беспечные, как ты, как капли молока, как здравствуй и прощай, как недопитый чай от: ддт. 2000 г., “летели облака”
5
абсолютное оружие
Синие волосы Чонгука были похожи на вены при передозировке. Унылая мертвечина. Он соблюдал полупостельный режим за партами: перестилал шарфы, чтобы было помягче лежать, держал поблизости градусник и спрей для носа, перематывался, мазался всем, что только могло его согреть. Чимин сказал, что от него веет остротой чеснокодавилки. Дал свежую сигарету с надписью: ядохимикаты, затем отсел подальше. Он тоже выглядел убито. Похмелье. Чонгук раздавил фильтр обломанными ногтями и развеял табак над мусоркой. Дышать сразу тяжелее, — оттого легче. Да уж. Он разваливался. Если бы не водолазка, джинсы, цепи и кофта пчелиной расцветки, то куски Чонгука пришлось бы собирать по кабинетам. — Ты зачем пришёл? Выглядишь нездоровым. Чонгук проснулся. Подвис, поднял голову. Кое-как сдержал кашель. Был обед — Хосок, давно сбежавший курить, выложил под носом Чонгука слюну из рисовых зёрен. Тэхён склонился над его партой, скрестив руки, изумрудные от видневшихся вен. В пальцах сжата обёртка круглых вафель. Татуировка лотоса была прикрыта кольцами. — Миру мир, — Чонгук оторвался от импровизированной подушки. — Я пришёл убивать. — Что? Время? Тц. — Какой Тэхён догадливый. Из него высыпалась тихая, снежная рассерженность. — Ты только сильнее заражаешься и едва держишься на ногах. Поубиваться можно в другом месте. Так, маленький совет от меня. Чонгук медленно улыбнулся: новая версия заботы расширила его мир. Неизведанные, перемороженные границы. Что ж, Тэхён не такой пустоглазый и безразличный. Заметил всё-таки, как Чонгук стукнулся и отколол кусочек стены, пока добирался до кабинета литературы. Видимо, Тэхёна это тронуло — насколько такая небрежность в принципе могла задеть кого-то. Аптечный склад в рюкзаке тоже не внушал доверия. — Да брось. Не стоит относиться к жизни слишком серьёзно, — Чонгук снова улёгся на локоть. — Живым из неё все равно не выбраться. На мгновение показалось, что Тэхён его склюёт. С потрохами и рисовыми зёрнами. Взгляд вписался со скрежетом, с голодом. В Сода Йоин организм истощался быстро, потому что время шло неправильно. — Иди домой, — вздохнул Тэхён, развернувшись к стене с рисунками львят и календулы. — Джина сегодня нет. Можешь своих друзей забрать, я отмечу, что вы были, только успейте до звонка. У Чонгука что-то клокотало и сбоило. Тэхён сел на крутящийся стул, распаковал вафли, махнул рукой, некрасочно выпроваживая. Ни слова о покушении на убийство, пластинке «NICK CAVE AND THE BAD SEEDS» и нормальных разговорах на ночь. Казалось, он забыл. Или решил, что ему приснилось. Прорехи в восприятии окружения никогда не были в новинку. — Выздоравливай, — напоследок сказал Тэхён. Аж резануло. Потревоженная смесь тошноты и лекарств вспенилась, как море. Чонгук поднялся, пошатываясь, собрал вещи, посмотрел сквозь окно в лес. Неспешно моргнул. Обугленные стенки желудка, согретые всем, что отыскалось дома, немножко исцелились. Чонгук задержался, чтобы написать на сигарете: выздоравливай и сложить её за ухо. Повалялся на парте, дождался Чимина, Хосока и Юнги и пошёл с ними в раздевалку. — Связи, значит, — восхитился Чимин. У него розовые пятна на лице от низкой температуры тела. — Договорись ещё, чтоб учитель Ким принёс нам плитку, а мы будем снабжать его пачками сигарет. — Нам денег не хватит на те, что он курит. — Тогда пачками лапши. — Вряд ли он такое ест, — засомневался Чонгук. — Ясно, — понимающе кивнул Чимин. — Что-то посерьёзнее, значит. Небезопасное? — Пока не знаю. Это привычка: обсуждать еду, связывая её либо с кровопролитиями, либо с моральным давлением. Все вокруг были монстрами. Все питались, чтобы выжить — чипсами, рамёном, чьими-то проигрышами. Это закон. Где-то в глубинах подвала, где гудела бойлерная, посвистывал чайник и пиликала микроволновка. Очаровательные звуки работы. Однажды учащиеся даже соковыжималку отыскали, но быстро забили её какой-то живностью и замёрзшими фруктами. Феликс и Хёнджин, чтобы утолить голод, брались за ножи. Субин и Кай, наверное, тоже. — Ты нахуя в школу-то пришёл? — спросил Юнги. — Надо было поразглядывать зубы, — пояснил Чонгук и вздрогнул. Понадеялся, что это от холода. — Прошлой ночью меня чуть не утопили. И чуть не задушили. Наоборот, вообще-то. Я сам толком не помню, как это случилось. Если бы не синяки на шее… Чонгук прошёл несколько шагов и не сразу заметил, что остальные замерли. — Сейчас было очень неприятно, — взбесился Хосок. Чимин стянул шапку, драматично сжав её в кулаке, задохнулся от возмущения: — А может стоило нам через недельку сказать? — он побледнел от похмельного головокружения. — Я бы сейчас на тебя накричал, но у меня сразу башка взорвётся. Погоди, я только минералки попью. Юнги, уничтожь его, пожалуйста. — Я думал, что ты так хуёво выглядишь из-за переработки, — у Юнги самая скрытая реакция. Просьба Чимина привычно проигнорировалась. — Причём тут зубы? Чонгука по-ублюдски распяло виной. Он не мог пошевелиться и не мог придумать причину, по которой ничего не сказал. Это детские травмы, наверное, — иногда Чонгуку хотелось всё из себя вытащить и перепрятать, чтобы никто не забрал. Хорошее, плохое. Без разницы. Травмы срабатывали механически, их не заметишь, пока не скажут. — Пойдём к озеру, — решился Чонгук. Чимин, наглотавшийся воды, бросился в одну его руку, а Хосок удержал за другую. Юнги пошёл впереди. Уточнил, когда они добрались до края льда: — Где нож твоего брата? Чонгук как смог раскинул руки: — Где-то здесь. Его выбили. Они вчетвером вгляделись вдаль: там почему-то копошились представили закона. Знакомые лица. К человеку, что трясся в гидрокостюме, привязывали трос. Он готовился к погружению. — Но я никому не говорил, — Чонгук расчесал разбитый нос. Не стал доставать мысли о Тэхёне и потянул всех за собой: — Посидим на другом берегу и посмотрим, что ищут. Не знаю, что они там делают. Бан Кристофер Чан пялился наверх и скрипел объёмной курткой при малейшем шорохе. Ждал чего-то. Он сразу заметил святую четвёрку, но прогонять не стал. Осколки разговоров разлетались с лесным ветром: «…полчаса прошло, вытаскивай». — Они нашли следы на снегу, — Чимин нездорово улыбался, сияя. Он любил смотреть, как люди работают. — Залили гипсом и сделали слепок. След может принадлежать тому, кто напал на тебя. — Или мне самому. Бан Чан вытащил кисточку, расчистил гипсовый след от снега и исчез, когда из-под льда выплыл человек. Издалека было плохо видно, что он достал, но Юнги носил линзы. На него дружно уставились. Зрение в городе слепых — абсолютное оружие. Юнги проследил за тем, как мокрая рука азартно раскладывает находку, объявил: — Три ножа. Десертный, для пикника, неизвестный. Позади зашуршало. Четвёрка разом обернулась. — Это я, — дружелюбно помахал Бан Чан. — Сделаю вид, что вы не должны быть в школе. Чимин закатил глаза, Хосок изогнул бровь, Юнги не шелохнулся, в Чонгука с чёрными синяками было страшно вглядываться. Не очень впечатлённые внезапным появлением, они сохранили молчание. — Мы вскрыли дёрн, — Бан Чан покачал прозрачным пакетом. — Кто-нибудь узнаёт? Металлическая палочка Чонгука со сколом и кровью на конце — её закопал тот, кто пытался задушить и утопить. Чимин, Хосок и Юнги узнали, чья она, но даже не дёрнулись. — Зачем вы вскрыли дёрн? — спросил Чонгук. — Кого-то убили, — тут же озарился Чимин и не смог сдержать победного оскала. — Второй труп, я уверен. Классненько. Если это Хёнджин, то я куплю себе ящик соджу. Его почти наверняка должны были грохнуть вместе с Феликсом. Если нет, то после. Серому Бан Чану даже подтверждать не нужно было. Он убрал металлическую палочку, пристально осмотрел четвёрку. Значит, когда Чонгук вырвался из льда и выжил, кто-то другой всё-таки умер. — Это начинает заёбывать, — прокомментировал Хосок, душевно поправил: — Запутывать. Убитый правда Хёнджин? — Нет, — Бан Чан нахмурился, когда Чимин расстроенно хмыкнул. — Не Хёнджин. И пока всё указывает на то, что мальчика убили случайно. Без мотива, если быть точнее. — Интересно, что вы теперь делитесь информацией. — Всегда пожалуйста, но я надеюсь на обратную связь. Чонгук неотрывно пялился в карман, куда был убран пакет. Быстро нашли. Мальчик, убитый в тот день, когда Чонгук чуть не утонул, получил остриём в горло. Нож выкинули к остальным (для десертов и для пикников), а палочку зарыли под деревом. Ошибка на ошибке. С ножей, вероятно, смылись следы отпечатков рук, а вот на палочке они могли остаться. Перчаток ведь не было. Надо будет рассказать Бан Чану о нападении, чтобы разграничить орудия. — Раз уж прогуливаете школу, то поедете со мной в участок. Пара вопросов, не более. Здесь не место. — Я болею, — Чонгук раскинулся в снегу. — Кхе-кхе. — Пойдёмте в палатку, — Бан Чан захрустел зимой, шагая, — налью вам чай. Чонгук лежал, пока его за ногу тащили по снегу, и думал: «Должны были прикончить меня. Теперь какой-то мальчик мёртв. Может, сейчас сказать о нападении? Не. Надо додумать легенду. Подготовить голос и мышцы лица, чтобы быть убедительнее. Как учил Субин». — Встаю, встаю, — проворчал он, когда Хосок упал, задыхаясь. — Спасибо, что дотащил. Они отбили кулаки друг друга. Пока представители закона собирались, четвёрка глотала чай и грызла галеты. Никто не показывал волнения. Чимин шутил, Хосок смеялся. Итого: три омытых ножа, гипсовый слепок, металлическая палочка и труп. Расклад не очень. Бан Чан расфасовал всех по машине и повёз в участок, рассказывая истории. — Спортивная одежда, пожалуй, самая любимая у маньяков. Знали бы вы, ребята, какие изобретательные бывают люди. И, главное, разные. Особенно те, у которых серьёзные проблемы по типу патологического аффекта. Это когда… — Мы знаем, — перебил Чимин, мило улыбнувшись зеркалу с подсветкой. — Неадекватность реакции, бредовые идеи, амнезия. Всё такое. Сталкивались. Чонгук сопел носом на заднем сидении. Хосок порылся в его сумке, нашёл спрей и платок, заставил воспользоваться. Юнги, сидящий спереди, угрюмо открывал и закрывал бардачок. — Вы не нервничаете, — заметил Бан Чан. — Люди порой волнуются, когда выходят из магазина с пустыми руками. Знают, что ничего не крали, но всё равно боятся. А вам будто всё равно, хотя очевидно, что вы о чём-то умалчиваете. Почему же вы не идёте на контакт? Хосок тоже прибил взгляд к зеркалу с подсветкой. Развалился, раскусывая губы. Краска на голове быстро вымывалась, поэтому он был серебристоволосой гиеной на охоте — первые настоящие удары чаще всего принадлежали ему. — Послушайте, если человек захочет зайти с оружием, то он зайдёт, — начал Хосок, разлохмачивая рукава Чонгука и добираясь до водолазки. — Звучит не очень, вы даже поспорить не сможете. Ассоциации на самом-то деле довольно эффективные штуки. Перестрелки в школе были модными, пока не наступили нулевые. Моя мама до сих пор не может отойти от шока. Хосок понял, что заговорился, расслабленно пояснил: — Так вот, вы — человек с оружием. Вам можно заходить. Ещё и официально. Вот это как раз и вымораживает тех, кто тут живёт. И вовремя замолчал. Бан Чан не сказал ни слова. Не то чтобы он не ожидал подобных рассуждений — он в принципе не надеялся, что ему ответят. — Не понял, но спасибо. — Всегда пожалуйста, — мягко передразнил Хосок. В участке их по глупости посадили около автомата со сладким. Попросили подождать. Чимин обшарил все карманы, рюкзаки, ботинки, чужие стулья и щели в полу, чтобы наскрести на упаковку M&M’s. Без результатов. Он расстроился и стал по одному запихивать в автомат декоративные камешки, вытащенные из цветка. Снова безуспешно. Юнги попытался схалявить, упёрся спиной в стекло и стал невозмутимо толкать автомат, но ни одна шоколадка так и не выпала. Но — покосилась. Хосок искал сотрудников. Бродил по помещениям, приоткрывая двери. Позицию с кокосовым батончиком заело, и Хосок, их непревзойдённый гений, хотел попросить разблокировать автомат (доламывал он в последнюю очередь). Бан Чан поймал его у выхода. — Пойдёшь первым, — приказал он. В участке в нём чувствовалась сила, но это вообще не имело смысла. Хосок огорчённо взглянул на рисунки кокосов, потянулся, поплёлся за Бан Чаном. Чонгук задремал на стуле: он дрожал от жара, пока его не привлёк знакомый голос. Приоткрытая дверь вытащила наружу звуки. Сокджин, школьный врач, явно злился. Вот он где. — У меня нет причин убивать детей, — сердито цокнул он. — Я уже сказал, что по ночам рыбачу. Просто рыбачу. В кабинете стучала колыбель Ньютона. Сокджину что-то неразборчиво сказали. — Половина города носит обувь, как у меня. Мужчины, мальчики, девочки. Вплоть до размера. У нас многие вещи совпадают, даже кофты, потому что на весь город один текстильный и один швейный завод. Мне Тэхён рисует одежду. Да, настолько всё плохо. Он мой друг. Недавно вернулся. Номер? Чонгук услышал другой, более мощный голос: — Почему вы так рвётесь отсюда, если знаете, что невиновны? — Репутация. Самое доброе, что со мной могут сделать, это наживую загрызть. — Я скажу вам страшную вещь, господин Ким, но сами дети и подростки Сода Йоин делали вещи похуже, чем убийство. — Вот именно, — нетерпеливо кивнул Сокджин. — Дети. Какими бы странными, выбешивающими и серьёзными они ни были, они всё ещё остаются детьми. А я взрослый. Мне не простят малейшего пятна. Чонгук покосился на Юнги, который неприкрыто льнул к разговору. Тот уловил взгляд, равнодушно свёл лопатки вместе, поясняя: — Там оживлённо. Давай дослушаем. Замолчали. — Конфеты в вашем автомобиле… — Я школьный врач, — перерезал Сокджин. — Но их подозрительно много. — Вы отвратительно ведёте дело, — гневно вспыхнул он. Самостоятельно успокоился. — Это леденцы. Я всё хочу довезти их до медкабинета. Они с эвкалиптом и мятой, помогают перебить простуду. Раньше я давал обычные, потому что болеющих детей не накормишь чем-то противным, а сейчас решил смешать. Мне доверяют. Они даже не заметят. Переберите, если хотите, но вы найдёте только мерзкие мятные леденцы. Если бы я и оказался растлителем, то каким-то тупым. «А я люблю мяту», — подумал Чонгук, когда его потрясли за плечо. Это Хосок. Счастливый, потому что уже отвязался. Чонгук сопливо шмыгал, скатывался в кофту пчелиной расцветки и массировал щёки. Что ж, пора включать лёгкую пугливость, ведь проблема в том, что святой четвёрке не верили, пока она не начинала играть. Чонгук завалился в крутящееся кресло. Скрылся волосами. Похож на питомца из подвала. — Ты из семьи Чон, верно? — уточнил Бан Кристофер Чан. — Шестнадцать лет. Три младшие сестры, старший брат. — Ещё Нежность и Сладость, это мои ласки. И Долдем, это фрин, типа паук с о-очень смешными лапками. Две собаки, муравьи. Родители, кстати, есть. Чонгук заткнулся, снова посмотрел сквозь окно в лес. — Где твой брат? — первым делом спросил Бан Чан. — Не знаю, — он помотал ногой, замурованной в тяжёлый ботинок. — Он часто уходит. Они вообще-то все так делают — Субин, Кай, Хёнджин и Феликс. Иногда Чонгуку казалось, что они искали выход из Сода Йоин. Один уже мёртв. И не факт, что там, за выходом, кто-нибудь будет счастлив. — Скажи честно, они могли бы кого-нибудь убить? — Запросто, — признался Чонгук раньше, чем подумал. Мгновенно закрылся, отвернулся, но ответ забирать не стал. — Думается мне, что вы уже почитали дело о Бэм-Бэме. И об остальных, наверное, тоже. Значит должны были понять, что кто угодно здесь способен на убийство. — Это-то и запутывает. — Ночью меня чуть не утопили, — резко вывалил Чонгук, содрогаясь от болезни. — Металлическая палочка моя. Я отколол кому-то зуб, прежде чем провалиться под лёд. Ну вот, Чонгук рассказал. Затем ещё раз. Долго, с ворохом болезнетворных деталей. — Почему говоришь только сейчас? — Бан Чан сжал губы. — Даже мои друзья узнали об этом час назад, — он сказал правду и тут же соврал: — Мне нужно было время, чтобы осознать, что меня вообще-то грохнуть собирались. Ещё и другого мальчика убили. — Это может быть никак не связано. — Может, — согласился Чонгук. Горло разрывалось. — Подозреваете меня? — Рано, — махнул Бан Чан. — Меня больше интересуют те, кто постарше. Подскажи, насколько сложно вести диалог с Юнги. — Как со съедобным надгробием. — Не понял. — Послушайте, наш Мин Юнги — большая банка тяжёлых времён, так что ешьте. — Понял, — Бан откинулся на спинку стула. — Позови его. Чонгук не казался враждебным, но прошлое всегда высказывалось за него. Он сбивал и сбоил. О нём никогда нельзя было говорить уверенно. Кто-то, к примеру, хотел уйти из жизни тихо и безболезненно — не только ради себя, но и для других, — а кому-то необходимо перед этим разнести чужие миры в щепки, чтобы последний взрыв прогремел в пустоте. Всё сводилось к прокусанным, безрадостным мирам. Чонгуку не подходили такие варианты. Возможно, в окружении смертей он был тем дураком, который просто хотел жить. Когда Чонгук вернулся, Чимин, Хосок и Юнги гордо ели кокосовые батончики. — На сцену, — послушно бросил он, взял предложенный батончик и вышел на улицу. Сокджин нервно курил возле жёлтой вывески «МАСЛО. 993-6547». — Здравствуйте, — улыбнулся Чонгук. — А, это ты, — вздрогнувший Сокджин облегчённо потёр бровь. Вспыхнул: — Если ты всё слышал, то скажи, какой из меня убийца? У меня даже мотива нет. Я просто хотел порыбачить в ту ночь, но прогадал и попал под снегопад. Нашёл этого мальчика, Минхо. Будто мне было приятно наткнуться на зарезанного школьника. Так раздражает. А Феликса зачем убивать? Он, конечно, предлагал меня прирезать, но я же не в обиде. Даже было бы неприятно, если бы он мечтал зарезать всех, кроме меня. Сокджин слепо уставился на вывеску. Неверяще хмыкнул: — Глупости говорю. Без утайки поведал: — После проверки школы они почему-то убедились, что убивает взрослый. Я тебе так скажу, — он щелчком выбросил окурок, — после случая с Вэнди ни один психически здоровый человек не поднимет руку на ребёнка. И дело не в воспитании. Дело в вас. Из-за того, что вы можете натворить в ответ. Даже… ты, Чонгук. — А вот я пытался беречь ваши чувства, — вздохнул он, ни капли не обидевшись. — Я никому не скажу, что видел вас тут. Вы же охуенный. Сокджин рассеянно засмеялся. Потрепал его по волосам, синий отблеск которых напоминал передозировку. Покачал головой: — И когда же ты успеваешь заболевать. Могу предложить леденец. Хочешь? — Я блевану, — отказался Чонгук – он любил мяту, но её было до бесчувствия много. Задумался: — Мне бы немного крови. Развернулся, услышав, как Сокджин поджигает вторую, и зашёл в участок. Юнги расспрашивали дольше всех. Часы над дверью магически тикали, уничтожая фокус и внимание. Спать хотелось всем без исключения, но что-то не сходилось, поэтому Юнги заставляли без конца говорить о Кае. Они заинтересованы. Это настораживало. — Мне хуёво, — захрипел Чонгук. — Почки, что ли, отказывают… — Иди домой, — сказал Хосок. — Могу проводить. — Я сам, — он встал на ноги, которые не гнулись и похрустывали хрусталём. — Дождитесь Юнги, а то он сердится, когда боится. Не забудьте попросить для него кипятка с лимоном. — Чонгук выглядит так, будто что-то замышляет, — Чимин демонстративно прошептал это на весь коридор, ни к кому не обращаясь. Заботливо подсказал: — А ты батончик не забудь. — Пасибо, — Чонгук отбил их кулаки, немного разнёс нос об стену, когда поскользнулся на линолеуме, и замотался шарфом. — Чимин, блять, у меня до сих пор кровь из носа льёт. — Ты сам попросил разбить. Хотя я так и не понял – зачем. Довыёбываешься, и я начну об этом расспрашивать. — Блин, ладно. Я пошёл. Чонгука заметало, выбивая из него сонливость. Лоб в мелких ссадинах. Золотистая, вытащенная из подвала куртка ужасно шелестела, пропуская снег. Лесной ветер бился в лицо — хорошая прочистка глаз. Чонгук обошёл лёд, побродил по окрестностям, отыскал шесты для сушки белья и, совсем не раздумывая, забрался в дом Тэхёна. Тихо, вроде. Нельзя было сказать наверняка, ведь разболевшаяся голова Чонгука — это мисо-суп, в котором можно захлебнуться. В ней шумело не по-детски. В душевой Тэхёна тесно, как в гробу для ребёнка — Чонгук выучил подобную стеснённость наизусть, когда запрыгивал в гроб Бэм-Бэма. Под сердцем странно кольнуло. — Ой, — небрежно промываемый нос заболел. Всё-таки Чимин умел разносить ебала так виртуозно, что они начинали кровоточить в непредсказуемые моменты. Впредь не нужно его просить о таких одолжениях, как разбивание тела. В жёлтую раковину сливалась красная вода. Когда Чонгук разобрался с кровью на лице, то шуметь перестало. Славно. В комнате Тэхёна вновь задёрнуты шторы. Карниз покосился. В жестянке из-под сухих сливок лежали фотографии — будто их хотели закрыть, сварить и выпить. Около отмытого мольберта валялись стружки от сломанного карандаша, рулон одеяла и квадратный холст. Чонгук шатко присел рядом. Вгляделся, но не нашёл даже крошечной линии. Выглядело как-то безжизненно, что ли. Он поднялся, покрутился по комнате, скинул рюкзак на матрас, а сам рухнул следом. Раскинул руки и ноги. На потолке — гроздья трещин. Отрубиться получилось на несколько часов. Но хотелось есть. Чонгук кое-как встал, снял кофту пчелиной расцветки и стянул водолазку через голову, оставшись в синей футболке. Прошёлся по всем ящикам и полкам. Мучное, сублимированное, пропавшее. Молока и газировки не было. Тэхён совсем не следил за едой — нехорошо. Чонгук открыл окно и всухомятку съел какой-то пирог, оставленный около солонки. С утра пролежал, кажется. Снаружи кошмарно стемнело. Стало скучно, и Чонгук нашёл незаметный телевизор. Он неотрывно смотрел «Дом летающих кинжалов», когда Тэхён вернулся — и принёс с собой бесплотный дух искусства. Пальто по-зимнему выбелено, руки мелко разрезаны, подбородок растёрт об лёд. Тэхён падал. Первое, что он решил выяснить, это: — Ты зачем окно открыл? — Наблюдал, — Чонгук весь замёрз, пока лежал на ковре и пытался рассмотреть звёзды через стекло. — Я всегда открываю. — Холодно же, — он оставил пакет с едой, расстегнул пуговицы, устало стряхнул снег с подоконника, провернул разломанную ручку. — Я сказал тебе идти к себе домой, а не ко мне. — Оглянись, звезда двигается. Тэхён медленно и послушно покосился на улицу. — Это самолёт, — он захлопнул окно. — Там снег идёт, какие звёзды? Кашляющий Чонгук пересел на диван. Пальто упало рядом с ним, хлопнув снежинками и стрельнув холодом по лицу. Тэхён остался около торшера. Скрестил руки, привалился к стене, задумчиво уставился на Чонгука. — Не смотри так. — Нереальное условие, — сказал Тэхён, заставив кровопролитно улыбнуться. Добавил: — Ты прям очень плохо выглядишь. Можно мне кое-что уточнить? Чонгук прижал коричневое пальто к животу, заменив подушку. — Валяй. — Ты… приходил вчера? — Да, — он стянул волосы на затылке, полностью открыв размазанное лицо. Тэхён подкинул резинку. — Да, меня чуть не утопили. Да, я рассказал всё полиции. Не переживай. — Да мне как-то… — начал он, но остановился. — Я просто впервые спал без снотворного. Забыл уже, каково это. Вижу, уходить ты не собираешься. Я переоденусь и разогрею еду. Он оттаял и почти зашёл в свою комнату, однако развернулся. Привычная заторможенность. — Больше не забирайся в мой дом без спроса. — Почему? — Чонгук довольно замерцал. — Скрываешь что-то? Тэхён мученически скривился. Ёбаная иконка. В глазницах безразличие, грусть и какая то мощь. — Понятия не имею, насколько иначе ты мыслишь, — он намеренно не использовал слово «неправильно», — но именно ты здесь подозрительный, Чонгук. Это было хорошо. — Поищи пока пластинку, которую хотел бы послушать. — Йеп, — Чонгук вскочил и добрался до разделителя для книг. — Выберу что-нибудь классное, чтобы мы оба сдохли. Цокнув, Тэхён закрыл дверь. Чонгук поник, медленно переставая шевелить конечностями. Взглянул туда, где скрылся Тэхён. Разгладил кадык. Сложно веселиться, когда синяки на чужой шее стали ещё чернее и больше. Почему-то вспомнился покосившийся карниз. Чонгук перебирал упаковки для винила, не узнавая исполнителей и обложки. Раздражало. Усевшись поудобнее, он стал сопеть бедным носом и вертеть пластинки. Мелькнули «RADIOHEAD» — Чимин часто напивался под них и плакал, развалившись либо на бедре Юнги, либо на животе Хосока. Папа и мама научили слушать рок, но ничего знакомого не попадалось. Чонгук остановился на чём-то взрывчато-цветочном. Вытащил пластинку и перевернул альбом, тупо разглядывая название первой песни. — Это французский, — прозвучало сверху. Словно птица разговаривала. — Не прочтёшь. Тэхён забрал диск, аккуратно стукнувшись об пястье Чонгука. У него хлопчатобумажные руки — в месте прикосновения сразу зачесалось. Шея прикрыта вьющимися волосами и вязаной кофтой на пуговицах. — И как это читается? — Pendant que les champs brûlent, — Тэхён запустил проигрыватель, очаровавшись первыми секундами. Пошёл к холодильнику и на ходу перевёл: — Пока горят поля. Восхитительная песня. Жаль, что ты не знаешь, о чём поётся. У меня где-то были тексты с переводом, могу принести. Почитаешь дома. — У меня дислексия, — Чонгук продолжал вращать другие упаковки для винила. Нежные продукты мягко разрезались кухонным ножом. Тэхён не шелохнулся. Казалось, он даже не услышал. — А я хотел тебе подарить книгу. Услышал всё же. Повернулся и поправил себя: — Хочу подарить книгу. Не уверен, что… — Да всё в порядке, — перебил Чонгук. — Я занимаюсь по всяким специальным программам и если очень-очень сосредотачиваюсь, то могу воспринимать информацию. Но делаю это редко, чтобы меня начинал терроризировать Сокджин. — Зачем? — улыбнулся Тэхён. — Бесплатные конфеты, — Чонгук снова улёгся на диван, потыкал каналы на телевизоре. Вовсе выключил. — Моя семья часто болеет и потом ходит с осложнениями. У меня ведь три сестры и брат. Все уже побывали под наблюдением Сокджина. Мы однажды спецом разбили себе носы и рты, чтобы получить побольше витаминов. Конфеты с кровью довольно вкусные. Тэхён потряс спичками, слушая Чонгука, и зажёг плиту. — Сказали, что дислексия появилась из-за менингита, — вспомнил Чонгук. — Мой мозг настрадался. — У меня тоже чуть сотрясение мозга не случилось, — признался Тэхён, выбрасывая спичку и показывая ушибы на висках. — Из-за снега ничего не видно. Мягкая расправа над продуктами закончилась. Тэхён сделал салат, разложил по чашам рис и кимчи, разогрел курицу. Заметил голодный взгляд Чонгука и вздохнул: — И почему ты вечно хочешь есть? Чонгук медленно взглянул на него. Затем на окаменевшую, слегка открытую шею. И ниже — на последние пуговицы. Память услужливо подкинула детский образ со стрелами в животе. Сколько тогда насыщения было. Чонгук не обманул: конфеты с кровью неплохие на вкус, поэтому взгляд метнулся к кухонному ножу, брошенному в раковину и залитому водой. «Очнись, блять», — приказал он себе. Сглотнул. Без запинки сказал: — Однажды я постеснялся взять тарелку с ужином, потому что было много гостей. Еду съели так быстро, что меня всю ночь тошнило от голода. Я убежал подальше от сестёр, их тогда ещё двое было. Испугался, что покусаю. Утром меня нашли под деревом. Я ел кору. Больше я не довожу себя до такого. — Ты постеснялся? — только этому удивился Тэхён. — Не поверю. Чонгук, обидевшись, засмеялся и переместился к столу. Виниловый диск неспешно вращался на ковре. Тэхён раскладывал ужин, иногда смотрел на наручные часы, но времени не видел. Забывал его. Чонгук смёл горячий несытный ужин, выпил стакан воды, разрешил закурить. Отложил вилку. Уставился в еду напротив. — Хочешь? — Хочу, конечно. Тэхён растерянно улыбнулся и подвинул к нему свою тарелку. Чонгук немного замялся: «Не тот ужин, дурак», но от еды не отказался. Проигрыватель затихал. Над столом собрались дымчатые обломки и звук тлеющей бумаги, с которым выкуривают сигарету. Тэхён сбросил пепел и отыскал кружки. — Это что, белый чай? — воскликнул Чонгук, чувствуя, как расширяются зрачки. — Где ты такой достал? Тэхён загадочно промолчал и одной рукой расшевелил внутренности чайной коробки, из которой пахло сладкими тыковками. Чонгук задумчиво остекленел. Только зрачки, следящие за движениями, шевелились. Зрение — абсолютное оружие, а в Тэхёне проглядывался баланс. Красивый. И нужный. — У меня бабочки в животе. — Это отток крови, — сказал Тэхён, сосредоточенно разрывая зубами чайную упаковку, — от стресса. — Влюблённость — стресс? Тэхён молниеносно поднял на него серьёзный взгляд. — Ты не влюблён в меня. — И просто так тусуюсь здесь, ага. — Я не знаю, зачем ты забрался ко мне. — Но не выгоняешь, — Чонгук не моргал. — Не злишься и не спрашиваешь. Я второй день ночую вне дома, если ты не заметил. Тэхён отложил разорванную упаковку, щёлкнув: — Прекрати. Ты болеешь. — Я литературу при менингите делал и бегал со сломанной рукой, — сказал Чонгук. — Соображаю, если что. Знаю, я сейчас больше похож на утопленника… Синие волосы, чёрные глаза, повязки, травмы, блеск на веках. — …но я не такой плохой. Надеюсь. — Докажи. Тэхён не понял, что сказал. Посмотрел на руки, слегка откинулся назад. Осознал, тревожно побледнев, но было поздно. — Не нужно доказывать. Я не подумал… — А думать надо было, блять, — Чонгук активизировался до граней. Он перегнулся через стол, взял снежное, чуть измученное лицо Тэхёна в ладони и поцеловал. Кружка-хамелеон слетела на пол. Пепел надломился и упал, разбившись об царгу стула. Тэхён не двинулся. Даже сигарету не смял от неожиданности. Время и не остановилось, и не побежало быстрее, — его попросту не существовало. Тэхён ожил. Вздрогнул, отпихнул Чонгука локтем. Успел отвернуться от ещё одного жёсткого, прессующего поцелуя. Пролитый чай раскусывал нос, заполняя гортань миазмами. Чонгук навалился сильнее, но Тэхён сжал его щёку, впился пальцами, будто ножницами, — порезало так же. — Я тебе сейчас двину, если не отпустишь, — прорычал Чонгук. — Это ты вцепился в меня, — в ответ зашипел Тэхён, крепче держа за щёки. Больно. — Что творишь? Это ты называешь «не такой плохой»? — Мой нимб немножко кровавый, — согласился Чонгук. — Да ты с ума сошёл, — Тэхён резко завалил его обратно на стул, поднялся и опёрся на мокрую раковину, пытаясь отдышаться. — Ты что, блять, наделал? Чонгук потупил взгляд. Кажется, Тэхён действительно испугался, как если бы его раздели до сердца. — Я ведь олень, — сказал Чонгук и спрятался за синими волосами. — Глупости делаю. — Оленёнок, — на сердитом выдохе поправил Тэхён, склонившись над краном. — Это разные вещи. — А ты тогда птица. — Спасибо. Неплохой диалог. Кухня стала теснее, чем душевая или гроб. Чонгук стёк к дивану, тихонько поискал рюкзак, погладил ворот мягкого пальто. — Никуда ты не пойдёшь, — вздохнул Тэхён. — Там поднялась метель. Телефон всё ещё лежит около матраса, можешь позвонить родителям. Чонгук позаимствовал домашнюю одежду, украшенную пятнами (гуашь и краска для волос). Повалялся на матрасе, думая, как себя вести. Услышал, что Тэхён снова запустил проигрыватель и выключил свет, оставив только торшер. Видимо, по счетам ему еле удавалось платить. Чонгук подхватил рулон одеяла и вышел из комнаты. Тэхён сидел около дивана, прижав ноги к животу и положив голову на сгиб локтя. Он ведь даже не ужинал. Только курил. Выглядело грустно. Чонгук нарезал ему пластинки продуктов, налил кофе, убрал осколки кружки-хамелеона. Мусорное ведро полное, и из него торчала верёвка. Не очень-то неожиданно. — Поешь, а. — Тогда я захочу спать, — Тэхён слепо вглядывался в чёрный диск и иглу. — Мне некомфортно спать. Он смотрит. Усевшись около другого конца дивана, Чонгук заинтересованно клюнул носом. — Кто смотрит? Тэхён зашуршал, двигаясь, не ответил, всё-таки взял тарелку и кофе. В торшере светились маленькие лампочки, три из которых перегорели. Чонгук вгляделся. Нет: они изначально не были вкручены. Экономно. В его доме так же делали. — Мы знакомы несколько дней, — вдруг сказал Тэхён, перекусывающий в темноте. — Не знаю, чем ты занимался в прошлом, но за эти часы ты натворил много. Так много, что я не выдерживаю. — Да не особо много, — задумался Чонгук. В первую встречу рассказал о резне в школе, нарочно разбил нос, чуть не утонул, без спроса влез дом, поцеловал. Тэхён осторожно потрогал губы. Чонгук тоже захотел. Ошибка за ошибкой. — И всё же ты выдерживаешь, — Чонгук улыбнулся, выловив в темноте глаза. — Так что всё нормально. У птиц светятся глаза? — Выдерживаю? Почему? Тэхён правда ждал, укрывшись покрывалом, и Чонгук ответил бесплотному сиянию в темноте: — Ты смотришь на меня так, будто я никогда не ошибался.