Где ты, Балто?

Времени оставалось мало. Феникс вот-вот отправится на перерождение, и надо было решить его судьбу. После недолгих размышлений я пришел к выводу, прямо парадоксальному тому, что ожидалось. Феникс целое столетие был одинок в школе, полной детей, будучи насильно привязан к одному крайне жадному человеку — Альбусу Дамблдору. А если возродить его в той же школе, но на глазах у трех сотен студентов, что получится? Правда, сейчас каникулы, и большинство ребят разъехалось по домам, но и тех хватит, чтобы привязать феникса к Хогвартсу. Или его лучше в семью пристроить? К тем же Уизли, например. Так не вопрос, они могут в гости его взять… Главное, от старикашки его отстегнуть, дедку самому на кладбище пора, ещё сто лет он вряд ли протянет. Почему я так думаю? А потому что вижу — Дамблдор не из долгожителей, он уже сейчас выглядит на свои сто с лишним лет. А ведь Армандо Диппету, что недавно помер, за три сотни перевалило, так он до самой смерти бодрячком выглядел. Шустренько бегал, в отличие от Дамблдора, едва ковыляющей развалины. Осталось придумать, как феникса из кабинета высвистнуть в обход директора. Идей у меня не было, поэтому я снова обратился к Гарри, а тот — к друзьям. Вопрос дня взбудоражил всех, включая старшекурсников, которые к тому времени прошли всех фантастических тварей и всё знали о фениксах из учебников, энциклопедий и со слов профессора Кеттлберна. Вот их честная реакция: — В школе находится феникс, готовящийся к перерождению? Интересно, а кому пришла в голову столь гениальная идея так изощрённо спалить школу? — У меня идея! Звоните в полицию и сообщите, что в школе заложена бомба, вот повеселимся! — Точно! Давай сову, счас звякну в мракоборческий центр! А после уточнения подробностей… — Вот же гад!!! На сто лет запереть птицу и держать её при себе… Это же преступление! — Да! Он же лишил феникса счастья использовать свои природные способности: исцелять больных и раненых, тушить городские пожары и сжигать заражённые леса, спасать людям жизни, служа им телепортом, и дарить волшебные перья для призыва на помощь! И это далеко не полный список талантов свободного феникса… — Люди, мне уже страшно — кто у нас директор??? Идиот, диктатор или жадина?! — Да всё сразу! Жадный идиот, цепляющийся за тайны, и по-диктаторски не желающий ни с кем делиться своим чудом. — Долой диктатора-а-а-ааа!!! — Упс… заткните кто-нибудь Монтегю, пока он тут революцию не устроил! И под последовавший дружный хохот ребята начали обсуждать новую тему-задачу — как стянуть из кабинета директора пленённого феникса. Вход в директорскую (диктаторскую!) башню только один — по винтовой лестнице, которую охраняет мраморная статуя горгульи, хотя с этим как раз проблем не было… За шесть-семь лет старшекурсники обычно уже знали основные пристрастия Дамблдора, и подобрать пароль к горгулье не составило особого труда, да и много ли сладостей в мире волшебников? Тараканий ус, клубничное варенье, лимонный шербет, малиновый джем — вот наиболее часто используемые пароли, коими директор кодировал свой замочек. Я безвылазно сидел в кабинете уже который день, подкарауливая момент самосожжения, и вот в третий вечер умирающий феникс дал ясно понять, что он готов. Я тут же переместился к Гарри, а Рэсси, поймав мой сигнал, наслал на Дамблдора несварение — единственный на тот момент способ заставить его покинуть башню. Получив отмашку от меня, Гарри и близнецы Уизли прибежали в коридор и спрятались в нише, накрывшись для полной гарантии мантией-невидимкой Поттера. С легким шорохом отъехала горгулья, из-за неё вышел Дамблдор, ежась и поджимая ягодицы, он заторопился в ближайший туалет. Пароли не пригодились — Дамблдор так спешил, что не удосужился закрыть за собой дверь. Ребята восхищенно уставились на отодвинутую и забытую статую, переглянулись и дружно рванули в проход. Взлетев по винтовушке, Гарри и Фред с Джорджем ворвались в самый странный кабинет — это была круглая, просторная комната, полная еле слышных шорохов, поскрипываний, постукиваний и прочих любопытных звуков. Множество таинственных серебряных штучек стояло на вращающихся столах — они жужжали и пыхали, выпуская небольшие клубы и спиральки разноцветного дыма. Стены увешаны портретами прежних директоров и директрис, которые мирно дремали в тяжелых золоченых рамах. В центре на подиуме стоял громадный письменный стол на когтистых лапах, а за ним на полке — потертая, латаная-перелатанная Волшебная Шляпа. А объект и цель нашего вторжения находился за дверью на жердочке, унылый и сгорбленный, похожий на престарелого гоацина, потому что «ну столько не живут!». Для переноски птиц обычно используют корзину, ящик или мешок, но для феникса-перестарка близнецы прихватили носилки, сложенные и спрятанные под мантию. Их сейчас и достал Фред, расправил и оценивающе глянул на каплуна, прикидывая, как бы половчей его уложить и унести, и при этом не растрясти из него остатки жизни. Казалось — он вот-вот скончается. — Ну, приступим? — с сомнением произнес Джордж, которого обуревали те же тревоги. Братья подставили носилки, Гарри отстегнул цепочку с кольца, а потом и само колечко развинтил и разомкнул, снимая его с ноги — если уж выпускать на свободу, то выпускать полностью, без рабских штучек — после чего осторожно подпихнул феникса под гузку. Сдавленно квохтнув, тот умирающим лебедем свалился на подставленные носилки, трагично и мультяшно задрав к потолку одну лапку и поджав к груди другую. Я не поверил и подозрительно заглянул ему в прищуренный черный глаз — в нем явственно плясали чертики. Ага, румбу… Вот шельмец!.. И так-то на ладан дышит, а юмору по маковку, понимает он, куда и для чего его крадут. Нашел время — веселиться на смертном одре. Юморист хренов… Не подозревая о праздничном настроении феникса, Фред и Джордж с предельной осторожностью снесли носилки по лестнице и так же аккуратно доставили в Большой зал, где собрались все те, кто не уехал на рождественские каникулы. В частности старшекурсники, которые готовились к экзаменам. Гарри на Рождество тоже остался в школе, так как Дурсли написали, что приехала Мардж и ему лучше побыть в Хогвартсе. Прежде чем покинуть кабинет, Гарри с презрением оглядел круглую комнату и скептически изрек: — Н-да, самомнения у директора прямо хоть одалживай — имитирует под президента и даже за столом желает быть выше всех, — в подтверждение своих слов Гарри кивнул на подиум. Высказав свое веское «фе!», мальчишка ускакал вслед за близнецами, я же обозрел кабинет новым взглядом. И правда! Прав паренёк, ох как прав… Директор-то у нас того, с завышенным ЧСВ. Хмыкнув и обдав Дамблдора заочно десятифутовым презрением, я заторопился за мальчиком. В Большом зале всё было готово для погребального костра — воодушевленные студенты, стремясь угодить пленной птице, порубили одну из пихт, оставшуюся с Рождества. Дрова сложили в каре, поверх навалили душистые мохнатые ветви, в которых поблескивали обрывки мишуры. И в это зеленое гнездо бережно уложили принесенного феникса, присовокупив запасенные кем-то благовония: ароматные свечи, корицу, сандал, всё это вкупе с пихтовой смолой источало такие тонкие-вонькие фимиамы, что феникс едва не воспарил к небесам прямо с носилок — таких похорон он точно не ожидал! Но вот его уложили в погребальное гнездышко, после чего студенты с почтением встали полукругом вокруг кострища и приготовились к преданному и долгому бдению. Долго ждать им, впрочем, не пришлось — всего через минуту благодарный феникс воспламенился. Вспыхнул и превратился в пылающий шар, который оказался совсем неопасным, лёгким, а само возгорание было быстрым, мимолетным, как промелькнувшая мысль. Он сгорел на свободе и на воле же возродился, не из пепла, как ожидалось, а из чистого, благоухающего смолой пламени. И не птенцом, голым, беспомощным цыпленком, а подростком, стройным, сильным и полностью готовым к жизни на воле! Ни малейшего признака не осталось в нем от старого горбатого гоацина. Вместо красного, тускло-винного, его оперение приобрело оттенок золота, отчего-то он стал рыжим, как близнецы Уизли. Рыжим, как огонь. Взгляд ясный, открытый и веселый, смотрит кокетливо — то одним, то другим глазком, по-ястребиному вертя головкой со смешным хохолком. Молодой и совершенно счастливый феникс хлопнул крыльями и издал громкий ликующий крик, радостно приветствуя новую жизнь. Новую и свободную, он больше не был рабом. Снова всплеснул крылами освобожденный феникс, вспорхнув, по спирали пролетел к высоким сводам, к невидимым в вышине балкам, и скрылся, спрятавшись ото всех, но сам он с верхотуры будет видеть всё. Студенты весело переглянулись и, не сговариваясь, дружным Эванеско и Тергео убрали остатки костра. Потом Люциан Боул сверкнул глазами. — И помните: директору — ни ползвука, мы ничего не видели и не слышали! Ребята согласно кивнули — ясен пень, никто никому не скажет. — Он стал таким красивым! — восхищенно сказала Полумна. — Как думаете, ему понравится имя Листопад? Когда он взлетел, то был так похож на осенние листья, поднятые ветром… Ответил ей сам феникс, одобрительно свистнув с невидимой балки. Гарри махнул рукой, привлекая внимание девочки, и жестами показал ей, что птице очень нравится имя. Ну, как по-моему, Листопад всяко лучше, чем невнятное Фоукс, невесть что означающее. С этими мыслями я вернулся в кабинет директора, наколдовал на подносике кучку холодного пустого пепла, кинул сверху цепочку с колечком и стал ждать Дамблдора, нипочем не желая упускать возможность увидеть его реакцию. Вошел старик через полчаса, глянул на насест, да так и замер, примороженный к месту ужасом. Как так, опоздал? Метнувшись к жердочке, чуть ли не носом врылся в пепел, надеясь, что хотя бы к птенцу он успел… Увы и нет. В пепле не зародилась новая жизнь — каким-то непостижимым образом любимый феникс сгорел с концами. Ну надо же, он всё-таки был любимым, ну да, лошадь тоже любят, так любят, что заматывают её в сотни ремешков и сковывают её тысячью и одним приспособлением для усмирения, чтоб любимая тварь не лягалась, не кусалась и не сбрасывала наездника, которого она почему-то воспринимает как насильника… Когда Дамблдор зарыдал, я было встревожился — а ну как кондрашка хватит с горя? — но, прислушавшись, успокоился — слезы были крокодильими. — Фоукс! Солнышко мое, как же так?! Где же я теперь перышки для волшебных палочек достану, как я теперь телепортироваться буду без тебя?.. Фу ты… я облегченно утер пот со лба — не по другу дед стенает, а по тому, чем полезный питомец его снабжал. Ну, значит, мы правильно сделали, что освободили каплуна. Январь прошел без особых драм. Студенты, вернувшиеся с каникул, были тут же посвящены в тайну верхнего соглядателя и его появления, и теперь Дамблдор, которому, конечно же, ничего не сказали, с недоумением поглядывал на хихикающих детей, которые внезапно воспылали любовью к волшебному потолку Большого зала, почему-то они его полюбили, стали куда чаще рассматривать звезды и облака под стропилами. Магия Поттера ко второму году полностью стабилизовалась, стала совсем ручной, и для Дурслей Гарри стал таким же безопасным, как и прочие добропорядочные жители родного Литтл Уингинга. Занятия со сверстниками и под наблюдением профессора Снейпа принесли свои плоды — Гарри почувствовал магию, понял её и укрепил там, где ей и положено быть. Теперь дядя с тётей могут не опасаться, что их племянник что-нибудь натворит — подожжет там чего-то или сломает: мальчик стал самым обычным, до определенного момента, конечно, в обиду себя Гарри не собирался давать. С Северусом у Гарри установились вполне приятельские отношения. Помня своего старшего друга — Гарри «Грома» Эванса — Северус старался поддерживать дружбу с его внуком, и, к счастью, у него это отлично получалось. Да и Гарри тянулся к Северусу, видя в нем не только старшего товарища, но отца, которого у него не было. Он очень полюбил совместные занятия, очень внимательно слушал низкий негромкий голос, бархатно проникающий в самую суть. Полюбил пристальный взгляд Северуса под нахмуренными бровями, чуткий, пронизывающий, заглядывающий в самые потаенные глубины души. Это суровое, неулыбчивое лицо стало совсем родным. Папу Гарри не имел счастья познать, но зато у него появился Северус, такой же надежный и уверенный в себе человек, и мальчик втайне представлял себе, что он занимается с отцом. Особенно если прикрыть глаза и полностью погрузиться в медитативный голос Северуса… — Сосредоточься, Гарри, помни, в сильных эмоциях магия может взбрыкнуть и вырваться из-под контроля. Помни об этом и держи её в узде, как норовистую лошадь. И словно в ответ перед внутренним взором появляется картинка: желтый горячий песок морщинится на крутых барханах, течет с легким шорохом вниз по склону, над головой белое от жара небо и в зените колюче дрожит раскаленная желтая капля аравийского солнца. В руке тонкий повод, удерживающий стройного пылкого коня. Он тоненький, легонький, грациозный, нервно выбрасывает точеные ножки и страстно раздувает глубокие ноздри, шея круто выгнута, огромные, с поволокой, глаза тревожно косятся на него… Гарри понимает его тревогу и чуть-чуть ослабляет повод, щадя нежные губы коня. Арабик успокаивается, чувствуя твердую, но добрую руку… — Молодец, Гарри, молодец… Открыв глаза, Гарри мимолетно удивляется окружающей обстановке и, всё ещё находясь под впечатлением своего мысленного путешествия в Арабские Эмираты, делает шаг к Северусу и благодарно утыкается лбом ему в грудь. Замерев от неожиданности, Северус после секундного колебания всё же обнимает мальчика, бережно прижимает к себе вихрастую голову, зарывая пальцы в лохматый затылок. Доверие нельзя отталкивать. Что и подтвердилось через минуту. — Я чувствую коня, профессор. Серого, пылкого и очень славного… — глухо выдохнул Гарри, согревая дыханием черные пуговицы. — Твой отец был анимагом, в тебе тоже просыпается такая же способность, — негромко объяснил Северус. — А в кого он превращался? — вполне естественно заинтересовался Гарри, подняв голову и пытливо вглядываясь в ставшее родным лицо. Северус мягко провел ладонью по вихрам. — В оленя. Среди друзей у Джеймса ходило прозвище — Сохатый. Марала так не обзовут, на европейского и канадского лося он не походил, конечно, я его видел временами — невысокий легкий олень с тонкими ветвистыми рогами. Просто Сохатый на слух куда благозвучней, чем Рогач или Рогатый. — Понятно, — покивал Гарри. — У нас дома есть рог европейского лося, широкий такой, лопатой, с семью отростками. Сэр, а вы умеете превращаться? — Нет, Гарри, у меня нет склонности к анимагии, — мрачно улыбнулся Северус. — Да мне и не интересно. Больно надо становиться чем-то лохматым и четвероногим, — ворчливо добавил он вполголоса. Гарри улыбнулся и снова зарылся лицом в мантию, сняв очки, чтоб не мешали. Ему было тепло и уютно здесь, в подземном классе зельеварения, в обществе сурового, но такого надежного профессора. — Вы мне поможете, сэр? С анимагией? — прозвучал в уютной тишине голос мальчика. Подумав, Северус ответил: — С третьего курса займемся анимагией, сейчас это нереально, твое тело слишком детское. Подростку легче будет превращаться. — Понял, — покладисто согласился Гарри. — Надо подрасти. Уже уходил к концу месяц январь, когда профессор Локонс пришел в Большой зал героической хромающей походкой, с левой перебинтованной рукой на перевязи и элегантным фингалом вокруг правого глаза. Видок был настолько впечатляющим, что Дамблдор не удержался от возгласа: — Мерлин великий! Что с тобой стряслось, мальчик мой? Локонс мужественно прохромал к столу, встал перед коллегией в полный рост и гордо изрек: — Потерпел неудачу в вербовке гонцов! — поднял руку и показал на какие-то микроскопические точечки на пальце. — Они проявили ко мне неуважение: покусали и побили, а я всего-то и хотел, что пригласить господ садовых гномов ко Дню святого Валентина, чтобы они исполнили почетную роль купидончиков, валентинских письмоносцев. Увы, увы мне, я не смог договориться с родом гермини герминбилис, они оказались совершенно невоспитанными, ах… бедный-бедный дикий народец. Вот если бы… — Локонс бросил взгляд на Северуса, — кое-кто одолжил мне дементоров, я был бы так счастлив, — и он кокетливо потупил глазки. Минерва поперхнулась, подавившись яичницей. Септима машинально похлопала её по спине. Помона свела глаза в кучку и отставила в сторону стакан с соком. Лицо Северуса приняло выражение удивленного кирпича, вместо цементного раствора получившего манную кашу. Флитвик истерично захихикал, и почесал в ухе Хагрид, решивший, что ослышался. Один Дамблдор сохранил невозмутимость. — Мальчик мой, а как ты представляешь себе дементоров, разносящих валентинки? — Отлично представляю! — засиял глазами Локонс. — Стройные, в милых гламурных розовых балахончиках, с блестками и стразиками от Сваровски. Только представьте себе этих милых, любвеобильных стеснях в розовых балахонах, с огромными картонными валентинками в лапках. Этакие милые купидончики, любящие целовашки! Представили. Выяснили, что подавиться можно и воздухом… Хохот, перемешанный с кашлем, стоял на весь зал, отчего затряслись и замигали свечи, капая стеарином. Северус дернул краем рта — значит, дементоры ко Дню святого Валентина? Ладно, убедил, будут тебе дементоры, и даже в розовом. Главное, усыпить его бдительность и продержать в Хогвартсе до конца года — в одной из деревень нашелся ещё один свидетель, чьи показания сейчас выслушивают и фиксируют. Саймон O’Флаэрти очнулся под забором, услышав рядом голоса, а продрав залитые палинкой глаза, он увидел, как какой-то хлыщ в лазурной короткой мантии-крылатке стирает память Дорис МакГинли, местной чародейке, некрасивой девахе с заячьей губой, спасшей их деревню от ирландского привидения, накликающего смерть. Стерев ей память, хлыщ настороженно оглянулся по сторонам, явно что-то услышав. Подумав, O’Флаэрти улегся обратно под забор, изображая крепко спящего пьянчугу. Это и спасло его от стирания памяти… Четырнадцатого февраля появились ОНИ, высокие, под три метра, фигуры, в ядовито-розовых хламидах, густо уляпанных стразами и блестками, на тонких запястьях красовались бисерные фенечки и браслеты, сверкая всем в душу звездочками рубинов и топазов. В руках, затянутых в розовые шелковые перчатки, дёмушки держали обитые бархатом картонные валентинки, на которых стопками лежали письма. Беззвучно паря по коридорам, они методично разыскивали адресата, а найдя, тормозили его и передавали любовное послание. После чего так же бесшумно парили прочь, оставляя абонента в офигевшем молчании провожать их взглядом. Отлепился от стены и Гарри, получивший письмо. Проводив розового дементора до угла, он перевел взор на открытку — ну конечно же, от Джинни. Однако чего ж так руки трясутся? Розовый ужас ничего плохого ему не сделал… Вздохнув, он сунул валентинку в сумку и только собрался уйти, как к нему подпарил ещё один дементор с новым посланием. Гарри снова вжался в стену, чувствуя, что с таким количеством поклонников, как у него, он не доживет до вечера. Дементор испустил понимающий вздох, и Гарри вскинул голову к подкапюшонному мраку, удивившись вполне человеческой реакции монстра. Подкапюшонный мрак подмигнул ему, а рука в розовой перчатке протянула открытку, которую Гарри на сей раз взял без боязни. В конце концов, они всего лишь исполняют то, для чего их наняли. И целый день, всё четырнадцатое февраля, парили по школе милые розовые дёмушки, разнося валентинки и вгоняя в ступор несчастных профессоров, доводя их до икоты и нервного тика своим образцовым поведением.