Амплерикс. Книга 1. Серый камень

Небольшой городок Байхиби — протекторат Эрзальской долины — находился на юге Амплерикса, прямо там, где склоны Чистых гор, делящие планету на западную и восточную части, становились пологими и почти сливались с землей. К северу от Байхиби простиралась Эрзальская долина, и Гальтинг был ближайшим крупным населенным пунктом. День и ночь жители Байхиби были заняты добычей железной руды. Рудники располагались в самом центре города, а по окружностям кратеров стояли хижины, где и жил простой рабочий люд. Деквиды побогаче не желали утомлять свой покой промышленными звуками и предпочитали селиться за городом, возводя бревенчатые дома по ту сторону одного из притоков Арамея. Те же немногочисленные жители, чьи монеты не знали счета, и вовсе строили дома из камня. Самый большой и красивый дом стоял прямо на берегу Арамея. Его построили ангалийцы, но часто он пустовал — лишь время от времени владыки ветра наведывались сюда, чтобы держать свой протекторат под контролем. Сотни людей разрабатывали твердую породу кирками и тяжелыми лопатами, вывозя ее в коробах, груженных на ослов или привязанных к лапам шевров. Разработанные кратеры углублялись вниз, в землю, и образовывали широкие и глубокие воронки. А на внутренних бортах воронок, уходящих спиралью в недра, были сооружены тропинки для ослов и работников. Добываемой породы было так много, что на одних только ослах вывезти ее из карьеров было невозможно. Как только ангалийцы впервые приковали свое внимание к этой перспективной доходной территории, они быстро сообразили, что для успешного вывоза добытой породы нужна помощь. Давние связи Гальтинга с короной пошли ангалийцам на пользу — те убедили Триарби дать им разрешение воспользоваться помощью Магов. Результат работы Магов превзошел все ожидания ангалийцев. В тайных казематах Огненного моря Маги создали шевров — особый вид гигантских жуков с мощными лапами и сильными крыльями. Размером шевры могли тягаться со средней грузовой каравеллой. Шевров держали в сколоченных из досок амбарах на границе Байхиби. Амбары были высокие, но неширокие, чтобы шевры не могли расправить свои жесткие крылья без воли рабочих. Особого ухода шевры не требовали. Вода и трава — этого было достаточно, чтобы поддерживать жизнь в этих тупых, на вид жутковатых, но безобидных созданиях. Каждый из трех шевров, тихо жужжа, медленно спускался на дно кратера, и к его лапам были привязаны крепкие объемные металлические ящики, куда работники грузили руду. За один заход шевр мог поднять из воронки на поверхность более тонны добытой породы. Руду, добываемую из воронок, глыбами вывозили на отдельную просторную площадку, вываливали там и дробили молотами. На этом производстве работали в основном мужчины, но несколько сильных женщин в надежде заработать с десяток лишних монет в месяц тоже были не прочь помахать молотами на дробильной площадке. А оплата их труда не шла ни в какое сравнение с тысячами монет, которые выручал Гальтинг от продажи готового железного сырья остальному Амплериксу. Куски породы, раздробленные молотами на мелкие части, выгружали на длинный конвейер. По обеим сторонам конвейера стояли женщины, которые внимательно перебирали материал, чтобы отсортировать оттуда глину и мел — они были лишними, но их тоже можно было продать. Стоимость их была несравнима с ценностью полезной руды, но разве доходов бывает мало? Ангалийцы, контролирующие добычу железа в своем протекторате и получающие практически все доходы от торговли, ревностно следили за тем, чтобы работа была максимально продуктивной. Оставшаяся после переборки руда тем же самым конвейером медленно ехала дальше, к мощным, похожим на шестеренки, каменным жерновам для окончательного измельчения. Ослам было не под силу привести в движение весь этот механизм, поэтому конвейер и жернова работали благодаря верблюдам и лошадям, тянувшим эту буквально тяжелую лямку. Иногда в железной руде можно было обнаружить даже вкрапления золота, и в таком случае счастье ангалийцев зашкаливало — лишь несколько десятков семей на планете могли похвастаться украшениями, выплавленными для них за сотни монет из диковинного драгоценного металла. Основная же часть полезной измельченной руды отправлялась в огромные доменные печи, и на выходе, в результате дальнейшего многоступенчатого процесса, получался долгожданный чугун, а затем и сталь. Из-за непрекращающейся добычи железа воздух в центре Байхиби был плотный, как густой туман, через который свету огненных сфер не всегда удавалось пробиться с небес на землю. Эспиры здесь были нужны как нигде, ибо утро и вечер в Байхиби не отличались друг от друга из-за вечно стоявшей в воздухе дымки. Кларена родилась здесь и к своим двадцати семи годам не видела ничего, кроме пыльных рудников Байхиби. Она, как и большинство местных женщин, с утра и до вечера была занята переборкой свежедобытой породы на конвейерной ленте, выискивая глину и мел и откладывая их в большие металлические ящики. Всем женщинам на рудниках выдавали грубые тканевые перчатки, чтобы хоть немного сберечь кожу, но работать в этом неудобном, плотном, тяжелом средстве защиты можно было лишь до обеда. Потом перчатки забивались глиной и каменели, а пальцы попросту переставали чувствовать руду, и женщины были вынуждены снимать перчатки и работать голыми руками. После каждой смены сухая кожа трескалась, и счастье, если изломы на руках не кровоточили. Побочным продуктом от производства лекарств в Гальтинге были загущенные остатки сока диетр, из которых ангалийцы производили дешевый крем и бесплатно доставляли его в Байхиби. Женщины, вернувшись домой после очередной долгой смены на рудниках, наполняли кремом перчатки и спали в них, чтобы за ночь утолить зудящую боль кожи, огрубевшей на смене. «Не могу больше, все», — утирая пот со лба, сказала Тиби, высокая молодая толстушка, которая сегодня работала на смене рядом с Клареной. Тиби сняла перчатки и недовольно швырнула их на траву, но работа от этого быстрее не пошла. Тяжело и шумно дыша, она разглядывала свои пальцы, покрытые засохшей потрескавшейся глиняной коркой, как панцирем. Тиби попыталась отколупать корку, но Кларена остановила ее, схватив за руку, и отрицательно покачала головой: «Не нужно. Знаешь же, будет только хуже». В глазах измотанной напарницы проступили слезы, и Кларена смогла разглядеть их даже сейчас, в послеобеденных сумерках. «Я устала, я сейчас упаду», — жалобно простонала Тиби. На лице же Кларены, уставшей не меньше подруги, не проскочило ни одной эмоции. Словно пропуская слова Тиби мимо ушей, Кларена ощупывала кусок за куском, которые проезжали на конвейерной ленте перед глазами работниц, и старалась выискать вкрапления мела и глины. Пальцы уже онемели, но за долгие месяцы работы руки научились отбирать нужные куски по весу. «Да погори они, эти монеты, — всхлипывала Тиби, — лучше еще две диетры завести и платить весь налог соком, чем это вот дерьмо разгребать с утра до вечера! Пальцы в глине, волосы в земле, а в легкие точно чашку мела высыпали, напиться не могу!» Тиби отошла от конвейера, беспомощно опустила руки и заревела. Кларена продолжала стоять возле ленты и перебирать породу. Сжать кусок пальцами. Комок глины правой рукой бросить в стоящий у ног чан, остальное вернуть на конвейер. Сжать кусок. Бросить глину. Остаток на конвейер. Сжать — бросить — конвейер. Сжать — бросить — конвейер. Она не видела стоящих рядом напарниц, не смотрела на конвейерную ленту, не думала о своих руках, которые словно работали самостоятельно и независимо от хозяйки. Кларена слышала только всхлипы Тиби. А еще и то, как старшая по смене недовольно цыкнула на Тиби: «Это как понимать? Чего стоишь? Хочешь монеты — шевели руками! Не хочешь — тебя тут никто работать не заставляет, на твое место и так трое просятся». И снова всхлипы подруги. Тиби была хорошая, добрая веселушка, но слабая. Большой нужды раздирать пальцы на рудниках у нее не было, ибо жила она с родителями, а монеты хотела заработать, чтобы сесть на каравеллу и хотя бы раз в жизни побывать в самом красивом месте Амплерикса — в Эрзальской долине. Да уж, если бы целью работы Кларены тоже было воплощение далекой мечты об отпуске… Отнюдь. Подумав об этом, Кларена ощутила проступившие слезы, через которые серо-оранжевый полдень поплыл перед глазами золотистыми ломаными линиями. Она опустила голову, чтобы этих слез не заметил никто, даже Тиби, хотя и у той по щекам струились две узкие мокрые дорожки. Никто не видел, чтобы Кларена плакала. Никто не видел, чтобы Кларена смеялась. Даже когда ее шестилетний сынишка смешно изображал соседского кота, и все вокруг потешались, Кларена могла лишь многозначительно хмыкнуть и дернуть краем губ в незаметной улыбке. Даже когда ее муж полгода назад, зацепившись порванным краем рубашки о механизм жерновов, на глазах у жены перемололся вместе с рудой в красную кашу, Кларена не заплакала. Во всяком случае, не у всех на виду. И сейчас, когда Тиби, утирая грязным рукавом слезы, вынуждена была вернуться к конвейеру, Кларена не показала эмоций. Сжать — бросить — конвейер. Сжать — бросить — конвейер. Ей нужна была работа, нужны были монеты, избытка которых ее семья не знала даже при живом муже, а уж он приносил в дом побольше денег, чем Кларена. А налоговый инспектор не принимает оправданий и жалоб на тяжелую судьбу одинокой матери. Он принимает только сок диетр и монеты. А сока у нее мало. А монет еще меньше. Поэтому: сжать — бросить — конвейер. Сжать — бросить — конвейер. Смена подошла к концу. Женщины стали медленно расходиться по домам. Тиби опустила грязные огрубевшие руки в деревянную кадку с водой и принялась яростно очищать пальцы от глиняного капкана. Кларена тоже помыла руки. В ее мыслях было — вернуться домой, накормить сына, за которым присматривала соседская старушка за пять монет в месяц, и опустить скрюченные на работе пальцы в крем. — До завтра, — сухо бросила Кларена напарнице. — Я завтра не приду на работу, — все еще не в силах справиться с остатками глины на пальцах, сказала Тиби. — Разве ты работаешь не два дня подряд? — спросила Кларена. — В пасть диетре этот проклятый конвейер, — недовольно буркнула Тиби. — Сил больше нет, понимаешь? — Понимаю. А как же поездка в Эрзальскую долину? — Одолжу монет у родителей, — ответила толстушка. — И попробую напроситься в школу. Я слыхала, что учительница совсем плохая стала, ей же за девяносто. Слышит неважно, учеников одного от другого отличить не может. А я хорошо знаю письмо, даже дочь старшей сестры обучила грамоте. И счету. Завтра же пойду в школу. Откажут — так тому и быть. Найду другую работу. — Другой в Байхиби нет, — отрезала Кларена. — А ты сама насчет школы не думала? — спросила ее Тиби, вытирая руки о полы пыльной одежды. — Ты девочка образованная, еще поумней меня будешь. — Смеешься? — хмыкнула Кларена. — Я со своим сорванцом едва управляюсь. Куда мне еще десяток таких же. Я ведь наору на них на первом же уроке. — Кто сорванец? — удивленно переспросила Тиби. — Твой Лагей? С ума сошла. Очаровательнее мальчишки не встречала. Я бы от такого сына не отказалась. — Попробуй сегодня уложить его спать вместо меня. Тогда и поговорим. — Но ты насчет школы все же подумала бы. Все лучше, чем пальцы на конвейере увечить. — Любителей-самоучек не особо в учителях жалуют. Так что и ты надежд не питай. Не дождавшись ответа Тиби, Кларена быстро пошла к дому. Жилище ее состояло из небольшой комнаты, разделенной деревянной стеной на два крошечных закутка, и скромной кухни. В одном закутке, с окном, стояла кровать сынишки. В другом, поменьше и без окна — их с мужем кровать. За полгода, прошедшие со дня гибели мужа, она так и не привыкла засыпать и просыпаться в одиночестве. Погрузиться в сон ей помогала подушка мужа, которую Кларена обнимала, нюхала и, расплакавшись в ночной тиши, целовала. За кухонным столом сидела старая соседка, только что закончившая кормить шестилетнего Лагея. В руках старухи была большая потрепанная книга с рисунками, которую она читала Лагею, пока тот проделывал пальчиком дырки в остывшей лепешке. Эту книжку Кларене читала еще ее мама, а той, в свою очередь, бабушка. — Мама! — звонко воскликнул Лагей, сполз со стула, подбежал к Кларене и обнял ее, уткнувшись носиком в грязные пыльные полы платья. Она присела перед ним, поцеловала его в щеку и улыбнулась. — Как смена прошла, хорошая моя? — ласково спросила старушка, закрыв книгу с закладкой меж страниц и отложив ее на край стола. — Как вчера и позавчера. И как неделю назад. Добрый вечер, — Кларена сдержанно поприветствовала соседку. Сжать — бросить — конвейер. Сжать — бросить — конвейер. Работа осталась за дверью до завтрашнего раннего утра, но пальцы по привычке продолжали перебирать несуществующую руду. Работать на конвейере женщинам дозволялось четыре дня в неделю, но после смерти мужа Кларена уговорила старшую по смене поставить ее к конвейерной ленте на все дни. В этом крошечном, как монетка, городе все знали, что Кларена осталась одна. И старшая, хорошо понимая, что даже восемь дней в неделю не исправили бы финансового положения Кларены, разрешила ей работать ежедневно. Сегодня был последний день месяца. Соседка деликатно молчала, сидя за столом со сцепленными в замок руками, и ждала положенной оплаты. Кларена кивнула ей, прошла в свой закуток, нагнулась и достала из-под кровати небольшой сундук, где хранила скудные сбережения. За несколько дней до этого она отдала налоговому инспектору менее половины литра сока. По ее подсчетам, он должен был потребовать от нее шестнадцать монет сверху. Но он, взвесив канистру с соком, огорчил Кларену, затребовав восемнадцать монет. «Как восемнадцать?» — испуганно переспросила она. Тот лишь покачал головой: «Ты знаешь ставки, Кларена. Литр сока. Или тридцать монет. Если пол-литра, то пятнадцать монет. А у тебя и половины литра в этот раз не надоилось. Считать-то я умею, не переживай. Так что восемнадцать монет, не обессудь». Ей бы пустить слезу, рассказать про трагическую смерть основного кормильца, о чем инспектор, разумеется, и так знал. Начать бы ныть и скулить, умоляя войти в положение. Но то была Кларена. Она гордо отсчитала восемнадцать монет и вручила инспектору. Тот пересчитал денежную часть налога и бросил взгляд на Лагея, который поглядывал на инспектора из своей комнаты и мило улыбался. Улыбнувшись мальчишке в ответ, инспектор протянул одну монету обратно Кларене. Но она не взяла подачку. «Восемнадцать так восемнадцать», — сухо шепнула она. Инспектор закатил глаза, покачал головой, цыкнул языком и положил монету на кухонный стол: «Своей гордостью ты сына не накормишь». Склонившись над сундуком, Кларена отсчитала пять монет, чтобы отдать соседке заслуженную плату за месяц. В сундуке осталось двадцать две ровные круглые блестящие железки. Еще месяц назад их было сорок три. Самая простая еда, самая простая одежда. Предыдущий эспир потух, и на новый денег не было — она научилась обходиться без него, ибо вести счет времени было бессмысленно, когда все мысли заняты счетом монет. Что важнее — купить сыну овощей или приобрести новый росток диетры? Ее хищная роза, доставшаяся от родителей, пережила всех остальных диетр в округе. Конечно, овощи сыну. Она экономила, как могла, но налоги были беспощаднее изголодавшегося Хищника и съедали почти все, что Кларена старалась заработать для себя и ребенка. К исходу следующего месяца Лагея надо будет отправлять в школу. Новая одежда, бумага для письма, чернила и учебники. Она не знала, на что сможет купить все это. Расплатившись с соседкой, Кларена попрощалась с ней до завтра. Лагей зевал и тер глаза кулачками. Уложив сына спать, она вышла на улицу, села на крыльцо, подперла голову руками и стала смотреть в черное небо и считать остатки почти потухших огненных сфер. Ее пугала мысль о том, что, если монеты закончатся, придется всерьез задуматься о переезде. Аладайские озера? Жить среди мертвого камня не входило в ее планы, но там нет налогов. Или жуткая Земля Отступников? Туда налоговые инспекторы предпочитают не соваться. По сравнению с любой из этих территорий в Байхиби было не так уж и плохо. Муж всегда повторял, что все размышления в ночи ошибочны. Поэтому о том, что будет дальше, она подумает завтра утром. На это среди «сжать — бросить — конвейер» у нее будет достаточно времени. *** Отец Королевы Келий Бальерос в компании со своей спутницей из Чистых гор, Надией, провел в Саами почти неделю. Он знал, что не найдет тут андамита, но желал хоть немного перевести дух перед тем, как отправиться дальше. Этой деревни они с Надией достигли ровно на следующий день после того, как Лерия, Шай, Лафре и их новый компаньон Эрви покинули Саами, устремившись за дуновением эрзальских ветров на восток, по направлению к Чистым горам и к Серебряной Слезе. — Странно, — сказала Надия, выходя из небольшого прозрачного озера, похожих на которое еще много было в округе. Ей сильно захотелось окунуться туда, чтобы отдать студеной воде хоть немного того жара, что изнурял ее тело из-за слишком большого количества скопившихся в небе над Саами огненных шаров. — Странно? — Повернулся к ней Келий, сидя на берегу. — Я уже пару дней вообще не чувствую, куда дует ветер. Еще и эта невыносимая жара… Такое чувство, что плебры совсем не следят, куда запускают свои огни. — Они следят за этим, не волнуйтесь. И если на этой земле сегодня повышенная температура, значит, того требует наша планета. А вот ветра я тоже не чувствую. Полный штиль. — Он поднял вверх руку, напрасно пытаясь понять, куда дует ветер. — Что же делать? — Думаю, что нам надо просто дождаться, пока не появится ветер, и уже тогда решим, куда идти дальше. — Пожалуй, вы правы, — согласилась Надия, стоявшая на берегу и облачавшаяся в свое длинное холщовое платье. — А как долго вы уже скитаетесь в поисках серого камня? — Хм, — задумался Келий. — Месяца полтора или два, полагаю. — А что вас заставило отправиться на поиски андамита? — Ну, — смутился Келий Бальерос, — во-первых, просто захотелось помочь нашей Королеве. От ее жизни зависит благополучие планеты. Если она не сможет кормить Эксиль, то нашествие мерсеби — дело времени. — А во-вторых? — Надия села на желто-коричневую траву и принялась развязывать небольшой мешочек, в котором у нее были припасены семена. — А во-вторых, освобождение от налогов на все время поисков. Сейчас с соком диетр совсем туго, а Хранилище плохо заполнено, — Келий отвечал неохотно, понимая, что вынужден обманывать свою спутницу, ведь налогового бремени он, член королевской семьи, не нес. — Откуда вы держите свой путь? — Надия поспешила перевести тему, поняв, что Келий говорит без интереса. — Я из Триарби. — О… Триарби… Столица. Никогда не доводилось там бывать. В столице действительно так красиво, как говорят? — Триарби прекрасна, — с грустью в голосе ответил Келий. — Чистый свежий воздух. Синеватое, с розовой дымкой, небо. И фантастические виды на Медистое плато и на Парящие воды. Второго такого места на Амплериксе не найти. — А я слышала, что столица Эрзальской долины еще более красивая, чем Триарби. Вы бывали в Гальтинге? — спросила Надия, взяв в руки немного мягкой глины и начав делать из нее подобие миски. — Да, бывал. Красиво, не спорю. Но мне ближе Триарби. Столица давно стала для меня домом. Я люблю этот город. — У вас есть семья? — Моя жена давно умерла, и я живу с дочкой. — Как же вы оставили ее одну в Триарби? — За ней приглядывают. Очень скучаю по ней… Но уверен, что она когда-нибудь поймет мое решение. А вы? У вас есть семья? — Нет, — улыбнулась девушка. — Я жила у подножия Чистых гор, на севере. Ничем не примечательная, суровая жизнь. Однообразная. Почва там скудная, диетры маленькие, сока дают мало, а деньгами платить налог… Кому ж это сейчас под силу. Поэтому, как только я услышала, что корона объявила о поиске андамита, то сразу же вызвалась добровольцем. — А если вы найдете андамит? Как собираетесь породниться с династией Бальеросов? — Да никак не собираюсь. У меня нет брата, которого я могла бы предложить Королеве в качестве супруга… Никого нет. Просто решила: раз уж выпал шанс попутешествовать по нашей планете, да еще и освободиться от этих кошмарных налогов, то глупо было бы сидеть на месте. Если я найду андамит, то просто вручу его Калирии. И поселюсь в Триарби, подальше от этих Чистых гор, горели бы они… Если Королева позволит мне, конечно. Да и вообще, я не против отдать андамит вам. Он мне не нужен, а вы мужчина. Вы сможете породниться с Королевой и замолвить за меня словечко. — Надия подмигнула Келию. — По рукам, — улыбнулся отец Королевы, про себя усмехнувшись над словами о родстве с собственной дочерью. — А теперь самое время перекусить. Надия поднялась с травы, взяла глиняную миску, подошла к озеру и зачерпнула миской воды, чтобы смешать в ней семена и приготовить пару лепешек. Вернувшись к Келию, девушка насыпала в ладонь немного семян из своего мешочка и только хотела кинуть их в миску, как поднялся сильный ветер и сдул семена с ее ладони. Глаза девушки округлились — то ли от недовольства, что порыв ветра лишил их целой порции семян, то ли от радости, что эрзальские ветра наконец-то дали о себе знать. — Ветер! — радостно воскликнула она. — Куда он дует? — Кажется, он дует прямо на восток. — В сторону Серебряной Слезы? — Вроде бы да… — Ну неужели. Смилостивился над нами. Вот только поесть не получится… — У меня есть с собой немного семян. — Келий сунул руку в карман и достал оттуда увесистый мешочек. — Замечательно, — обрадовалась Надия. — А то я просто умираю с голоду. Бросайте их в миску, пока этот злодей снова не оставил нас без обеда. *** Апельгио и Баклий, переночевав в лачуге старухи Фреи, нехотя продирали глаза — в окно сочился тусклый свет, и вставать с кровати совсем не хотелось. Строго говоря, эту застланную куском ткани насыпь веток и листвы назвать кроватью получалось лишь с натяжкой, но спать на ней было все же лучше, чем проводить ночь под открытым небом. — Проснулись? — с каким-то странным оттенком заботы, очевидно, давно не селившейся в душе старухи, спросила их Фрея. — Проснулись, — зевая, ответил Апельгио. — Я вам лепешек напекла, — направляясь к покрытому пылью столу, сказала Фрея. — Идите хоть немного перекусите перед дорогой. Баклий и Апельгио, все еще сонные, приблизились к столу, схватили по небольшой лепешке и стали жадно жевать. — Мало? Не наелись? — спросила старуха, когда молодые люди закончили есть. — Лучше, чем пустота в желудке. Нормально. Спасибо большое, — вежливо сказал Апельгио. — А мне вот интересно, — дожевывая пищу, промямлил Баклий, — откуда у вас тут семена? Вы же ни живые, ни мертвые. Вам же не нужно питаться. — Не нужно. Я уж и забыла, что такое вкус еды. Семян у нас тут действительно нет. Пока вы спали, я нашла немного у вас в мешке. И приготовила для вас. Поблагодарив Фрею за скудный завтрак, молодые люди закинули за спину свои мешки, в которых были фляги для воды и запасы семян, и уже было собрались выйти из лачуги, как вдруг взгляд Апельгио упал на потолок жилища Фреи. Там зияла небольшая дыра, прямо над старухиной кроватью. Заметив, как парень уставился на дыру, старуха, немного смутившись, подошла к кровати, вытащила из-под нее небольшое сплетенное из ветвей и вымазанное глиной корытце и поставила его на свою лежанку. — Крыша уже давно прохудилась, — печально вздохнула она. — Когда идут дожди, кровать заливает. Так и сплю с этим корытом у себя на груди, как глупая. — Так давайте мы починим? — Почините? — А чего? Нам разве трудно? Та лестница, которую вы вчера дали нам, чтобы собрать сок у диетры. Она длинная. По ней сможем забраться на крышу. — Вот спасибо, — сказала старуха. — За десятки лет я уже и забыла, что это такое — получить помощь от мужчины. Апельгио и Баклий сняли свои рюкзаки, прислонили их к столу и вышли из лачуги. Они принялись собирать мелкие ветки, чтобы смешать их с травой и глиной и залатать брешь в крыше дома. К непрекращающимся в этих землях стонам бесконечно рожающих вдов они уже настолько привыкли, что даже перестали обращать внимание на эти тягучие, неприятные звуки. Когда с починкой крыши было покончено, друзья вернулись в лачугу, прихватили свои рюкзаки и вышли на улицу. Откуда-то из свисающих до земли ветвей деревьев показалась высокая фигура, в которой Апельгио и Баклий сразу распознали Главную. — Вы еще здесь? — Главная бросила на них удивленный взгляд. — И вам доброго утра, — усмехнулся Баклий и повернулся к Апельгио, словно ожидая поддержки от друга, хотя Апельгио держался каким-то необычайно серьезным. — Уговор был такой, — грозно сказала Главная, — вы проведете у нас ночь и уберетесь. Это Земля Вдов, и негоже мужчинам быть здесь. — Позволь им остаться у нас еще ненадолго, — послышался голос Фреи. — Да с чего бы это? — У ребят золотые руки. Они мне крышу починили. — И что с того? — фыркнула Главная. — Мне теперь поклониться им в ноги за это? — Кланяться не надо, — спокойно парировала Фрея, — но в твоем доме уже давно не закрывается дверь. Дряхлая Лайя уже с месяц не может взобраться на лестницу, чтобы собрать сок у своей диетры, а ей подлечить рану на руке не мешало бы. Куда ни плюнь — то крыша протекает, то пол просел. Пока я живу тут, к нам не приходило ни одного мужа. Что такого случится, если мальчики пробудут тут еще немного? Помогут нам, да отправятся дальше искать этот поганый серый камень для девчонки. — Дело говорит беззубая Фрея, — голос принадлежал другой вдове, Лайе, которая подошла к компании и с интересом осмотрела Баклия и Апельгио. — У меня коза потерялась, а я ее растила на мясо для диетры. Пусть поищут. Главная скрестила руки на груди и высокомерно посмотрела на путников, которые глядели на нее с нескрываемой мольбой в глазах. — Им даже есть нечего будет. — Было похоже, что Главная смягчилась, хотя и не подавала виду. — У них есть с собой немного семян, — сказала Фрея. — Я их им сегодня на завтрак приготовила. — Вот! — выпалила Главная. — Сегодня их кормят, а завтра они срубят себе по лачуге и осядут тут! — У нас растут земляные груши, — возразила Лайя. — Если их сварить, получится не самая плохая похлебка. С голоду не помрут. Тут, кроме них, в еде больше никто не нуждается. — Послушайте, — мягко сказал Апельгио, обращаясь к Главной, — вы же не думаете, что Земля Вдов — это вожделенная территория, где хочется остаться? Не собираемся мы тут пускать корни. Мы живем в Сентре, работаем в Хранилище, пополняем его соком. Паршивый труд, но уж лучше там, чем в этих ваших глухих лесах. Дайте нам немного времени перевести дух с дороги. В долгу не останемся и поможем всем, кому скажете. — Неделя. Не больше. И после этого без разговоров уберетесь отсюда, — ультимативно сказала Главная, еще раз фыркнула, резко развернулась и исчезла в чащобе. Как только Главная ушла, к молодым людям приблизилась та юная девушка, которая накануне безуспешно пыталась выбраться из леса. — А мне поможете? — скромно спросила она. — Поможем, — ответил Баклий. — А что у тебя? Тоже крыша? — Нет, — стеснительно ответила девушка. — Диетра? — Нет. Еда. — Ты голодна? — спросил Баклий. — Нет, просто я… Я забыла вкус еды. А у вас, я слышала, есть семена. Все бы отдала за горячую лепешку. Хотя бы вспомнить, как это — есть. — Вот так да! — удивился Баклий. — А Фрея говорила, что вы не едите тут. — Эта дура у нас уж два года как, — усмехнулась Фрея, — а все не привыкла. Семена ей, ишь ты! Нечего было блудом с сестрой своей заниматься. — Да сгинь ты! — огрызнулась на Фрею девушка и, посмотрев на Баклия, спросила: — Так вы поможете? Дадите немного семян? — Какие тебе семена, извращенка! — крикнула Фрея. — У них семян и так мало осталось. Жри вон грушу земляную, коли охота! Скажи спасибо, что хоть они у нас растут. — Не переживай, — словно не слыша старуху, ответил Баклий девушке. — Я поделюсь с тобой семенами. Как тебя зовут? — Залина. — Красивое имя. А я Баклий. Идем, покажешь мне, где живешь, и я отсыплю тебе немного семян. Девушка радостно улыбнулась и кивком указала молодому человеку дорогу к своему жилищу. — У меня маленькая лачуга, — сказала Залина, пока они с Баклием шли к ее дому. — Я не могу привыкнуть к Земле Вдов. За все это время так и не смогла обустроиться. — Фрея говорила, что тебя сюда сослали родители за то, что ты надругалась над своей младшей сестрой… — Это ложь. Неправда! — со злостью в голосе крикнула Залина. — Расскажешь? — спросил Баклий. Девушка остановилась и пристально посмотрела на Баклия. В ее больших красивых серых глазах читалась почти неуловимая просьба поверить ей. Залина отвела взгляд, вздохнула, приоткрыла рот, но не сказала ни слова, будто у нее не было никакой надежды встретить понимание в лице молодого человека. Но она завела прядь длинных, чуть вьющихся волос за ухо, горько улыбнулась и начала тихо говорить: — Мы жили в Серебряной Слезе. Я, родители, бабушка и Силия, моя сестра. Ей двенадцать было. У меня был день рождения, и родители подарили мне маленький эспир. Я всегда мечтала о таком. — Вроде эспиры как раз у вас в Серебряной Слезе делают. Нет? — Не совсем. Лунный хрусталь действительно добывают только у нас, и только он годится на то, чтобы делать эспиры. Нам в школе рассказывали, что первый эспир сделали именно у нас. Один из Магов, который жил в те времена в Серебряной Слезе, случайно открыл свойство лунного хрусталя определять время суток. И обучил этому ремеслу жителей Слезы. Сам понимаешь, сколько монет Серебряная Слеза могла бы заработать на производстве эспиров. Но ангалийцы жаждут монет, как никто на Амплериксе. Они смекнули, насколько это прибыльное мероприятие. Я помню со школы, что ангалийцы благодаря эрзальским ветрам и обилию каравелл веками наживались на том, что могли грамотно выстроить торговые связи — закупать дешево в одном месте, а потом продавать остальной планете много дороже. Примерно то же самое было в свое время с мандаринами, которые Эрзальская долина закупала у Бьяно Кехадиса из Забытых лесов, а затем распространяла их по всему Амплериксу. В общем, ангалийцы стали все чаще наведываться в Серебряную Слезу и закупать у нас лунный хрусталь, чтобы потом придавать ему у себя в Гальтинге изысканный товарный вид и продавать дальше за большие суммы остальным жителям. Они переманили к себе в долину с дюжину самых лучших мастеров из Слезы и построили на том выгодное дело. Но некоторые торговцы из других земель Амплерикса, чтобы не закупать дорогие эспиры у Гальтинга, стали приезжать прямо в Серебряную Слезу. Ведь у нас добыча лунного хрусталя не прекращалась. Да и осталось несколько мастеров, которые могли утереть нос Эрзальской долине и создавать эспиры ничуть не хуже, чем те, которые делали в Гальтинге. — И что же сделали ангалийцы? — Баклий с нескрываемым интересом слушал девушку, которая изъяснялась так красиво, будто происходила из знатного семейства. — Они с согласия Королевы, которая правила в то время… Не помню ее имени… Короче говоря, ангалийцы заключили с мэром Серебряной Слезы контракт сроком на тысячу лет. Серебряная Слеза должна была ввести запрет на изготовление эспиров у себя на земле и продавать добытый лунный хрусталь исключительно Гальтингу. В обмен на это Гальтинг гарантировал Слезе хорошую скидку на лекарства. На удачу ангалийцев, в те времена в Слезе была распространена цинга, а целительные капли от цинги стоили дорого. Ведь как только нашу землю охватила эпидемия, Эрзальская долина взвинтила цены на лекарство. Мэр Слезы даже жаловался Королеве. Но корона сказала, что не будет вмешиваться в споры между землями Амплерикса, покуда цены не станут непосильными. А они не стали — ангалийцы грамотно выдерживали грань между «дорого» и «очень дорого». Поэтому у нашего мэра не было никакой другой возможности, кроме как принять условия контракта с Эрзальской долиной. С тех пор Серебряная Слеза служит лишь источником лунного хрусталя, и единственным его закупщиком является Гальтинг. Производить эспиры в Слезе ныне запрещено. — Вот ведь, — вздохнул Баклий. — Эрзальская долина себе не изменяет. И лекарства, и эспиры, и мандарины в свое время… Все сосредоточили в своих руках. — Ну а что? Они четвертая ступень, и корона снисходительно смотрит на то, как они зарабатывают монеты. — Но как все это связано с тем, что родители сослали тебя в Землю Вдов? — Баклию не терпелось услышать конец рассказа Залины. — А, ну да. Это все моя сестра. Это все из-за нее. Дрянная девчонка. Любимица родителей. Сколько себя помню, она отбирала у меня все, что мне принадлежало: и одежду, и игрушки. Я ныла и просила у родителей купить мне эспир. У моей подруги он был, и она постоянно хвастала эспиром передо мной. Даже подержать в руках не давала. И мои родители наскребли денег и подарили мне эспир на день рождения. А Силия стала канючить и умолять их подарить ей такой же. Конечно, они ей отказали. Семья наша небогатая, с налогами бы разделаться. Тогда Силия начала просить меня отдать ей мой эспир, а я ее и послала куда подальше. И эта гадина сказала, что, если не отдам свой эспир, она мне устроит хорошенькую жизнь. — Надо же… — Так повелось, — продолжила девушка, — что сестру перед сном купала я. И однажды она рассказала маме с папой, что, дескать, Залина трогает ее во время купания в тех местах, где девочке не пристало трогать другую девочку. Такая истерика была, что не каждая женщина из театра изобразит. Всхлипывания, стеснение, смятение. Силия всегда была превосходным манипулятором. И актрисой, как оказалось, тоже. Папа мой — человек суровый. Как только Силия завела тот слезливый разговор, он так сильно врезал мне по лицу, что я отлетела в сторону, даже головой о дверь стукнулась. Меня и слушать никто не стал. Отец орал на меня, бил ладонями по лицу, говорил, что не дочь я ему больше. А мама не решалась ему возразить. Просто стояла в стороне и плакала. До сих пор уверена, что мама не поверила Силии. Но в нашей семье все решал отец. Все. Решил он и мою судьбу. И перед тем, как в тот день он выволок меня за волосы на улицу и повез сюда, я увидела злорадствующую ухмылку на лице Силии. — Какой ужас… — пробормотал Баклий. — А ты не думала о том, чтобы обратиться к Верховному судье? Уж судья-то разобрался бы. И оправдал тебя. — И как я к нему обращусь? Мне кажется, никто и не знает, где Верховный судья. А я здесь, за тысячи миль от мира. И красные огни не доходят досюда. У меня нет никакой возможности просить о суде. — Так давай я пошлю красный огонь? — Ты? — Ну конечно! Когда мы с Апельгио покинем Землю Вдов, я раздобуду красный огонь и пошлю сообщение. В Триарби. Прямо на имя секретария Далонга. — Ты правда это сделаешь? — Залина схватила Баклия за руки. — Непременно. Обязательно! Первым же делом. Залина бросилась ему на шею, крепко обняла и сжала пальцами его спину. Она не видела, что Баклий в это мгновение улыбнулся. Возможно, впервые в жизни он, раздолбай из Сентры, сможет сделать что-то по-настоящему значимое, судьбоносное, тем более для девушки, которая точно заслуживает внимания Верховного судьи. — Я буду так тебе благодарна, Баклий. Баклий? Я не перепутала твое имя? — Не перепутала. — Парень погладил Залину по ее мягким длинным волосам, сам испугавшись этого своего жеста. — У тебя светлая душа. Откуда ты? Из Триарби? — О… Нет, далеко не из Триарби. Я живу в Сентре. Между Сентрой и столицей не такое уж огромное расстояние, но они разделены длинным туманным ущельем. Сразу за ним начинаются Парящие воды. Пройти из Сентры в столицу коротким путем нельзя. Только если идти тысячи миль с востока на запад, через весь Амплерикс. — Сентра, — сказала Залина. — Там, где находится Хранилище. Я читала. Перед тем, как Баклий ответил, они дошли до крошечного, сложенного из влажных темно-коричневых каменных плит домика с покосившейся крышей. Ощущая смущение, Залина приоткрыла скрипучую деревянную дверь, вошла вовнутрь и рукой пригласила Баклия. Тот очутился в лачуге и оглянулся. Было темно, и Залина потянулась к свече. Баклий снял с плеча свой холщовый рюкзак, достал оттуда мешочек с семенами и протянул его девушке. Залина улыбнулась и принялась осторожно высыпать семена в глиняную миску, которую она, должно быть, совсем недавно себе смастерила, ибо по краям миски глина была еще влажной, неокрепшей. — Ее надо было обжечь в огне, — улыбнулся Баклий, наблюдая, как девушка наполняет миску семенами, так аккуратно, словно боится высыпать лишнее зернышко. — Да ты не стесняйся. Бери, сколько тебе надо. — Мне надо совсем немного, спасибо. И, если честно, я не знала, что миску надо было обжечь в огне. — Поешь — и я тебе с этим помогу. — Ты такой чудесный, — сказала она. — Составишь мне компанию за обедом? — Ну, разве что пол-лепешечки съем. Я же завтракал. Залина взяла со стола крынку с водой и плеснула немного в миску, принявшись замешивать семена. — А расскажи мне про Сентру? Ты видел Хранилище? — Я не просто видел его. Я работаю в Хранилище. Я и Апельгио. Ну, и еще несколько парней из нашей деревни. Посменно. — Как это — работаешь? — Мы с ребятами пополняем Хранилище запасами сока диетр, чтобы поддерживать там должный уровень сока. — В школе нам рассказывали, что если сока в Хранилище будет мало, то души умерших, которые там обитают, обратятся Хищниками. И вырвутся наружу. — Так и есть, — ответил Баклий с гордостью за то, что работает в таком опасном, но интересном месте. — А какое оно, Хранилище? — Оно… — задумчиво произнес Баклий, — оно огромно. Хранилище похоже на гигантский полупрозрачный открытый мешок. Такой объемный и высокий, что добраться до его горловины можно, лишь взобравшись на Циклай. — То дерево над Хранилищем? — А ты много знаешь, — заметил парень, откусывая лепешку. — Да. Циклай. Древнее высокое дерево, что растет над Хранилищем и устремляется в небо на десятки метров, а его крона свисает прямо над здоровенной горловиной. В стволе Циклая сделаны ступени, и мы с ребятами взваливаем за спину мешки с соком и тащимся по этим ступеням на самый верх Циклая, прямо на крону. И выливаем в Хранилище содержимое мешков. И так день за днем. Год за годом. — У тебя каторжный труд. — Ну, как тебе сказать… Все относительно. На мой вкус, лучше так, чем прозябать в Земле Вдов. — То был не мой выбор, — сухо сказала Залина. — Понимаю. Но я думаю, что если что-то происходит в жизни, то это неслучайно. — И для чего, по-твоему, жизнь распорядилась так, что я оказалась в этом проклятом месте? — Да откуда ж мне знать. Может быть, нам с тобой было суждено встретиться тут. Скажешь, не так? На губах Залины скользнула улыбка. Она посмотрела на этого смешного, неказистого, полноватого парня. С таким она могла бы гулять вечерами в Серебряной Слезе, смотреть на огненные светила в черном небе и держаться за руки. Но она тут, в Земле Вдов, обреченная на вечные мучительные роды. Когда вдовы разговаривали о жизни за пределами их леса, то всегда говорили «там, на Амплериксе», точно Земля Вдов была отдельной планетой. И «там, на Амплериксе» Залина едва ли решилась бы задать молодому человеку вопрос, который задала Баклию сейчас: — У тебя есть любимая девушка? — Девушка? — опешил Баклий. — Нет. Девушки у меня нет. — И никогда не было? — Я… Ну… — Ладно, ладно. Не отвечай. Не хочу тебя смущать. — Да я и не смутился. — Баклий сидел красный, и Залине это было хорошо заметно. –Что я еще мог бы для тебя сделать? — Сделать? Для меня? — Ну да. Ваша Главная разрешила нам с Апельгио задержаться у вас с условием, что мы будем помогать здешним вдовам. — Здешним вдовам, — горько повторила Залина. — До сих пор не привыкну к этому слову. — Ты не вдова. Просто ты… — Обречена на проклятье? — Ну да. — Не говори об этом. Когда не говоришь о чем-то, то кажется, будто этого и нет вовсе. — Тогда не буду. — Ты замечательный, Баклий. Ты знаешь это? — Это ты замечательная. И я вызволю тебя отсюда. — Хотя бы ты веришь мне? Веришь, что я заточена тут напрасно? — Конечно, верю. Ты не должна быть в этом жутком месте. Не должна мучить свой живот. — Ты прав. Это настоящая мука. Самое ужасное ощущение, которое я испытывала. Когда только отец отвез меня сюда, я первые несколько дней сходила с ума. Ревела день и ночь, есть хотелось. А еды тут нет. Тащила в рот траву, корни. Земляные груши тоже ела. А потом так странно стало. Ем, а вкуса еды не чувствую. Ты маленький когда-нибудь пробовал жевать бумагу? — Ну да, — засмеялся Баклий. — Вот по вкусу еда становится как бумага. Я думала, что хотя бы соленый вкус семян почувствую. Но сейчас съела лепешку — и все равно как бумага на вкус. А однажды нашла ягоды, они тут растут у нас иногда. Набрала целую ладошку и отправила в рот. Ягода сочная, но безвкусная. И через неделю примерно я ощутила, что в моем животе поселилось нечто. Грудь стала болеть, тошнило по утрам. Потом начал расти живот. Я слышала, как женщины у нас в Серебряной Слезе рассказывали, что малыш в утробе двигается, и это можно почувствовать. Но я не чувствовала. Разве можно ощутить пустоту внутри себя? И одним утром проснулась от чувства, словно кто-то хочет выбраться у меня из живота наружу. Боль стала накатывать волнами — каждая новая сильнее предыдущей. Потом терпеть стало невмоготу, и я начала кричать. А никто не обращает внимания. Тут все привыкли к стонам и крикам. Потом упала на траву и увидела, что идет кровь. И жуткая боль, как будто кто-то изнутри руками разрывает меня, чтобы выбраться наружу. И потом все прекратилось. Живот уменьшился, но ребенка не было. Ничего не было. Только боль, кровь и пустота. Одна из вдов помогла мне подняться и повела к себе в дом, чтобы дать мне немного сока диетры. Она взяла комок сухой травы, намочила его в соке и дала мне, чтобы я его подложила меж ног. Кровь немного остановилась. А где-то через месяц после этого грудь снова начала набухать и болеть. Тогда я поняла, что снова беременна. Не ожидала, что это случится так скоро. Второй свой раз я родила неделю назад. Рожать было еще больнее, но крови было меньше. Наверное, недели через три или четыре снова забеременею. И так до конца времен. — Пока ласточка не вернется в свое гнездо, пока засохшая яблоня не заплодоносит, — с грустью прошептал Баклий. В его глазах стояла боль. Он глядел на Залину и ощущал, что не может насмотреться на нее, как не может напиться воды после последней за смену ходки на Циклай. — Ты такая красивая. — Баклий вплотную приблизился к ней. — Тебе бы рожать детей для своего мужа, а не пустоту. — Думаешь, я бы не хотела этого? — не поднимая на него глаз, вздохнула Залина. — Больше всего хотела бы. Никогда не думала об этом, но, попав сюда, стала переосмысливать свою жизнь. Мне кажется, всю ценность жизни можно осознать лишь тогда, когда у тебя ее забирают. Как забрали у меня. Баклий ничего не ответил, а просто обнял Залину и уткнулся носом в ее волосы, прижав к себе. Когда некоторое время спустя Баклий вышел из дома Залины, то столкнулся с Апельгио, который проходил мимо, волоча за собой лестницу — видимо, чтобы помочь очередной престарелой вдове собрать сок диетры. Апельгио с удивлением посмотрел на растерявшегося Баклия, словно того застали за совершением какого-то непотребства. — Ты где был, дурак? Я обыскался тебя. С ног сбился. — Я… — начал было Баклий, но замолчал, как только из хижины за ним вышла Залина. Апельгио настороженно посмотрел сначала на друга, затем на девушку, потом вновь перевел взгляд на Баклия и кивком головы позвал его отойти в сторонку. — Ты чего делал у нее, Баклий? — Ну, я дал ей немного семян, чтобы она вспомнила их вкус. — Семян! — воскликнул Апельгио и, поймав на себе взгляд Залины, продолжил говорить тише: — Тебе не кажется, что ты слишком долго давал ей семена? — Так я ей еще и с окном помог. — С окном! Я надеюсь, ты не дал ей каких-нибудь других семян? — Да уймись ты, придурок. Не твое дело. — Баклий! — грозно посмотрел на него Апельгио. — А если Главная узнает? — О чем, идиот? Закройся лучше. Пойдем вон найдем козу. Помнишь? Одна старуха просила. Баклий быстро пошел прочь. Апельгио поспешил за другом. Они недолго искали животное — оказалось, коза застряла копытом в перекрестье корней, вылезших из черной земли наружу, и жалобно блеяла, а потому отыскать ее по звуку не составило большого труда, чего не могла сделать полуглухая хозяйка глупого животного. Когда они вернули беглянку старушке, та радостно залебезила: «Молодцы какие! Золотые ребятки! Поможете скормить ее диетре?» Молодые люди пожали плечами, ухватили животное за рога и потащили упирающуюся передними копытами в землю козу на задний двор, где вилась невысокая, но старая диетра. Было видно, что растение изголодалось, ибо оно широко разверзало свой пожухлый бутон, обнажая мелкие блестящие острые клыки, с которых свисала вязкая жидкость. Учуяв пищу, диетра резко потянулась раскрытым бутоном к друзьям, все еще удерживающим испуганно блеющую козу, и Апельгио с Баклием кое-как успели отскочить в сторону, оставив животное в распоряжении хищной розы. «Ну, ну, не торопись. Накормим тебя», — усмехнулся Баклий. Стебель диетры сжался в пружину, будто растение готовилось к броску, и мгновенно распрямился — диетра открытой зияющей пастью цапнула козу за голову и откусила ее, после чего вытянулась в полный рост и высоко задрала бутон, будто помогая пище проникнуть вовнутрь. Диетра слегка подергивалась, и бутон ее судорожно открывался и закрывался без конца, но острые рога зацепились за клыки, и тогда цветок стал издавать кашляющие звуки. «Подавилась, что ли», — пробормотал Баклий, и в этот момент диетра выплюнула голову козы. Наполовину обглоданная голова откатилась в сторону, как мяч. Раздразненная вкусом еды, диетра вновь разверзла бутон, впилась клыками в обезглавленную тушу козы, которая судорожно дрыгала копытами, и отхватила внушительный кусок плоти, немедленно проглотив его. — Вот спасибо вам, деточки. — Старушка разве что не прыгала, как маленькая девочка. — Ей теперь на неделю хватит. — Да не за что, — ответил Баклий. В дальнейшем молодые люди побывали еще в пяти-шести хижинах вдов — чинили мебель, таскали воду из студеного ручья, который протекал в нижней части деревни, и собирали сок диетр. — Интересно, уже вечер? — покидая очередной дом вдовы, задумчиво произнес Апельгио. — Наверное, — ответил уставший Баклий. — Такое чувство, что день тянется бесконечно. Жалко, эспиров у них нет. — Скажи мне. — Апельгио смотрел на друга. — Ты точно не позволил себе ничего лишнего в доме у Залины? — Да отстань ты, осел. Какое тебе дело? Как ухлестывать за Айри, так это пожалуйста. А как я… — А что ты? Я же знаю, что ты еще ни разу не был с женщиной. Сам же мне рассказывал, ныл. А тут появилась красавица Залина, которую ты больше никогда не увидишь. Ты уйдешь, а тайна вашего с ней единения останется заключенной в этом лесу, как и сама девчонка. — Ты мне не отец. Заканчивай с моралью, правда. Достал уже. И ты неправ. — Насчет чего? — Насчет того, что я больше не увижусь с Залиной. — Тебе откуда знать? И Баклий поведал другу историю, рассказанную ему девушкой, что повергло Апельгио в изумление. Поделился Баклий и своей задумкой помочь Залине. Он рассказал, что собирается послать красный огонь секретарию Королевы и освободить девушку от наказания. — Так у тебя было с ней или нет? — не отставал Апельгио от друга. — Говорят тебе, закройся. Не то двину в челюсть. И не посмотрю, что друг мне. День близился к завершению. Когда зевающие Апельгио и Баклий, уже не чувствовавшие от усталости своих ног, решили вернуться в хижину Фреи и лечь спать, то увидели, как Фрея роется в земле недалеко от своего дома. — Вот. — Сгорбившись над землей, она с трудом подняла на них голову. — Решила накопать вам земляных груш и сварить похлебку. Если туда добавить пригоршню семян, можно вполне сносно поужинать. — Спасибо вам, — стеснительно сказал Апельгио, — но мы могли бы и сами их накопать. — Да разве ж мне трудно, — улыбнулась Фрея. –Вот уйдете от нас… И о ком мне тут заботиться? Об этих полудохлых бабах? У меня у самой было два сына. Дайте хоть ненадолго вспомнить, каково это — заботиться о мальчишках. — Так вы же сами говорили, что вас сюда сослали ваши собственные дети! — воскликнул Баклий. — Так и есть. — И вам после этого хочется вспоминать о том, как вы о них заботились? — недоумевал парень. — Глупенький, — вздохнула старуха, и взгляд ее рассеялся и застыл на выкопанной в земле лунке, в которой виднелся плод. — Материнская любовь абсолютна. Я не держу на них зла. Конечно, когда они только сбагрили меня сюда, как старое прохудившееся корыто, первое время я питала злобу. Но это пустое. Сердце матери всеобъемлюще. Я очень скучаю по ним. Хотя и понимаю, что души их, верно, уже давно в Хранилище, да не стать им Хищниками… Мои сыновья-а-а-а… Они-и-и-и… Голос Фреи неожиданно стал приятным, певучим, в нем не осталось и следа от старческой хрипотцы. Глаза ее округлились от изумления, точно старуха сама не ожидала столь неожиданных мелодичных звуков, вырывающихся из нее и становящихся все громче и звонче. Апельгио и Баклий непонимающе переглянулись и уставились на Фрею, которая тем временем разогнула дряхлую корявую спину, приподнялась и вытянулась в полный рост, точно это была не старуха, а молодая статная женщина. Она испуганно смотрела на Баклия и Апельгио, а издаваемые ею против воли мелодичные звуки обратились громкой мелодией, такой чарующей и прекрасной, какую молодым людям еще не доводилось слышать ранее. Тут пение Фреи стало объемным — к нему словно примешался еще с десяток столь же чудесных голосов. Обернувшись и осмотревшись по сторонам, Апельгио и Баклий поняли, что и остальные вдовы, в чьих взглядах читался не то испуг, не то изумление, одна за другой начинали запевать обворожительные по своему чистому звучанию мелодии. Апельгио и Баклий вновь посмотрели на Фрею и открыли рты от удивления — седые спутанные волосы старухи наливались каштановым цветом, а глубокие застарелые морщины исчезали одна за другой, оставляя на своем месте упругую, ровную кожу. Взгляд молодых людей упал на поющую неподалеку Лайю, которая из-за дряхлости и сковавшего ее костлявые пальцы артрита давно уже не могла собрать сок диетры. Они увидели, как пальцы старухи Лайи распрямляются и наливаются объемом, а ее обвисшая от старости грудь, скрытая под грязным бесформенным платьем, на глазах приподнимается и округляется, и это не в силах была скрыть даже просторная одежда. Испещренное морщинами лицо Лайи с каждой секундой становилось все более гладким, и вот уже перед ними не сгорбленная под грузом лет старуха, а миловидная женщина, которая на вид была младше матери Баклия. Не переставая петь чудесную мелодию, Лайя испуганно коснулась длинными ровными пальцами своего лица и потрогала его. Подушечки ее пальцев не могли больше нащупать морщинистой кожи, к которой вдова так привыкла. Казалось, что прошло лишь мгновение, а Земля Вдов полностью погрузилась в многоголосное пение, которое пронизывало каждую лачугу, каждый росший в этих землях куст. Слышать пение вдов хотелось еще и еще, да музыка и не думала иссякать — напротив, с каждым мигом она наполнялась звучанием сильнее, когда очередная молодеющая на глазах вдова запевала свою гармоничную мелодию, вплетающуюся в пение других. Апельгио и Баклий взглянули на Главную — та стояла у порога своего дома. Казалось, что она изо всех сил пытается стиснуть свой рот, но тщетно, ибо чем сильнее старалась она перестать петь, тем более чарующим и восхитительным становился звук, льющийся из ее рта. И только Залина была единственной из всех, кто не издавал ни звука — она лишь испуганно глядела на поющих вдов. Потихоньку пение стало стихать — одна за другой некогда старые женщины замолкали, бросались друг к другу и принимались осматривать то себя, то остальных, не веря, что их давно забывшие молодость тела вновь обрели стройность и красоту. «Что это?» — то и дело слышались изумленные возгласы. «Что это было?» — Тишина! — послышался голос. Женский гул стих, и все посмотрели на Главную — и без того никогда не казавшаяся старой, Главная заметно похорошела. — Что это было? — крикнула одна из вдов, обращаясь к лидеру. — Я… Не знаю, — ответила Главная, а затем повернулась к Баклию и Апельгио и сурово произнесла: — Но уверена, что это из-за них! — Из-за нас? — удивленно переспросил Апельгио. — А мы-то чего сделали? — С того самого момента, как Верховный судья испепелил Забытые Леса и сослал их женщин на территорию Земли Вдов, сюда не ступал ни один муж. До вас! Вы первые здесь. А значит, все это из-за вас. — Вы так говорите, — возмутился Баклий, — будто вы всю жизнь были невероятными красотками, а тут явились мы и превратили вас в старушек. Да вы молодые все, посмотрите на себя. — Дело говорит малый, — воскликнула Лайя и тут же замолкла, удивившись непривычно молодому звучанию своего голоса. — А вдруг они сняли проклятье? На мгновение воцарилась тишина. Все стояли без движения, но разом подорвались со своих мест и бросились к границе леса — туда, откуда днем ранее к ним пришли Апельгио и Баклий. В надежде вырваться из вечного плена, вдовы со всех ног неслись к выходу, обгоняя друг друга. Одна из них добралась до края леса первой, протянула вперед руку, ускорилась и… Она изо всех сил ударилась о невидимую стену, отскочила от нее и рухнула наземь. Остальные, не теряя ни надежды, ни скорости, достигали одна за другой границы леса, но всех их постигала та же участь — невидимая стена не давала им выбраться за пределы Земли Вдов. Главная величественно и неспешно подошла к границе, выставила перед собой руку, прислонила ее к невидимой стене и, убедившись, что выход закрыт, усмехнулась: — Наивные дуры. Как были дурами, так ими и остались. Место проклято. Нам отсюда не выйти. — Но что тогда это было? — послышался голос Саиры, одной из вдов. — Почему мы пели? Почему мы снова стали молодыми? — Да не знаю я! — огрызнулась Главная. — Я не Маг. И никто из вас не Маг. Нам не дано знать, почему это случилось. Выбраться отсюда нельзя. Смиритесь, жалкие дуры. — Интересно, — сказала Фрея, расправляя свои длинные каштановые волосы, — а мы все еще бессмертны? — Надо прикончить одну из нас, и дело с концом! — воскликнула Лайя. — И ты хочешь проверить на себе? — грозно крикнула Главная. — А вот и хочу. Что я теряю? Один пес лучше сдохнуть. Не о смерти ли мечтает каждая из нас с того самого дня, как понимает, что застряла здесь на века? Давай. — Что «давай»? — Прикончи меня! — Я? — Ну ты же тут Главная, — с язвительной ухмылкой ответила Лайя, — ты и действуй. Давай, чего стоишь? Не мешкай. — И что мне сделать с тобой? — Да хоть что. Придуши меня. Давай. Лайя подбежала к Главной, легла перед ней, и Баклию показалось, что Лайя даже постаралась устроиться на земле поудобнее. Замешкав, Главная посмотрела на остальных вдов, которые с любопытством наблюдали за происходящим. Затем она опустилась на колени и нависла над лежащей на земле Лайей. «Давай, не тяни», — с энтузиазмом сказала та и прикрыла глаза. Главная вздохнула, поднесла руки к шее Лайи и несильно сжала ее. «Да ты нормально души, чего ты меня ласкаешь!» — возмутилась женщина. И тогда Главная одним резким движением придавила шею Лайи к земле и сжала ее изо всех сил. Лайя испуганно выпучила глаза и захрипела, инстинктивно схватив Главную за руки, но та не ослабляла хватку. Секунда, другая… Минута. Казалось, что это длится бесконечно. Лайя хрипела, но не умирала. На лице у Главной проступил пот, она постаралась прижать шею женщины к земле еще сильнее. Стало ясно, что Лайя уже давно должна была бы испустить дух, хотя все еще таращила на Главную свои глаза. И Главная разжала руки. Лайя не кашляла, не задыхалась — с каким-то странным недовольством она приподнялась над землей, провела ладонью по своему горлу и посмотрела на окруживших ее вдов. — Как ты? — спросила Главная. — Жива, как видишь… — И ничего не почувствовала? — Нет. Ничего. Кроме того, что было больно. Главная вздохнула и поднялась на ноги: — Я не знаю, что все это было… Одно ясно — мы все так же бессмертны, как и прежде. И выход отсюда для нас закрыт. Она окинула остальных взглядом и скрылась в чащобе леса. Оставшись наедине с собой, Главная опустилась на колени перед протекающим студеным ручьем, зачерпнула ладонями воду и умыла лицо, с непривычки чувствуя пальцами, какой упругой стала ее кожа. В отражении бегущей воды она увидела свое помолодевшее лицо и принялась было раздумывать, почему жительницы Земли Вдов обратились юными девами. Но мысли ее то и дело заглушались странными вспышками, словно сознание какими-то яркими, кричащими отголосками выбрасывало на поверхность фрагменты воспоминаний. Кто она? Почему она не знает своего имени? Как она попала сюда, на эту чуждую землю? В чем она повинна? И кто эта молодая девушка, которую она сейчас отчетливо видит в мыслях? Воспоминание давно забытого прошлого или же просто странная фантазия, порожденная годами заточения в проклятом лесу? Вот она видит себя сидящей в затемненной, но большой узорной комнате, а какая-то молодая девушка, радостно смеясь, берет резной гребень и заботливо расчесывает ей длинные мягкие волосы. Может быть, она была знатной дамой, а эта девушка — ее служанкой? Главная схватилась за голову и сжала пальцами виски, словно пытаясь заглушить эти непонятные картины, вспыхивающие в ее памяти, но не дающие никакого понимания. «Не крутись», — говорит ей та юная незнакомка, и голос ее кажется таким родным, таким знакомым. «Да кто я такая? И кто ты такая? Почему ты расчесываешь мои волосы? Ничего не понимаю». Главная все еще видела в воспоминаниях лицо незнакомки. «Не крутись, я сказала!» — Главная эхом слышала у себя в голове голос той девушки.