Тень

      Стайлз поймал себя на том, что снова разглагольствует о чём-то отвлечённом. О чём-то, что не злобный дух, поселившийся в его теле и периодически лапающий его невидимыми руками. Изо рта вырывалось совсем не то, что хотелось бы поведать.       Стайлз не знал, почему не может ничего никому рассказать. Каждый раз он полон решимости, каждый раз готов рассказать даже о своей постыдной слабости и о том, чему позволил произойти. Готов признаться, что поддался Ногицунэ, впустил его не только в свой разум, но и в своё тело, причём в самом грязном смысле этого выражения. Но несмотря на готовность и решительность, рассказать не выходит: язык подводит в самый последний момент, мысли путаются и наружу выходят не предупреждения и признания, а бессмысленная, обыденная чушь, которую Скотт/Лидия/Эллисон слушают либо с нежным раздражением, либо с усталым безразличием, присущим занятым школьникам.       Может быть, это магия Ногицунэ. Может быть, это у Стайлза просто не хватает смелости признаться в том, что он слабый идиот, который впустил в себя лиса, позволил себя трахнуть и после этого чувствует себя лучше, чем обычно, чего быть не должно.       В любом случае рассказать кому-то, поделиться своими проблемами, предупредить о возможной опасности, признаться в совершённом преступлении не получается. Он такой ничтожный, такой жалкий, что становится тошно.       — Ты стоишь больше, чем все презренные обитатели этого города.       Стайлз больше не вздрагивает. Он привычно игнорирует реплику, звучащую в голове, и улыбается, глядя на расслабленного, довольно улыбающегося из-за хорошей оценки Скотта. Стайлз пытается показать уставшими, испуганными глазами или отчаянным изгибом губ, что ему нужна помощь. Что его нужно спасать, что Ношико была права и теперь его следует убить, пока Ногицунэ не принялся за более решительные действия, которые будут вредить не только Стайлзу, но и всем вокруг.       Не выходит. Скотт слишком привык полагаться на нюх, а запах говорит, что Стайлз чувствует покой и веселье, к которому примешивается запах бинтов и шерсти. Запах Ногицунэ, что был слишком похож на запах самого Стайлза в последнее время из-за бинтов, которыми он скрывал свои шрамы. Выразительное лицо вызывает тревогу, но Стайлз не спешит делиться своими проблемами, а запах всё такой же спокойный. Потому Скотт лишь спрашивает:       — Всё в порядке?       И удовлетворяется утвердительным кивком.       «Я не в порядке, Скотти. Мне нужно, чтобы ты вытащил его из меня, потому что иногда мне кажется, что я хочу оставить монстра у себя в голове там, где он есть, навсегда. Мне нужно, чтобы ты спас меня».       Скотт не понимает.       Стайлз запирается в туалете, игнорируя недовольный стук о деревянную дверь и ворчание каких-то незнакомых парней, и смотрит на себя в зеркало, опираясь руками о раковину. Отражение не играет с ним и остаётся абсолютно нормальным, но это только приводит Стайлза в яркую, горькую ярость. Он знает, что Ногицунэ там. Он там и не показывается ему, дразня и пытаясь свести с ума. Всё еще.       — Покажись!       Ногицунэ не появляется, но в голове слышится смешок.       — Не злись, лисёнок. Я никогда не причиню тебе вреда, помнишь? — В голосе слышится расслабленное, тягучее мурлыканье, и Стайлз мимолетно удивляется: «разве лисы могут издавать такие звуки?». — Со мной ты в безопасности.       Он сдерживает истерический смех. Ногицунэ пугает его до дрожащих коленей, пусть и приносит вместе с этим какой-то неестественный, искусственный покой, который не покидал его с той самой пресловутой ночи, после которой он проснулся в постели один. Стайлз не хочет признавать, что обижен этим.       — Ты уже… — Стайлз прикрывает глаза, с трудом сглатывая. Шрам на шее исчез и жить стало проще, но Стайлз ненавидит девственно чистую кожу, украшенную не шрамами, а засосами и укусами. — Уже причинил.       В голове тишина. Стайлз не знает, отчего лис замолчал, но тишина звенит и кажется напряжённой. Он закусывает костяшки пальцев, сдерживая себя от неуместного смеха, отчаянного крика, слёз страха, нервного монолога — он не знает, что сделал бы прямо сейчас, но не хочет проверять.       Ему кажется, что он умирает и рождается одновременно. Ему плохо и так чертовски хорошо. Дышится свободнее, а на плечах — тяжесть. Паранойя мешает дышать, сковывает по рукам и ногам, но глупое тело реагирует на каждое призрачное прикосновение Ногицунэ. Казалось немыслимым даже думать о том, что присутствие лиса было желанным, но ещё более немыслимой виделась перспектива избавиться от духа.       Он заколдовал меня, убеждает себя Стайлз, смотря в зеркало и примечая свой дикий взгляд. Другой причины своих сумасшедших побуждений он не видел.       — Когда? — серьёзно и немного растерянно спрашивает Ногицунэ, и Стайлз отстранённо удивляется напряжённости, которая звучит в его голосе. Он словно… не осознаёт, как действует на Стайлза. Как ему плохо, страшно, больно от близости лиса, от его действий, от неопределённости.       Стайлз облизывает губы, успокоившись и обретя хоть какое-то подобие уверенности. Ему мерещится, что Ногицунэ не всё равно, что смешно, но… вдруг?       — Всегда. Когда стоишь в углу моей комнаты, скрываясь в тенях. Когда касаешься меня, даже если я против. Когда говоришь мне что-то, чего никто другой больше не слышит. Когда мешаешь рассказать другим. — Он не лжёт, потому что не видит смысла во лжи. Ногицунэ пугает его, уже давно заставляя вздрагивать от любого шороха. — Всегда.       Ногицунэ, кажется, всерьёз обдумывает его слова, но в итоге огрызается, скрывая уязвимость, о существовании которой никогда раньше и не подозревал:       — Я вылечил тебя, Стайлз. Я был исключительно терпелив и никогда не причинял тебе боли. И в тот раз тебе было хорошо.       Стайлз снова вспоминает исчезнувшие шрамы, отсутствие которых объяснить друзьям было не очень-то и просто. Со стыдом думает о том, как прижимался к лису после лучшего — и будем честны, единственного — секса в свой жизни. Вспоминает, как слушал тихий шёпот историй Ногицунэ, уставившись в потолок, борясь со сном ради захватывающей развязки.       Но слова Ногицунэ лишь убедили Стайлза в том, что лис действительно не понимает, как действует на Стайлза. Или притворяется, что не понимает.       — Ты… Я не понимаю, — решился объяснить Стайлз. — Скажи мне, зачем я тебе. Ты постоянно твердишь, что я твой, даёшь бессмысленные обещания, но я не понимаю почему. — Его голос не дрожал, чем Стайлз гордился. Ему казалось, что лис внутри него притих, стал меньше и незаметнее. — Скажи мне, чего ты хочешь. Ты затеял всё это не просто так. И ты меня пугаешь.       — Ты со временем всё поймёшь. Поймёшь и примешь. — Пустота, обретшая материальность, невесомо погладила его по щеке. Стайлз не отреагировал на прикосновение, продолжая неподвижно стоять и смотреть в зеркало, привыкнув к неожиданным, бесцеремонным касаниям. — Я читаю твои мысли, лисёнок. И знаю, чего ты страшишься. Но это беспочвенные переживания, забудь о них.       Внутри всё горело, сердце оглушительно билось, желая, казалось, вырваться наружу. Губы у Стайлза задрожали, когда он подумал, что ему придётся сражаться с лисом всю жизнь. Ногицунэ явно не собирался покидать его в ближайший век, слишком наслаждаясь своей игрой, правила которой известны исключительно ему.       Чего он хотел? Ногицунэ был убийцей, причём самым страшным из типов убийц: тем, кто убивал из скуки, не заботясь о чувствах и наслаждаясь причинённой болью. Он был безумным анархистом, приверженцем разрушения и борьбы, за которым тянулись следы страдания и агонии, пятна крови и слёз. Ногицунэ был тем, от кого другие кицунэ отвернулись. Тем, от кого в ужасе бежали и на кого смотрели со страхом.       Тем, кто по вечерам пел что-то на японском, склоняясь к его уху и нежно перебирая волосы.       Стайлз застонал, ненавидя тот факт, что даже подумал о том, что у Ногицунэ могут быть благие побуждения. Лис умел дурачить, стоило помнить об этом. Даже если иногда до слёз хотелось верить, прячась в надёжных объятиях сильных рук.       — У всех это есть, но никто не может это потерять. Что это, лисёнок? — Ногицунэ спросил тихо, перекатывая слова во рту, словно пробуя их на вкус.       Стайлз подумал минуту, другую, не желая спорить сейчас. Покачал головой, сдаваясь и кривя в разочаровании губы.       — Я не знаю.       — У всех это есть, но никто не может это потерять, — более настойчиво повторил лис, срываясь на гортанный рокот.       Стайлз раздражённо стукнул ладонью по раковине, игнорируя приглушённую вспышку боли, последовавшую за этим.       — Я же сказал, что не знаю! — Он запутался руками в волосах, дёрнул так сильно, что из глаз брызнули слёзы, и отвернулся от зеркала, уперевшись взглядом в кафель.       — У всех это есть, но никто не может это потерять. — Ногицунэ всё ещё не повышал голоса и говорил так медленно и проникновенно, что невольно думалось, будто ответ важен. Зачем и кому — не имело значения.       Стайлз сделал вздох, успокаиваясь. Он мог бы разгадать загадку, если это ему как-то поможет, раскроет причину, по которой Ногицунэ преследует его, не предпринимая ничего более разрушительного, чем… изнасилование. Или секс с крайне сомнительным согласием? Стайлз решил не зацикливаться на ярлыках.       — Это… — Стайлз мысленно перебрал варианты. Имя, лицо.. Нет, быть может, отражение, но… Стайлз облизнул губы. — Это тень.       — Верно, — в голосе слышался лёгкий намёк на гордость. Одобрение лиса неожиданно вызвало у Стайлза румянец довольства, который он тут же попытался согнать. — А теперь подумай ещё, лисёнок: сможешь ли ты избавиться от тени? — вкрадчивые нотки голоса пробирались под кожу, пускали мурашки по спине и загривку.       Стайлз поёжился и провёл рукой по лицу, стряхивая оцепенение, в котором прибывал почти весь разговор.       — Ты сам сказал: никто не может это потерять. — Его тихий голос отражался от стен, покрытых чистым белым кафелем.       Ногицунэ согласно хмыкнул и огладил его плечи, чуть сильнее сдавливая у основания шеи. Стилински моментально, почти рефлекторно расслабился, отдаваясь приятным прикосновениям.       — Тогда с чего ты решил, что у тебя есть возможность избавиться от меня?       Стайлз застыл, услышав насмешливый вопрос. Внутренности скрутило спазмом, горло судорожно сжалось, мешая сделать вздох. Грудь сдавило, будто на неё положили неподъёмный камень, и Стайлз покачнулся, вытянув руку и оперевшись ею о стену.       Он не мог дышать.       — Я никогда тебя не оставлю, лисёнок. Я буду вернее твоей тени, буду оберегать. — Невидимая рука погладила его по голове, помогла усесться на пол и прислониться спиной к стене. Стайлз с тихим, непонятным даже ему самому, задушенным звуком уткнулся в чужую грудь, прикрыв глаза и сосредотачиваясь на голосе Ногицунэ, что продолжал шептать ему обещания. — Мы вместе воздадим всем, кто посмеет нас потревожить. Я буду тебя защищать. И, — лис сделал паузу, придавая своим следующим словам значимости, — я никогда не сделаю больно тем, кто тебе дорог. Если ты будешь этого хотеть. — Последние предложения явно дались Ногицунэ нелегко и являлись предложением сотрудничества и флагом мира.       Стайлз медленно отстранился и неверяще пошарил глазами предположительно в том месте, где должен быть Ногицунэ, который всё ещё не появился, оставаясь невидимым глазу. С трудом ворочая языком, он спросил, напряжённо и неверяще:       — Ты не лжёшь?       Лис возмущённо вскинулся:       — Я Ногицунэ, Стайлз. Хитрец, а не обманщик. — Его резкий тон дал понять, что даже предположение подобного рода было для него оскорбительным.       Стайлз кивнул, принимая это. Он неожиданно почти полностью успокоился, выдавив из себя улыбку. Он боялся за своих близких, когда понял, кто его преследует. Противился духу изо всех сил, хотя вся сущность к нему тянулась, как бы он не пытался это отрицать. Он отворачивался от лиса из-за любви к друзьям и отцу.       А сейчас он мог сдаться.       — И что теперь? — Стайлз выдохнул, словно сбросив с плеч огромный камень. Отказывать Ногицунэ было сложно, а принять легко и приятно, несмотря на грызущий его червячок сомнений.       — Ты должен провести небольшой ритуал, который подтвердит, что ты принял меня, лисёнок. — Стайлз задумчиво кивнул, представив какой-то совсем уж несуразный древний алтарь, обагрённый кровью, убитую девушку, непременно девстенницу, круг из свечей и пентаграму со сложными рунами. Пустота рядом с ним испустила тихий, полный веселья смешок. — Какая живая фантазия. Тебе нужно лишь порезать свою ладонь. Никаких девственниц. — Ногицунэ сделал акцент на последних двух словах и многозначительно затих, в его голосе слышалась ухмылка.       Стайлз приоткрыл рот от возмущения и моментально залился румянцем, когда понял намёк.       — Просто молчи! Господи. — Он и сам бы пошутил на тему того, что потерял, наконец, свою нетронутость, если бы мог рассказать об этом Скотту, но слышать нечто подобное от Ногицунэ было… странно. Это походило на флирт. И Стайлз не мог решить, нравится ему это или пугает.       Громкий хохот Ногицунэ вызвал неловкую, дрожащую улыбку. Стайлз попытался сердито свести брови, но после очередной провальной попытки бросил это дело, прекрасно понимая, что лис может читать его мысли и ничем его не обмануть. Вместо этого он тоже тихо засмеялся, ощущая, как тугой комок в груди медленно исчезает, заменяясь лёгкостью и каким-то хорошим, ярким чувством.       Слишком быстро. Это происходит слишком быстро, почему ты так спокоен, Стайлз?       — Мы сделаем это сейчас или хочешь подождать? — Ногицунэ прекратил смеяться и взял его за руки, нежно их сжимая и водя по ладоням большими пальцами.       Стайлз оглядел пустой школьный туалет, чистый и холодный. В дверь перестали барабанить несколько минут назад, видимо, решили, что легче найти другую уборную, нежели добиться открытия этой.       Лучше покончить с этим поскорее, пока Ногицунэ не передумал насчёт его отца и стаи.       — Сначала поклянись, что не тронешь моих друзей и папу. — И было ли клятвы достаточно? Верить духу хаоса на слово? Уповать на его благородство? А не выжил ли Стайлз из ума, доверяясь лису?       — Они ранят, не двигаясь. Они отравляют, не прикасаясь. Они могут принести и ложь, и правду. И лишь тебе решать верить им или нет. О чём это, Стайлз? — Ногицунэ невесомо провёл тыльной стороной ладони по его щеке.       На этот раз Стайлз ответил, не раздумывая.       — О словах. Это… о словах. — Он потянулся за прикосновением, но Ногицунэ отнял руку и довольно усмехнулся, когда услышал протестующий звук.       — И только тебе решать, чьим словам верить, лисёнок. — Он наклонился и с наслаждение провёл носом по виску подростка, вдыхая аромат своего будущего компаньона. — Мой вид никогда не нарушает обещаний. Я потеряю один из хвостов, если осмелюсь пойти против данной тебе клятвы.       Стайлз ёрзал от нетерпения и волнения. Он интуитивно знал, что лис не лжёт. Чувствовал Ногицунэ на границах своего сознания, ощущал его эмоции. И был уверен, что если сосредоточиться и копнуть глубже, сможет и вовсе прочесть чужие мысли, что сейчас размытым потоком проносились мимо.       Они и правда были, как единое целое. Стайлз знал, что Ногицунэ сейчас возбуждён и доволен. От него исходили предвкушение, восторг и радость. А ещё властный голос словно нашёптывал в ухо каждую секунду: «моё, моё, моё». Как человек, Стайлз хотел возмутиться: он же не вещь! А как избранный Ногицунэ, хотел лишь прокричать «да!».       Стайлз безжалостно раздавил более слабую часть себя, которая хотела во всём подчиняться духу, и решительно кивнул.       — Хорошо. Я верю тебе. — Он попытался положить руку на чужой затылок, — Ногицунэ всё ещё упирался носом ему в висок — но ладонь прошла насквозь, а ощущение прикосновения исчезло. Почему это произошло, Стайлз не знал: всего несколько минут назад он утыкался носом в грудь лиса и та не исчезла. Возможно, духу было тяжело держать телесную форму долго. Хотя во время секса он определённо на усталость не жаловался. — А теперь пообещай.       С минуту в комнате царила тишина.       — Я обещаю, что не причиню вреда тем, кто дорог тебе, Стайлз. Тем, кого ты любишь и кем дорожишь. Я не буду убивать их или необратимо калечить, если ты присоединишься ко мне. Цудзурао ногицунэ но котоба.       Его серьёзный тон и торжественность, с которой он произносил клятву, вызвали удивлённый вздох.       Стайлз пытался вглядеться в пустоту, но по прежнему ничего не видел. Обещание духа прибавило энтузиазма: Стайлзу захотелось отплатить за столь широкий жест, пусть и совершённый неохотно.       Он медленно встал и на занемевших от долгого сидения ногах подошёл к своему рюкзаку, в котором принялся рыться, пытаясь найти что-нибудь острое. Спустя пять минут поисков, он уже начал расчётливо смотреть на линейку, прикидывая возможно ли тупыми пластмассовыми боками вспороть кожу. Решив не рисковать, Стайлз отбросил линейку и достал циркуль, обнажив ту часть, которая фиксировала устройство и определяла центр рисуемого круга. Иголочка была довольно острой и тонкой. Ей порезаться куда легче, чем линейкой.       — Насколько глубоко нужно?.. — ему было немного страшно, обстановка напоминала другой ритуал, в котором Стайлзу не посчастливилось участвовать. По крайней мере, сейчас его не будут топить в ледяной ванне.       — Просто пусти кровь. Не важно сколько, лисёнок. — Ногицунэ едва не дрожал от предвкушения, с упоением следя за действиями Стилински.       Стайлз же снова сел, оперевшись о холодную стену и внезапно пожалев джинсы, которыми протёр едва не весть пол уборной. Перехватив циркуль поудобнее, он сделал успокаивающий вздох и резко, не давая себе времени на раздумья, воткнул сантиметровую иглу в ладонь, ближе к большому пальцу.       Укол боли вызвал тихое шипение. Стайлз закусил губу, сдерживая любые звуки, и вытащил циркуль, осознав, что проткнул руку слишком глубоко. Густая кровь медленно собиралась в чашечке ладони. Подросток старался собрать её как можно больше, опасаясь, что крови всё же не хватит, несмотря на заверения Ногицунэ, что это не особо важно.       Он подсознательно хотел сделать всё идеально и с первой попытки.       Ногицунэ успокаивающе и одновременно поощрительно погладил его по щеке и взял повреждённую ладонь в свою в подобии рукопожатия. Влаги стало больше, и Стайлз понял, что лис вспорол и свою ладонь тоже, смешивая их кровь. Сразу вспомнились уроки защиты от СПИДа и Стайлз не к месту хихикнул. Сейчас он подцепит не ВИЧ, а тысячелетнего духа.       — А теперь повторяй за мной.— Стайлз кивнул, внезапно заволновавшись с новой силой. Но лис не остановился, игнорируя нервное состояние подростка. — Давай, лисёнок. Я впускаю тебя и обещаю не отпускать.       — Я впускаю тебя и обещаю не отпускать. — Стайлз сжал ладонь сильнее, со страхом осознав, что это навсегда. Никогда больше он не избавится от духа, даже если очень захочет. Клятва связывала их навечно. Нельзя будет пойти на попятную, отказаться от своих слов и, извинившись, уйти. Стоило ли оно того? Нужно ли отдавать себя на милость Ногицунэ?       Ужас липкими пальцами сжимал внутренности, но Стайлз упрямо поджал дрожащие губы. Если благополучие Стайлза — цена, которую нужно заплатить ради безопасности отца, Скотта, Мелиссы и Лидии, он был готов её заплатить.       — Я буду с тобой сейчас и всегда.       Стайлз сглотнул, во рту пересохло. Это походило на свадебную клятву, внезапно подумал Стайлз, и эта мысль развеселила его.       — Я буду с тобой сейчас и всегда.       — Мы клянёмся быть целым и единым.       Стайлз заколебался, сжимая чужую руку до острой боли. Это было бы окончательно, без возможности вернуться и что-то исправить. Скажи он эти слова, и никогда больше не сумеет избавиться от Ногицунэ… Никогда больше не будет один.       — Мы клянёмся быть целым и единым, — «мы» слетело с языка легко и естественно.       Проговорив последнее слово, Стайлз почувствовал в ладони сильный жар, расползающийся к запястью, предплечью, плечу. Вскоре он охватил всё тело, обжигая изнутри и заставив кричать. Жидкое пламя текло по венам, опаляло органы, скручивало конечности в агонии. Огонь под кожей всё возрастал, жаля сильнее и острее. Стайлз прижал руки к лицу, желая спастись от всепоглощающего раскалённого жара. Казалось, кожа слезает лоскутами, обнажая мышцы и незащищённую плоть, превращает кости в горстку пепла, выкручивает нервы, вызывая конвульсивные судороги агонии.       Ему впервые действительно стало жаль Питера, который пережил нечто подобное дважды.       Холодная ладонь отняла его руки от лица. Стайлз со стоном последовал за спасительной прохладой, ухватившись за конечность двумя руками и притянув её к щеке. От места соприкосновения расходился холод, спасая от губительного огня. Другая ладонь легла ему на поясницу и потянула, прижав к такому же прохладному телу. Стайлз расслабился, отдавшись ощущениям. Его затопило такое облегчение, что он даже и позабыл с кем и где находится. Когда же вспомнил, медленно, с едва сдерживаемым любопытством, отстранился и упёрся взглядом в обтянутую футболкой — той, что Стайлз надел сегодня утром — грудь.       Облизнув губы, Стайлз разжал железные объятия, в которые заключил тело напротив, и медленно провёл ладонями по чужой спине. Сейчас, когда жар спал, интерес поднял голову, желая узнать, что теперь будет. Что повлечёт за собой их клятва.       Будь он более осмотрительным и менее измотанным, задался бы этим вопросом до ритуала.       — Мы не любим быть в неведении, — как-то задумчиво протянул голос над головой Стайлза, словно узнал что-то новое.       Каким-то шестым чувством Стайлз понял, что говоря это, лис имел ввиду и себя и Стайлза, но не просто как нечто схожее, а как единое целое. Подросток медленно отстранился, смотря в лицо духа. Его точная копия, его половинка, его неотъемлемая часть. Они были так довольны.       — Мы не любим ждать, — вернул Стайлз Ногицунэ и усмехнулся так, как раньше никогда не усмехался. Широко и немного безумно, открывая уголки себя, надёжно спрятанные и давно забытые.       Не было больше «я» и «ты». Было только «мы».       — Мы не любим скучать. — Лис склонился чуть ближе, оперевшись руками о стену рядом с головой Стайлза. Их носы почти соприкасались.       — Мы не любим бояться. — Стайлз нетерпеливо обхватил чужое-своё лицо ладонями, надавливая большими пальцами на нижнюю челюсть.       — Мы не любим быть слабыми. — Ногицунэ остановился в миллиметре от его губ, запустил руку ему в волосы и оттянул голову назад, обнажая шею. Горячее дыхание опаляло подбородок.       — Мы не любим… одиночество. — Стайлз не выдержал и вжался в чужие губы своими, тут же застонав от переполнявших его ощущений.       Ногицунэ ответил с животным энтузиазмом.       Это был далеко не красивый поцелуй. Они сталкивались зубами, кусали друг другу губы до щиплющих ранок, неловко стукались носами и вжимались друг в друга с такой силой, что было больно. Он не был красивым, но был идеальным.       Чувство правильности, единения, эйфории… Стайлз с трудом оторвался от таких, таких сладких губ и прильнул к мерно вздымающейся, несмотря на головокружительный поцелуй, груди, зарываясь в неё носом.       — Мы больше никогда не будем одиноки.       Ногицунэ издал тихий смешок и потёрся щекой о волосы Стайлза, с наслаждением вдыхая запах своего мальчика.       — Да. — Он крепче обнял сокровище, что доверчиво ютилось у него в руках. — Именно так.       Стайлз улыбнулся и хотел пошутить о том, что всё это до смешного драматично звучит, как голову прошила адская боль. Из глаз моментально брызнули слёзы и он закричал, сворачиваясь клубочком и не замечая успокаивающего шёпота и медленных поглаживаний.       Это было хуже избиений Джерарда, хуже онемения и усталости мышц, что он почувствовал в том бассейне, где держал Дерека, хуже той боли, что прошивала его изнутри, когда мама кричала о том, что это Стайлз хочет её смерти, хуже огня, который поглощал его всего несколько минут назад. Это было хуже всего, что он знал за всю свою человеческую жизнь.       Но это вполне можно было сравнить с отнятой Инари божественностью и последующей всепоглощающей агонией. Эта боль была схожа с той болью, которую они чувствовали, иссыхая от голода в корнях Неметона. Это походило на страдания, что они поглощали и хранили внутри, насыщаясь только ими и ничем больше.       Стайлз вцепился пальцами в голову, стараясь унять боль, убрать её, потому что привыкнуть к ней не получалось. Но Ногицунэ чувствовал боль всё время. Она была его частью, его сущностью. И если Стайлз хотел слиться с ним в полной мере, он должен был научиться её терпеть.       Перед глазами мелькали вспышки воспоминаний, картинки и голоса. Стайлз видел и чувствовал так много, что был близок к потере сознания.       Якан и рейко яростно ощетинились, услышав от него беззлобную шутку о бессмысленности последнего приказа Инари. Кицунэ медленно поднял руки в притворном жесте поражения и усмехнулся. Он — трикстер, ему можно позволить немного озорства…       Грохочет гром, знаменуя его изгнание. Инари не оборачивается, прощаясь с ним. Она лишает его своего взора и голос в голове шепчет, властный и разочарованный: «Ты не кицунэ больше, лис. Ты не достоин моего света. Ты слишком дик».       Голод, ранее неизвестный и неутолимый, разъедает изнутри, неистово бушует и требует утоления. Но он — кицунэ, убивать не в его природе. Он не может, не может, не может…       Кровь капает с когтистых ладоней, ухмылка украшает лицо и Ногицунэ смотрит на земное небо, посылая Инари проклятия. Они свободны, они стали великими, они стали лучше.       Люди, люди, люди — они везде и они так жалки…       Они переступают через очередной труп, оглядывая поляну, заполненную смертью. Им кажется, что они дома — так привычно находиться среди убитых и покалеченных…       Стайлз со стоном теряет сознание, не в силах переварить столько информации за раз. Тысячи лет жизни у него в голове разрывали её изнутри.       Ногицунэ подхватил своего новоприобретённого спутника на следующую вечность и поспешно вышел из комнаты, захватив по пути рюкзак Стайлза. Им нужно было найти более надёжное место. Лис приглушил крик юноши, но сюда могли зайти буквально в любую секунду.       Ногицунэ бережно держал Стайлза, нежно проводя по его щеке большим пальцем. За сотни лет никогда и никого он так не оберегал. Даже Инари и братья кицунэ не были для него так важны, так близки…       Дверь с тихим щелчком закрылась, оставив комнату пустой. И только окровавленный циркуль и несколько капель крови на полу свидетельствовали о том, что здесь произошло.

***

      — А теперь мы должны поесть, лисёнок.       Стайлз бездумно кивает, едва соображая, что делает. Столетия воспоминаний, чувств, ощущений давят на разум монолитной плитой, выбивая из колеи и мешая мыслить. Он склоняет голову набок, знакомым и совершенно ему чуждым жестом, стараясь ухватиться за тревожащую его мысль, которая мелькает на краю перегруженного сознания, дразня своей неуловимостью и вызывая беспокойство.       — Мы хотим есть.       Стайлз согласно кивает.       — Мы хотим есть, — повторяет за лисом подросток, потирая правую щёку.       Он встаёт со старой лавочки на заднем дворе школы, куда его бесчувственное тело унёс Ногицунэ, дабы спрятаться от любопытных глаз. «Иначе эти глаза пришлось бы вырвать» — лениво думает Стайлз и тут же замирает.       Что-то в его мыслях было не так. Но что?       Стайлз анализирует всё, о чём думал последние минуты и недоумённо хмурится. Всё в порядке. Кажется, так же, как и всегда.       — Мы собираемся поесть, — мягко подталкивает лис, выводя Стайлза из оцепенения. Он стоит немного позади и не показывается на глаза.       — Мы собираемся убить, — кивает Стайлз и ускоряет шаг, чувствуя глубокий, скребущий саму душу голод, выворачивающий наизнанку, мешающий дышать свободно, вызывающий маниакальное чувство избавиться от мучающей жажды съесть хоть что-нибудь. — Почему мы… Почему так…       — Мы давно не ели, лисёнок. Мы были заперты семьдесят лет.       Стайлз кивает, ускоряя шаг. В голове путаница мыслей, каша из непонятных пока обрывков, сбивающая с толку, раздражающая.       Вот он греется в лучах прекраснейшей из существ, ловит глазами блики и улыбается-улыбается-улыбается… Смотрит на своё отражение в окровавленном кинжале, боясь поднять глаза на свою первую жертву и с опаской пробуя боль, утоляя неизведанный ранее голод… Смеётся, танцуя с катаной в руке и оставляя после каждого движения десятки и сотни жертв, насыщаясь и становясь сильнее, могущественнее… Хохочет, наблюдая за искажённым удивлением, гневом и страхом лицом Инари, прижимая к себе девять хвостов, которые у него посмели украсть и которые он сумел забрать обратно… Усмехается, наблюдая за смертными век за веком, пробуя не только их восхитительную боль, но и хаос, страх, отчаяние, печаль… Сидит на широком подоконнике, смотря на земное небо, за которым на самом деле нет Рая, и ощущая необъяснимое — впервые жалея о том, что он Пустота, о том, что чувства ему чужды, о том, что не может познать ничего, кроме поглощаемой у других боли….       — Мы должны поесть, Стайлз. — Стайлз кивает, всеми силами стараясь отгородиться от ошеломляющих откровений, сбивающих с ног воспоминаний, скручивающих внутренности в узел чувств. — Кого мы убьем?       — Мы убьём… Убьём… — Стайлз задумывается, стараясь вычислить, кто был бы самой подходящей жертвой.       «Не в школе. Не в полицейском участке. Не в больнице» — сразу отметает Стайлз. А потом задумывается, почему. Почему не в школе? Хорошее место. Людное. Кишащее смертными, которых можно убить, поесть, утолить голод, стать сильным… Настолько сильным, что даже Скотт с его способностями оборотня не сможет…       Скотт.       Стайлз останавливается и тут же падает на подгибающиеся колени, обхватывая себя руками и стараясь унять дрожь.       В школе Скотт. В участке папа. В больнице Мелисса.       Их нельзя убивать.       Стайлз думает секунду и качает головой, сдерживая рыдания. Никого нельзя убивать. Убивать — плохо. Скотт так расстроится, если узнает.       Но как же хочется есть…       — Мы должны поесть, лисёнок, — пробивается сквозь туман в голове голос Ногицунэ.       Стайлз кивает, понимая, что терпеть это ужаснейшее чувство всеобъемлющего голода всю вечность они не способны.       — Мы должны поесть, но мы не будем убивать. — Стайлз старается сказать это твёрдо, не обращая внимания на то, что перед глазами всё плывёт.       Со стороны лиса ощущается чёткая волна недовольства и усталости, но Стайлз твёрдо держится за свои слова, зная, что в нынешнем состоянии готов убить ради подавления голода, но он прежний бы этого не хотел. А если он прежний этого не хотел, это должно что-то значить.       — Мы могли бы пойти в больницу, — неохотно соглашается лис, и в голове мелькают лица десятков людей, которые находятся там и испытывают боль постоянно. Боль, которую можно съесть.       — Подальше от Мелиссы, — бормочет из последних сил Стайлз, соглашаясь на этот план действий и смыкая веки, которые, казалось, весили тонну.       — Конечно, милый. — Перед тем, как потерять сознание юноша ощущает, как Ногицунэ проникает в его тело, снова делая их единым целым и не давая ему упасть. — Я о тебе позабочусь.       Стайлз в этом даже не сомневается.