Консильярий: Совет и Помощь.
В свои неполные 23 года Чон был назначен наставником юного Короля для воспитания в нем добродетели. Это произошло так же спешно, как и коронация последнего. Новое положение способствовало появлению новых обязанностей. Поскольку «Консильярий» опосредственно через Короля являлся незаменимым участником политической жизни королевства, то Чон стал неотъемлемой частью собраний магистратов. После смерти Короля Великого, Кронпринца и Консильярия-Регента соседние государства начали активную военную мобилизацию, что не осталось без внимания министров обороны. У границ всё чаще стали ловить шпионов, выдававших себя за послов с исключительно благими намерениями помощи неокрепшему королевству. Полномасштабные собрания стали проводиться каждый Божий день, что отнимало у Чона уйму сил, но одновременно с этим приводило его в полнейший восторг от собственной значимости. Прежде всего нужно заметить, что Чон отличался удивительно высоким уровнем интеллекта, что позволило ему к своему совершеннолетию стать первым человеком в истории королевства прочитавшим все свитки и писания «Священной Библиотеки». Чон не пренебрегал знаниями и умениями любого вида и жанра. Ведь, как говорил его отец, знание — Сила. Но если для отца Чона чаша значимости перевешивала в сторону знаний как таковых, то для Чона они были лишь средством для достижения цели, которой являлась Сила. К моменту становления Консильерием он умел всё, в прямом и переносном значении этого слова. Выдающиеся способности в морском и военном деле, стрельба из лука, верховая езда, каллиграфия, математика, физика, астрономия, иностранные языки, даже врачевание не осталось без внимания. И если что-то по неведомым причинам было за гранью возможностей, то оставалось таковым ненадолго. Поэтому важность Чона была отнюдь не надуманной фантазией его непомерно раздутого эго, но результатом собственных трудов и талантов. Внезапно, но заслуженно свалившееся на плечи уважение пришлось более чем по вкусу молодому советнику. Спустя пару месяцев поклонов в пол, пиршеств в непосредственной близости с правителем и успешно проведенных генеральных собраний, всё стало настолько привычным, будто всегда таковым и являлось. Чона не пугала атмосфера надвигающейся войны, ведь всю осознанную жизни он провел именно под покровительством боевых сражений за «независимость от гнетущего митрополита». Предыдущий Король был кумиром маленького, а в последствии молодого Чона. И тот часто замечал, что хотел бы если не быть им самим, то быть его сыном, хотя бы приближенным, хоть кем-то, достойным Его Высоческого внимания. Именно поэтому он развивался и работал над собой каждый день, не покладая рук. Именно поэтому он смог добиться такого положения в столь юном возрасте. Именно поэтому он был в ярости от вести о кончине Короля и назначении на трон его сына по истечению совершеннолетия. В ту ночь, он лишился единственной опоры, которая у него была. Чон даже позволил себе разрыдаться от несправедливости всего происходящего. Ведь он не успел показать себя, не успел получить похвалу и принятие. И в этом стали виноваты, пожалуй, все. И в первую очередь, новоиспеченный глупый Король.«О качествах наставника и его важности для развития и воспитания новых королей».
Сутки делились на два периода: не на день и ночь, а на время, проведенное с Королем, и время с Королем наедине. Какое время суток Чон не любил больше, он и сам затруднялся ответить. С одной стороны, собрания были отдушиной для советника. В эти напряженные часы мозгового штурма, Чон становился собой: властным, умным и авторитетным предводителем, которому все, включая самого Короля, заглядывали в рот, давая полную свободу в высказываниях, так как все они были подтверждены неоспоримыми аргументами. Предложенные им новаторские идеи в борьбе с ослаблением политических ресурсов, а также поисков мировых союзников воспринимались безапелляционно. Чону подчинялись настолько беспрекословно, что со стороны можно было спутать его с Королем. Только вот если министры и магистраты позволяли себе лелеять надежды о таком стержневом правителе, невольно задумываясь о перевороте, то сам Чон лишь возносил свое эго до неимоверных высот, но не более того. Он никогда не сажал себя на трон. И дело даже не в том, что он не желал власти, чего-чего, а проявление силы он любил больше всего на свете. Вот только в ту ночь, когда погиб Король, Чон заключил с собой негласный договор, в котором дал присягу новому Королю, обязуясь защищать его ценой собственной жизни. В тот роковой момент слабости, он еще лично не был знаком с Чимином, но осознание того, что его любимый Король стал жертвой внутриполитических перипетий и заговоров, стало точкой невозврата. В последствии, он не раз задумывался и жалел о собственноручно принятом решении, но отступать от слов, данных себе и Королю, был не намерен. Ненависть к заговорщикам крепла с каждым днем, с каждым собранием, проведенным им в отсутствии юного Короля. Часто во время проведения генеральных собраний, к которым Король подключался лишь для принятия окончательного решения, так как в его обязанности входило общение с остальными участниками съезда, возникал широкий резонанс среди влиятельных вельмож, касаемо вопроса о предопределении и божественном происхождении власти. И если по началу, проблема, вызванная кризисом личности нового Короля, обсуждалась в общепринятой манере шепота и опущенных глаз, то по истечению месяцев молчания и притворного неведения Правителя и его приближенных, включая самого Чонгука, знать надеялась поймать испуганный и неловкий взгляд Короля, когда все становилось слишком очевидным. В то время как последний даже в эти секунды при всей своей ранимости, наивности и юности демонстрировал ту самою королевскую осанку, когда мир лежит не на плечах, а у твоих ног. И, возможно, из-за этих секунд непоколебимого самообладания и проявления силы Чон до сих пор придерживался своего нерушимого слова «служить Королю верой и правдой». Чонгук не уважал и не ценил нового Короля, ему не было стыдно за пойманные восхищенные взгляд дворцовых жителей, ему нравилось осознавать, что все считают его достойнейшим, что вельможи и министры разочарованно вздыхают при виде Чимина, но если сердце Чона было опьянено всеобщей покорностью и властью, то разумом по-прежнему управлял долг: «Служить государству, жить во имя Короля». Вторая часть суток была несоизмерима с первой. Время, проведенное наедине с Королем, составляло три к четырем: позднее утро, весь день, весь вечер и ранняя ночь. Стоит начать по порядку. Каждое утро Чон поднимался раньше всего королевства, чтобы подготовить ванну, одежду, завтрак, расписание тренировок, учений и встреч для правителя. В то время как сам Король вставал лишь к завтраку, часто пропуская время для принятия водных процедур, поэтому Чону приходилось выполнять работу дважды. После утренних собраний, на которых он старался собственноручно не убить Короля за его бесхребетность в общении с министрами и неосведомленность в делах страны, наступало время обеда и после полуденной прогулки по саду, или верховой езде в погоне за зайцами. Только и здесь Чимин умудрялся вывести советника на необоснованный, как тому казалось, негатив. После прогулки наступало самое выматывающее время — обучение. Чон с Королем заседали до вечера в когда-то любимом Чоном месте — «Священной Библиотеке». В виду того, что Чимин рос в дали от дворца, что в последствии стало единственной причиной, по которой он остался живым, его познания в управлении страной были минимальны. В оправдание своего неведения, нужно сказать, что Чимин никогда и не планировал становиться королем. Ведь после смерти отца на трон должен был сесть его старший брат, по совместительству Кронпринц Чанёль. Именно поэтому он посвятил себя музыке, танцам, литературе, живописи, что оказалось бесполезным в его нынешнем положении. Чону доставляло особое садистское удовольствие обкладывать Короля ветхими переплетами, свитками, книгами. На удивление, Чимин быстро схватывал материал по астрономии и иностранным языкам, в то время как часы, проведенные за изучением военного и морского дела, а также естественно-научных и прикладных наук, казались не только бесконечными, но и потраченными впустую. Ездить верхом тот умел с ранних лет, одновременно с этим, он добился больших успехов в стрельбе из лука, чего нельзя было сказать о владении любого иного вида оружия. Возвращался Чон к себе всегда ближе к рассвету, ведь Королю было угодно делиться заботами и переживаниями о королевстве, об участившихся набегах, о слабозащищенных границах, о народе и его процветании. Пару раз после ряда собраний министров Чону случалось даже утирать слезы и сопли с лица Чимина рукавом своего платья. И только когда королевская обитель наполнялась тихим сопением, Чон мог вернуться к себе, чтобы принять ванну и поспать пару часов. А потом все заново, все по кругу. И возвращаясь к вопросу, почему он продолжает это делать день за днем, Чона все чаще посещала мысль, что чувство долга отошло на второй план. Забота о глупом мальчишке, который в свои восемнадцать потерял отца и стал ничего незнающим Королем, стала необходима самому Чонгуку. Спустя два года ежедневной опеки Чон постепенно привыкал и оттаивал, к такому же наивному, как и в день коронации, но чуть менее бесполезному Королю. Привыкал к его вечно солнечному, звонкому смеху; обилию блинчиков с персиковым или, в крайнем случае, клубничным джемом на завтрак; к ранним морозным прогулкам на лошадях. Привыкал к новым обязанностям и должностям. Раздражение постепенно сходило на нет, и Чон все чаще ловил себя на мысли, что лучше будет несколько часов подряд зубрить корабельную установку с Королем, при этом ни разу не вспылив, чем пропустит мимо ушей хотя бы еще одно едкое министерское недовольство в сторону Чимина. Теперь восхищенные взгляды заставляли его чувствовать себя замешанным в чем-то неприемлемом. Чону все чаще становилось стыдно за свое прошлое поведения на собраниях и его последствия. Ему явственно четко открылось понимание того, что он хочет сидеть по правую сторону Короля, а не напротив него, каждый раз всем своим видом показывая, что он поддерживает его. Он приучал себя закрывать вовремя рот и учтиво общаться хотя бы при придворных. Они много работали над собой, чтобы совместно проведенное время не приводило каждый раз к ссорам и недомолвкам. Чтобы Чон не покидал библиотеку во время обучения каждые полчаса, «подышать» и не убить Чимина, а тот не ревел в подушку из-за очередного упрека в бесполезности. Король старался не меньше советника, привыкал лавировать на тонком льду настроения Чонгука. Ему пришлось сильно поднапрячься, чтоб свободно существовать в постоянной близости с человеком, который может за долю секунды из милого шутливого ребенка превратиться в жестокого смотрителя со взглядом наёмного убийцы. Чон привык меняться ради того, чтобы понять себя, понять ради чего и кого он делает это. Они оба потратили так много сил и времени на это, что теперь, когда Короля не было рядом уже полных полгода, Чон осознал, — скучает.Юго-западная граница.
Ночью под звуки неизвестности Чон трясся от страха за Короля, от которого не было вестей на протяжении трех месяцев. Войско под Его Высоческим предводительством отбивалось от военного наступления у юго-западной границы королевства, а Чон, выступая представителем королевской власти, оставался во дворце. Он должен был спать, есть и править, но не мог. За то время восседания на троне, пока его неопытный Король защищал страну и народ, в голове Чона перевернулось верхом буквально все: от и до. Отсутствие новостей сделало Чонгука настолько нервным, насколько это возможно с его взрывным характером. К нему боялись подступиться абсолютно все: те, кто ещё полгода назад с таким упоением радовались отъезду и вероятной скорой кончине Короля; те, кто возвели Чона на престол, поклоняясь его силе и твердости характера. И даже сейчас, когда страхом была пропитана каждая каменная плита дворца, все оставались в восторге от нового будущего Короля, в восторге, но на расстоянии. От этого Чон злился еще больше. Почему вокруг так ценится тягучий узел власти, что не дает даже вздохнуть? Почему все так стремились избавиться от терпеливого и светлого Короля? Каждую минуту, когда Чон оставался наедине с собой, он вспоминал их последнюю утреннюю прогулку, их нелепо начавшийся из-за проклятого зайца спор. Но больше другого он пытался припомнить их прощание. Думает о секунде, когда берет его маленькую ладонь, сжимая до посинения костяшек, думает от том, что желает ему хорошего пути и скорого возвращения, а тот лишь привычно улыбается, зачесывая непослушные пряди под шлем. Думает о том, как смотрит в сторону заката несколько часов подряд, наконец возвращается в свои покои и плачет. Но нет, что-то не складывается, картинка в голове настолько яркая, будто ненастоящая. И Чон снова взрывается в немой истерике. Потому что так и не попрощался с Королем. Потому что тот уехал на рассвете, оставив после себя лишь «приказ о назначении Первого Советника временным Главой государства до возвращения Королевского Высочества, или же полноправным приемником трона, в случае кончины последнего». В то утро Чон впервые смеялся так громко и так безумно, что едва ли смог прийти в себя, при появлении в его покоях посла Министра внутренних дел. — Ты это видел, — шипел Чонгук, указывая на догорающий пергамент, чей пепел был весьма красноречиво разбросан по каминной арке. — Нет, я серьезно, ты это видел? Только послушай, что выдумал, «… полноправным приемником трона в случае кончины последнего» … Да что вы говорите, Ваше Высочества. Смотрите-ка, как придумал, как у него все просто получается, — пока Чон беспорядочно тыкал в не тлеющие строки, посол молча стоял, не разогнувшись от приветственного поклона. Его декоративное положение позволяло ему не рассуждать, обращена ли гневная триада к нему, или Советник вел дискуссию с собственным пеплом. Тем временем, приказ был полностью превращен в ничто, как и надежда, что Чону удастся высказать все это в лицо глупому Королю. — Я просто не верю. Это одна из его неумелых попыток привлечь к себе внимание? Может ему кажется, что это шутка такая? Что съездить повоевать, это как польку станцевать? Мм? Ну же, ответь мне, не стесняйся. Нет, ты послушай, о какой войне может быть речь, — дыхание не позволяло изъясняться длинными предложениями и постоянно сбивалось, лицо стыдливо горело, а руки потряхивало. — Боже мой, какая ему война, он отказался зайца убить, ЗАЙЦА! Он заставил меня отпустить этого грёбанного зайца. Заставил чувствовать себя полнейшим идиотом, а теперь выясняется, что он — безудержный вояка, а я «полноправный приемник трона». С ума сойти. Вот же придурок. — Наконец полностью обратив свое внимание на смущенного его словами о короле посла, Чон выдыхает совсем тихо, почти беззвучно, — Он не вернется, он… Спустя полтора месяца Чон решается посетить обитель так нелепо покинувшего его Короля. Он долго-долго стоит у деревянных дверей, прежде чем переступить порог. Комната залита ранним утренним солнцем, мебель покрыта белоснежными простынями, воздух свежий и слегка леденящий. Все в ней говорит о том, что Чимина здесь нет, уже давно нет. В голове уже давно не всплывают картинки их совместно прожитых дней. Воспоминания настолько прозрачные и мутные, что Чон просто не понимает, что реальность, а что работа его воображения. А может это болезненные слезы мешают разглядеть происходящее. В эти минуты, а иногда и часы, что Чон проводил в комнате Короля, он прощает тому абсолютно всё: что родился принцем, что был несведущим в дворцовых и государственных делах, что теперь изо дня в день находится так далеко от дома, что причиняет бесконечные страдания, что уехал не простившись, а главное, что вообще посмел уехать, оставив его одного. Чон не получал никаких новостей так долго, что всякую ночь, когда тело не выдерживало и все-таки проваливалось в сон, тот видел один и тот же сон, в котором мертвенное обезображенное тело слабого Короля постепенно засыпает снег. Жутко красивый сон: белоснежный снег покрыт небольшими кляксами благородно-кровавого цвета, в бесцветно-бледных глазах отражается холодное солнце, когда-то алые губы приоткрыты, будто хотят сказать какое-то сентиментальное прощальное люблю. Советник просыпается всегда в слезах, вокруг всегда очень темно, холодно и одиноко. Чон уже слышит, как безумие стучится в его приоткрытую дверь, пока через распахнутые створы окна, вдали не различает силуэт гонца, отправленного более четырех месяцев назад.