И вот мы здесь

Картинки перед глазами меняются, как будто кто-то проматывает кадры в кинопленке. Вот клуб, наполненный неоновыми вспышками света, люди в самых разных позах — танцуют, пьют разноцветные коктейли, обжимаются у стенки, не дотерпев до ближайшего отеля или хотя бы до туалета, который, скорее всего, уже забит под завязку теми, кто решил охладиться, закинуться чем-нибудь или так же весело провести время. Вот машина и домишки, что слишком быстро пролетают мимо, сливаясь в одно пятно, и Кевин даже не пытается понять, насколько они уже близко к их дому в Колумбии. Вокруг всего слишком много, и слишком громко: музыка, смех Никки с заднего сиденья, бурчание Нила — оттуда же — о том, что кое-кто сегодня слишком много выпил для обычного уикенда. Кевин и сам чувствует, что превысил им же уставленную норму, но не может даже себе объяснить причину отвратительного чувства горечи и опустошения, которое он испытывал в последнее время. Казалось бы, его личный кошмар, преследовавший долгие годы, закончен. Вороны побеждены, Рико мертв — живи и радуйся. Но единственным, что он почувствовал после того, как узнал, что свободен, было облегчение, как будто невидимая рука, постоянно сжимавшая его горло и мешающая дышать, внезапно разжалась. Никакого безграничного счастья. Никакого безудержного веселья. Не от кого больше бежать, но и жить так, как живут обычные подростки, наслаждающиеся каждым моментом, не получается. Возможно, у него еще не было времени этому научиться. Возможно, жизнь с лисами, в принципе, к этому не располагает. Вот подъездная дорожка, по которой идёт Нил, первым выбравшись из машины. Эндрю курит, открыв дверь и развернувшись боком на водительском месте. Никки расталкивает Аарона, задремавшего на заднем сиденье, в то время как Кевин пытается послать сигнал своему мозгу о том, что, нужно хотя бы отстегнуть ремень безопасности, а дальше он как-нибудь разберется. К тому моменту, когда он все же выбирается из машины, лисы, за исключением Эндрю, уже скрываются в доме и остается последний марш-бросок до двери и заветной кровати. Вот темный коридор, и Кевину кажется, что он уже слишком долго идет, постоянно натыкаясь на углы и запинаясь о свои же ноги. Обувь остается где-то на полдороге в спальню, куртка составляет ей компанию. Вот абсолютная темнота, потому что шторы в комнате плотно закрыты, и Кевин на ощупь продвигается к постели, по пути стягивая с себя футболку и бросая ее на пол. Вот долгожданная кровать, в которой Кевину почему-то слишком тесно. Возможно, потому, что в ней уже кто-то лежит. Он касается рукой чужого плеча, понимая, что, во-первых, это точно не Эндрю, потому что он бы ему врезал, во-вторых, это точно не Нил, потому что Эндрю бы ему врезал, а значит, вариантов остается немного. Кинопленка заканчивается, и мозг под тяжестью алкогольного опьянения окончательно сдается, включая автопилот. Картинок дальше нет, сплошные ощущения — теплое тело рядом, внезапно придвинувшееся ближе, чужое дыхание, опаляющее шею. Нога, прижимающаяся к бедру Кевина, настолько горячая, что он чувствует это даже через слой штанов, возможно в этом есть доля вины выпитого алкоголя, но он об этом не задумывается, поддаваясь уже разгорающемуся внутри возбуждению. Он не видит смысла в том, чтобы тормозить себя, и поэтому руки отправляются в путешествие вдоль по голени человека, прижимающегося к нему. Вверх, не останавливаясь до тех пор, пока ладонь не сжимает чужое горло, и выше, задерживаясь большим пальцем на подбородке, приподнимая его. Желание прикоснуться губами настолько сильное, что хочется плакать, и Кевин поспешно сползает по кровати ниже, устраиваясь поудобнее, и разрывает мешающее расстояние, наклоняясь к уже приоткрытым губам. С каждой секундой температура в комнате поднимается, и он жалеет, что догадался снять лишь футболку, но уже не может оторваться от мягких губ, плавные движения которых вызывают черные воронки, раскручивающиеся под плотно зажмуренными веками. Ему хочется одновременно всего и сразу: и углубить поцелуй, проталкивая язык в чужой рот, и задержаться на стадии мягких прикосновений-покусываний, но руки, неожиданно обнимающие его за шею и с силой притягивающие ближе, решают все за него. Кевин почти расслабляется в этих объятиях, позволяя партнеру вести себя. Единственное, на что ему хватает сил в этой раскаленной, как чертов ад, комнате, — это пытаться контролировать вдохи и одновременно не умереть от гипервентиляции. Время растягивается, словно резиновое, и он не представляет, сколько продолжается это безумие — несколько минут или пару часов. Но в итоге выключается и автопилот.