Дом Единорога

      Идеальных вещей, как и людей, не существует. Годрик вздыхает уныло и тяжело, сидя за костром в лагере, пока готовится осада на Талонгард. Не бывает идеальных планов — даже в самом лучшем есть хотя бы один изъян, если рассматривать совсем уж придирчиво. Но в их случае приходится ещё идти на риск. Годрик тоже шёл на такой риск, когда решил, что чувства ему важнее выгодного брака.       Ничего идеального не существует. Это осознание далось ему крайне непросто, и пришел к нему герцог не так уж и давно, буквально набивая себе больные шишки. Не бывает идеальных солдат — они могут быть верными, дисциплинированными, сильными, но отнюдь не идеальными. Кости у них ломаются, как и у остальных людей, умирают они чаще на поле боя, либо возвращаются калеками домой. Годрик и сам не идеален. При всех заслугах перед родиной и страной едва ли он смог защитить племянника. Николас был молод, а он не сдержал клятву, данную сестре перед смертью. Никто его в этом не обвинил, но осталось глубокое чувство, что гложет его изнутри. Поедает заживо, словно сотни червей копошатся внутри него.       Годрик при всей своей доблести совсем не идеальный. Тоже совершал промахи, и их не мало.       И брак его был таким же. Нет, он никогда не жалел о своем решении, но признается себе, что зачастую люди видели лишь то, что они сами хотели им показать. Фрида тоже думает, как и остальные, что союз отца и матери был самым идеальным что ни есть на свете. Годрик не винит её.       Ничего идеального не существует. И брак его тоже не был таковым, хотя Годрик продолжает любить только свою жену, даже после ее смерти. В Йорвике теперь слишком холодно, он туда и возвращаться не особо хочет — это ещё одно доказательство, говорящее в пользу его неидеальности. Он слишком много времени проводит в раздумьях. Особенно теперь, когда смерть, кажется, дышит ему в спину. Кладет костлявую руку на плечо, вроде пока не зовёт за собой, но уже предупреждает: скоро.       Годрик не боится, зато вглядываясь в тлеющие угли костра, вспоминает свою жену. У Ширы, пожалуй, было недостатков гораздо больше, чем у всех остальных. Он вообще не должен был на ней жениться, мог впоследствии развестись, но любил… Не за одну красоту его сердце при виде нее пропускало удары или же радостно замирало. Годрик вообще не знает, почему так вышло, почему он влюбился именно в нее? Может, просто по судьбе? Он решает воссоздать детальный образ Ширы в своей голове и снова не остаётся разочарованным.       Вредная, скандальная, непокорная, часто не знающая чувства меры, нарцистичная, эгоистичная и… да Годрик мог бы долго продолжать список различных недобрых эпитетов, подходящих для его жены. Вот только не он ли сам выбрал ее? Не он ли сходил с ума от запаха чертополоха, которым всегда пахли ее волосы? Или, может, не у него разверзалась земля под ногами, когда она танцевала, словно птица, что вот-вот расправит крылья, чтобы улететь на свободу?       Священник Матиас твердил, что она несла в себе грехопадение, но Годрик был готов падать в ее объятия добровольно. Красавица… Это слово будто было создано специально для нее. Кому как не Годрику знать, какие муки он испытывал до брака с ней, желая хотя бы дотронуться до ткани ее платья. И прекрасно помнит, как без разрешения поцеловал ее на весеннем балу двадцать с лишним лет назад, сгребая в охапку, осознавая, что смело может получить заслуженную пощечину. Тогда же он попросил дерзкую фрейлину сестры стать его, но захлеснувшие голову чувства опьяняли, и Годрик помнит, как случайно задел ее своим грязным предложением. Ему нравилось быть влюбленным по уши дурачком и носиться за любимой женщиной, чтобы убедить ее в искренности своих чувств. Суеверная знать видела в ней лишь одни грехи, оставленные ей семьёй, приписывая то, чего она никогда не совершала, и возможно, лишь благосколоность Фионы давала твердую почву под ногами.       У Ширы были больше глаза, которыми она действительно околдовала его. Ни у одной другой красавицы из Империи или Серебряных Городов не было и нет похожих. Она не была невинной, но разве не Годрик вел ее под руку к алтарю Эльрата, где под его всевидящим взором он назвал любимую своей женой? Наложницы Зехира рядом не стояли с его супругой, а впрочем, Шира же уже давно мертва…       Конечно, герцогиню совсем нельзя было назвать ангелом, несмотря на ангельский лик. Порой она была сущим архидьяволом, однако именно ради нее Годик был готов отправляться на подвиги и посвящать победы в турнирах. Но он же вспоминал их брак!.. Точно. Пока ледяной ветер забирался под плащи, Годрик откупорил походную флягу, отпив из нее немного, чтобы согреться. Потом предложил рядом сидящему Файдаэну, и тот с благодарностью принял, выпивая следом горький напиток. Ну, а Зехир солдатское пойло не пьет, как и Раилаг, впрочем. А ведь раньше в эту самую флягу Шира наливала ему действительно что-то стоящее, но что — вытянуть эту информацию при жизни из нее так и не вышло. Но тот напиток ставил на ноги, приглушал боль от старых ран, согревал и может быть даже лечил. Кто знает? Годрик такого готовить не умеет. А от других чародеев принимать зелья не станет.       Но вот Раилаг подбрасывает дрова в почти догоревший костер, и Годрик снова окунается в воспоминания о своем неидеальном браке, наблюдая, как огонь жадно облизывает обгоревшее в мгновение ока бревно. Конечно, всегда со стороны всем казалось, что в Йорвике, в семье герцога Единорога, никогда не бывает семейных разладов. Да где вообще видано, чтобы женщина мужу перечила?! Но Шира только это и делала в основном. Поддакивать она не любила, и порой… ну, чего уж от греха таить, то и дело доводила своего мужа до белого каления. Иногда ему самому казалось, будто пар идет из ушей, когда эта женщина окончательно подводила все к накалу. Но Шира и была таким человеком. Просто ей нравилось выводить людей из себя. Не то чтобы у них это происходило часто, но первые месяцы после свадьбы у нее действительно такие тараканы сидели, что мелькала мысль «а на той ли он женился?». Впрочем, Годрик сразу ее отбрасывал. Кто-то нервничает до свадьбы, а другие после. В конце концов, они всегда приходили к компромисам и пониманию друг друга.       Даже когда между ними был серьезный разлад длинной в три месяца. Но Годрик простил ей и ту выходку. Не только ради Фриды, просто тогда они слишком много пережили, и отпустить ее он уже не смог. Почему-то простить жену было легче, чем родного брата.       Сложно понять, когда один человек становится всем. От герцога все ждали исполнения святого долга и наследника, что в последствии примет ношу отца. У Годрика из живых детей только Фрида, но это не значит, что он забыл о тех двоих… У самого младшего, умершего почти сразу после рождения, даже могила есть. А имени нет. Только у Фриды. Лоб Годрика покрыли морщины, он украдкой взглянул на Зехира — тот что-то воодушевленно вещал о времени, проведенном в академии, рассказывал, как прекрасны жительницы Серебряных Городов, заставляя рыцаря немного усмехнуться. Файдаэн внимательно слушал; вдруг вспомнил, как Годрика сорок лет назад спасла его сестра Анвэн. Тут рыцарю даже потеплело на душе, когда он вспомнил златовласую бесстрашную эльфийку: Анвэн, должно быть, совсем не изменилась… они нравились друг другу, но это было слишком давно, и симпатия ни во что другое так и не переросла. Оно и к лучшему.       Но Годрика погубила не Анвэн. А брак с неидеальной женщиной с кожей белой как лунный свет. Не ведая страха, Годрик отдал ей свою душу и горько платит за это до сих пор, хотя острая боль давно превратилась в тупую, но по сей день не может его отпустить. Разговоры за костром плавно перешли в обсуждение женщин: не особо подробно архимаг рассказывал о некоторых своих наложницах, Файдаэну Гармония велела молчать, а Раилаг просто не желал ничего говорить, ответив лишь, что женщин в его жизни было немало. Ну а Годрик не хотел рассказывать о жене. О своем браке, который, увы, не стал идеальным, потому что не мог быть таковым.       Некого винить в ее смерти — это была просто болезнь. Во всяком случае, Годрик постоянно твердил об этом себе и Фриде, которая в один миг разозлилась на собственную мать, когда увидела, во что превратился отец после похорон. Ненавидела всей душой семейный склеп, в который исправно приходил отец, оставаясь там надолго, пока не догорят все свечи, но как только они потухали, герцог велел сразу зажигать новые. Ведь Шира ненавидела спать в темноте. Она попросту не могла засыпать без него и тусклого огонька свечи, хотя никогда не говорила ему об этом. После свадьбы Годрик нашел это удивительным, потом — самим собой разумеющимся явлением, как снег зимой. Для своей герцогини он был готов сделать все, но покойники получают лишь забвение — то, чего так боялась Шира. Даже больше самой смерти. Фрида, утирая слезы, ненавидела мать, которая заставила ее отца рыдать на коленях от мерзкого, нестерпимого чувства боли, разрывающего грудь, и неиссякаемого отчаянья.       За это она так и не может простить Ширу.       «Очень уж красивая она для покойницы…» — в глухом эхе сознания проскользнул надломанный старческий голос почившей тетушки. — Выглядит, как спящая. Зря, Годрик, зря ты так. Слишком роскошные похороны для одного человека.       Он не хотел, чтобы Шира выглядела мертвой. Не хотел запоминать ее такой, потому воспоминания о похоронах — самые туманные, расплывчатые: Годрик топил их в вине и слезах. Слушал безмятежную панихиду и больше всего на свете хотел вытащить жену из тесного каменного саркофага, куда приказал вместе с ней, вокруг нее, положить бутоны белых роз. Чтобы она действительно не выглядела мертвой. Его приказ выполнили даже слишком хорошо, отчего приходилось душить в себе желание отнести тело супруги обратно в комнату. Прижать к себе, и, быть может, она бы проснулась, как княжна, от долгого сна, словно они герои одного из многих любимых ею романов. Годрик ненавидел тот день, когда могильная плита раз и навсегда закрыла любимый лик, окуная его в вечную тьму и холод старухи Смерти.       Неидеальный брак закончился, уступив место безрадостным, медленно тянущимся дням. Хотел бы он тоже быть похороненным рядом с женой, однако Эльрат снова и снова оставался глух к бесконечным молитвам. Возможно ли, потому что они были произнесены не в храме? В те дни ему никто не был нужен: ни Фиона, ни родной брат, ни даже родная дочь. Сад быстро умер, в зверинце подаренные им птицы тоже падали на землю замертво, и даже любимые канарейки матери, которых Фрида тайком от отца перенесла в свою комнату, также погибли. Годрику до сих пор кажется, что умирая, Шира решила забрать все, что любила при жизни. Собака — и та подохла от тоски, а он все не мог. — … А вы, сэр Годрик? — герцог отвлекся от мыслей и костра, взглянув на Зехира. На мгновение за его спиной он увидел знакомый призрачный силуэт, сразу растаявший в ночном воздухе. — Рыцари Империи любят посвящать подвиги дамам, которые их покорили. Была ли у вас такая? Может, юношеская любовь? — Мой брак, юный Зехир, — расстроился Годрик. — Все закончилось на нем. — Он был настолько ужасен?       Заморосил дождь. Прямо как в день ее смерти, когда они сидели на кровати и Шира уснула у него на плече, последний раз выдохнув. Рубиновая тиара упала с головы на ковер, а ему оставалось только прижимать к себе бездыханное тело, пока у него не отняли даже это. Брак не был ужасен. Чаще он был прекрасен, но горечи в нем было немало. От судьбы не сбежишь, как бы они ни пытались. Годрик верил в одно предназначение жизни — ее неизбежный конец. Ни в магию, ни в то, что может быть суждено, или прочее — все это переменчиво, в любой момент изменится, а человек, эльф или гном даже понять этого не сумеют. Будут продолжать верить в то, что уже никогда не случится. Годрик так когда-то верил, будто бы его любимая жена родит ему сыновей и умрет после него, когда сама уже будет стара. — Временами.       И криво усмехнулся. Другие тактично промолчали, не совсем понимая, что это могло бы значить. А значило такие банальные вещи, как обычные несогласия супругов, когда его Шира-транжира тратила огромные суммы на покупку платьев и тканей; заказывала у ювелиров дорогие украшения, щедро украшенные бриллиантами и другими драгоценными камням, как тот сапфировый эргет, сделанный в форме водопада, и прочую дребедень в виде красок и холстов или закупок алхимических компонентов. Сначала было сложно говорить ей «нет», а потом просто пришлось, ибо чувством меры Шира была обделена природой. А казна не бесконечная, даже если в ней много золота. Но это была лишь малая часть того, что являлось неотъемлемым в их неидеальном браке. До свадьбы Шира обещала родить ему много детей, а по итогу они глотали горькие слезы. И все же Годрик продолжал любить эту чародейку, даже когда ему сказали, что после последних неудачных родов дать жизнь герцогиня уже не сможет. Горькая доля для них обоих, но герцог не искал других путей обзавестить хотя бы одним сыном. Любовницы у него, вопреки традициям, не было. Одна жена — три ребенка, двое из которых мертвы, но Годрик, почему-то, продолжает любить их всех.       До сих пор.       Они пережили эту трагедию вместе, прошли сквозь терни, находя друг в друге необходимую силу, пускай герцог всегда отдавал жене чуточку больше, чем она ему. Их каменный замок — гнездышко, где они должны были воспитывать своих детей — превратился в песок, утекающий сквозь пальцы. Йорвик стал крепостью — не домом. Там можно согреться у камина, побеседовать с единственным оставшимся дорогим человеком, но потеряв самую главную искорку, — сердце этого замка — Годрику тут не особо хочется находиться. Только в личном кабинете ему немного комфортнее, потому что именно там перед ним, на стене, висит один-единственный портрет жены, сидящей на лошади. Между прочим, на его в тот момент, когда она позировала художнику, попросив добавить больше холодных оттенков, чтобы она была похожа на даму прошлых веков. Там в уголке даже специально пририсовали несуществующую полуразрушенную крепость. А платье… а платье она надела самое лучшее — специально заказала его портному для позирования и больше так ни разу не надела. Годрик очень об этом жалел, потому как оно ему очень понравилось.       Эти стены будут помнить их, пока не рухнут вниз, но может, ее призрак будет танцевать на старых камнях, когда этот замок станет одной из многих красивых легенд. И будет ли хоть одна из них принадлежать им двоим? Возможно ли, что она будет искажена, и настоящий скверный характер его жены превратят в кроткий и покорный нрав, оставив из всей правды только что она была прекрасной волшебницей? В этом был свой шарм, и Шире бы понравилось. Она любила красивые легенды о рыцарях, подвигах, сражениях за доблесть, честь и любовь. Хотя это так не гармонировало с ее взрывным нравом. Но библиотека была полна таких историй, однако еще больше Шира любила рыцарские турниры, где сражался он сам. Ей невероятно льстило каждый раз, когда он называл ее королевой любви и красоты. Конечно, каждой женщине бы такое пришлось по вкусу, но долгое время побеждал только герцог Единорог.       Да, брак порой был ужасен, однако это случается со всеми, кто связал себя священными узами и клятвой верности, а кто, как не Годрик, знал, что такое в е р н о с т ь. У Ширы же верность заканчивалась на семье — другим она могла врать столько, сколько посчитала бы нужным и даже больше. Она вообще была опасной женщиной. Оттого они не ладили первый год, пока она была фрейлиной Фионы, потому что заносчивости в ней было столько же, сколько и высокомерия — хоть отбавляй. Годрика это очень раздражало, особенно когда она пользовалась непонятными ему терминами, выставляя себя так, словно «посмотрите: я умнее всех на свете!». Но это же и делало герцогиню такой особенной. Потому что она действительно была умной, уверенной в себе дерзкой чаровницей, ждущей его с войны.       Годрик Единорог, что женился на женщине, происхождением ниже его самого. С годами он не молодел: глаза выцвели, потеряли блеск; боевой дух уже давно не тот, что был прежде, хоть солдаты преданно следуют за своим командиром. Седой, старый вдовец. — Отчего же вы второй раз не женились, раз брак был настолько ужасен?       Наверное, только Фиона бы поняла всю бестактность вопроса, впрочем, после смерти Ширы она сама неоднократно хотела его женить. Он же оставался верен призраку своей дорогой красавицы, обнимающей его каждую холодную ночь. Даже сейчас Годрику чудится будто дым от костра имеет запах волос его дорогой жены. Чертополох. Распространенный оберег здесь, в Империи Грифона. Колючий красавец с сильным, но приятным запахом. Интересно, что же делала со своими волосами Шира, что они так пахли, навсегда перебив естественный запах?..       Да, Годрик, отчего же ты не женился снова? Герцог подобрал на земле валяющийся без дела прутик, начав копаться им в почти погасшем костре. Поморщился и сплюнул под ноги. Вспомнил, как жена, ждав его, крестом неторопливо вышивала розы. Кутала маленькую Фриду в теплые одеяла, прижимая ее к груди. Вспомнил, как вглядывался в поистине счастливое девичье лицо, что так удивительно прекрасно сияло в храме Эльрата. Шира и без своих бриллиантов была прекрасней ангелов. Особенно, когда пела колыбельные Фриде на монлине — певчем языке эльфов, разговаривая на котором он свой собственный мог сломать. Их единственная дочь уже не помнит песни матери, но помнит Годрик, сожалея, что не может вернуть те дни. Однажды он попросил спеть ему что-нибудь и, наконец, поверил, что в жене тоже есть кровь эльфов.       Когда он будет умирать, то обязательно вспомнит ее голос.       Вообще-то он даже не знал о чем там поется. «— Не страшусь я зла, ибо уже слеп к нему… — Что за песнь такая чудная? — с небывалым изумлением спросил он, еще уверенный, что там поется о излюбленной Гармонии эльфов.       Шира поджала губы, отложив лиру. Рассказала, что не всегда на монлине пелось о Гармонии или Силанне. Были и другие песни, куда страшнее, но отражающие черноту человеческой сущности. — … А в конце он убил всех врагов, пришедших за ним, и его душа была навеки проклята. Не смотри на меня так! Ты хотел песню — я спела. Жанр ты не изволил уточнить».       Иногда Шира пугала, а может, хотела напугать, порой у нее это получалось, как бы странно это ни звучало. Если герцогиня хотела казаться мрачной — у нее это без всяких проблем выходило. Эту черту Годрик особенно недолюбливал в ней и ругался чаще, чем следовало. А Шира, завидев, как сердится герцог, только пуще заводила его, до тех пор пока ярость в крови огнем не вспыхнет, но успевала дать заднюю, прежде чем Годрик мог бы произнести те слова, о которых бы потом сожалел. Отвратительная черта характера, учитывая, что с Фридой она подобного никогда не проворачивала. И хвала Эльрату, что дочь не унаследовала многие причуды матери.       Но Зехир же ждет от него ответ; только усмехаясь уголками губ, старый герцог понятия не имеет, что ему ответить. — С чего ты, Первый в Круге, решил, что мой брак был настолько плох? — вероятно вопрос поставил в тупик. Зехир сразу же процитировал ранее сказанные слова бравого рыцаря, но на Годрика его феноменальная память впечатления не произвела. — Да, я сказал, что он был ужасен временами, но найди в мире супругов, которые не ругались бы между собой. — Значит, это был идеальный союз двух влюбленных сердец? — вопрос прозвучал почти как утверждение. — Не был мой брак идеальным, как и все в этом мире, — ответ грубый, словно лай собаки, сорвался с уст герцога. Другие не поняли, отчего он так разозлился, но едва ли это можно назвать настоящей злобой. — Не бывает ничего идеального, друг мой. Девушки на одну ночь, может, неприхотливы, но в них столько же изъянов, сколько и в любом другом человеке. Даже если они прекрасны настолько, что тебе будет думаться, красивей них нет во всем Асхане.       Но вряд ли Зехиру с его вольным воспитанием и юным возрастом нужны были отношения — особенно во время войны — мимолетные интрижки нередкое явление для магов. Годрик не осуждал. Молодым он, вопреки сложившемуся образу, тоже не искал ту самую, а просто наслаждался жизнью и молодостью. Но он действительно любил свою жену со всеми изъянами. И как бы тяжело ни было после смерти герцогини, этот непростой этап в своей жизни Годрик просто уже пережил, находя смысл в том, что жена ему оставила после себя.       «Так почему же вы не женились снова?» — неозвученный вопрос остается висеть в воздухе, ведь в глубине души герцог знает, что траур по герцогине он, может быть, и не носил, но и других отчаянно не мог видеть рядом с собой. Все остальные девушки были будто неправильными, не такими, без изюминки, без той искры или азарта. Просто красивые молодые дочки других герцогов. И Годрик вновь слышит рассерженную Фиону, словно этой ночью, перед главной битвой, решая вспомнить всех, кто был дорог, но уже покинули подлунный мир. … — Хватит вести себя как обиженный мальчишка! Она мертва и сына тебе вопреки обещаниям не дала! — У меня есть наследник, — равнодушным тоном тогда рыцарь ответил ей, сразу поправляя себя: — Наследница.       Фиона взъерепенилась пуще прежнего. Ее красивое бледное лицо, украшенное веснушками, едва ли постарело, зато от злости она раскраснелась так, что Годрику всерьез думалось, что она в любой момент лопнет. — А ты дряхлый, умирающий старик, лежащий на постели? — она выдохнула, переведя дыхание, стараясь говорить более спокойно: — Я понимаю тебя. Но несмотря на то, что ты, конечно же, далеко не юный мальчишка, однако еще не настолько старый, чтобы похоронить мысль о наследнике. О сыне, Годрик. Ребенок, который после тебя будет управлять нашими землями и герцогством. — Ценю твою заботу и беспокойство, но пока я жив, моей наследницей остается Фрида. Позволь мне, как герцогу, решить, кто будет следующим после меня. Да и память мне еще не изменяет, так что я отлично помню один из первых указов покойного Ивана Грифона, касательного того, что герцогство может перейти в руки старшей дочери за неимением наследника мужского пола. Мой сын, если ты помнишь, умер сразу после рождения. — Я отлично знаю наши законы, Годрик! — снова рявкнула Фиона, уперевшись руками в стол. — А еще я отлично знаю, что к этому прибегали крайне редко, а издал такой приказ первый император Грифон, потому что у Шеймуса Оленя не осталось сыновей. Старшая дочь, Нолвенн на Фей, стала его женой, а следующая сестра — герцогиней Оленя, присягнув на верность новому императору после Десятилетней войны. Шеймус провел остатки жалкой жизни в темнице, а ты что, в тюрьме?! Ты — герцог! У тебя две святые обязанности: оставить после себя сына и служить семье императора! — Не нужно мне говорить о моих же обязанностях, — он устало выдохнул. Глянул на портрет жены, почувствовав укор совести, будто она сейчас с ним рядом, выслушивает всю эту ругань. — Оставь мои дела мне, Фиона. — Не заставляй меня приказывать тебе.       Годрик помнит как от злости свело зубы, помнит как отвернулся от императрицы, проглатывая все горькие слова, будто бы она забыла сколько всего доброго сделала для нее Шира. И он уж точно не думал, что однажды его сестричка Фиона жития спокойного ему не даст, решив устроить второй брак своему брату. Он честно пропустил многие слова мимо ушей, как раньше делал это с Широй, когда она умничала говорила с ним на непонятном ему языке, но Фиона хорошенько выпивала из него всю кровь и силы, так что спустя час бессмысленной ругани в освещенный кабинет слуга занес и поставил портрет молодой девушки. — Смотри, — нахмурившись, злобно шептала Фиона, скрестив руки на груди. Тогда Годрик понял, что к чему. — Блондинка. Молодая… — Даже слишком. Ей столько же, сколько и Фриде? Шестнадцать?! — Восемнадцать. — Прекрасно! — рыцарь скривился. Всего на два года старше его дочери, по сути своей, наверняка, еще ребенок. — Могу сделать ей комплимент относительно ее свежести и красоты, но не более.       Фиона неприятно усмехнулась. — Да хоть сто комплиментов, — язвительно, что так нетипично для нее, ответила она брату. — В постели можешь еще тысячу. Смотри, на твой вкус подобрала: блондинка, с темными глазами, ну да не чародейка, зато здоровая и без проблем, наконец, родит тебе сына. Другого от нее и не требуется, кроме выполнения супружеского долга, но с этим у тебя проблем нет, насколько мне известно.       Наверное, стоило быть острожным в своих похождениях, но после длительного траура по Шире, Годрик порой наведывался к определенным девушкам. Конечно, в сердце была и остается только одна, а после таких визитов на душе было и без того мерзко от самого себя. Вот тебе обратная сторона всей его доблести. Но для Годрика это просто — как бы омерзительно это ни звучало — справить нужду. Чисто механический процесс, и не больше. С Широй ночи были совсем другие. По ним Годрик скучает, но они остались в прошлом, рассеялись словно долгий сон, а на подушке с правой стороны до сих пор почему-то ощущается знакомый запах.       Годрик неидеален. Фиона заболела и умерла меньше, чем через год после той ссоры, оставляя брата только на попечение своей племянницы, его дочери и наследницы. Смерть сестры он пережил все же чуть легче, но не менее трудно. Возможно ли, что в ее смерти был виновен Маркел, или Годрику просто отчаянно хотелось его обвинить, сам герцог думает, что вина некроманта есть. Своими речами мерзавец околдовал его сестру, делил с ней ложе, пока сам Единорог молча стоял в стороне. Узнай он раньше, то избавился бы от него как-нибудь, но Шира ведь была мастерицей хранить грязные чужие секреты даже от собственного мужа. С Изабель, конечно, этот трюк не прошел, но мастер лжи и лицемерия одурачил и ее, скорбевшую по Николасу.       «А ведь Маркел сдержал слово», — вдруг подумалось ему. Пусть не так, как предполагала Изабель, но все же. Накормленная досыта обещаниями Маркела об воскрешении своего жениха, и Годрик все думал, можно ли было вернуть Ширу к жизни. Сейчас под могильной плитой остались лишь ее кости, но… а существует ли в мире такая магия, возвращающая жизнь усопшим? Не престало герцогу о таком думать, однако, смотря на вечно плачущую новоявленную императрицу, Годрик видел в ней себя. Помнит одурманенные горькими напитками мысли, и то, как однажды к нему заявился неизвестный никому маг, предложивший вытащить герцогиню из склепа, положить тело в хрустальный ларец и залить его особой жидкостью, чтобы красота этой женщины оставалась жить в веках. Он уверял Годрика, что так герцог сможет сколько угодно любоваться своей женой, ведь ее лик останется прежним, даже когда кости его самого превратятся в прах. Годрик бы соврал, что не раздумывая, выкинул наглеца из Йорвика, ведь соблазн был. На мгновение он пожалел об этом, когда смотрел на неистлевшее тело Николаса, одновременно слушая Маркела — а вдруг ее можно было бы вернуть? Впрочем, сразу отдергивая себя за подобные мысли. Шира мертва. Нельзя возвращать мертвых, как бы грустно ни было. Нельзя нарушать их покой.       Сейчас он уже стар. Пошел уже шестой десяток, а Шира все еще остается молодой. На портрете, в воспоминаниях, в прошлом… Спокойно спит в своем каменном гробу, заставляя Годрика до сих пор в глубине душе жалеть, что не может лечь с ней рядом. Ему правда думается, что через пару десятков веков о них сочинят какую-нибудь легенду. Может, Сердце Единорога обрастет глупыми слухами, вместе с тем будет не просто свадебным подарком невесте, а еще неким символом. Кажется, какой-то знакомый Шире трубадур даже сочинил во время траура о ней песнь, разумеется исказив правду. Ведь баллады сочиняются ради искусства, а не истории.       Неидеальная Шира, неидеальный Годрик, неидеальный брак… после победы в Шио герцог осматривает замок, словно впервые здесь находится. Слушает завывание ветров в коридорах, смотрит в тусклое зеркало, которое не позволяет вернуться в хрупкий зыбкий мир, где они были счастливы. Йорвик пустой — здесь живет частичка душ всех герцогов и герцогинь, но Годрик слышит только одну, ту, что взывает к нему из холодного склепа. Манит к себе, зовет обиженным голосом, напоминая о старой клятве остаться вместе на тысячу лет. Эти стены рухнут, но Годрик спускается в темный склеп, не боясь призраков своей семьи, что спят здесь веками. Зажигает забытые слугами свечи у одной-единственной могилы, попросив прощения, что оставил ее в темноте надолго, и ему чудится плачущий голос позади — Годрик не оборачивается. Знает, что кроме его воображения там ничего нет. Герцог прислоняется лбом к шершавому камню, выдыхая облако пара, чувствуя, как призрачные руки обнимают его со спины. Больше ни знакомого аромата, ни голоса, ничего из того, что может заставить его глаза слезиться вновь. Однако там… она лежит в кромешной тьме, и ему хочется сдвинуть ненавистную плиту, хотя бы одним глазком глянуть на нее еще раз, но он ругает себя.       «Мертва. Она мертва, и кроме костей, ничего ты больше не увидишь»       Кости не могут быть красивыми. От Ширы остается лишь частичка души, блуждающая за ним со дня своей смерти, привязанная к этим самым костям и вещам, что она попросила его спрятать от их общих потомков. — Скоро я останусь с тобой на целую тысячу лет.       Слышит ли она его оттуда? Годрик думает, что да. Потому он оглядывается назад, заметив лишь как колышется огонь на свечах, сглатывает горький ком, прищуриваясь — там расплывчатый силуэт как бы подходит к нему, однако тут же испаряется. Игра зрения, не более, а может, возлюбленная действительно ходит за ним по пятам, чтобы когда пришло время, им не пришлось друг друга искать? Ну, во всяком случае, он украдкой улыбается, вдыхая морозный осенний воздух, приступая к делам герцогства. В конце концов, у них будет целая тысяча лет, а может и чуточку больше. Даже когда Йорвик превратится в руины, они все равно останутся здесь.