, на случай, если потребуется помощь — на случай, если тот начнет сопротивляться, и им нужно будет скрутить его, ох. Лиам полагал, что те, кто не прошел Проверку, часто пытаются бороться, но он уже знал, что не станет этого делать. Не потому, что он был храбрым, а потом что просто не было смысла пытаться.       — …Спасибо тебе. Такой воспитанный молодой человек. Ты можешь опустить руки.       Он так и сделал, не смея поднять глаз. Ему и не нужно было: хоть он и не мог видеть, как шестиугольник поворачивается к его отцу, он отчетливо слышал протяжный вздох, который тот издал, прежде чем заговорить.       — Мне очень жаль, мистер Сайфер.       Что-то сжалось внутри Лиама, но у него не было времени сосредоточиться на этом, потому что в следующее мгновение послышались торопливые шаги и звук открываемой двери. Лиам поднял глаз и увидел, что его матери больше нет там, где она стояла, как раз вовремя, чтобы увидеть, как дверь закрылась с громким звуком, который прозвучал на весь мир, как удар молотка.       — Мама…? — Лиам обнаружил, что его голос был едва громче шепота. Она ушла. Она ничего не сказала. Она ушла, даже не взглянув на него в последний раз.       Лиам мог только ошеломленно смотреть на закрытую дверь, пока не почувствовал нежное прикосновение к своему боку. Это один из пятиугольников       — Мы должны идти.       Холодный ужас охватил Лиама, когда он понял, что его мать была не единственной, с кем он не сможет попрощаться: Билла он тоже больше никогда не увидит. Он ушел незадолго до этого, чтобы купить ему новую книгу, и еще не вернулся. Билл — его младший брат, который был настолько уверен в том, что Лиам особенный, что ни на секунду не верил, что тот не пройдет проверку, — вернется с книгой, которую Лиам никогда не прочитает, только чтобы узнать, что его больше нет.       Мольба подождать еще несколько минут, пока он вернется, почти покинула его…почти. Он знал, что они подождут, но если Билл вернется и увидит своего брата, то будет еще хуже. Им придется объяснить, что происходит. Билл начал бы протестовать, кричать и плакать, и всё это заставляло бы Лиама тоже рыдать, поэтому он хотел сохранить приятные воспоминания о времени проведенном с его братишкой. В его жизни было так мало светлых пятен, но Билл был самым ярким из всех их, и смотреть, как он плачет по нему, было бы слишком больно.       Мне очень жаль, Билли.       Поэтому он ничего не сказал. Он ничего не сделал, только посмотрел вниз и последовал за членами Комиссии к двери, погруженный в мыслях. Они как раз вышли за дверь, когда раздался голос его отца.       — Уильям.       Лиам остановился и оглянулся. Его глаз снова наполнили слезы, несмотря на все его усилия оставаться стойким, и ему пришлось моргнуть, чтобы прояснить зрение. Его отец стоял в дверном проеме и, хотя его взгляд был прикован скорее к земле, чем к нему, снова заговорил.       — …Веди себя прилично. — это все, что он сказал, и закрыл дверь. Это тоже прозвучало так, словно по нему ударили молотком. Это было уместно: его приговор был вынесен.       — Пойдем, молодой человек, — тихо сказал один из членов Комиссии — шестиугольник, положив руку ему на спину. — Я обещаю тебе, это будет быстро, и ты ничего не почувствуешь. Ты такой храбрый.       Это была пустая похвала, на которую Лиам не прореагировал. Он ничего не сказал — не сказал им ни слова и обнаружил, что сейчас это лучшее решение — и просто последовал за ними. Когда они уходили, он обернулся в последний раз, надеясь хотя бы мельком увидеть Билла, который должен был вернуться с минуты на минуту. Хотя бы это, — молча умолял он, даже если ему не удастся поговорить с ним, по крайней мере, позвольте хоть увидеть его в последний раз.       Он не получил такого подарка. Его последним воспоминанием о Билле останется его удаляющаяся спина, когда он выходил из своей комнаты, смеясь и не заботясь ни о чем на свете.       — Мне неловко за тебя, — крикнул он ему вслед чуть более получаса назад. Так это было все, что он последнее мог ему сказать?       Не последнее. Есть еще письмо.       Эта мысль была принята с облегчением и чувством вины в равной мере. Облегчение, потому что он был уверен, что Билл рано или поздно найдет его; он найдет, расшифрует и найдет тайник с книгами. Он узнал бы о Третьем Измерении, и, возможно, однажды он даже сможет увидеть его. Это заставляло его чувствовать, что он оставляет после себя по крайней мере что-то стоящее, что-то, что Билл мог бы запомнить, чтобы дать хотя бы его жалкому существованию причину быть.       И чувство вины, потому что Билл был еще ребенком, и Лиам знал, что он был эгоистом, обременяя его своими собственными мечтами, которые, как он всегда знал, никогда не сбудутся. Может быть, это была ошибка, может быть, он просто рисковал жизнью Билла, оставляя ему такую опасную информацию, и не имел на это права, но, как бы то ни было, он не мог поступить иначе. Что сделано, то сделано, и как только Билл найдет тайник, все будет в его руках.       Если у Лиама должно было быть что-то вроде наследия, то это и было оно. Следуя за членами Комиссии к конечному пункту назначения, он чувствовал лёгкое облегчение, ибо у него тоже было свое собственное тихое восстание — знание, горящее, как угли, под пеплом его короткого существования, готовое для Билла, чтобы погасить или разжечь огонь, смотря, что выберет его брат.       Он оставил ему выбор.       Это было больше, чем когда-либо было у самого Лиама.