«Бывают дирижёры-мистики, священники, акробаты, а то и укротители львов…»
Из фильма Ф.Феллини «Репетиция оркестра»
Британский симфонический оркестр собрался в Лондонском Сити. Ему предстояло большое гастрольное турне, и потому день за днём шли упорные репетиции. Участники волновались перед каждой из них: совсем недавно оркестр возглавил новый дирижёр, успевший завоевать громкое имя в Британии и за рубежом. Под его руководством концерты всегда проходили блестяще, с оглушительным успехом у публики. Однако Себастьян Михаэлис был известен весьма жёсткими методами работы с музыкантами, в чём члены Британского симфонического оркестра уже убедились на личном опыте. И постоянно чувствовали себя школьниками, сдающими экзамен. Музыканты расселись, расставили ноты на пюпитрах, приготовили музыкальные инструменты. Пробовали звук, проверяли настройку. Ждали. И вот в зал стремительной походкой вошёл дирижёр — молодой, изящный, высокий, в элегантном фраке и белоснежной рубашке, больше похожий на танцора, чем на человека своей профессии. — Добрый день, господа, — сказал он, поднимаясь на дирижёрский пульт и беря в руки, обтянутые белыми перчатками, палочку. — Начнём с Пятой симфонии Бетховена. Оркестр начал играть тему судьбы, развивать её, но когда дело дошло до солирующего гобоя, дирижёр резким жестом остановил музыкантов и сказал гобоисту: — Лау Тао, так играть недопустимо! Вам ли не знать, что весь оркестр настраивается по гобою, считается с ним? Этот самый древний инструмент был изобретён вашими соотечественниками, у вас просто в генах должно быть умение играть на нём, — он спустился со своего места и подошёл к Лау: — Покажите-ка мне вашу трость. И футляр для запасных. Тот пожал плечами, извлёк трость из гобоя и протянул её Михаэлису, потом подал футлярчик, в котором держал выточенные трости. Перебрав их, дирижёр выбрал одну и подал музыканту: — Играйте на этой, все остальные можете выбросить. Трость — это нервный центр гобоя, его душа. Он вернулся за пульт и продолжил репетицию, но вскоре снова, постучав палочкой по пюпитру, остановил всех. Взгляд его красноватых глаз впился во флейтистов. Самый яркий представитель данной группы — Грелль Сатклифф — был своего рода легендой оркестра. Михаэлис привёл этого парня в их профессиональный коллектив буквально с улицы. Выпускник Royal Academy of Music, тот как-то сидел в кафе неподалёку от своего учебного заведения, и жевал поп-корн. Зашедший туда дирижёр услышал громкое хрумканье и уставился на производящего этот звук парня с футляром от флейты. А через пять минут пригласил его поиграть в своём оркестре. Музыканты шептались между собой, что Михаэлиса зацепило строение верхней челюсти Сатклиффа — высокое сводчатое нёбо давало усиленный резонанс. Так аловолосый вчерашний студент стал первой флейтой профессионального коллектива. Его броская внешность, необычная манера одеваться в вещи, напоминающие женские, особых нареканий в этом толерантном обществе не вызывала. Грелль сошёлся с другим флейтистом — Рональдом Ноксом, и эта неразлучная парочка если и получала выговоры от дирижёра, то лишь за огрехи в игре. — Сатклифф, Нокс, — Михаэлис, не выпуская палочки из рук, скрестил их на груди. — Я слышал, что все флейтисты — чокнутые. Конечно, когда постоянно дуешь и дуешь в свой инструмент — то всё выдувается из головы и не знаешь, чего от вас ждать. Но нельзя же пропускать момент своего вступления! Грелль, вам туфли на шпильках жмут? Разуйтесь и играйте босиком, разрази вас гром! Репетиция возобновилась, но через несколько минут дирижёр снова прервал её, заявив, что кто-то явно фальшивит. Он заставил играть по отдельности музыкантов разных групп и наконец сделал вывод, что нарушитель находится среди кларнетистов. — Алан Хамфрис, это вы фальшивили? — грозно спросил Михаэлис, наставив на него свою дирижёрскую палочку. — Отвечайте! Может быть, скажете, что мне показалось? Ну?! — Я… я… да, сфальшивил, — робко признал щуплый, невысокого роста паренёк в очках. — Вон из зала! — дирижёр указал палочкой на дверь. — И чтобы я больше вас здесь не видел! Вжав голову в плечи, не скрывая слёз, выступивших на глазах, тот поднялся и побрёл из зала. — Между нами говоря, — небрежно заметил Михаэлис, когда тот закрыл дверь, — Хамфрис не фальшивил. Это были вы, Слингби! Но он не знал, а это — ещё хуже. Это приговор. Продолжим! Однако вскоре он снова велел музыкантам умолкнуть и заставил играть одни ударные. Бьющий по литаврам Клод Фаустус никак не мог поймать нужный темп. То Михаэлис утверждал, что он спешит, то — что опаздывает, и тот в итоге совсем запутался и вспотел от волнения. — Вы не держите темпа, Фаустус! Что с вашим слухом? И настройте уже свой инструмент, чёрт вас побери! Это соль-диез, а должен быть соль-бемоль! — гремел Себастьян Михаэлис на весь зал. Когда высоко и тревожно зазвучали тромбоны, дирижёр резко остановил оркестр и обратился к одному из тромбонистов в тёмном, с длинными то ли седыми, то ли серебристыми волосами: — На картинах эпохи Возрождения все ангелы играют на тромбонах, — заметил он. — Вероятно, умирающие должны предстать пред Господом под звуки тромбона… Но вас бы не взяли в это ангельское сообщество: вы привносите слишком много комизма в игру. Будьте серьёзнее! Потом оркестранты играли «Неоконченную симфонию» Шуберта. Когда они дошли до второй части, где скрипки, вздымаясь, уводят слушателя к небесам, несколько раз повторяя один и тот же напев, Себастьян раздражённо пресёк музыку и обратился к первой скрипке: — Фантомхайв, вы щекочете струны, а здесь надо резать смычком, пилить! — Я считал, что это место нужно играть буквально тремя волосками… — осмелился возразить сизоволосый музыкант с огромным синим глазом (второй скрывался за густой чёлкой). — Вы считаете, что это поможет? — пренебрежительно хмыкнул Михаэлис. — Нет! Играйте так, как будто вы кого-то убиваете — на одном напряжении, на одном дыхании, чтобы человек не страдал. И кто там играет на струне ре?! Алоис Транси, играйте на струне соль! С этого момента — кто сфальшивит или вступит не вовремя — поднимается и доигрывает концерт стоя!.. Репетиция продолжилась. Между всеми инструментами установилась удивительная гармония; музыканты следили за каждым жестом дирижёра, затаив дыхание, беспрекословно повинуясь ему. Казалось, весь оркестр привязан к его палочке; что он поднимается вместе с нею, и дышит, как океанская волна. Музыка — это был весь мир, и дирижёр правил им, как король. Все люди смертны, но если музыка находит отклик в чьей-то душе, то этот миг будет длиться вечно…