Царственные лозы

Все тот же сухой жаркий ветер трепал его волосы. По словам Джаса, на несколько миль кругом не было ни единой души. Мы были одни. Раньше я бы испугалась перспективы остаться в одиночестве. Но теперь мы были вместе, я была с ним, и лучшей защиты придумать было нельзя. Его мог взять только огонь, но он и его не боялся, подсаживаясь ближе к костру — ко мне. С одной стороны я ощущала его холод, с другой — жар костра, и это было прекрасно, несмотря на все очевидные неудобства. Мы нигде не останавливались надолго. Порой мне хотелось осесть, остаться где-нибудь… но такие желания были мимолетны. Я была свободна даже рядом с ним, особенно рядом с ним. Я была свободна, и он ощущал эту свободу вместе со мной. Мы были вольны пойти дальше, остаться в заброшенном доме на ночь или пару дней… у него еще не было денег — зачем они вампиру? У меня их было не так много. Но я совершенно не жаловалась: хватало на кой-какую еду помимо мяса и на неброскую одежду — и достаточно. Неприхотливость была со мной и раньше, наверное, просто за эти несколько лет развилась сильнее. Мне и раньше были ни к чему дорогие наряды, машины, украшения и все в таком духе. Возможно, Джас и хотел меня обеспечить всем, так, чтобы я не нуждалась ни в чем — но он еще сам не познал такой жизни, — богатой, обеспеченной, престижной, и это в какой-то степени было для меня подарком. Мы могли просто наслаждаться заходящим солнцем где-нибудь в прерии или в горах — и никто не мог бы отнять это у нас. Мы проводили зимы на юге, а лето на севере… да и не только, в общем-то. Пару раз даже побывали в Европе — и в Азии, через Аляску. Берингов пролив был совсем небольшим по сравнению с Атлантическим океаном. Я не знала раньше, что вампиры могут разогнаться настолько, чтобы перебежать по воде, как по суше. Джаспер наглядно мне это продемонстрировал. Мы не встретились с другими вампирами, помимо Питера и Шарлотты, ни разу, по крайней мере, я не была свидетельницей подобных встреч. Пит и Чар оказались весьма интересными ребятами. Питера я почти сразу стала называть капитаном — сама не зная почему. Тот, впрочем, совершенно не возражал против такого исхода. Его знание было определенно полезным даром. Он знал, что будет дальше, видел развилки, но его дар не был завязан на решениях, как у Элис. Видения, если они и были, не сменялись с огромной скоростью. Он знал, что я покину майора. Я знала, что он знал это — но он ничего не сказал. Лишь предупредил меня не строить далеко идущих планов и не терять свою человечность. То, что я, в общем-то, и так знала без него. Шарлотта мне определенно понравилась. Веселая умная девушка, еще не остриженная коротко. Она была легка в общении и приняла меня очень быстро. Питер тоже, впрочем, но он заранее знал, что я появлюсь в жизни Джаса — и в какой-то степени в их жизнях тоже. Мы не задержались с ними надолго, направившись дальше. У нас часто не было какой-то определенной цели. Я наслаждалась временем, проведенным рядом с ним. Мы могли часами ступать подошвами кожаных сапог по ровной сухой земле, разговаривая о важном — или ни о чем. С ним было совершенно легко, неловкости не ощущалось — да и откуда бы ей взяться, этой самой неловкости, у меня, столько перевидавшей за последние годы, или у него, столько… перенесшем? Меня не пугали его шрамы. Впервые я увидела их еще в начале нашего совместного путешествия — когда он в первый раз закатал рукава. Я не смогла рассмотреть их тогда, но вот уже через месяц… Тогда он сидел на поваленном стволе дерева на краю леса. Мы были, как всегда, совершенно одни. Он выбирал уединенные места, чтобы останавливаться днем, особенно если это была солнечная местность. Я смогла рассмотреть в распахнутом вороте рубашки след от чужих зубов. Он заметил это и немного напрягся. Два шага — и я стою к нему почти вплотную, касаясь когда-то белой ткани, и осторожно отвожу ее в сторону, обнажая больше отметин. Его внимательный взгляд, чуть напряженные плечи… мои руки касаются ткани почти несмело, молчаливо спрашивая позволения. Он дает такое же молчаливое согласие, чуть склонив голову вбок. Белая бледная грудь светится и переливается, как бриллианты — я уже видела этот эффект, и далеко не раз — он совершенно не скрывается при мне, — и особенно четко видны страшные шрамы, покрывающие кожу непонятной сеткой. Рубашка сползает с плеч, повинуясь моим рукам, оглаживающим кожу — он отклоняет голову назад. Плечи, предплечья… Все покрыто полумесяцами — боевыми шрамами, отметинами, повествующими о десятках? сотнях? тысячах? битв, которые он умудрился пережить. Ему явно не очень комфортно, когда я смотрю на все это. Поэтому я провожу шершавыми ладонями — о, у меня вовсе неидеальные ладони, что бы он ни говорил — по его груди, плечам. По его бледной-бледной прочной коже. Делюсь своим теплом, испытывая нежность, желание заботиться — он чувствует это и смотрит на мое лицо, откровенно наслаждаясь тем, что я дарю ему. Я обхожу его кругом, глядя на спину, на которой тоже достаточно отметин, касаюсь твердых лопаток… руки немного мерзнут, но я почти не замечаю этого. — Ты не испытываешь страха или отвращения, — неужели он удивлен этим? — Разве должна? — заглядываю ему в глаза. Он, кажется, чуть в замешательстве — но быстро оправляется и качает головой, расслабленно откидываясь назад. — Все это часть тебя, Джас, — шепчу, потянув его ладонь к себе — не настаивая, но предлагая — и не встречаю сопротивления, прикладывая холодную ладонь к своей щеке. — Вечное напоминание о том, сколько я убил… — тоже шепот. — Сколько боли ты перенес, — будто поправляя, отвечаю я. — Все это часть тебя, — повторяю снова, — часть того, кого я так сильно люблю. Он судорожно выдыхает, поднимаясь, становясь ко мне почти вплотную. Я почти задыхаюсь от нежности, когда он берет мое лицо в свои большие ладони. Он тоже любит. Я знаю это, как прописную истину. И тем больнее думать о том, что с ним будет, когда рядом не станет меня.