Утонувший в свете Солнца.

      Часть 5 Ночь откровений       Лусия готовила постель. Ладони скользили по простыням, разглаживая невидимые глазу складочки, взбивали толстые подушку. Всё как обычно и иначе. В столь были знакомых движениях, появилась нечто чуждое, провоцирующее. Разглаживая простыни, не прогибают кошачьим движением спину, отставив округлый зад; не взбивают подушки, заставляя налитые груди трястись и подпрыгивать при каждом ударе. Зрелые женщины не ведут себя подобным образом с мальчиками.       Мысль шевельнулась и застыла, попавшей в смоляную каплю мошкой. Разум Мейгора уступал маковому отвару. Тело, к стыду принца, живо отреагировавшее на действия прислуги, тоже успокаивалось. С уходящим напряжением расслаблялась и плоть. Кровь, до того гремевшая набатом где-то меж пылающих багрянцем румянца горящих ушей, замедлялась.       — Желаете еще чего-то, мой владыка? Верная Лусия в полном вашем распоряжении.       Мысли юноши, в сизом янтаре опиатного морока, столь же неторопливы:       «Откуда такая вседозволенность и смелость? Это слова не служанки, но любовницы; женщины привыкшей греть постель мужчины. Где былой почет, неужто более женщина не страшится моей матери? И это обращение, вместо привычного «юный господин», звучит чужой издевкой, вложенной в уста этой недалекой женщины. Кто рассказал, кто надоумил так провоцировать недвижимого, неспособного взять под контроль собственное тело. Думает, что к утру всё забудется? Она просчиталась».       Полные ручки скользнули вдоль боков, обхватили за плечи и прижали к округлой, пахнущей мятой и хлебом груди. Вместо материнской ласки сквозило иное, непривычно собственническое. Узкие ладони как бы невзначай прошлись по паху, очертили окрест, начали сжимать и поглаживать. Уверенно и знающе. Холод осознания продрал позвоночник от шеи до копчика: а что если так и есть, если для Лусии не впервой играться с телом беспамятного принца?       Норовя даровать известную ласку мужчине, мерно двигая ладонью, служанка лишь напрасно мяла податливую плоть, не в силах придать той нужную форму. Прикосновения эти стали неприятны, кожа после них ощущалась нечистой и грязной, оскверненной непрошенной услугой.       Со вздохом служанка отступила, ограничившись столь малым. Увертюрой к нерождённой сонате.       «Она зажигает и ставит лампадку на прикроватный столик. Зачем, для кого? Спящему мне не нужен свет, а сама она не умеет читать».       Лусия так и не покинула хозяйские покои, вместо этого устроившись с ногами в кресле; ворочалась, то обнимая, то подбивая подушки, устраиваясь повыше. Обычно в это время дворцовая прислуга, утомленная дневными заботами, отходила ко сну.       От балконной двери раздался характерный щелчок откинутого крючка — кто-то открыл двери снаружи, подцепив запор чем-то тонким.       Сквозь щелочку меж смеженных век принц разглядел темную фигуру, скользнувшую в сумрак покоев.       «Предательство!» — завопило само существо юнца. Он рванулся, всем своим естеством, с нарастающим ужасом ощущая собственное бессилие — тело даже не шевельнулось. Вместо этого зашлась в танце успокоившаяся было спираль; заметалась где-то в желудке, кажущимся опасливо пустым. Сейчас там переплетались два гада: чуждой неподконтрольной силы и парализующего кислого страха.       — Ты пришел! — радостный шепот вскочившей Лусии.       Подушка была брошена на ковер, лунный свет выбелил женскую фигуру, с оттягивающей материю тонкого ночного платья тяжелой провисающей грудью; сквозь белую материю проступали бугорки сосков. Женщина прикрутила фитилек лампадки, заставив тот едва тлеть, и лишь затем бросилась к ночному гостю. Липко прочавкал жадный несдерживаемый поцелуй. Беспокойно зашуршала стягиваемая ткань и Лусия вскрикнула.       — Тише! — впервые подал голос незваный гость.       Мейгор напряженно вслушивался, но не узнавал говорившего. Впервые юноша пожалел, что все эти дни не обращал внимания на прислугу.       «Незнакомый голос, ни разу не слышал. Точно не из прислуги. Тогда из дворни, или кто-то из гвардейцев? Из-за темноты нельзя разобрать черты лица. Пекло! И надо же было именно сегодня!».       Пришло осознание: ОНА ЗНАЛА.       — Да никто не придет, расслабься, — Лусия потянула незваного гостя к ложу, — да и кому бы? Его мать давно уже коротает время с книгой и бутылкой, дед занят моей матерью, а остальные мужчины предпочитают развлекаться вне поместья.       Раздался короткий хмык. Вторженец, не церемонясь, толкнул служанку на кровать. Она тяжело упала на ложе, заставив протестующе заскрипеть мебель, не знавшую себя полем постельных игрищ. Принцу предстояло стать невольным зрителем акта ночных утех двух давних любовников, столь хорошо знавших друг друга, что нужда в любых словах отпадала.       Эта ночь была полна неприятных открытий и знакомств с тайными доселе сторонами разумных. Лусия стала близка Мейгору и он не желал узнавать служанку с этой порочной стороны. Идеалист в душе отчаянно вопил от подобного попрания образа материнской нежности: на его глазах всегда добрая, заботливая Лусия отдается чужаку.       Выгнувшись течной кошкой — само воплощение покорности — служанка застыла, касаясь простыней полным животом. К округлым бедрам, неприкрытым более ничем, даже задравшимся на спину подолом белья, пристраивался мужчина.       Мужчина сделал первое движение, и женщина уткнулась лицом в подушки, приглушая стон.       «Ей больно? Нет… О, нет! Молчи. Забери эту память обратно, позволь мне оставить иллюзии!».       Объемные груди, не удерживаемые ничем кроме тонкого полога ткани, тяжело закачались, ночной гость сношал любовницу, подобно кобелю в порыве весеннего безумия, покрывшего течную суку. Глаза юноши прикипели к набухшим соскам, готовящимся проткнуть тонкую ткань белья.       Мужчина отвесил размашистую звонкую оплеуху по оголенным женским ягодицам, затем еще одну, уже по другой. Партнерша, к удивлению юноши, никак не протестовала. Женщина прогнулась в спине, гибкая и подвижная, как и все из её семейства, позволяя любовнику схватиться за округлое плечико. Он грубо дернул, сменяя хват с плеча на изящное бледное горло, пока другая ладонь, сжимала нагие груди.       Очередной несдержанный стон вспорхнул к сумрачному потолку, и Лусия закусила ладонь, чтобы не выдать себя и любовника страже, патрулировавшей коридоры поместья.       — Точно никто не явится? — получив отрицающее движение прелестницы, незнакомец кивнул на принца: —А этот?       Лусия повернулась, бросив на сына госпожи взгляд подернутых любовной поволокой глаз, и промычала:       — До утра только и будет, что сипеть да стонать. Не видит и не понимает, опять упившись отвара, хоть по щекам хлестай! Калека, оторванный ломоть своей семейки, причуда матери.       В груди юноши что-то треснуло и раскололось на острые части. Отрава горше полыни поднялась по горлу, сжавшемуся от не вырвавшегося крика, и заполонила слюной рот, норовя брызнуть наружу горькой рвотой и кислой желчью.       «Как больно! Не слова, нет — интонации! Как поразительно честна она в выражении своих чувств, сколь презрительно откровенна. Неужели всё до этого было притворством?»       Мужчина коротко хохотнул и поменял позу, чтобы дальнейшие их утехи проходили на виду у спящего. Полная луна позволяла рассмотреть акт животного соития во всех непристойных подробностях.       Служанка через голову стянула ночное платье, оставшись нагой. Так Мейгор впервые увидел женщину в её первозданном виде; взгляд вопреки намерению пробежался с головы до бедер служанки, отдельно задержавшись раскрасневшихся валиках половых губ, кустистом треугольнике волос и широких ареол налитой груди, со следами чужой любви. Освобожденные груди качались, влажно шлепали друг о друга. Лусия придерживала их рукой, меж длинных пальцев виднелись темные маслины сосков. Всё время сношения шальной взгляд служанки оставался обращен в сторону недвижимого. Мужчина брал её сзади, жадно и собственнически, обхватив за горло и отвешивая хлёсткие пощечины налитым ягодицам. Женская рука шуровала в промежности, теребя возбужденную плоть, на что та отзывалась влажным хлюпаньем.       Страх вился стылым червем в его желудке, пока юноша лицезрел парочку, вдыхал кисловатые миазмы соития: едкая вонь пота, мужского семени и других телесных жидкостей забивала ноздри.       Коитус, происходящий перед юношей, был оскорбителен и обиден. Но оскорблял не сам факт сего свершения — тяга к размножению в животные природе человеческих натур, — но то, что сейчас её брал на глазах Мейгора абсолютно чужой человек. Он тайком проник в чужой дом, забрав не принадлежавшее ему. А юный драконий принц уже привык считать Лусию чем-то вроде собственности, неотъемлемой частью картины своей жизни.        «Если он не посторонний, что смог проникнуть сюда извне, значит это кто-то из слуг, посягнувший на хозяйское добро. Это предательство, как ни посмотри! А значит, взяв эту женщину, он легко сможет забрать и большее, например — мою жизнь. Всего-то делов: возьми подушку и положи на лицо, я даже сопротивляться не смогу! Угасну в агонии багрово-черного удушья, не способный защититься и уроки сира Эдрика не помогут! О, Семеро, ну зачем именно сегодня, когда я проявил слабость, выпив этот чертов отвар?! Как же страшно.»       Любовники, судорожными движениями подойдя к пику, застыли под валом поглотивших их чувств. Лусия, закатив воловьи очи, рухнула на кровать, её бедра мелко дрожали. Изогнутый член, выскользнул из разверстого воспаленного лона любовницы, брызнул семенем на простыни. Каким-то невообразимым чудом мутные капли не задели принца. Это вызвало приступ глумливого смеха со стороны мужчины:       — Что, малец, увидал наконец настоящего мужика? Верно я говорю, дырка?       — Да. — выдохнула та, пытаясь отдышаться.       Происходившее заводило любовников. Присутствие третьего горячило порочную кровь, пусть наблюдатель и был недвижим и, по их мнению, бессознателен.       Мейгор же отчаянно боролся с отвращением, пересилившим страх:       «О, Семеро! Мое ложе осквернено, честь поругана, а я не могу ничего сделать! Шевелись, проклятое тело, пожри тебя демоны пекла, ну же!».       — Жопу подставляй.       — Ну я… — начала Лусия, но была грубо прервана.       — Это не вопрос, подстилка! Вертайся давай, подготовишь, чтоб не насухо пошло!       Сверкнув глазами, ей явно не пришлась по нраву такая грубая бесцеремонность, служанка повернулась, открыв юноше вид на свои покрытые соком и семенем бедра. Меж раскрытых губ её вагины, истончаясь, протянулась нитью к простыням струна выделений. Поблёскивали подсыхающими каплями семени оскверненные бедра той, кого принц в мыслях прежде называл пусть не матерью, но кем-то близким ей по сути.       — Ишь, отрастил хуище. — зашипела Лусия, прежде чем любовник лишил её возможности говорить, заткнув рот своей ненасытной плотью.       В душной комнате, утопающей в тяжелом амбре сношения и блуда, раздались чавкающие звуки минета. Ебствуемая в рот служанка стояла на коленях, вцепившись ухоженными пальцами в волосатые бедра партнера. Мужчина задрал блаженствующее лицо вверх и лунный свет высветил все до последней черты.       «Да кто же ты такой, рискнувший проникнуть в дом правителя, в спальню его внука?»       — Хорош!       Незнакомец грубо оттолкнул любовницу, поддав ногой. Перед принцем предстало лицо кашляющей, запыхавшейся Лусии; влажное, с потекшей тушью под слезящимися глазами и смазавшейся помадой вокруг оскверненного рта, как личина истого предательства, верности уступившей разврату.       — Жопень свою оттопырь, и ноги ширше раздвигай, — по-хозяйски вальяжно выдал мужчина. Незнакомец зашерудил, завозился меж женских ягодиц, предвкушающей служанки. Вспомнилась неприметная задняя дверь трактира в переулке Ярмарочной площади, за которой стонали так же. Была юноше известна и цена такой страсти, насквозь лживой и притворной. Мейгор же с горечью осознал, что совершенно не знал её.       Служанка подалась было вперед, но любовник, положив ладонь на привычное место, удержал порыв. Так они замерли, соединенные в единое целое, и только спустя время совершили первые движения.       — Ну как, захорошело?       Ему пришлось повторить, прежде чем Лусия прохрипела из пережатого горла:       — Да…       — Прочухала, значит. Мужицкий хер, это тебе не хозяйский. — голос чужака сочился самодовольством мелкого воришки, чья кража осталась безнаказанной. Лусия лишь задвигалась в такт ускорившимся движениям, её глаза блаженно закатились.       — Ах… Постой… Не так быстро!       — Подстилкам слова не давали! — Разошедшийся мужчина отвесил звонкую оплеуху многострадальным ягодицам. Поглощенный животными инстинктами, видя перед собой готовую к соитию самку, он перестал сдерживаться. Мерзавец утянул за собой в бездну разврата и Лусию, не думавшую сопротивляться.       Стоны, врываясь меж мерзостно-липких шлепающих звуков, заполняли помещение. Мейгор отчаянно жалел, что вместе с глазами, не может заткнуть еще и нос, дабы не ощущать эту едко-кислую вонь блуда, пропитавшего все вещи в опочивальне, липкой пленкой облепив и его самого.       Что-то застучало по простыням, и юношу передернуло от отвращения: по и без того влажным бедрам служанки скользнула прозрачная струйка, добавив очередную грань омерзения в и без того кошмарное амбре, поглотившее его покои.       — Что, зассыха, опять? — незнакомец, уже совершенно не таясь, засмеялся в голос. Служанка озорно показала ему язык, который тотчас был взят в захват мужскими пальцами. — Сдурела?       Схватив точеный женский подбородок, мужчина дернул его на себя, и на краткий миг, Мейгор с ноткой мстительного удовлетворения подумал, что тот плюнет в лицо мерзавке, этой предательнице и прелюбодейке. Но нет, тот лишь поместил пальцы меж с готовностью обхвативших их женских губ, удовлетворившись таким проявлением покорности.       — Всё, хорош. — мужчина вырвал ладонь, и брезгливо вытер её о потный бок, после чего, перехватив свой напряженный пенис руками, примерился. — Жопу раскрывай, да поширше!       Лусия выпрямилась, прекрасная и омерзительная в порочной красоте отдавшейся вожделению самки, положив пальчики на ягодицы, и развела их в стороны, позволяя разошедшемуся любовнику испробовать её иначе.       — Эх, хороша, сразу видно — тренирована. — одобрительно зацокал языком чужак.       — Господин содомировал меня…        Пощечина обожгла женскую щеку.       — Какой еще господин? Забылась, чи шо?       — Прости, — залепетала сжавшаяся женщина, — Ты. Конечно же ты. Один лишь ты, мой дорогой.       — То-то же! — улыбнулся незнакомец, вновь пристраиваясь и начиная двигаться: — Если не можешь удержать, то будь готов, что отберут! Сперва тебя, потом других, а затем… быть может…       — Тсс… — зашипела Лусия, сохраняя остатки здравомыслия, — и у стен могут быть уши! Тебе мало меня одной?!       — Я мужчина и всегда буду хотеть большего. Сперва твоих сестер, а потом, кто знает, и до госпожи дело дойдет. Ведь вы, хозяйские подстилки, все как одна перенимаете господские замашки. Судя по тебе, Лусия, она та еще шлюха!       Ярость вспыхнула, на миг ослепив Мейгора, когда он понял о ком держит речь мерзавец. Не было для него в этом мире человека более близкого, дорогого и ценного, нежели мать. И сейчас, этот вор… грязь, недостойная даже раскрывать поганый рот в её присутствии, смел оскорблять вдову принца Эйриона, лишь по злому року не ставшую королевой.       Две змеи, до того боровшиеся в желудке юноши, прекратили схватку: стылый червь страха был побежден и пожран свернувшейся в клубок непонятной силой, столько плотно сжавшей своей спиральные витки, что со стороны походила на стремительно разбухающий монолитный шар. Так продолжалось пока эта сфера не заполнила всю грудную клетку, и Мейгор начал бояться вздохнуть сильнее обычного, дабы не быть разорванным этой силой.       Женщина соскользнула с напряженного органа, и, повернувшись к любовнику, прогнулась, задрав лицо с высунутым языком, непривычно длинным и непомерно гибким.       — Глотай! — выдохнул мужчина, продолжая стимулировать себя рукой.       Ухватив служанку за волосы, как козу за рога, он за несколько резких движений довел себя до пика и обильно излился прямо на лицо падшей кормилицы, стараясь чтобы ни капли семени не упало мимо.       Не в силах больше удерживать ненависть, взращенную комком предательства, лицемерия и самодовольства, развернувшимся в этой комнате, Мейгор выплеснул все накопившееся в себе окрест. Кипящая, обжигающе горячая ненависть пронеслась волной по неподвижным рукам и ногам, и, не отыскав иного выхода, брызнула в стороны, направляемая яростной волей.       Мейгор сипло захрипел меж плотно сжатых губ, и прогнулся, встав на мостик. Со стороны это могло сойти за припадок, но более счастливого человека в тот момент не нашлось во всем мире. В кои-то веки он сам выбирал. Не было больше нянек и кормилиц, делавших выбор за него. Всё дальнейшее станет продолжением его поступков, воплощенных чаяний и желаний. Впервые за месяцы жизни он ощущал себя чем-то большим, чем безвольной марионеткой с повисшими оборванными нитями.       Власть управлять чьей-либо судьбой — наивысшее из наслаждений. Особенно, если это твоя.       Прелюбодействующих раскидало по комнате: за визжащую служанку отшвырнуло в угол, к сложенным стопкам книг; любовника протащило по полу, он с силой ударился о стену на противоположном конце помещения, обрушив на голову целый каскад бумаг и свитков.       Под пронзительный визг и базарную ругань, Мейгор поднялся с кровати, не руками или ногами — нет, но силой одной лишь ненависти, заливающей все вокруг отголосками пробудившейся силы. Теперь все стало простым и ясным. Даже окажись оно столь печально известным безумием членов драконьего рода, пожравшее его деда с отцом, это не показалось юноше неприятным. Он без остатка отдался новым ощущениям переполнявшей силы. Её приходилось сдерживать, хлещущую через край, быстрее пошевелись, глубже вдохни, громче крикни — и треснешь, разлетишься на части.       Токи сил, зарождавшиеся где-то внутри искалеченного тела, тугими струями истекали окрест, аурой опустошения расходясь по комнате, бесконтрольно кроша и дробя всё попадающееся под удары её силы. Хрустели, исходя трещинами и исходя щепой, доски пола, падала со столов бумага и посуда, с полок одна за другой опрокидывались книги. Ставни балконных дверей, хрустнув петлями, подались наружу, да так и повисли, перекошенные. В комнату ворвалась ночная прохлада.       В коридоре поднялся шум. Где-то кричали, на полу перед запертой дверью в отблесках света из коридора, танцевали тени. Дверь попытались отворить, но закрытый засов не позволил и дверь начали выламывать. Она пока держалась, сделали ту на совесть.       Оставшийся безымянным, мужчина вскочил. Взгляд скользнул в сторону выхода на балкон, но вместо побега чужак решил напасть, обманувшись чужими увечьями.       Он бросился на юношу с кулаками, отведя руку далеко за ухо и готовясь ударить. Принц мягким кошачьим движением, вбитым в память месяцами тренировок, ушел в сторону и чужой удар провалился в пустоту. Нападавший едва успел довернуть корпус, как ответный удар отбросил его назад. Он рухнул на пол, зацепив со стола свитки и тарелки с посудой.       Сейчас чужак не казался страшным. Скорее жалким: баюкающий рукой странно выглядящую, даже на глаз, сломанную ключицу, принявшую на себя удар юноши. Левая конечность бессильно свисала.       Мейгор несколько раз сжал кулак, проверяя пальцы — не повреждены ли? Но нет, таинственная сила, единой каплей ртути перекатившаяся в его кулак и сжавшаяся там в упругий комок под кожей, уберегла кисть от травмы. Даже костяшки не были сбиты.       Принц присел и подобрал с пола десертный нож, еще к ужину принесенный Лусией вместе с мелко нарезанными дольками фруктов. Сейчас тот пришелся как нельзя кстати. Чужак заелозил ногами по полу, отползая в темный угол.       «Жалкий. Никчемный. Воришка».       Ворам рубили руки, ставили клейма, ссылали на Стену. Но то делали короли и лорды. Мейгор же был принцем без земли, войска, трона, и права на оный. Без отца и прошлого.       У него был один лишь нож.       Мужчина затравленно смотрел на принца снизу-вверх, взглядом яростным и обиженным, пытаясь заслониться целой рукой.       — Пощады…       Чужая мольба камнем провалилась в темный омут сознания принца, не оставив даже следов. Вместо этого он ударил. Вновь кулаком, на этот раз метя в лицо. Хрустнула, поддавшись, хрупкая кальциевая преграда, и на замусоренный пол посыпались окровавленные кусочки эмали.Мужчина зашелся в крике, закашлялся от брызнувших в глотку крови и осколков зубов.       За спиной трещала дверь. Лусия больше не кричала, лишь скулила, забившись в дальний угол, закрыв глаза ладонями.       Вклинившись меж лопнувших от удара искалеченных мужских губ, принц поймал и потянул на себя не юркий женский язычок, но жирного окровавленного червя, бьющегося в захвате пальцев. Лезвие ножа опустилось лепестком пойманного в ловушку лунного света, даже не заметив блок чужой руки, скользнуло в человеческую плоть и исчезло в ней, неожиданно легко провалившись по самую рукоять.       Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют свою силу, и другие жестокие заменят их.       Мейгор отступил, жадно втягивая воздух раздувающимися ноздрями и цедя его по каплям меж зубов. Перед ним сжалась в клубок падаль, зажимая рот, из которого вместе с кровью сочился заунывный протяжный вой.       Принц обернулся.       У входа толпились слуги, не решаясь зайти в разгромленную комнату. Расталкивая их, в комнату врывались гвардейцы Арренов. Лусия, как есть нагая, попыталась проскользнуть вдоль стенки и затеряться в толпе. Та упруго качнулась единым порывом, отталкивая её, и служанка опрокинулась на спину, открывая собравшимся все свое греховное естество, с не успевшими подсохнуть следами любовных безумств. Подняться ей уже не дали. Тяжелый ботинок прижал голову служанки к полу, а холодный клинок, ткнувшийся промеж грязных грудей, отбил дальнейшую волю к сопротивлению. Не найдя ничего лучшего, женщина разрыдалась, прозревая свою дальнейшую судьбу — благородные семейства не прощают предательства, вынужденного или добровольного.       Меж заполонивших опочивальню людей, к принцу пробился сир Йоррик. Сильные руки обхватили за плечи, взгляд рыцаря заметался по обожженной коже, изыскивая новые ранения и увечья. Ненадолго замер на кровавой вире в юношеских пальцах.       — Господин, я здесь. Верный Йоррик с вами!       Навалилась слабость. Сила же исчезла, как и не бывало. Вытекла через ноги, по полу, усеянному осколками битых тарелок, бумаг и щепы. Не было больше ни страха, ни ненависти. Только он сам. Мейгор бросил взгляд на завывающий кусок плоти, что метался по полу, силясь уклониться от ударов сапог гвардейцев; на рыдающую, прижатую к полу предательницу. Позволил себе расслабиться.       Затхлый воздух полный блуда выветривался сквозь разбитые оконные двери, сменяясь ночной прохладой. Мейгор вздохнул полной грудью и засмеялся, счастливо и свободно, крайне редко позволяя себе подобное.       Пусть сторонятся, косясь на хохочущего принца. Пусть. Им не понять. Он не вор, и не обманщик. Сегодня он смог сделать нечто сам. Не вбитое в подкорку учителями, не дарованное памятью захватчика, нет. Мейгор смог обуздать силу в себе, и, что важнее, явил её. Она иссякла, растраченная до капли, но такое не проходит бесследно. Как вычерпанный досуха колодец вскоре наполняется вновь, так и таинственная сила обязательно вернется. А значит завтрашний день, пусть он и будет идти привычным распорядком, для Мейгора будет уже другим. Полным открытий и новых знаний.       Юноша пошевелил пальцами, ощущая, как мнется меж них чужой язык, хранивший секрет принца, и уточнился: «Только моими открытиями, моими знаниями».