«О личности короля и королевской службе»
Когда же все изменилось настолько, что в голове Чона любая мысль начинается со слов «Мой Король»? С каких пор от вида слез на щеках Его Короля Чона пробирала дрожь ненависти к каждому, кто причастен к этому, а кровь в жилах леденела от назойливого чувства мести? С каких пор единственно важным стало успокоить и поддержать Его Короля после собрания министров, на котором эти старые, самовлюбленные чиновники то и дело тыкали Его Короля в ошибки, совершенные ими самими? С каких пор необходимо тайком оставить легкий поцелуй в спящую макушку перед тем, как самому уснуть в мягких объятиях Его Короля? Когда же собственное самолюбование стало омерзительным, репутация любимчика министров — постыдной, цели, к которым стремился Чон, — бессмысленными? Когда рассудок перестал заботиться о своем благе и полностью подчинился Королю? Чон не может ответить ни на один из этих вопросов, которые задает себе перед тем, как уснуть с улыбкой на лице. Но все это стало настолько привычным и необходимым, что Чон позволяет себе первый раз в жизни расслабиться, отпустить берега и плыть по течению. Только Чон не сразу заметил, что река течет слишком круто. И вдруг привычное стало совсем иным. Все началось с Его улыбки. Со стороны можно было по-прежнему наблюдать ту счастливую улыбку, которая возникала, реагируя буквально на все, чтобы не сотворил Чон. Последний и сам не сразу заметил эту разницу, что четко теперь читалась в глазах Короля. Они словно перестали излучать сияние. Чтобы Чон не думал на счет Короля в прошлом, но его с самой первой встречи поражала искренность улыбки Короля. Та редкая улыбка, которая была пропитана теплом и весельем. Та улыбка, из-за которой Чимин буквально терял зрение, ведь глаза превращались в полумесяцы. «Эй, Чон, прекращай немедленно, я ничего не вижу, когда смеюсь!» И исключительным явлением стало то, к чему Чон успел привык, на что крепко подсел. Сейчас Чон, наконец, заметил, что глаза больше не излучают привычное сияние. Что помимо улыбки меняется всё. Абсолютно всё, к чему они так долго шли: они снова стали будто чужими, только теперь инициатива дистанции полностью принадлежала Чимину. Чон откровенно не понимал, что происходит с Его Королем. Король рассеян и невнимателен ко всему, включая самого Чона и его словам, не обращает внимание даже на остроты или шутки; просит повторить учебный материал дважды, забывает ответить на вопрос или записать что-либо. Такая смена возвращает в сердце знакомое чувство раздраженности, от которого Чон так медленно, но верно избавлялся. Правда теперь, Чон разражается тихо, глубоко-глубоко внури, чтобы не упустить по глупости что-то важное. Смирение, которому он научился за эти два года, позволяет ему подметить, что Король теперь спит в любой свободное время, хотя раньше предпочитал рисовать, играть на инструментах или петь. Чимин вообще теперь не покидает своей комнаты без необходимости. Первый раз за день его можно встретить лишь после полудня в библиотеке, где он вскоре снова уснет на одном из пергаментов. С пухлых губ все чаще слетает, «уберите еду, это приказ». И снова Чон видит, как меняется его привычное. Чим никогда никому не напоминал, что он теперь Король, что его приказы — закон. Чимин не стал грубее или тверже, лишь все чаще выдавливал эту фразу, вяло опуская взгляд, теребя что попадало под руки. Все это мало напоминало «приказ Короля», но ослушаться уже никто не смел. Постепенно изменения в поведении правителя заметил каждый житель королевской обители, но помочь желающих не было: не было ни лекарей, ни даже вопросов о самочувствии. Молчал весь дворец, как и сам Король, будто нарочно игнорируя, все изменения последнего. К слову, Чимин молчал далеко не в переносном смысле. Ночные посиделки прекратились. Теперь Чон возвращался к себе сразу после «отменившегося в который раз» ужина. Король просто уединялся в своей обители, желая Чону хорошего вечера и спокойных снов. И хотя теперь было предостаточно времени для того, чтобы расслабиться в ванной, почитать что-то для души, и вовремя лечь спать, Чон вообще перестал видеть царство Морфея. Всю ночь он думал лишь от том, как персиковый оттенок кожи у Чимина сменился на голубовато-серый, как под теми самыми сияющими полумесяцами появились темные синяки, как и без того хрупкое тело потеряло по меньшей мере килограммов пять за последний месяц. Вот тут разум Чонгука начал бить тревогу.Мои слезы всегда прозрачные, но я все равно ничего не вижу.
Утренняя прогулка на лошадях, стала очередным неожиданным приказом, она же стала последней каплей терпения Чонгука. Было около пяти утра. Чон до сих пор не имеет и малейшего понятия, почему вся живность так покладисто ведет себя со столь болтливым, слишком нежным и милым Королем. Но факт того, что даже собственная гончая предпочла бы выдержать побои собственного хозяина, но отпустить добычу по просьбе, именно просьбе Короля, не поддавался объяснениям. Ведь дрессировка — это прежде всего кнут, а в понимании Чона, только кнут. И когда Королю, наконец-то, удалось отогнать Чона от прижавшей уши и хвост собаки, перекрыв пути наступления своим хрупким, почти прозрачным телом, Чон со всей присущей ему деликатностью, которой у него абсолютно не было по отношению к Чимину, попытался снова и снова объяснить Королю смысл охоты. Одновременно с этим поражаясь своей беспомощностью перед ним. И если по началу, Чон раздражался от неравности их положений и нежелания подчиняться такому слабому человеку, то позже понял, что не может надавить на Короля не из-за сверкающей короны на золотисто розоватых локонах его наивной головы, а именно по причине источаемого им королевского стержня. В одну из таких прогулок Чон обнаружил для себя интересную находку, которая ускользала у него прям из-под носа, от чего мучала все это время: Чон так и не смог добиться той желаемой беспрекословной покорности, которую ему легко дарил высший свет. Казалось бы, кто-кто, а этот юный чужестранец, воспитанный в изобилии нянечьей любви, оказавшись в этом жестоком и недружелюбном мире, должен возглавлять армию склонившихся перед силой воли Чонгука. Да только вот, стоит тот ровно, с поднятой головой, трет слегка заметную складку на переносице, а позже через усталый выдох начинает улыбаться. Широко и искренне, будто Чон пару секунд назад сделал ему комплимент или пошутил как-то очень уж по-доброму. Крохотные королевские глаза исчезают с румяного и мягкого лица, буквально прячутся за детскими щеками. Пухлые губы обнажают белоснежный ряд, из ровности которого слегка выбивается лишь один передний зубик. Эта картина безусловно ослепляла, очаровывала, но не радовала ближайшего советника и наставника. — Чимин, — все верно, ни каких иных обращений Чон не использует. Они буквально с первого дня сошлись на том, что ни о каком уважении и поклонении речи не идет, точнее так Чон решил за них обоих. — Не знаю, осознаешь ли ты, что этот блестящий ободок, обрамляющий твою детскую головку, служит главным образом не для красоты или украшения, а для того, чтоб обозначить тебя как Короля. Чимин, ты — Король. Ты не можешь быть столь малодушным и испытывать жалость ко врагу. Ты должен уметь убивать. — Чонгук-ши, мне кажется, ты преувеличиваешь, это всего лишь заяц, какой же он мне враг, сам посуди? — легко парирует Чимин, привычно для себя убирая выбившуюся прядь волос назад под корону. — Боже, — у Чона не хватает терпения и Чим это подмечает, проводя анализ, как побыстрее закрыть эту тему и вернуться во дворец, пока Чон окончательно не потерял контроль, — Чимин, хух, мы на охоте, хорошо? И заяц, в данном случае твой, он твой враг, понимаешь? Мы сейчас на охоте, чтобы поймать жертву. Ты же это понимаешь, правда? — Чон говорит медленно с расстановкой. — Да, ты прав, я понимаю. Но наш дворец полон еды, мне нет нужды охотиться ради того, чтобы выжить. — Хорошо, может тогда тебе напомнить от том, что творится у юго-западной границы? Или, по-твоему, там тоже нет никаких врагов, там лишь миротворцы, пытающиеся… — Чон пытается парировать, только вот Король поднимает руку, словно говоря «стоп», и Чон снова ловит себя на мысли, что не может ослушаться. — Подожди, пожалуйста. Я должен сообщить тебе кое-что важное: я не просто позвал тебя сегодня прокатиться на лошадях, полюбоваться лесом, насладиться этим мирным утром и друг другом, — на секунду Чим становится потерянным, но Чон так глубоко погряз в своих аргументах и догадках, что не услышал осечку, за которую тому теперь так стыдно. — О, я кажется понял, дело не в принципах, а в честолюбии, верно? Ты планируешь прослыть в народе Королем Пак, как заяц белый и пушистый, Чимин? Или вот, Пак, и мухи не обижу, потому что жаль, Чимин? Нет-нет-нет, Пак, не убью врага, даже, если он нападет на страну, будет разорять города, насиловать народ, Чимин? Думаю, — последний вариант самый подходящий. — Вся эта охота — лишь забава, а я никогда не стану убивать ради забавы. — На красивом лице больше не сияет добродушная улыбка, оно пропитано спокойствием, силой, и безразличием. Пак пропитан тем стержнем, который никто во дворце так и не смог сломить. У Чимина свои правила игры, и насколько бы страшно и одиноко ему не было, он не поступится тем, что считает важным. Чем больше времени Чон проводит рядом с Королем, тем больше видит в нем образ праведного покойного Короля, к которому так долго стремился. Голос стал звучать в голове все четче и непоколебимее, и Чон сам удивился от того, что ему резко нечего сказать, что он готов слушать Короля и пытаться его услышать. — Не уверен, что ты слышишь то, что я хочу донести до тебя, Чонгук-ши, — Чонгука передергивает от холодности любимого и всегда теплого голоса Короля. Вот чего он боялся, собственная обида ослепила его, и он упустил нечто важно. — Хотя теперь, и это уже не важно, — продолжает Король. — В свою защиту, я лишь скажу, что осознаю, Чонгук-ши, что на мой век правления выпадут моменты, когда передо мной встанет этот непростой выбор. Но если я найду хотя бы одну малейшую причину оправдать человека, я его помилую. — Ох, недолго же продлится этот твой век, с таким подходом. Думаешь враги поступят с тобой так же? Или может ты думаешь, что они увидят, какой ты невинный ангел и сложат оружие в знак мира? Кажется, я понял, ты настолько высокомерен, что попросту не хочешь марать свои белоснежные ручки, будешь расправляться с неприятелями своей улыбкой, пока твоя стража тайно отрубает им головы? — атмосфера изменилась кардинально, от будничных несерьезных споров по любому поводу, нынешняя ситуация отличалась хотя бы тем, что Чимин не намерен отшучиваться и перескакивать на другую тему. И Чон в свою очередь сам понимает, что должен остановиться, что это вовсе не то, что он хотел сказать. Все чего он действительно хочет, — это знать, что происходит с Королем, что его тревожит, почему он так неожиданно стал совсем далеким. Но голос звучит, и Чон даже не сразу осознает, что это его собственный, а не чей-то чужой. Он надеется, что это кто-то третий был рядом и решил вмешаться в будничный разговор двух приятелей. Стало в миг страшно, он потерял его, теперь окончательно. За годы, проведенные с Чимином, Чон ни разу не видел его таким отреченным и далеким. Казалось, тот подпустил Чона сразу близко-близко, открылся полностью, но вот Чон смотрит, и не видит ничего знакомого. Лишь недосягаемого Короля, который каким-то образом уже восседал на коне, отчего Чон почувствовал себя еще более жалким. — Это последний раз, когда я говорю тебе об этом. Человеческая жизнь дороже всех благ мира, и отнять ее может лишь тот, кто даровал. Я потерял всех людей, которым был не безразличен, и которые были не безразличны мне. Я потерял всю семью только потому, что кто-то решил, будто имеет право распоряжаться чужими жизнями. Я всегда считал, что мой отец был Великим Королем, а оказалось, что он лишь пешка на шахматной доске дворцовых игрищ. Я не знаю, какая роль отведена мне в этом цирке уродов, и сколько раз я ещё успею открыть глаза на рассвете, прежде чем мой приближенный вонзит кинжал мне в спину или в грудь. Я знаю только то, что не верю ни одному из ваших самодовольных, опьяненных собой лиц. Я не боюсь вас и не боюсь вашего предательства. И ты, Чон Чонгук-ши, не сможешь заставить меня поверить, что черное — это белое и наоборот. Даже под страхом смерти я не хочу быть похожим на вас. Сегодня я буду заниматься один. А ты можешь провести этот день по-своему усмотрению.Ты забрал у меня самое важное, а я даже не понял, когда потерял тебя.