Дом Единорога

      Пусть Ваше правление будет долгим.       Корона непривычно давит на голову, превращаясь в терновый венец, который Фриде приходится принять, поднимая империю с колен. Грифон пал. Сгорели в адском пламени его крылья, и трон ныне принадлежит Единорогу. Гордился бы отец своей дочерью, стоящей в пустующем соборе, где, кажется, еще совсем недавно проходила свадьба погибшего Николаса? Разбитые витражные окна пропускают лучи света внутрь, и те заботливо ложатся на лицо Фриды. Вопреки герцогиня не испытывает даже малейшей радости, словно, наоборот, переживает внутри себя ту темную ночь после смерти отца. Фрида чувствует себя сломленной, до сих пор пребывает в замешательстве после слов Изабель о передаче трона. Она не уверена, что справится, ведь в отличие от матери никогда не играла в политические игры, не умеет так же притворно улыбаться, как она. Какой правительницей она станет? Может ли Эльрат теперь подсказать правильный путь сквозь эти терни? В конце концов, ее отец все еще не был достойно похоронен, и сейчас Фрида хочет думать не о смелых воинах, что сложили головы на поле боя, не о тех, кто остался в светлой памяти и трезвом уме в строю после ужасов войны, и даже не о своей коронации.       Она герцогиня — к этому готовил ее отец, а не к правлению целой империей. Сердце гулко стучит от осознания, и кажется, что воздуха не хватает в легких. Сложно сдерживать слезы, граничащие с нарастающей истерикой, но если кто увидит?.. Решат, что не в своем уме, хотя на это Фриде на самом деле глубоко наплевать. Просто не хочется, чтобы видели ее слабость. Голова императрицы должна быть холодной, а Фрида хочет завыть от пережитых потрясений, послать всех куда подальше и просто лечь на землю, прислонившись щекой к холодному камню. От нее захотят будущих наследников, правильных решений, но все, что сейчас может делать Фрида, — язвить на неуместные шутки Дункана. Не умеет она править страной, оттого чувствует себя сейчас прямо как в детстве: кричи хоть во все горло, но кому будет дело? Мать говорила — учись притворяться, и вот бы ей поднять матушку из могилы… Фрида на самом деле усмехается себе под нос, представляя эту картину: герцогиня Единорога бьет свитком по голове свою дочь, ругая ее за то, что она распустила тут сопли. Смешно, учитывая, что мать руку на нее никогда не поднимала. Фрида понятия не имеет, какой матерью будет она сама, да и будет ли теперь время на своих детей? Что если она потерпит поражение на всех фронтах, а родные дети будут ее ненавидеть за постоянное отсутствие? Или будут умирать, как у матери, после родов или во чреве…       Эльрат Вас благословил! Но о власти она никогда не мечтала. Не смела желать, и сейчас думает, что было бы неплохо перековать сердце на новый лад. На плечи будто легла земная твердь, которой Фрида совсем не рада. Хотелось бы узнать заранее, справится ли она с новой ролью, или потерпит сокрушительное поражение. Героиня войны, ставшая императрицей. Полноправной. Не просто спутница императора — его опора — а монарх.       Конечно, Фрида предана своей родине, отказаться от нее в трудный час не может, потому берет эмоции под контроль, не позволяя себе лить тут слезы. Все зависит от действий, а если она раскиснет и просто сядет на пол, закатив истерику, то ничего хорошего из этого не выйдет. Да и банально гордость не позволит себя так вести, пусть в голове подобный сценарий смотрится весьма и весьма забавно. Герцогиня Единорога кувыркается по земле во все стороны, при этом стуча кулаками и заливая всю округу воплями и слезами о том, что не будет править страной. Фрида вытирает рукой мокрые дорожки с щек, действительно считая это веселым. Впервые за долгое время по-настоящему улыбается, подставляя лицо солнцу и щурясь от яркого света.       Правда, быть идеальной во всем невозможно. Дункан становится принцем-консортом, принимает на себя львиную долю дел, не забывая о герцогстве, а на Фриду давят скорым деторождением. Рожай да побольше, и если супруг лишний раз старается не трогать эту больную для нее тему, то вот аристократы и советники сильно напрягают, вызывая головную боль. Вдобавок, они частенько припоминают выходки матери и ее неспособность выносить большее чем одного ребенка. Может, императрица Единорога так же неплодовита, как и покойная леди Шира? Фрида упрямо поджимает губы, но душит в себе этот страх. Ургаш его знает, может она зачать ребенка с Дунканом или нет, тем более, что после свадьбы еще не так много времени прошло. У своих родителей она сама родилась спустя только два года брака, но боится-то императрица совсем другого… Какой матери захочется держать на руках своего мертвого ребенка, которого она носила под сердцем девять месяцев? Фрида боится повторить судьбу тех несчастных, учитывая все предпосылки к этому. Правда, молчит, не решаясь делиться с Дунканом тревогами. Она предпочитает с головой уходить в дела империи, сбегая тем самым прежде всего от самой себя. Желает, чтобы муж не буравил ее взглядом, а шел куда подальше, пока она не остынет. Но принц-консорт вместо этого подходит к жене, старательно игнорирующей его, когда разговор заходит о нежелательной теме. Фрида работает, просит не отвлекать от дел и вздрагивает, когда мужские ладони опускаются на женские плечи. — Ваша семейная драма еще не означает, что ты повторишь судьбу своей матери. — Фрида фыркает. Наедине она может позволить себе бросить колкости в сторону супруга, тем самым пытаясь отгородить себя от неприятного разговора, порой замечая, что ее мать делала в точности так же. Неприятное сравнение. — Хватит пихать в свою прекрасную голову слова этих недоносков. Болтают себе, а на деле ничего не могут, кроме того как требовать. — Может, это семейное проклятие, передающееся по женской линии? — тяжело выдыхает Фрида, откинувшись на спинку стула. Тем не менее, она расслабляется, когда Дункан массирует напряженные мышцы плеч. — Не нагнетай. — Моя мать была любительницей темных делишек, — вдруг вспоминает она, больше прежнего отчаявшись и позволяя негативным мыслям заполонять голову. — Отец избавился от большинства ее вещей. Боги знают, спрятал он их или сжег все до последней книги. Балфоров было запрещено упоминать — он терпеть их не мог. Я родословную матери даже не знаю, кроме нее самой, ну и немного про бабушку. — Насколько немного? — не прекращая массаж, любопытствует Дункан. Тон его голоса заметно смягчается. — Только имя. Ну, и что моя мать терпеть ее не могла. Однажды рассвирепела так, что выкинула ее портрет в окно, а дядю чуть молнией не убила. Я тогда так испугалась! Она была похожа на бешеную мантикору, я думала, она глаза начнет всем вырывать, кто подойдет слишком близко. — Так вот, в кого ты такая неукротимая… Годрик был весьма спокойным человеком.  — Фрида легонько ударила его локтем в живот после этих слов. — Ай! Это больно, между прочим. — Чтоб не расслаблялся.       За спиной слышится усталый вздох. Славящийся своей дурашливостью и в какой-то степени беспечностью, Дункан вновь, когда это становится необходимо, говорит серьезно, настолько, что Фрида до сих пор не может привыкнуть к подобной черте характера супруга. С одной стороны полезно, и принц-консорт много раз доказывал, что может быть серьезным, когда этого требуют обстоятельства, а с другой, ей все же кажется, что полностью она не знает мужа. Хоть и бесконечно ему доверяет. Дункан обнимает ее со спины, словно забирая часть тревоги, после чего Фриде правда становится легче. По крайней мере, на некоторое время. — Нет никакого проклятия на тебе. Ты — не твоя мать. И судьба ее не принадлежит тебе, вот увидишь. — Я даже не уверена, что хочу этих детей, — шепотом озвучила Фрида, вспомнив лицо отца, когда родился брат. Лицо человека, внутри которого осталась лишь пустота. Как бы он ни старался взять себя в руки, улыбаться и отпускать вежливые шутки перед людьми, глубоко в себе он, вероятно, замкнулся. А мать чуть не потеряла рассудок. Но Дункан не слышит шепота супруги или делает вид, что не слышит. Фрида ни в чем не уверена.       Зато, уходя, Дункан точно оброняет что-то в ответ, оставив, наконец, ее одну. Оставшись наедине с самой собой, Фрида невыносимо желает просто рухнуть на землю, пуская все на самотек. Она кладет голову на стол, как это делала в детстве на скучных уроках, а теперь лишь смотрит на огарок угасающей свечи. Фитиль тонет в воске, неизбежно потухая, пока другие свечи вокруг продолжают дарить малое тепло и тусклый свет. Из нее выходит как-минимум неплохая правительница. Не то чтобы все оставались довольны, учитывая, каких бед наворотила прошлая императрица, но с Фридой же говорил сам Эльрат! Значит, кто как не она достойна трона, с которого свергала узурпаторшу во благо Империи тогда еще Грифона, а теперь восстанавливает то, что от нее осталось? Хоть это не вернет жизни тех несчастных, кто был убит, когда она выполняла приказы Лже-Изабель вместе с Ласло и Алариком. Сейчас важно исправить ошибки, восстановить разрушенное, построить новое, а не предаваться самобичеванию, чем она в последнее время зачистила заниматься. Отца бы сюда с полезным советом или мать с хорошим ментальным пинком. Однако, поправляя платье простого покроя, без всяких тугих корсетов стягивающих грудь, Фрида все же самостоятельно утирает заслезившиеся глаза и берет себя в руки. Сдаваться она не имеет права!       С началом весны наступает и маломальская стабильность. Посевы по-прежнему не дают большого урожая, но и с момента войны прошло чуть больше года, да и чего от греха таить — орки тоже постарались на славу, уничтожив большую часть деревень и полей вместе с Готаем. Пожалели детей и женщин, оставив их голодать, так что, помимо прочего, детская смертность так же растет, как и проблемы Фриды. Люди просят у нее еды, а раздавать попросту не из чего. Благо шахты еще работают — их Биара не трогала — учитывая важность ресурсов в первую очередь, а с торговлей вызвался помогать Первый в Круге, заключив соглашение. Это дало молодой Империи Единорога хороший шанс привести все в порядок. Ироллан пока не может предложить ничего, так как сам только начал оправляться после дел Маркела. Но Фрида на совете призналась, что не отказалась бы от друидов Силанны с их магией земли, которая могла бы сделать их поля снова плодородными. Советники согласились, посмеялись и забыли, потому что друидов им никто не даст, ибо, как кислород, они нужны своей родине.       О важном Фрида тоже не забывает. Последний герцог Единорога, к сожалению, не был похоронен в семейном склепе рядом со своей женой, и его дочь все еще чувствует перед ним вину за этого. Его тело предали земле в окрестностях Талонгарда, как только вывезли из темницы. Конечно, никто не думал о пышных погребальных церемониях в военное время, тем более что на тот момент Фрида вместе с Дунканом были вне закона. А теперь люди совершают паломничества на могилу старого воина, погибшего от руки предателя, не заслужившего свой титул, доспехи и меч. После победы Фрида хотела перенести останки отца в Йорвик, похоронить с почестями, как он того заслуживал, но тревожить могилу покойного было неправильно. К тому же, место, где захоронен герцог, стало почти что священно для людей Эльрата. — Лучше достойно преобразить это место. Поставим туда мемориал.       Дункан поддерживает. Фрида — нет. Она уважает волю отца быть похороненным рядом с любимой женой, а не в сырой земле. На императрицу вновь начинают давить, считая подобное деяние неприемлемым, а она не мигая смотрит на советника, источая убийственную ауру вокруг себя. Спорили да не переспорили, а злить без того раздраженную Ее величество смелых не находится. Дункана просят повлиять на решение императрицы, но, несмотря на несогласие с женой, и тому приходится прогнуться под ее крутым нравом. Фрида умеет настаивать на принятом решении, когда считает это необходимым. Ну, и конечно, она помнит слова отца, сказанные Шире незадолго до погребения. Он хотел быть с ней, так что, блуждая без сопровождения в стенах родного замка, Фрида изредка чувствует себя беззаботным ребенком, прячущимся от слуг в попытке сбежать от бесполезного урока музыки. То время было прекрасным, может, их с Дунканом дети будут так же носиться по этим коридорам, беспокоя всю прислугу или даже лордов. «Пускай», — весело думает она. Главное, чтобы сам Дункан их не науськивал на подобные свершения. Все-таки они будут наследниками Империи. Вслед за этой мыслью черты ее лица кривит грусть. Фрида скатывается по шершавой стене, более не находя сил представить дальнейшее будущее. Поджимает ноги к лицу, всматриваясь в алеющий горизонт. Платье у императрицы несложное, без лишних заморочек — все как она теперь любит, раз ее обязали носить парадное женское одеяние. Оно не мешает сидеть ей в любимой позе в полном одиночестве. Такой публичной и важной личности теперь частенько хочется проводить время в уединении, хотя бы недолго. «Эльрат Вас благословил, Ваше Величество. — Больше похоже на молитву, нежели чем на обычную беседу. — Сосуд сосуд самого Бога-Дракона не может быть испорченным или недостойным. Вы и Ваши наследники всегда будете благословлены на правление». «Нет никакого проклятия на тебе, Фрида! — Серьезно повышает голос Дункан. — Если твоя мать чем-то там и промышляла, то тебя это точно не задело».       Может, они все правы? С чего она вообще решила, что проклята? До свадьбы эти сомнения ни разу не закрадывались в голову. Не приходили в кошмарных снах, где она держала окровавленное детское одеяло. Так может, она правда все это придумывает? С чего бы Эльрату ее так наказывать, если это герцогиня была отступницей, а не ее ребенок? Фрида старается верить в новое — лучшее, однако страх пожирает ее очень медленно. Кусочек за кусочком, когда она носит под сердцем первенца. Народ желает правительнице доброго здравия, стервятники меж тем строят планы на случай, если Эльрат призовет после родов императрицу к себе. Фрида прислушивается к внутренним ощущениям, ловя на себе влюбленные, но такие обеспокоенные взгляды Дункана. Она давно видела, как тот любил возиться с малышами, в то время как она сама скорее к ним равнодушна и не испытывает ни умиления, ни раздражения. Просто ей безразлично — как и ее матери было в свое время, кстати. Для нее существовала только дочь, а на остальных ей было настолько наплевать, что, съев невинное дитя у нее на глазах, герцогиня и глазом бы не моргнула. Главное, чтобы ее ребенка не трогали. Это заставляет Фриду уходить в мысли, постоянно сравнивая себя со своей матерью. От этого у нее нервно дергается глаз. Дункану же очень хочется стать отцом. Он широко ухмыляется, в своей привычной манере, много разговаривает с ребенком, отчего Фриде временами неловко. Супруг уговаривает ее больше отдыхать, частенько берет дела на себя, пока императрице нездоровится — а если быть точнее, то ее просто воротит от любого запаха — и возвращается к ней в покои поздно вечером, успокаивая, что из-за ее недолгого отсутствия империя Единорога еще не рухнула и, о, боже, даже не трещит по швам! Фрида закатывает глаза, но улыбается. Особенно, когда Дункан проводит ладонью по животу, на что ребенок приветственно толкается ему в руку, заставляя принца-консорта рассмеяться. — Я вот все думал над именем. — Фрида заметно тушуется, но удобно устраивается на подушках, закинув отекшие ноги на диван. — Надо дать такое, чтобы оно было запоминающимся, однако не слишком сложным. — Подожди нестись впереди повозки. — Предупреждает его Фрида серьезным голосом. — Все, конечно, надеются на то, что родится мальчик, но у Богов специфическое чувство юмора. Отец тоже ждал в первую очередь наследника, так что перед тобой сидит благородный герцог Артур Единорог.       Брови Дункана ползут неумолимо вверх, на что Фрида, придерживая живот, заливисто хохочет как никогда до этого. Кидает в мужа первой попавшейся подушкой, дабы привести того в чувства. — А… — Возвращается в реальность он, поймав на лету подушку. — Так это Годрик планировал так назвать своего сына. — А когда родилась я, у родителей случился скандал. Мать, бесконечно зачитывающаяся рыцарскими романами, хотела назвать меня Эсмеральдой или на худой конец Елизаветой. В итоге отец рогом уперся, но не позволил. Вместо этого мне дали мое имя, так что матушка еще долго на него обижалась. — Мы можем продумать оба варианта. — Фрида кивает. — Но Артур действительно неплохое имя. Или можем, назвать в честь твоего отца? Нет? Ну, а какие варианты там были у твоей покойной матушки?       Чуть не подскочив на месте, Фрида тем не менее яростно машет руками, ударяя Дункана только за одну лишь подобную мысль. Удары жены он-то терпеливо сносит как очередную неудавшуюся шутку, тем более, что они в этот раз даже без болезненные. Но благо разъяренная императрица прекращает серию безжалостно-слабых ударов, продолжая ворчать, что они не будут прибегать ни какой экзотике или романтике. — Ладно-ладно, — сдается Дункан, схватив со стола белую салфетку и помахав ей перед Фридой в знак того, что он капитулирует, и отходит от супруги на пару шагов назад. — Слишком ты обидчивой стала. Это была шутка. — Несмешные у тебя шутки, давно пора это уяснить. — Подберем что-нибудь более традиционное. Например, Генри или… — Ричард, — просто ставит мужа перед фактом Фрида. Дункан присаживается рядом, немного разочарованный, что она даже не обсудила это с ним. — Мой прославленный предок, положивший начало рыцарским турнирам. Хочу, чтобы и сына так же звали, но он будет императором, а не поединщиком. — Хорошее имя. — А девочку как бы ты хотел назвать? — мягко спрашивает она, привстав на локтях, когда видит разочарование на мужском лице. Дункан помогает ей сесть, после чего пожимает плечами, но Фрида уверена в том, что творится в его голове. Она уже хочет расколоть крепкий орешек, именуемый Дунканом, как тот, сам озвучивает довольно сносный вариант: — Анариетта… для нас просто Анна. — Мне нравится. Принцесса Анариетта из рода Единорога, — мечтательно тянет Фрида, перекатывая женское имя на языке. — Пусть будет твой вариант. Главное, чтобы только твои шуточки ей не передались. «И главное, чтобы они все выжили», — думает она, не смея озвучить страх, душащий ее чуть больше года.       Так они с Дунканом и приходят к компромиссам. Что-то вносит она, остальное дополняет он, оба с этим согласны, а на других плевать. Для них, в конце концов, самое важное сейчас, чтобы беременность закончилась благополучно, как для матери, так и для ребенка. Принц-консорт не сомневается в этом. Преданный священник просит об этом также не беспокоиться, пусть и ведомый лишь тем, что с Фридой когда-то говорил сам Эльрат. Фриде нужны гарантии — не надежды, хоть последними она теперь живет. Повторяет себе раз за разом, что все будет хорошо. Что нет на ней или ее семье проклятия. Жмурит глаза до белых пятен, пытаясь свести накатывающуюся истерику на нет. Каким бы ужасным человеком, возможно, не была ее мать, Фрида не будет расплачиваться за чужие грехи. Все с ней будет хорошо, и, не пряча стыдных слез, она обнимает живот руками, чувствуя беспокойство своего первенца. Ладно бы вредила только себе, но невинное дитя не должно перенимать глупые страхи матери, которые она упорно прячет в своей душе, боясь перед кем-либо обнажить. — Уймись, — решительно говорит она сама себе и стирает слезы, справляясь с подступившими к горлу рыданиями.       Фрида проходит сквозь боль и кровь, принося в этот мир новую жизнь, дрожит от бессилия после родов, но еще от желания увидеть своего ребенка. Она слышит громкий детский крик — значит, жив. Служанки вовсю суетятся над ней, промакивая взмокший лоб прохладной тряпкой и ожидая, когда она родит еще послед. Она в самом деле устала. Больше, чем в битве за Талонгард. Но эта усталость отступает, когда повитуха кладет ей на грудь липкий комочек. Слезы тут же застилают глаза, она осторожно обнимает кричащего ребенка, совсем не слушая, что ей говорят. «Мальчик! Мальчик», — Фриде так глубоко на это плевать. Страх отступает, уступив другому чувству — чувству победы. Будто она расправилась с самым страшным врагом. Счастливая императрица смеется, обнимая малыша. Теперь даже понятно, что чувствовала мать. Но никто у нее не отнимет ее мальчика.       И Дункан также светится от радости. Пока в глашатаи объявляют радостную весть всей империи, у их семьи есть немного времени провести его друг с другом. Ричард, похожий чертами больше на мать, не унаследовал рыжий цвет волос, правда, кому это в самом деле важно?! Дункан осторожно садится на край постели, заглядывая в детское лицо, и охотно перенимает сына из рук жены, расхаживая по просторной комнате небольшими шагами и покачивая наследника на руках, а тот глядит на отца кристально чистыми глазами, желая обратно к матери. Фрида, сидя на постели, удивляется тому, как ловко подстраивается Дункан, пока она сама с непривычки все еще немного побаивается держать своего ребенка. Но это пройдет. Правда, какая-то частичка Фриды все еще не может поверить, что теперь у нее еще одна немаловажная роль. Все кажется таким нереальным, хоть сомнения быстро рассеиваются в залитой солнечным светом комнате, когда они вместе — Дункан и она сама — держат своего первенца на руках. Принц-консорт прислоняется к ее лбу и легко касается губами, оставляя легкий поцелуй. Один из многих, от которых так тепло на душе. Фрида теперь верит в лучшее, особенно, когда священник освещает ее сына светом Эльрата.       «Видишь! Нет на тебе никакого проклятия!» — Вот что читает в глазах мужа Фрида. Действительно радуясь, что его слова воплотились в явь. Мальчик здоров, крепок, силен. Наделен непоколебимым духом матери-императрицы и милостью Дракона Света. Ребенок, рожденный в год, когда земля Империи начала вновь оживать. Чем не благое знамение? Фриде больше ничего не надо. Она сама корит себя за глупые мысли во время беременности, позволявшие ей тогда приходить в уныние. Сейчас это так нелепо и глупо! Но Империя требует свою правительницу. Как бы Фриде ни хотелось выхватить побольше времени, чтобы находиться с сыном, ей о такой роскоши не следует мечтать. По крайней мере, Ричард всегда находится под присмотром нянек и кормилицы, так что о благополучии юного принца волноваться не стоит, тем более что они с Дунканом регулярно навещают его утром и вечером (а отец порой и того чаще, позволяя себе даже отвлекаться ненадолго от важных дел ради игр с сыном). Такой благородный маленький юноша… Сердце щебечет от радости, но также пропускает удары, когда двери детской закрываются. — Принц растет спокойным и умным наследником. В нем уже читаются задатки будущего императора. Воистину, Вы и Ваш род был благословлен Эльратом!       Фрида любезно благодарит. Астрологи вскоре ей пророчат еще одного сына, и, ухватывая Дункана боковым зрением, она видит его нахальную усмешку. Вечером, оставшись наедине с женой, он наверняка будет предлагать ей воплотить этот божественное пророчество в жизнь, и она может даже согласиться, но сейчас очень хочется бросить в муженька чем-то. Не сильно (все-таки он нужен ей живым и здоровым), а так чтобы не расплывался в подобных улыбочках на людях. Хотя, дочь Годрика никогда не признается об этом в слух, но даже этим Дункан ей сильно нравится. Так что и ругаешься, но бесконечно любишь. Отец ведь с матерью всегда жили точно так же. Покойный герцог дал жене прозвище «транжира», так забавно рифмующиеся с ее именем. Не в целях оскорбить, а просто констатируя общеизвестный факт любви герцогини к дорогим покупкам. Впрочем, кому-то другому Годрик никогда не позволял так говорить о своей жене. Так же и Фрида: может называть супруга оленем или дураком, без цели обидеть. Но поди другой скажи подобное о принце-консорте, то…       Видно, у Фриды и впрямь была хорошая модель семьи перед глазами в детстве, раз все так хорошо сложилось и у нее самой. А она верит, что лучшее будет только впереди. И, отвечая на поцелуи Дункана, Фрида надеется, на то, что худшие дни позади. У них родится еще один ребенок — она больше не будет изводить себя переживаниями всю беременность, а второй сын станет наследником герцогства Оленя. Хороший конец или, возможно, только начало чего-то большего?..