Капибара Александра Великого

— Простите за вторжение, — пробормотал Шоё, скидывая шлёпки, а затем он поднял голову и стукнулся лбом о свисавший с потолка дилдо, оформленный в виде головы ксеноморфа. — ...Скажи мне, что ты им не пользуешься по прямому назначению, Ойка-сенпай. — Этим? Конечно, нет. И того, который в ванной, тоже не пугайся, это мыло такое, — легкомысленно махнул рукой Ойкава. Шоё нервно захихикал, представив себе процесс намыливания рук. Когда выпустились Савамура, Сугавара и Азумане, помнил Шоё, про Ойкаву много слухов ходило. Кагеяма предполагал, что его бывший сенпай переспал с чьей-то мамой, разрушил семью и сбежал из города, чтобы спастись от гнева мужа-рогоносца этой самой уважаемой мадам. Чувак из Джозендзи был уверен, что Ойкава пошёл в эскорт и развлекается где-то на Окинаве на деньги какого-нибудь папика. Их одногодки из Сейджо слышали смутные слухи, что он вообще ушёл из дома со скандалом: заявил, что он гей, и переехал к своему чёрному бойфренду. Кенма развеял сомнения: сказал, что «чёрный бойфренд» Ойкавы — это Куроо. — Нет, я могу понять Куроо. Но я не очень понимаю Ойкаву. Мог бы кого получше найти, — протянул тогда Энношита, и все (кроме Кагеямы) с ним согласились: не очень обидно, если твоя девушка уходит от тебя к Ойкаве — да ты бы и сам бросил свою девушку ради Ойкавы. Шоё полагал, что пасующий Ойкава у всех волейболистов Мияги их возрастной группы невольно оказался одной из первых эротических фантазий. — Так Куроо — мажор, — пожал на это плечами Нишиноя. — Может, Ойкаве деньги были очень нужны. Шоё не знал, сколько правды было в теории про «папика-Куроо», но полгода спустя кто-то увидел Ойкаву в аргентинской волейбольной лиге. Он, однако, не отыграл там и сезона, потому что получил травму, и после этого надолго пропал с радаров. В Латинской Америке можно разместить десяток Японий, и ещё место останется, так что Шоё и не думал встретить здесь знакомое лицо. Он и узнал-то Ойкаву не сразу — когда они в последний раз виделись, капитан Сейджо был сильно уже в плечах, худощавее и бледнее. Однако кое-что не поменялось: у этого типа до сих пор был шарм того самого бисексуального мачо, ради которого можно бросить свою девушку. Шоё загипнотизированно следил за раскачивающимся (словно маятник антикварных дедушкиных настенных часов), дилдо-Чужим, и спросил (потому что фильтра между мозгом и речевым аппаратом у него не было никогда): — Неужели слухи про эскорт были правдой? Ойкава выронил ключи и вытаращился на Шоё с удивлением оленя на трассе перед фурой, а затем захохотал: — Какой ещё эскорт? — Ну когда ты из Сендая уехал. Кенма, правда, сказал, что Куроо решил стать твоим папиком... Ойкава аж взвыл от смеха и стал хлопать ладонью по стене, покрытой потемневшими от времени цветочными обоями. Он сказал, что его «апартаменты в фавелах» оформлены в стиле «ретро-гранж», что, видимо, на риэлторском означало «старомодная засраная халупа в жопе мира, зато за дёшево». Ну, если на подоконнике у него тоже стояли фаллические инсталляции, его вполне могли обходить стороной местные любители легкой наживы через форточку. Всё ещё хохоча, Ойкава подхватил пакеты из бистро и прошёл в комнату, которая служила и кухней, и спальней, и гостиной, с потолком, который можно было бы назвать традиционно японским, потому что по местным меркам он был низковат, и единственным окном, прикрытым болотно-тошнотными занавесками. На подоконнике членов не оказалось, вместо них потенциальных взломщиков отпугивала латексная садо-мазо маска. — Я попросился к нему пожить, Куро-чан не отказал, — качая головой и всё ещё хихикая, сказал Ойкава и опёрся бедром о стол, сложив руки на груди. В полумраке этих «ретро-гранж апартаментов», даже в футболке с дурацким принтом, в шортах, с влажными от пота, липнущими ко лбу волосами, он был похож на героя какого-нибудь хичкоковского триллера: мрачный, порочный, влажная фантазия всех женщин репродуктивного возраста. Шоё щёлкнул выключателем одного из боковых светильников, рассеивая мрачную атмосферу, и лицо Ойкавы потеряло угловатость, превратившись из тёмного, мистического произведения искусства во что-то светло-возвышенное, из Микеланджело. (На этом моменте Шоё захотел отвесить себе подзатыльник, а ещё больше — засранцу Факундо, который пять вечеров подряд таскал его на документальную серию фильмов об истории искусств.) — Приземляйся, — дружелюбно хмыкнул Ойкава, кивая в сторону дивана и толкая в сторону Шоё бутылку с ледяной содовой из дребезжащего холодильника. Шоё поймал бутылку и приземлился. На низком столике у противоположной стены притягивала взгляд полусобранная коробка с местными сувенирами и уже выведенным на боку адресом: Сендай, для Ойкавы Такеру. — И что ещё про меня говорили? — вскинул брови Ойкава. — Кагеяма думал, что ты трахнул чью-то маму, — пожал плечами Шоё. — Больше говорили про скандальный каминг-аут и побег из дома к чёрному бойфренду, но это оказался Куроо, так что... а что ты на самом деле делал? — Я, — с ораторскими паузами проговорил Ойкава, — не занимал у него деньги. Но мне действительно были нужны средства, чтобы свалить в Аргентину, так что я какое-то время работал страховым агентом. — Он посмотрел вдаль, явно вспоминая какое-то лютое дерьмо, и проговорил потусторонним голосом: — Заработал нормально, но такой шлюхой я себя не чувствовал, даже когда полдэнсом после травмы полгода занимался. — Погоди-погоди, чем? Ойкава вынырнул из воспоминаний, помотал головой и остро посмотрел на Шоё. — Нельзя было прыгать, не хотел терять форму. И мне опять нужны были деньги. Никому не говори. — Неужели в аргентинской лиге так хреново платят? — недоверчиво протянул Шоё. — Платят нормально, просто я шопоголик, — широко улыбнулся Ойкава. — Ты стебёшься! Пока не увижу твои шпильки, не поверю, — категорично отрезал Шоё. — Ну и правильно, не верь, — легко согласился Ойкава. Улыбка у него не поменялась ни на градус, а Шоё вдруг укутало пронзительно-тёплое чувство безопасности. И тогда он подумал, что украденный у него кошелёк со всеми деньгами — это, всё же, счастливая случайность. И если именно так чувствовали себя те, кто играл вместе с Ойкавой... вау. *** Они так круто сыгрались, что Шоё и после целого дня пляжного волейбола был готов куда-то тащиться и продолжать тусить. Ойкава, казалось, тоже распрощался с хандрой, которая одолевала его, когда они пересеклись в Рио в первый раз. Сначала он больше давал Шоё говорить и говорить, даже междометиями, а затем начинал улыбаться шире и шире, и вставлял пару ремарок, и вот уже сам перехватывал инициативу. У Шоё сложилось ощущение, что он объездил уже всю Южную Америку. Чем он тут вообще занимался с таким послужным списком и географией путешествий?.. — И чёрт же меня дёрнул потащиться в Икитос в январе. Представь себе эту фэшн-катастрофу: дождевик поверх пончо из шерсти альпаки и резиновые ботфорты... — Конечно, я катался по Лос-Юнгас, кирпичи из меня так и сыпались... — Какие винные дома! Какие виноградники! Жаль, что я не пью. — Пираньи боятся людей больше, чем люди пираний, ловил я в Амазонке этих зубастых ничтожеств... — Я, конечно, пил кофе в Боготе, но на такой экстрим даже я не пойду... — Нет-нет-нет, Шоё, это лама, а не альпака. Не надо красть лам, ламы — мудаки, ещё и плюются. И вот так, между делом, Шоё выяснил, что Ойкаву в Буэнос-Айресе все кличут «Алехандро», потому что «Тоору» местные переделывали в «Торо», то есть быка по-испански (Ойкаве совершенно не нравились ассоциации с Ушивакой), а на рингтоне у него тогда как раз стояла Леди Гага; что он ходит в церковь затем, чтобы местные меньше косились на "пришлого азиата", потому что на мапуче или араукана он был нихера не похож; а ещё... — Ну конечно, я танцую танго, — беззлобно закатил глаза Ойкава, утягивая Шоё на танцпол (громко сказано — просто свободный кусок бетона между разномастными бочками, ящиками и столиками) в одном уличном баре неподалёку от океана с очень вкусными креветками и весёлыми цветными коктейлями, которые Ойкава пить отказался, хотя было видно, что ему очень хотелось. — Ты ещё спроси, не отказываюсь ли я от стейков на ужин, да меня бы сразу гражданства лишили. Не бойся, ничего сложного, сейчас научу. (С музыкантами они общались вдвоём, на дикой смеси хорошего испанского, хренового португальского и японского не особо цензурного.) Шоё не думал, что Ойкава так к нему подкатывал. Тут, в Бразилии, люди вообще были очень тактильные, а Ойкава, несмотря на фаллические декорации дыры, которую он снимал, будто и не вспоминал про то, что с грудастыми барышнями (и не только), что на него вешаются, можно сексом заниматься, и интересовался скорее обнимашками в стиле невинных первоклассников. Самое страстно-жаждущее выражение лица у Ойкавы за эти две недели было, когда Шоё проснулся среди ночи, понял, что заснуть не сможет, и завёл печенье — в форме черепов и тыковок, которое для сестры на Хеллоуин пару раз готовил. В какой-то момент у него за спиной раздался заспанный, безмерно изумлённый голос Ойкавы: — Это что, печенье? — Ага. — В три часа ночи? — Мне было скучно. Ойкава посмотрел на него, словно на месте Шоё вдруг появилась Моника Беллуччи, а затем похоронным голосом с ноткой восхищения потребовал: — Не рассказывай об этом Куроо. А то он на тебе женится. — Так Куроо всё же гей? — уточнил Шоё, похрустывая черепом. — Куроо — похуист, и он должен жениться на мне, потому что в жизни не встречал никого красивее, — самоуверенно сказал Ойкава, утаскивая у Шоё тыковку. (С Куроо у Ойкавы были какие-то специфические отношения братюнь, которые такие офигенные друзья, что всегда сосутся по пьяни. Шоё как-то смутно сквозь сон слышал с утра их общение по скайпу, и они друг друга вообще, видимо, не стеснялись. — И тут он мне пишет: эй, Куроо, а как ей так отлизать, чтобы она кончила? — О, Боже, что за нечестивый негодяй. Похвастаться решил, что ли? — Не-не-не, Ойка-кун, посмотри на это с другой стороны: Мари-чан обсуждала с ним мои постельные таланты, и сравнение было не в его пользу. — Хр-хр-хр, и что ты? — Я предоставил мальчику краткую справку. — Ты святой! — А потом отправил скриншот его просьбы в групповой чат. — Уо, какой ты, просто гнида, обожаю тебя.) Ну решил Ойкава его облагодетельствовать, раз Шоё ему пару фишек пляжного волейбола слил, и захотел научить его танго. Шоё вообще не заподозрил подвоха, потому что его явно не было. (А если бы и были намёки, то что он, дурак отказываться? Если к тебе по-джентльменски ненавязчиво подкатывает Джуд Лоу, не ври, что пошлёшь его, это ж Джуд Лоу.) Шоё вдруг вновь окатило чувство безопасности и довольства, будто его не бывший школьный соперник от волейбола по спине раскрытой ладонью гладил, а сжимала в объятиях мамочка. А Ойкава тем временем негромко уточнял, как ему удобнее: не слишком ли широкий шаг, и всё такое. С учётом того, что в танцах у Шоё обе ноги были левые, у них удивительно хорошо получилось, некоторые даже хлопали. А потом кто-то засвистел от бочек рядом с барной стойкой (тоже куча ящиков, честно говоря, но колоритная, с локальным декором), и какой-то смуглый, патлатый кудрявый мужик с чуть неряшливой бородкой с жутким испанским акцентом запел Леди Гагу. — Con mil diablos, Carlos! — узнал певца Ойкава и потащил за собой Шоё, который только и успел, что схватить с их бочки свой недопитый (синий как медный купорос) коктейль с зонтиком. Помимо Карлоса там были ещё какие-то непонятные парни (тоже знакомые Ойкавы), и они все говорили по-испански, так что Шоё понимал только некоторые слова. Кажется, Карлос обозвал его красавчиком, после чего Ойкава легко склонился к Шоё и оперся ладонью на ящик рядом с его бедром, и что-то нежно проговорил в ответ. Рыжий мужик с красной от чрезмерного загара квадратной мордой достал карты, и Шоё повеселел: тут испанские обороты понимать не особо надо. ...всё же, Шоё немного перебрал с коктейлями. Просто они были все такие цветные, красивые, вку-у-усные! Ойкава отошёл, кажется, в уборную, а тот бородач Карлос, который обозвал Шоё красавчиком, взял его за руку и начал что-то очень красиво, но совершенно непонятно ему втирать. Шоё отчётливо разобрал фразу рыжего «Карлос, зря, зря», а потом Карлос сказал что-то про bailar, и Шоё, конечно, испанский не знал, но его мамочка любила когда-то Хулио Иглесиаса включать вечерами и плакать над тёплым саке от великой силы искусства, так что baila morena въелась ему ещё в детстве аж в мозжечок. Ну с Ойкавой они весело танцевали, а ещё Шоё понравилось, как им хлопали, так что он сказал, что да, Карлос, без базара, пошли bailar tango argentino, ща мы тут всех порвём. Шоё потом не вспомнил бы, что он там вытворял ногами. И не вспомнил бы не потому, что в нём радуга из коктейлей плескалась, а потому что в какой-то момент Карлос прогнул его назад и от души так засосал. Вот тут Шоё и прихуел. Не удивился, не изумился, не был шокирован, а откровенно так прихуел. Но ещё больше с этой картины, видимо, прихуел вернувшийся из уборной Ойкава, потому что Шоё не узнал бы его голос, если бы не видел, как Ойкава рот открывает: таких раздражённо-злых, искренне ехидных интонаций он от бывшего капитана Сейджо не слышал вообще никогда. — Ойка-сенпай, это что было? — жалостливо протянул Шоё, глядя то на Ойкаву, то на Карлоса. Ойкава взял его за руку, оттащил до стойки, усадил на неё как первоклассника и прошипел: — Сиди тихо и изображай лань, феечка коктейльная. — Вдруг маска раздражения треснула, и Шоё понял, что Ойкава на самом деле очень сильно старается не заржать. — Карлос любит играть в разлучника, и он решил, что ты моя мадемуазель. Так что я сейчас буду защищать твою честь. Шоё увидел, как Карлос достаёт из кобуры на лодыжке нож и подкидывает его в руке, и нервно сглотнул. — Может, я просто штаны сниму, и инцидент будет исчерпан? — предложил он, потому что перспектива кровопролития его совсем не привлекала. — Не смей, — резко оборвал его Ойкава. — Ты хоть представляешь, что тут тогда начнётся? Сиди тихо, я сказал. ...судя по всему, Ойкава всё это время таскал в кармане армейский складной нож, да ещё и неплохо знал как им пользоваться. По крайней мере к Карлосу он подходил спокойным шагом, будто на корт шёл. Бразильцы оказались безумцами: кто-то завопил, что будет драка, но никто не стал звать полицию, только народ сбежался поглазеть на поножовщину (даже бармен пробрался вперёд и, кажется, собирался ставить деньги на то, кто победит), и они быстро закрыли Шоё обзор. Чуть пошатываясь, Шоё взгромоздился на стойку из ящиков с ногами, потому что, возможно, ему потом придётся давать показания. И рассказывать Куроо и Иваидзуми, какой бесславный конец настиг Ойкаву Тоору в трущобах Рио-де-Жанейро. Оказалось, беспокоился он напрасно. Во-первых, в отличие от Карлоса, Ойкава не пил (ходили слухи, что он по пьяни засосал Ушиваку, и после этого к алкоголю поклялся не притрагиваться больше никогда). Во-вторых, он пару раз прищёлкнул пальцами музыкантам, те что-то поняли, вжарили какую-то специфичную ритмичную мелодию, и Ойкава стал утанцовывать от выпадов Карлоса так, будто очень даже хорошо понимал, что делает. Меланхолично куривший трубку исполинского роста абсолютно седой дед, готовивший те вкуснейшие креветки, из-за которых Шоё с Ойкавой так надолго застряли в этом заведении, фыркнул, поманил Шоё пальцем и, когда тот склонился, проговорил по-португальски: — Твой querido где-то учил капоэйру. Двигается как сраный кальмар на героине, позорище, но его соперник — вообще говно на палочке. Исход очевиден. О, а вот это неплохо было. Ойкава, получив длинную, но неглубокую царапину на груди, когда Карлос удачным выпадом рассёк одну из его любимых футболок с Хищником, извернулся волчком, опёрся свободной рукой о бетон, пяткой выбил у Карлоса его нож, а затем молнией оказался с ним нос к носу и уперся концом своего ножа ему в шею, прямо где бился пульс. Шоё видел его профиль. В азарте игры, на волейбольной площадке, он видел на лице Ойкавы похожее выражение. Только тогда азарт был настоящим. А здесь Ойкава хорошо, талантливо, не знаешь — не поймёшь, но играл роль. Он не волновался, не сомневался, ему было дико смешно, но он пытался это скрыть. Он сумасшедший! Приняв капитуляцию Карлоса, Ойкава вскинул руки со своим кокетливым «ю-ху!» и направился к резко протрезвевшему за последние пять минут Шоё. — Ну что, цветок моего сердца, пошли, — хмыкнул Ойкава, подавая Шоё руку, чтобы помочь спуститься со стойки. — Хочешь, как принцессу понесу, пьянь ты малолетняя? Шоё спрыгнул на землю и покачал головой. — Домой пора. Кхал Дрого, блядь. Ойкава, помахав аплодировавшим зрителям и своим аргентинским приятелям, спрятал нож, закинул руку Шоё на плечи, словно он реально был его девчонкой, и с гордо поднятой головой пошёл с ним в сторону фавел. — У тебя есть хоть чем царапину обработать? Мало ли где там его нож был. — Это да, так и гангреной обзавестись можно. Спокойно, у меня есть хлоргексидин, надо же мне чем-то свои резиновые члены протирать. — Так ты их всё-таки используешь?! — Шучу, коротыш, шучу-у! Ойкава мягко засмеялся своим привычным ласковым тенором и улыбнулся, жмурясь, словно удачно принял особо сложную подачу, и Шоё снова почувствовал тепло объятий милой мамочки. И чего они с Кагеямой не поделили? Шоё смотрел снизу вверх на подсвеченный уличными фонарями профиль Ойкавы и думал, что воевать с ним — всё равно, что драться с альпакой. Или там... капибарой. И смех, и грех. — Знаешь, у меня так давно не было секса, — вдруг задумчиво протянул Ойкава. — Неделю? — хмыкнул Шоё, хотя мысленно подобрался. — Бери выше: три! — Кошмар. — Несмотря на транслируемое Ойкавой чувство спокойствия и гармонии, Шоё начал нервно подёргивать пальцами в волнении, как перед особенно сложным пасом. — Так вот, — Ойкава задумчиво скосил на него взгляд. — Когда мы обработаем мои боевые ранения, может, замутим... — БОЖЕ ДА А Я УЖЕ ДУМАЛ ЧТО ТЫ НЕ ПРЕДЛОЖИШЬ! — заорал Шоё, и тут же закрыл рот рукой, потому что вышел перебор. — ...с теми девчонками из кофейни вниз по улице, — закончил предложение Ойкава с круглыми от удивления глазами. Шоё уткнулся взглядом в свои грошовые тапки с цветочками, зная, что краснеет и бледнеет не хуже хамелеона, но выдавил из себя: — Эм, да. С теми девочками. Конечно. Клёвая идея, сенпай. Смешок над ухом мог означать что угодно, но у Шоё было хорошее предчувствие, и он снова вскинул голову. Ойкава не убрал руку с его плеч. И он загадочно, словно увидев Шоё в новом свете, улыбался. — Впрочем, — мурлыкнул Ойкава практически ему на ухо, чуть сжав пальцами плечо, — сегодня можно и без девчонок. *** — Я окончательно тебя украл. Тобио-чан будет так зол, так зол. — Гыгы, давай ему селфи пошлём. — Ну только волейбольную, а не вот это вот. Я и так с его сестрой переспал... — ТАК ВОТ ПОЧЕМУ ОН ТЕБЯ ТЕРПЕТЬ НЕ МОЖЕТ!