Капибара Александра Великого

В первый раз Хаджиме подумал, что у Ойкавы проблемы, когда им было десять. Нет, ужасы и беды и раньше случались, ещё с самого их знакомства. Ойкава-старший ушёл от жены к своей ассистентке, когда его сын только пошёл в первый класс, и мелкий Тоору сначала обижался и плакал по ночам, а потом просто стал делать вид, что никакого отца у него нет и не было никогда. (Это было, кстати, взаимно.) Его мать, чтобы обеспечить двоих детей, стала брать переработки, и основной родительской фигурой у Тоору осталась старшая сестра. Так себе родительская фигура, по мнению Хаджиме, она была старше всего на пять лет, но если до мелкого кто-то докапывался, Мамока закатывала рукава и била морды, при её-то скромном росте и невнушительной комплекции. Тоору сестру уважал и очень любил, а ещё страшно за неё боялся (драки с участием Мамоки выглядели пугающе), и потому очень рано научился манипулировать и договариваться с людьми. (Как же Хаджиме охре... был поражён, когда на выпад в свою сторону Ойкава улыбнулся потенциальному обидчику и предложил ему печенье. Малолетний задира, впрочем, удивился ещё больше, и к Ойкаве с тех пор не лез.) К тому времени, как у Мамоки во всю ширь развернулся пубертат и социальная жизнь, Тоору был уже вполне самостоятельным: на волейбольные матчи ходил без сопровождения, первый мяч купил себе сам, в клуб тоже записался сам. Дома он почти не бывал, всё время торчал на улице или в секции, отрабатывая пасы и подачи, и Хаджиме подумал, что это такая страсть к волейболу и усердие — а Хаджиме превыше всего в этой жизни уважал трудолюбие и старательность. Ойкава формулировал это немного по-другому: — У меня неплохо получается, и меня это радует, — и он растягивал губы в журнальной улыбке. Судя по времени, что Ойкава проводил с мячом, волейбол был единственной радостью в его жизни, но тогда до Хаджиме это не доходило. Он просто видел парня, который отрабатывает прыжки и финты до полной чистоты исполнения и думал, что на такую целеустремлённость стоит равняться. А когда им было десять, Хаджиме понял, что у трогательно улыбавшегося, старавшегося ни с кем не спорить, бросавшегося ласковыми прозвищами направо-налево, словно бабуля, любимца-всех-окрестных-девчонок-Ойкавы... охренеть проблемы. В семье у Хаджиме было несколько ценностных столпов: серьёзность, прилежание и репутация. Ойкава был крайне усерден в том, что касалось спорта, и учился неплохо, чтобы маму не расстраивать, но был ли он серьёзным? Едва ли. И с его репутации инфантильного заюшки Хаджиме постоянно ощущал дичайший испанский стыд, что выливалось в ор и подзатыльники, ведь Хаджиме любил придурка и страшно переживал за его образ в глазах общественности. Но это, оказалось, было лишь началом. В среду утром Ойкава встретился с Хаджиме на перекрёстке, как обычно, поздоровался, но вместо школы отправился в аптеку — с гордо поднятой вихрастой головой, позвякивая мелочью (словно копилку вскрыл) в оттянутых карманах брюк. — Ты чего? — нахмурился Хаджиме, заходя за Ойкавой в аптеку. — Нам же в школу. — Опоздаю, — легко ответил Ойкава, вставая у одного из стендов и хмуро изучая ассортимент, в котором он ровным счётом ничего не понимал. Хаджиме обратил внимание на стенд, и его хватило только на нечленораздельное мычание. Ойкава взял три разных коробочки и выгрузил на прилавок перед продавцом. — Пробейте, пожалуйста. Продавец, мужик средних лет, со следами не то оспы, не то плохо прошедшей ветрянки на лице и всей утренней болью латентного алкоголика в глазах, увидел товар, тут же проснулся и вытаращился на Ойкаву — и на Хаджиме, просто за компанию. — Зачем вам тесты на беременность? — Проект по естествознанию, — умильно улыбнулся Ойкава, склонив голову, и начал доставать из карманов мелочь. Мужик ещё подивился, но покупку пробил. Ойкава вежливо поблагодарил его, поклонился, сгрёб тесты в рюкзак и направился в сторону дома. — Эй, Ойкава! Тот оглянулся, словно только что вспомнил о присутствии Хаджиме. — Ой, прости, Ива-чан. Ты можешь идти в школу, всё в порядке. — Ты врёшь, — резко ответил Хаджиме. — Вру, — легко согласился Ойкава. — Но я хотя бы не побоялся дойти до аптеки. Тесты были для его старшей сестры. Оказалось, она трусила не только до аптеки дойти: пока Хаджиме чай заваривал (на первый урок они уже безнадёжно опаздывали), Мамока, закрыв лицо ладонями, бубнила, что боится делать тест. Если раньше Хаджиме считал легкомысленное поведение Ойкавы проблемой для репутации, то теперь понял, что это мелочи по сравнению с его старшей сестрой, которая залетела в пятнадцать лет, да ещё и не представляя, от кого именно. Ойкава, просмотрев инструкцию на коробке, положил ладонь Мамоке на плечо и сказал: — Ну, Мамо-чан, тут всего лишь на бумажку пописать надо, хочешь, я с тобой сделаю? — А третий ты на меня брал, что ли? — возмутился Хаджиме. Мамока перестала лихорадочно бубнить и захихикала. ...Когда они выросли, у Хаджиме с Ойкавой скопился набор историй, которые стоит рассказать человеку в первые пять минут знакомства: — как Ойкава выбесил Хаджиме (оба не помнили, чем), тот попытался пнуть заразу по заднице, но попал по пальцу (левой руки) и сломал его, а когда сняли гипс — снова попытался пнуть его и случайно сломал тот же палец — как во время поездки в Токио какая-то дамочка в метро не то обозналась, не то Хаджиме просто ей чем-то не понравился, но она догнала их у выхода на улицу и надавала Хаджиме пощёчин, пока Ойкава рядом беспомощно ржал («Прости, что смеялся, Ива-чан, я просто был в шоке!» — «Да ладно, я тоже охуел...») — как Ойкава впервые пришёл к племяннику на родительское собрание, его приняли за отца-одиночку (из-за роста, наверное), и к концу вечера его пытались склеить аж две ах, каких милфы, но он зассал, сказал, что с кем-то встречается, и послал Хаджиме сообщение с просьбой спасти его (спойлер: дамы подумали, что за Ойкавой заехал бойфренд, и после этого к флиртующему по умолчанию придурку стали подкатывать ещё и мужики) — как они делали тесты на беременность, и Ойкава начал бегать по ванной с воплями: «А что если меня ночью похитили пришельцы, и беременный здесь я, Ива-чан, я не хочу рожать Чужого!» Хаджиме опасался, что когда новость про Мамоку неминуемо разлетится по школе, Ойкаву начнут дразнить, и заблаговременно записался в Дисциплинарный комитет — хотя, он и так в перспективе собирался в него вступить. Ойкава, однако, умудрялся на любые комментарии улыбаться и затыкать недоброжелателей буквально парой фраз. Хотел бы Хаджиме обладать этой суперспособностью: решать проблемы без воплей и насилия. Ну, каждому своё. Во второй раз Хаджиме подумал, что у Ойкавы проблемы, когда он начал лажать на площадке на последнем году в средней школе. Если страх, что любимой сестре прилетит из-за него по голове, сделал из мелкого Тоору манипулятора, то следующие пять лет, когда Мамоке диагностировали биполярное расстройство, но при этом Ойкава-сан решила, что снять дочери с внуком отдельное жильё вниз по улице — отличная идея, сделали из подростка-Тоору контрол-фрика. Ойкава жил у сестры на диване, когда она в депрессивной фазе изображала труп; он не вылезал у сестры из квартиры, когда у неё в маниакальной фазе возникали крайне тупые идеи. Ойкава стряс со свидетелей клятвенное обещание, что они никогда, никому (особенно Мамоке) не расскажут, что первым словом его племянника было не «мама», а «Тоору». Хаджиме пообещал, хотя не видел в этом ничего странного: Ойкава племянника разве что грудью не кормил. Так продолжалось три года, а потом Мамока вдруг нашла себе парня. Ойкаве он категорически не понравился, но Мамоке он этого говорить, конечно, не стал. И как раз тогда он споткнулся об Ушиваку. Тогда Хаджиме полагал, что Ойкава гонится за образом сверхчеловека (может, потому что самому Хаджиме Ницше немного импонировал), но на самом деле проблему представляли два момента. Во-первых, тогда Ойкава уже маньячил по части контроля, а побеждавший его Ушивака контролю не поддавался, никакой психоанализ не помогал. ( — Ты что, Фрейда читаешь на досуге? — Пф-ф, попса и банальщина, ты мне ещё Карнеги предложи.) Во-вторых, Ойкаве нравился волейбол, помимо прочего, тем, что у него хоть что-то хорошо получалось. А обойти Ушиваку — нет, не выходит, до свидания. Пожалуй, мало кто тогда понимал, какой Ойкава контрол-фрик. Тренер на втором году средней школы думал сделать капитаном Хаджиме. Он был громким, он не зря заседал в Дисциплинарном комитете, он постоянно кем-то командовал (особенно Ойкавой), так что выбор выглядел логичным. Хаджиме подумал, посмотрел на общение Ойкавы с командой и отказался. Посмотрите, ему улыбаются, ему доверяют, и делают всё, что он захочет, как самураи для любимого сёгуна. Была ли такая атмосфера здоровой, Хаджиме не знал. Было ли это эффективно? О, да. Если бы Ойкава захотел стать злодеем, ни у кого не было бы и шанса. Однако тогда Ойкава стрессовал под грузом ответственности и слишком много на себя брал. И проигрыши Ушиваке воспринимал исключительно как собственную неудачу. Как бы Хаджиме ни уважал его целеустремлённость, с этим надо было что-то делать: Ойкава уже начал задираться на первогодок, чего за ним раньше вообще не водилось. Поэтому ему оставалось только дать придурку в нос, чтобы прочистить мозги. Вроде бы получилось. Ойкава успокоился, будто бы что-то понял, что-то начал просчитывать (это немного пугало), даже сквозь зубы извинился перед Кагеямой за то, что хотел его треснуть, и тут же наказал не подходить к нему больше никогда. Но что-то всё равно было не так, и Хаджиме по дороге с тренировки остановил его за плечо. — А ну стой. — Чего? — поднял брови Ойкава, но, к его несчастью, Хаджиме за годы дружбы научился охренительно хорошо его читать. — Что ещё у тебя случилось? Легкомысленное выражение маслом стекло с лица Ойкавы, и он нервно дернул щекой, хмурясь. — Прихожу я вчера к Мамо-чан. — Он отмерил ладонью от асфальта метр. — Вот бегает Такеру. Вот стол. А на столе кокаин. Я его забрал сразу, но... — Он резко сел на корточки, с раздражённым вскриком закрыв лицо руками. — Блядь. Матери сказал? Ойкава поднялся, нервно хохотнув. — И как ты себе это представляешь? Хаджиме вздохнул. Обычно Ойкава свои проблемы решал сам, но там, где у обычных парней были проблемы с мамочкой, у этого придурка были проблемы с сестрёнкой. — Так. Те времена, когда Мамока-сан о тебе заботилась, давно прошли, так что пойдём, вправим ей мозги. — Легко сказать, — пробормотал себе под нос Ойкава, но послушно пошёл за Хаджиме, словно барашек. Парня Мамоки, который оказался чёртовым барыгой, они заложили полиции. На прощание он успел её побить от души, так что она провела в больнице три недели, а затем ещё два месяца принимала столько лекарств, что все местные фармацевты мужского пола решили, что она на них запала и так часто заходит за таблетками, чтобы пофлиртовать. — Пообещай мне, что ты больше никогда не будешь употреблять, — серьёзно потребовал у сестры Ойкава, как только ту выписали из больницы. — Да я не... Я только попробовала один раз! — ответила Мамока. — Не ври мне. Хаджиме тогда ждал за дверью, и не должен был этого слышать, но звукоизоляция была ни к чёрту. Он не хотел слышать такого голоса у Ойкавы больше никогда. Пусть визжит как девчонка, пусть медово называет одноклассниц «зайками» и «принцессами», пусть подкалывает — всё, что угодно, кроме этого. И да, всё было в порядке, всё долго было в порядке. Ойкава истекал соплями и рыдал, когда они опять проиграли Ушиваке через пару месяцев после этого, но он был в норме. Ойкава вот так близок был к тому, чтобы убить Ушиваку и поиздеваться над трупом, когда они проиграли Карасуно на последнем году старшей школы, и тот опять завёл свою шарманку про Шираторизаву, и это не просто красивые слова, но он был в порядке. Но когда он появился на пороге старого семейного дома Иваидзуми с дорожной сумкой через неделю после того, как они получили последние результаты школьных экзаменов, Хаджиме словил ужасное дежа вю. Ойкава не пытался улыбаться, он выглядел совершенно пустым. — Привет, Ива-чан. Не теряй меня, я пока поживу в Токио. А потом поеду в Аргентину, наверное. Меня уже звали. Схватив Ойкаву за шкирку, Хаджиме затащил его в садик на заднем дворе и потребовал: — Рассказывай. — Я нашёл у неё наркотики, и я... я... я вызвал службу опеки. — Ойкава смотрел на свои сереющие ладони. — Я сделал это. Я даже не стал от неё прятаться, когда её уводили. Такеру ничего не понимал и требовал, чтобы её отпустили. Его переписали на маму, мне ведь ещё нет двадцати. Да и, наверное, не стоило бы. Такеру меня теперь ненавидит, он видеть меня не хочет. — Слёзы текли по его лицу в три ручья, но голос у Ойкавы не дрожал — он был просто мёртвым. — Не думаю, что Мамока снова получит родительские права даже после того, как пройдёт реабилитацию. Хаджиме не особо приветствовал тактильные контакты кроме как кулака с лицом оппонента, и когда Ойкава пытался на него заваливаться и обнимать, то всегда получал по рукам. Но он посмотрел на вихрастую макушку (казалось, даже волосы потускнели) и ссутуленные плечи, сел рядом с раздражающим, целеустремлённым, не видящим берегов, легкомысленным, пугающе проницательным и самым верным на свете дураком и оплёл его руками. Ойкава словно вышел из ступора, поднял на Хаджиме короткий, напуганный взгляд, а затем уткнулся ему в плечо и заревел уже нормально, воя и заливая футболку слезами и соплями. Спустя час Ойкава уже просто ворчал, что с таким опухшим лицом на улице показываться нельзя, быстро отвечал на сообщения от того жуткого чувака из Некомы и сетовал, что на нужный поезд опоздал. — Пиши, если нужно будет что-то переслать. За мелким я присмотрю, если что. — Спасибо. — Ойкава вдруг улыбнулся — немного злобно, словно думал об Ушиваке или Кагеяме. — Если Иваидзуми-сан встретит... образец ДНК, похожий на мою, — всё же, были у Ойкавы проблемы с папочкой, — то она может насплетничать ему, что я объявил, что я гей, ушёл из дома и переехал к бойфренду. Хаджиме сжал пальцами переносицу. — Скажи мне, что ты не ебёшься с Куроо. Какая у Куроо ориентация, Хаджиме не знал, но склонялся к варианту «похуист». Ойкаву же он определял как «поверхностного мудака»: пофиг кто, хоть пришелец, лишь бы краси-и-ивый. — Куро-чан — любовь всей моей жизни! — нарочито обиженно возразил Ойкава, но тут же подтвердил: — Нет, не сплю. Хаджиме накинул куртку и дёрнул головой. — Пойдём, я возьму мопед, довезу тебя до вокзала. — Он не удержался и съехидничал: — А то вдруг тебя украдёт Ушивака на мотоцикле. Ойкава поднял лицо к потолку и тоненько завопил. Фотографии с кэпского междусобойчика облетели весь фейсбук и твиттер: Хаджиме знал, что Ойкава не пьёт не из-за режима, и не из-за законопослушности, а потому что его быстро уносит, и он начинает всех обнимать, признаваться в любви и лезет целоваться, и пара банок пива в тот вечер определённо не пошла ему на пользу. Ушиваке тоже обломилось, и он не участвовал в последовавшем за вечеринкой флэшмобе «Ойкава, не пей», так что последнего не подкалывал только ленивый. — Надо ему тоже насплетничать, что я уехал к бойфренду, — мрачно буркнул Ойкава, надевая шлем. Хаджиме завёл мотор, и было у него чувство, что вот сейчас, именно в этот момент, их с Ойкавой детство подошло к концу, и великий волейбольный сёгун впервые в жизни бежит от своих проблем со скоростью света. Если это наконец сделает его действительно счастливым, пусть бежит как можно дальше, подумал Хаджиме, и мопед полетел в сторону вокзала.