я белый ком кровавой ваты лавины белоснежных сказок эвереста ты звук москитов возле фонаря маленький камушек гравия от: лай. 7 окт., 2020, в 1:42
3
доброкачественная опухоль
Снег придавливал со всех сторон. Кухня шелестела пряничными улыбками, снами и теплолюбивыми собаками. Микроволновка раскрыта, из неё потихоньку разбирали кружки. Чайник, сгоревший в школе, был обмотан шнуром. Кто-то невероятно грамотно втиснул его между электрорисоваркой, горшочком для картофеля, целым лаймом и перечницей. Наверное, это Чимин — его тянуло ко всем призам, лишённым смысла. Он бы даже заколкой убил, если бы существовал такой конкурс. — Улицу замело, — расстроился заспанный папа. — Чистить придётся. Мама, вяло перекладывающая мёртвых сверчков по холодильнику, взглянула на снегопад. Задребезжала, зевая: — Зато у нас есть уль-тра-зву-ко-вой отпугиватель грызунов, спреи и спирали от насекомых, таблетки от клещей, аж три сачка, а лопата всего одна, да и то ей только землю копать. Увы. — Договоришься, — папа угрожающе отпил свой сладчайший кофе, — и я куплю снегоуборочную тачку. Они синхронно цокнули и поцапались под шум чужого снегоотбрасывателя. Похлеще, чем ласки. Чонгук лёг на стол и расколотил себе дорогу до тарелки с завтраком. Столешница клейкая, к локтям беззастенчиво липло. Под ногами поскуливали собаки, делавшие вид, что их никогда не кормили, а маленькие сёстры — в одинаковых футболках с гремлинами — скулили вместе с ними. Холодильник и микроволновка захлопнулись. Девочки затихли, а Вэнди на всякий случай нахмурилась. Мама вдруг села напротив Чонгука, выждала паузу. Спросила: — Скажи честно, Субин приходил? И замолчала. Ёбаные шарады. Опций в Чонгуке было мало — только прятать тошноту, не зеленеть и показательно жонглировать непониманием. — С чего ты взяла? — Я увидела его куртку в вашей комнате, — она непринуждённо повела бровью. От её ауры пахло конфетками, поэтому раньше маме удавалось выманивать детей из укрытий. — Можешь не обманывать, что она твоя: я прекрасно помню, какие вещи кому принадлежат. Заинтересованного папу заносило в их сторону. Девочки, услышав неозвученный приказ свалить, послушно убежали наверх. Сбежали, скорее. — Я вчера достал её из шкафа, — соврал Чонгук. — Зачем? Он невольно съёжился. Монструозный человек на сто процентов был его матерью — в ней и меч, и точильня, и поцелуй перед смертью. Сейчас её пряничная улыбка походила на уничтожительную расправу. — Просто так. — Не ври. — Я не помню, — сбился он, — это было ночью. Маме непросто далась настойчивая выдержка. Она самую малость надавила на горло: — Какие избирательные провалы в памяти. — Я выпил, — сообразил он. У мамы в глазах сверкнула молния. — Прости. Не хотел говорить. Но я тогда выпил и подумал, что мог бы напялить его куртку. Моя вообще не высыхала. Мы рубились в снежки, я подскользнулся и… — Ты продолжаешь лгать, Чонгук. Ногти с обломанным лаком ковыряли скол на кружке: мама умела повелевать чужой волей, но не без нервов. Она с тревогой и страхом скучала по старшему сыну. Чонгук своими тайнами будто всаживал зубочистки в её плечо, игнорируя оставшееся тело и нарочно не распределяя боль. Он распотрошил волосы, неловко сказав: — Я ведь тоже скучаю по нему, мам. Чонгук, решивший врать до победной пены у рта, сам от себя не ожидал правды. На языке аж что-то скисло — конфета с жидким центром или блажь. — Проклятье, — тут же не выдержала мама, виновато закрыв лицо ладонями. Из рукавов халата выглядывали худые запястья. У Тэхёна такие же. — Прости. Я просто так обрадовалась, когда увидела её. Подумала о всяком. Впрочем, не важно. Ты работаешь на следующей неделе? — Да. — Хорошо, — она махом сгребла кружки, вымыла их, составила в микроволновку. — Хорошо, славно. Малыш, если на неделе снова пойдёт такой снегопад, то я не смогу забирать тебя. — Я не буду один, — заверил Чонгук. Мама кивнула, подождала, пока Долдем залезет на её макушку, и закрылась в ванной. Папа перемыл кружки, в которых скопились остатки чистящего средства, мирно отпил кофе. — Хорошо, — повторил он, задумчиво помешав гущу ложкой. — А что хорошего? — Не начинай, — попросил Чонгук. — Хорошо — это снегоуборочная тачка. А так… Чонгук дожевал картонную яичницу, свистнул десертный ножик и наткнулся на сестёр. — Вы шустрые. — Вы с папой пятнадцать минут загадочно пялились в окно, — точечно стрекотала Дакота, обувая сапоги на липучке. — Мама не ошиблась? Субин правда приходил? Чонгук заговорщически подмигнул и слинял. Он шарился по комнате, стукаясь обо всё и одеваясь на ходу. Тыквенный свитер неплохо будет сочетаться с кофтой-домино. Стоило бы вылить на Тэхёна что-нибудь оранжевое, но кроме сока «Туса-Джуса», который опрокидывать жалко, у Чонгука ничего не было. На куртку Субина получилось наткнуться чисто случайно: серебристый рукав сливался с коллекцией металлических конструкций. Бонусом была горсть снега. Чонгук вытащил куртку из завалов металлических игрушек, отряхнул её, расправил. Не приснилось, значит. Он облачился в шкуру Субина. Поскрипывало. Мама, увидев его, храбро не отвернулась. — Носить правда больше нечего? — Не-а, — ответил Чонгук, чихнув в прокуренный рукав. — Мы пошли. — Удачи, — крикнул с кухни папа. — Ой-ой, забыл сказать: выключайте свои будильники, пока я их не повыкидывал. Десертный ножик позвякивал в ботинке. Из-за этого Чонгуку нельзя было пинать сестёр, приходилось заваливать их в снег руками. Поймав ветер и набив ими карманы, они забежали в балетную студию, где забрали Чимина, заскочили на остановку за Хосоком, нашли Юнги у озера. Лёд был весь выпилен и вырублен. Ви ломала голову над выживанием рыб и почти плакала, потому что никто не отвечал, почему они не замерзали насмерть. — Порыбачить можем, — без энтузиазма предложил Юнги. — Не-е, — заблестел Чимин, — зови Сокджина, он, вроде как, любит такой отдых. Когда сёстры разбрелись по классам, а четвёрка стянула куртки и свалилась на трибуны спортивного зала, Чонгук сказал: — Феликс – тот самый труп. Прямо посмотрел на Юнги. Тот лишь казался безвкусно безразличным. Что-то в нём надломилось, и этим обломком он давился в одиночестве. Без делёжки, без помощи. Но Юнги всё равно заметно посветлел от облегчения — звёзды головокружения никогда не были так близки. — Тот самый Феликс, из-за которого ты в сотый раз попал в больницу? Уверен, что это он? — Не совсем. — Надо проверить, — щёлкнуло у Чимина. Он распаковал пенал с сигаретами, протянул его Юнги. Нетерпеливо подождал, вырвал, развернул пророческую надпись к себе. — Хм. Хм? Миленько и непонятно. Мелкую фразу, которую Чонгук не сумел — даже не попытался, — прочесть из-за дислексии, вслух проговорил Хосок: ты не один. Чимин закинул ноги на розовую трибуну, повертел сигарету. Счастливо вспыхнул; на другой стороне было дописано: …поверь, ибо я, блин, правда. — Кто это настрочил? — угрюмо спросил Юнги. — Тайна, — заткнул его Чимин. Задумался. — Хотя на твой почерк похоже. Хоби, вытянешь? Хосок скрутил в руках пружину жёлтых волос, признавшись: — Меня начинает настораживать, что эти твои мистические сигаретки работают. Цветастые трибуны заполнялись мячиками, шелухой от семечек и скакалками. Пришлось спрятать пенал в капюшон и пойти переодеваться. Кровь горела у всей четвёрки — разом и целиком. Смерть Феликса подтвердилась сигаретой с выцветшей надписью; они скурили её, высунувшись в окно раздевалки. На память, хоть и кратковременную. Чонгук в большой зелёной футболке мгновенно приобрёл титул гусеницы. Бейсболка с утёнком лезла на глаза. — Чё, пацаны, баскетбол? — поинтересовался тренер, засмотревшийся на утёнка на лбу Чонгука. — О. Знакомая шапка. Отличная, кстати, шапка. Брат вернулся? — Давайте уже играть, — рыкнул Юнги, постучав мячом по полу, бросив его в кольцо и промазав. — Блять. — Снова сердитый, — вздохнул тренер. — О. Чем обязан? Вы новенький? Чонгук поднял колюще-режущий взгляд, столкнувшись со спокойными зрачками Тэхёна. Голова странно потяжелела. Будто бы в неё вросли опухоли, но добрые, мягкие. Тэхён только пришёл с улицы, поэтому не успел снять пальто и сбить снег с завитых волос. Красиво. Эрудит в Чонгуке подсказывал, что это чуточку больше, чем обычная заинтересованность. — Да, — кивнул Тэхён, покрутив пуговицу в области своего сердца. Нервное. — Новенький. Хотел попросить ключ от медкабинета. Сокджин говорил, что оставляет его у вас. — Тише, — театрально ужаснулся тренер, — а то мальчишки услышат, стащат ключик и проберутся в кабинет с ложками. — Зачем? — Тоннель копать, — совершенно серьёзно ответил он. Тэхён запоздало, но улыбнулся. Чонгука насквозь пробило. «Что за хуйня? — не без поражения подумал он. — Почему у меня задрожали колени?» Пришлось спешно дёргать пряжку бейсболки, стягивая её на затылке, чтобы занять — передавить — голову. Она по-прежнему в опухолях. Хотелось улыбнуться в ответ. Ничего чище этого неожиданного желания невозможно было придумать. — Придётся теперь перепрятать тайник, — тренер тяжело засопел, уводя Тэхёна за собой. Тэхён обернулся. Задумчиво выловил утёнка на бейсболке Чонгука, прошёлся по татуировкам на открытых руках. Развернулся и ушёл. Время затормозило. «У него нет оскала, — удивился Чонгук. — Это просто улыбка». Баскетбольный мяч стучал по икрам, выцарапанному паркету и ладоням. Стучало звучно, как барабан и сердце: туда-сюда. Юнги неравномерно выплёскивал злую энергию, с превосходной точностью заряжая мячом по затылкам пятиклассников. Такую фазу прозвали “кусали волки, мстил котятам”. Чонгук решил его не отвлекать и подошёл к Чимину. Тот разминал подбородок, по которому уже ударило мячом, и полулежал на красных матах. — У меня просьба. Чимин плотоядно оскалился. Зубы сверкали, потому что по ним был размазан розовый блеск. Розовый — цвет богов, Чимина и жвачек. — Выкладывай. — Разбей мне нос. — Что, прости? — стильно и равнодушно, даже не соизволил приподняться на локтях. — Быстрее, — Чонгук зажмурился до песочных мурашек в глазах, — пока я не вижу, точно не дёрнусь. — Так уж и быть. — Он мягко вскочил. — Отодвинься, пожалуйста. И бейсболку сними. Стоило Чонгуку доверчиво расслабить руки и дотронуться до пряжки, как кулак Чимина врезался, прокрутился и выбил из носа кровь. Брызнуло ярко — словно яд из цветка. Боль зажглась мгновенно, горсть песочных мурашек переросла в песочницу. — Спасибо, — взвыл Чонгук, захлёбываясь бегущей кровью, — с меня долг. — Но я перестарался, — заволновался Чимин. — Всё в порядке! Скоро вернусь! Он выскочил из спортивного зала, пока Юнги не догнал и не дополнил удар, покричал около тренера, растолкал учеников, что шли за таблетками, и стукнулся лбом в дверь медкабинета. Задышал. Из носа сочилось. Чонгук провёл лицом по двери, подарив ей некрасивую полоску. — Блять, — он покрутил ручку, но пальцы были скользкими. Пришлось просто молотить головой, встряхивая доброкачественные опухоли. — Не сдохнуть, не сдохнуть, соберись… Дверь раскрыли с раздражением. Тэхён, наконец-то удивлённый, сразу отшагнул к краю, в котором мрачнел муляж-скелет. Чонгук ввалился в кабинет, запрокинув голову. Потолок крутился, а кроличьи зубы клацали от холода. Тэхён сказал что-то важное, но Чонгук совсем не соображал. Его мозги были вареньем: размешанным, до гнили сладким, с утонувшей горячей ложкой. Если удары Юнги стабильно вырубали, то Чимин обладал даром непредсказуемости. Рука в кольцах аккуратно надавила на синюю макушку и выровняла голову. — Не запрокидывай её, — попросил Тэхён в тишине. Цокнул, подхватил Чонгука, когда тот стал расползаться по поверхности стены. — И не ложись. Пойдём к кушетке, держись за меня. Чонгук молился, чтобы его не стошнило. Он кое-как стянул кроссовки, залез на кушетку и привалился к рисункам. Кокосовый краб и рыболовные лодки цвели вдоль плечей. Они давным-давно были нарисованы возле выключателя и уже начинали пропадать. Это любимое место всех больных. Чонгук часто зависал около рисунков, пока Сокджин проверял его температуру, глотая чай, бинтовал, лечил ушибы или разговаривал. Если в ушах шумело, то можно было представить, что это море, а не кровяное давление. — Кто тебя так? — Я просто бешеный, — перерезал Чонгук. — Полезное уточнение. — Давление это. — Не оправдывайся теперь. Невыспанный Тэхён перебирал шкафы, выискивая марлю или вату. Чонгук смотрел на худые запястья с тонкой цепью. Худые запястья… «Неужто я правда это сделал ради того, чтобы увидеть Тэхёна?» — А где Сокджин? — Опаздывает, — ответил Тэхён, неотрывно изучая аптечный короб, — из-за снегопада. Уж надеюсь, ты не против, что помогать буду я. Чонгук потихоньку — едва-едва заметно — повторно стал наклонять голову назад. Тэхён окунул вату в остывшую воду. Застыл, отключившись, затем ожил. Он оттаивал после улицы: процесс нелёгкий и зубодробительный. Вода закапала на бумажную обёртку, лежащую на столе. Часов нигде не было, поэтому время тоже переставало существовать. Тэхён согнулся над Чонгуком, вложил в его руку полотенце, которое быстро покраснело, и некрепко взял за подбородок. Опять выпрямил. — Больно, — скривился Чонгук. — Терпи, — он перекрыл его нос мокрой ватой, стёр полоски с ноющих кусков лица. — А я уж было решил, что кровь у тебя тоже синяя. Как волосы, язык, ветровка и любимый цвет. — Не хотел разочаровывать. — Напротив, я вполне очарован, — показалось, что Тэхён думал на французском. Он явно переключал языки. — Мне нравится видеть людей – людьми. Он был невообразимо прохладной осенью — Чонгук мог отплёвываться листьями и подтаявшим снегом. Кровь медленно слезала с кожи. Руки в кольцах держали за кости, не давая свалиться. — Выглядит так, будто тебя ударили, — всё-таки заметил Тэхён. Досадливо остановился. — Ты зачем нос разбил? «Кажется, чтобы… ты смог дотронуться». — Не знаю. — Попросил кого-то? — догадался Тэхён. — Не помню. — Уникальные ответы. В этих касаниях душа дотягивалась до души, измазываясь в слякоти разжёванных артерий. До дрожи и отвращения. До иссыхающих мышц. До боли. А отрываться не хотелось. Рыболовные лодки, кокосовый краб и снасти встрепенулись, оживая. Все остальные стены были свежевыкрашенными, а эта, с рисунками, отдавала стариной и детством. Сочетание и успокаивало, и вызывало тошноту. Чонгуку изредка бывало так плохо от крови. Окружность искрилась, но Тэхён был неестественно выразительным. Почему-то на него получалось смотреть так же, как на снег в середине октября. Удивлённо. — Ты изодран, — вслух заметил Чонгук. Раны на ключицах и линия на шее. Его, возможно, душили. — А ты сидишь на моём пальто, — Тэхён натянул на кадык ворот водолазки, застегнул все пуговицы. Опять взял за подбородок, но уже крепче, агрессивнее. Человечнее. — Но я же не говорю об этом. Не двигайся. С эмоциями он ещё интереснее. — Моргни, если хочешь второй совет, — сказал Чонгук. Тяжёлым взглядом Тэхёна не стыдно выкрутить чьё-либо зрение. Чонгук не поддался желанию выдавить свои глазные яблоки. — Если делаешь что-то с собой, то либо скрывайся тщательнее, либо не скрывайся вообще. По-другому тут не выйдет, как ни пытайся. Тэхён вскинул свою голову, раздробив спирали волос, скованные уличным снегом. И, надо же, не стал спорить или отрицать. Даже слегка кивнул. Вычистил остатки крови полотенцем, которое положил в руки Чонгука, выпрямился, походил по медкабинету. Он, вроде как, начинал тут завтракать. По столу раскиданы круглые вафли, стакан с остывшей водой, мёд, изрядно травмированный пакетик из-под чая и книга Бананы Ёсимото. Радиоприёмник в спешке был выдернут из розетки. — Угощайся, — завалившись на стул, вздохнул Тэхён и придвинул тарелку. В ней холодели вафли в белой бумажной обёртке — распакованные наполовину, без надкусов. — Я уже не очень хочу есть, а тебе нужно сладкое. — Нужно? Тэхён прикрыл глаза, иронично улыбнувшись. — Нужно, раз у тебя плохо с давлением. Ты должен знать. — Нужно, конечно, — важно согласился Чонгук, прицелившись и с трудом дотянувшись до тарелки. Белая бумага заманивала. Тэхён не глядя отодвинул вафли подальше. — Никакого уважения к больному. Чонгук, сипло вдохнув носом, забитым мокрой ватой, пересел поближе. Снял бейсболку, прижал одну ногу к животу, достал десертный нож, укрытый трёхцветным носком. Тэхён перестал улыбаться. Непривычная реакция. — Что? — Нож, — он настороженно озвучил очевидное, но вместо того, чтобы затаиться и не двигаться, приблизился. — Больно же ножом. — Я не Феликс или Хёнджин, чтобы устроить поножовщину, — заверил Чонгук. Тэхён сложил руки на груди и саркастически фыркнул: — Такое себе утешение. — Да я просто вафельку порезать хотел. — Тоже своего рода резня. Он расправил локти, невозмутимо потянулся, ловя пальцами зимний свет. Взял со стола игрушечного прыгающего паука, которого Чонгук подкинул Сокджину, стал крутить его. Сказал: — Думаю, ты уже в курсе, что этот самый Феликс умер. — Безусловно, — с крошками на кроличьих зубах Чонгук выглядел почти внушительно. Комья красной ваты классно разбухали. — Можно мёд? — Можно. Расскажи как-нибудь о школе и причинах, из-за которых он мог умереть. — Да этих причин тысячи — и многие из них ходячие. Тэхён как-то слишком доверчиво слушал, срывая с паука искусственный покров. Чонгук дожевал кусок и отложил десертный нож к бейсболке. — Так и скажи, что интересно, кто и почему захотел убить Феликса. Он не просто умер. Его прикончили. — Не могу понять, — неторопливо ответил Тэхён, — откуда берётся чувство, что при разговоре я должен защищаться. Чонгук пожал плечами. — Интуиция? — Логика, — поправил Тэхён, отбросив паука к стакану. Небрежное движение, приводящее в восторг. Зимнее время затикало. Чонгук не сразу сообразил, что это часы на худом — катастрофически худом — запястье Тэхёна. — Спасибо за вафли и вату, — Чонгук скомкал бумажную белую обёртку, забросил её в ящик с медицинскими картами, спрятал нож в носке. — Пойду беситься на баскетболе, потом поговорим. Тэхён расстегнул верхние пуговицы кофты и до мерзкого любезно уточнил: — Мне ещё марли подготовить? — Еды, — переправил Чонгук, вытащив красный ком из носа. — И пластинку Billy Talent, отпевать будешь. Тэхён откинул кудлатую голову, поплотнее закутался в кофту. Время оставить его одного. Чонгук повернул ручку, измазанную кровью, и ушёл. В спортзале смена настроения: серость взрослых и предвкушение подростков. Атмосфера была пропитана беззаконием. Юнги сцеплял руки, вглядываясь в плотные рукава, Чимин безразлично осматривал полицейских, Хосок дописывал домашнюю работу на паркете. — Опрос, — пояснил Хосок, решая геометрию. — В основном запугивают выпускные классы. Подозревают, что убийца здесь, в школе. Чимин перевернулся набок и просиял: — Их, знакомых Феликса, будут пичкать сывороткой правды и допрашивать. Улёт. Чонгук завалился на маты, содрав с носа остатки крови. Он знал о сыворотке. Когда Вэнди похитили, а затем вернули, некоторые сбежавшие заключённые получили уколы психоактивных веществ. «Для ослабления сопротивления», — утверждалось в заголовках газет. Мозги рецидивистов смягчали и размазывали, стараясь выловить оттуда причастность к преступлению. Допросы не заканчивались, но насильника Вэнди так и не отыскали. Юнги вяло пролаял: — Когда вернётся Кай, его потащат делать тест на полиграфе. — И Субина, — вспомнил Чонгук. — Есть шанс, что и нас тоже, — заверил Хосок, — мы лучше всех знали Хёнджина, Феликса, Кая и Субина. Не отвертимся. Чимин, больше заинтересованный сжиганием выбившейся нитки, хмыкнул. В последнее время его привлекали только балет и патологии в жизни, а смерть Феликса была и жёсткой, и предсказуемой. В кармане завибрировало. Колебания разорвались в животе, хотя Чонгук был уверен, что потерял мобильный. Крышка со скрипом распахнулась, и на дисплее отобразилось срезанное: ма. — Привет, — оцепенел он. — Привет, — мама явно что-то кусала, потому что голос был сбитым, глухим. — От нас недавно ушли следователи. Я вот только узнала, что Феликса обнаружили мёртвым. Двадцать ножевых. Субин точно не появлялся? — Нет, — Чонгук зажмурился. — Они… они взяли следы. Никого не могут отыскать. Чёрт возьми, где он? Убью, когда вернётся. Чонгук раскрутил в пальцах бейсболку, когда-то принадлежавшую Субину. И про сыворотку, и про сбор следов, которые могут стать уликами, он прекрасно знал. Вероятно, разбрызгали лак для фиксации или сделали гипсовый слепок. Мама поворчала и отключилась. Она боялась, что старший сын мёртв. — К нам идут, — предупредил Чимин, который ворочался на матах, как во сне. — Ох, этот чел выглядит злым и страшным. Почти как моя печень. Они вчетвером посмотрели на человека, нарочно замедлив его шаг. — Всегда срабатывает, — едва слышно торжествовал Хосок. — Доброе утро, — парень, который пылал законом, вдруг беззастенчиво уселся на маты. — Меня зовут Бан Кристофер Чан, у меня есть к вам несколько вопросов. — Кристофер? — Чимин сразу перелез с одной темы на другую. — Скажите, что вы из классненькой страны. — Из Австралии. — Помню, что там есть смертная казнь. — Плохо помнишь, — доброжелательно – и как-то виновато – подсказал Бан Чан. Несложно понять, почему Чимин назвал его злым — в целом смешно, что самый превосходный отличник брезговал чтить право. Из-за этого они подружились. — Там даже не мораторий? — расстроился Чонгук. — Нет, — Бан Чан словно гордился. — Её отменили повсеместно. Он просканировал бездыханно валяющегося Чимина, Юнги, которому откровенно похуй, отстранённого Хосока, Чонгука, залипающего в потолок и шмыгающего разбитым носом. Вроде смутился. Потупил взгляд. — Расскажите в подробностях, как убили Феликса, — попросил Чимин, изящно улёгся на руку. — А лучше покажите, если есть снимки. Дайте школе записи с самыми короткими опросами — и убийцу найдут сразу же. Гарантирую. — Хотелось бы, но мне нельзя разглашать данные предварительного расследования. Вы дети к тому же. Видимо, двадцать ножевых по полной разнесли тело Феликса. После головокружительных посиделок – в крови и вате – Чонгук не был уверен в предложении Чимина. — Что ж, я пытался, — Чимин сразу отстал и втиснул взгляд в щель, которую разглядывал Чонгук. — Для вас же. А мы и так всё выясним, когда захотим. — Я знаю, — смиренно вздохнул Бан Чан. Вопросы быстро наскучили. Чонгук бесконечно возвращался к худым запястьям, размышляя, в состоянии ли они придушить или сломать шею. Нет, наверное. Зарезать кого-то проще простого, а асфиксия требовала упорства и творчества. Сворачивание шейных позвонков вовсе нуждалось в таланте. Остриём эффективнее. Чонгук потрогал шрам под затылком. Раньше его шершавость аж осыпалась. Если бы Феликс умудрился заехать ножом поглубже и травмировать продолговатый мозг, то Чонгук мог и не выжить. — Спасибо за беседу. С вами, — Бан Чан указал на Юнги с Чонгуком, — придётся ещё поговорить отдельно. Чимину было неинтересно, но он сказал: — Мне жаль, что вы очутились в Сода Йоин. Бан Кристофер Чан попытался не удивиться. Зря. Все новенькие зачем-то так делали, пока не понимали, что предел адекватности города ниже тайника в земле. — Пойдём покурим, — предложил Хосок и унёсся, не дожидаясь, пока остальные оторвутся от пола. Чонгук нашёл серебряную куртку в завалах раздевалки. Издалека она похожа на корпус из металла — целая броня. Сёстры привили Субину любовь к блестящему. — Быстрее давай, — звал Чимин, хрустящими шагами добираясь до импровизированного места для курения. Чонгук накинул капюшон и пошёл следом, запустив кулаки в карманы, но запнулся, сбиваясь. Сам от себя не ожидал. Он торопливо вытащил руку, и в коленях молниеносно что-то разожглось. Из разреза стекало по ребру ладони и заползало под серебристый рукав. Кровь и серебро. — Чего застыл? — крикнул Чимин, чиркая спичкой. Прищурился. — Порезался? Чонгук спешно махнул ладонью, оставив пунктир на снегу, затоптал пятна и на ощупь распотрошил карман. Скользкие предметы были в снегу; тот придавливал со всех сторон чужие вещи: талисман, разноцветные зажигалки, дыры, куски растянутой пищевой плёнки, воны. И красный нож для пикника.