Вечное Утро

«Конец».

Теперь Чимину и правда не выбраться из лап дикого зверя. Тела становятся ощутимо тяжелее. Руки Пака теперь хватаются за мятые от их утреннего «разговора» простыни, как будто ища доказательств, что это происходит на самом деле. И всего этого становится мало, потому что ночное платье, в котором изначально был Король уже висит лоскутами на красиво изогнутой пояснице. Оно буквально не скрывает больше ничего. Потому что Чон уже вовсю ставит собственнические отметины вдоль позвонков, в то время как обнаженные ягодицы плавятся в крепких и слегка шероховатых руках. Потому что Чон раздвигает их в попытке найти вход в Чимина, и в какой-то момент Чон отчетливо осознает, как вся комната заливается природным запахом Короля. У Чона уже нет ни единого шанса вернуть здравость рассудка и безразличие к миру. В секундах, что Чон не касается тела Чимина, он рычит его имя или же его версии, нежные прозвища, комплименты, но всегда с громким местоимением принадлежности. МОЙ. Трение порождает огонь, в их случае пожар. — Я люблю тебя, Мини. Я очень сильно люблю тебя. — Чону не стыдно, он не хотел пугать Короля столь неожиданным признанием, но ему впервые в жизни так хорошо, что хочется кричать о своей любви громко и долго. Чонгук медленно проводит рукой по мокрой уставшей спине, а затем ей же обнимает Короля вдоль живота так, что Чим оказывается в крепком кольце. Страдающее еще час назад тело больше не контролирует себя, а просто отдается тому, кто уже почти три года также крепко, как сейчас талию, сжимает его сердце. Мини чувствует, как Чон всем своим телом медленно прижимает его к перине. Кольцо на талии сжимается еще сильнее, будто говоря, что не отпустит больше никогда. Поцелуи в шею снова становятся до безумия нежными, тягучими. Пальцы правой руки пробегают по ребрам вверх по направлению к плечам, зарываются в когда-то мягкую шевелюру, слегка оттягивая спутанные пряди. Король моментально отзывается на такие незамысловатые манипуляции тихим всхлипом. Чон целует его в макушку, немного развернув голову Чимина на бок так, чтобы видеть хотя бы часть красивого личика. Прижимается губами к скуле, потом снова и снова кусает тонкий хрящик маленького ушка. — Мой милый Король, мне нужна будет твоя помощь, хорошо? Я хочу, чтобы мы сделали это вместе. — Снова целует измученные и Чоном, и самим Чимином пухлые, сладкие губы. Получается взять в плен лишь самый уголок, потому что Мин по-прежнему лежит на животе, прижатый к постели с повернутой на бок головой. — Мини, ты готов, ты точно хочешь этого? — казалось бы, откуда взялась эта осторожность после всего того, что с ними уже произошло в это холодное «последнее» утро, но Чон должен быть уверен на все сто процентов, что его мальчику нравится, что он ни к чему не принуждает своего Короля. — Хочу, чтобы ты держал себя так долго, как только сможешь, хорошо, Малыш? — Чим тянется руками к своим ягодицами, раздвигая их. Он больше не ощущает неловкости или смущения. Ему впервые за эти два года кажется, что все правильно, что он находится на своем законном месте. И когда он отчетливо ощущает как что-то, а именно головка чоновского члена давит на дырочку, растягивает и проникает внутрь, в тот болезненный момент его не накрывает паника. Чон входит аккуратно, стараясь причинить как можно меньше боли. Собственные демоны пристыженно спрятались в темных углах души, полностью уступая место главенствующему светлому чувству. Он проникает медленно, постепенно, но до самого последнего миллиметра горящей плоти. В покоях становится очень мало воздуха, поэтому оба мужчины тяжело дышат, срываясь один на слабое хныканье, второй же на едва слышимое рычание. Чимину больно, очень больно. И если ранее, ослеплённый страстью, он думал, что справится со всем, то теперь он хочет прекратить эти пытки прямо сейчас. В голову моментально возвращаются мысли о наказании, потому что любовь не может приносить столько боли. В глазах начинают скапливаться горячие слёзы, вызванные скорее всего от обиды на Чона за рухнувшие надежды и злости на себя за то, что так легко поверил сладким речам о любви. В маленькой головке не умещается мысль, что «этим» можно заниматься добровольно. А если «это» и должно приносить удовольствие, о котором Чимин слышал от служанок, то значит, Чон делает что-то не так и, возможно, нарочно. Захлебываясь своими слезами и мыслями, Чим приходит к выводу, что спроси Чон его сейчас, то Мин бы, пожалуй, даже начал бы драться. Из этого темного омута обиды его вытаскивают нежные поцелуи в загривок. Внутри по-прежнему ощущается болезненное давление, но у Чимина все хуже получается концентрироваться на этом ощущении. Чон больше не двигается, лишь шепчет что-то неразборчивое. Пак пытается услышать слова Советника, вдруг тот сейчас насмехается над его слабостью и доверчивостью. Мин инстинктивно поворачивает голову к Чону под бОльшим углом, но ничего не слышит из-за навалившихся разом ощущений. Тогда, он пытается напрячь свое размытое от слез зрение, надеясь разобрать по губам, о чем сейчас так отчаянно говорит Гук. Надо бы стереть слезы, но руки предательски сжимаются на том месте, где им было приказано оставаться. Чим пытается смахнуть реки сомнений, закрывает глаза крепко-крепко, жмурится и, кажется, снова перестает дышать. Его целуют так трепетно прямо в мокрые закрытые щелочки. Это приятно, абсолютно точно — это то, что нравится Чимину. Ему хочется плакать еще сильнее, потому что он вдруг так запутался, совершенно ничего не понимает. Снизу по-прежнему неприятно давит, уже не так больно, но ведь было больно. Почему же теперь его так нежно целуют, если хотели причинить боль, и как на все это он должен реагировать? В попытке разобраться со всем этим безобразием Чим подается навстречу Чону, чтобы спихнуть его со своей спины. Чим, конечно, понимает, что их силы не равны, никогда не были таковыми, но этот рывок был сделан скорее подсознательно. На удивление Короля в ответ на эту неумелую попытку сбежать, он получает обжигающий лицо рваный низкий стон. Глаза распахиваются сами собой, и Чим видит невероятно красивое, но такое надломленное лицо своего прекрасного Чонгука: голова чуть откинута назад, глаза крепко закрыты, брови сведены к переносице, а приоткрытые в немом крике губы мелко дрожат, пытаясь захватить как можно больше воздуха. Чон выглядит так, будто ему тоже больно, и для Чимина это становится последней каплей. Что здесь вообще происходит, если им обоим это причиняет боль, тогда почему они продолжают это, то есть зачем они вообще это все начали? И только после этого, он вдруг понимает, что ему больше не больно. Он снова ощущает толчок, но на этот раз его инициатором является Чонгук, который продолжает что-то шептать, уткнувшись носом в мокрый висок Чимина. –Мини, ты такой молодец. Так хорошо принимаешь меня, так стойко держишься. Ты прекрасен, Малыш. Тише-тише, всё хорошо, я рядом. Я люблю тебя, мой милый. — Чим одергивает себя, потому что так сильно погряз в своей неуверенности, что даже не услышал собственных стонов. Что же говорить о том, что он думал о самом Чоне. От новой волны самокопания его спасают толчки, которые становятся все чаще, быстрее. Чим прикрывает глаза, насильно заставляя себя отдаться Чону с головой, в прямом смысле. Первое, на что он обращает свое внимание, так это на нежное поглаживание по правому боку. Та самая сильная рука не только сдерживает Чимина в стальном кольце, но и успокаивает, дарит приятные покалывания прямо под ребрами. В какой-то момент ощущение давления меняется на приятную заполненность. Мин начинает подвиливать, а в голове становится так пусто, так хорошо. — Гуки, — срывается произвольно, неожиданно для них обоих. Чон на секунду останавливается и припадает к этим манящим губам, что издают такие прекрасные звуки. — Мини, — с именами разобрались, как бы смешно это не было, но на большее сейчас они не способны. Гуку до безумия нравится нынешнее положение тел, а точнее, как ладно сошлись их губы, руки, ноги. Всё принадлежащее ему навсегда маленькое родное тело умещается в волчьих объятиях Чона. — Малыш, как ты себя чувствуешь? — с тяжелым придыханием вытаскивает из себя Гук, не отрываясь от алых губ напротив. Кажется, это новый фетиш, касаться губ, когда те пытаются выдать ответ на столь страстный вопрос. Чимин облизывает свои пересохшие губки, одновременно с тем проходясь язычком и по губам Гука. Ведь тот даже не планировал отстраняться. Чон склоняется еще ниже, так что Мин перестает отличать мир вокруг. Большой нос, поддаваясь инерции общего направления тела от толчков, трется сразу обо все лицо Чимина. Лишь губы, словно склеенные, не отрываются от губ. — Гуки, — снова жалобно хнычет его трогательный Король, и он же первым тянется за поцелуем. Чимин сам теряет миг, когда в голове главенствующее место заняла мысль: «пожалуйста, не отпускай меня». Он снова и снова доверчиво льнет к губам, получая неизведанное ранее удовольствие, что даже не знает, правильно ли он себя ведет, нормально ли то, как сильно потряхивает его тело, естественно ли так наслаждаться сильными остервенелыми толчками. Наконец, собственные руки слетают с ягодиц и перемещаются сначала на «чужую» родную поясницу, потом ниже. Короткие пальчики пытаются удержаться на быстро двигающихся крепких бедрах Чона. Мин пытается слиться воедино, намертво приклеиться к своему мужчине хотя бы физически. — От тебя невозможно оторваться, ты так прекрасен, Мини. — И не надо, пожалуйста, не оставляй меня, — вдогонку шепчет Король и четко ощущает, как с каждым новым порывом его покидают силы. Ему даже кажется, что ещё чуть-чуть и он потеряет сознание, так и не узнав, что будет в конце. — Такой красивый, такой ласковый, такой послушный, — вторит Чонгук. Ему становится мало полу развернутого личика, — Мини, иди ко мне, Котёнок, — не дожидаясь ответа, Чон разворачивает короля обратно на спину. Дырочка уже разработана, поэтому такая поза больше не должна будет приносить дискомфорта его малышу. Он полностью останавливается и врывается в податливый ротик. Чимину было невероятно, но этот перерыв помогает ему немного прийти в себя. Языки сплетаются в жарком танце, исследуют друг друга, толкаются глубоко и развязно. Чимин с непривычки начинает задыхаться, по подбородку стекает их общая слюна, которую тут же слизывает Чонгук, а потом сразу же возвращается к поцелую. На языке ощущается болезненный металлический вкус, и Чону не нужно прилагать много усилий, чтобы понять причину такого изменения, и несмотря на это, Чон не может прекратить свое нападение. Руки блуждают по хрупкому телу, оставляя покраснения, прижимая сильно, близко. Чимин не успевает ухватиться, беспомощно цепляется за скользкие от пота бицепсы, но пальцы соскальзывают раз за разом. Он даже умудряется разочаровано выдохнуть в непрекращающийся ни на мгновение поцелуй. Чон устраивает маленькие ладошки на своей голове и плечах, Мин же сразу же хватается за крепкую шею и пряди, как за спасательный круг. Он снова громко стонет, когда Чонгук оттягивает зубами нижнюю пухлую губку. Ноги путаются друг в друге, буквально завязываясь в морские узлы. — Ты только мой, Чимин, и я не позволю никому касаться тебя. Я не отдам тебя, слышишь меня, Малыш? — Чон цепляет зубами подбородок, кадык, ключицы. В Мине его возбуждает всё, но неестественная худоба, цвет и сухость кожи не дают забыть, что именно чоновская гордыня и трусость сделали с этим прекрасным созданием. — Ты — мой! — срывается Чонгук. Член ноет, и Гук разводит острые коленки в стороны, умещает ножки на своих широких плечах, а сам незамедлительно пристраивается к покрасневшему проходу, раздвигая ноющие от хватки крупных ладоней ягодицы. Каждое слово, касание, поцелуй, толчок, всё это откладывается у Мина под коркой, будто записывается на уровне РНК. Глубокий, хриплый голос действует словно антидот от любых болячек. Внутри поселяется надежда, что Чону действительно удастся спасти его, что после всего этого они смогут быть вместе, как и мечтал холодными ночами каждый из них. Чон мягко ведет носом по потерявшемуся в ощущениях лицу, рисует крепко прижимающимся кончиком знак бесконечности, знак любви, знак принадлежности, сдавленно выдыхает нежное ласковое имя, Мини. Останавливается у губ, готовится словить долгожданный слезливый стон от резкого, но точного удара по простате. Чимин сжимается миллионный и такой же первый раз, дрожит, замирает в неестественно изгибе, ударяется грудью о готовому к этому Чона, ноги безвольно скатываются в изгибы чоновских локтей. Мин точно знает, что ему нужно время, но на этот раз его никто не спрашивает. Чон сразу набирает нечеловеческий темп, обжигает и заставляет гореть в этой страсти. Мин мечется на простынях, притягивает Чона к себе, хочет тут же оттолкнуть, но тело не слушается, оно хочет, оно требует больше, быстрее, глубже, резче, сильнее. — Еще, пожалуйста, еще, Чонгук, — кричит Чимин, да так сладко, что смысл фразы мог быть противоположным, но Чон слышал бы только это. В излюбленной манере Чон ловит слова губами, пропуская через всего себя. — Гук, еще, не останавливайся, пожалуйста. Чон… прошу, еще, — голос срывается, внутри, кажется, рвутся все нити, что связывали Чимина с этим миром. В голове суфлерской дорожкой проскальзывает мысль о лучшей смерти на свете. Но он чувствует себя самым живым из всех ныне живущих. А потом он стонет так отчаянно, что даже пугается, и изливается, пачкая собой оба тела. Но Чона это не останавливает, он начинает вбиваться еще быстрее, его толчки не дают оргазму сойти на нет, Чимина продолжает трясти. Спустя какую-то невыносимо сладостную и мучительную вечность Чим ощущает, как его изнутри заполняет жидкая горячая лава. Чон не останавливается еще какое-то время, полностью отпускает ножки, позволяя им болтаться по обе стороны от себя, а потом и вовсе переворачивает их обоих так, что Мини оказывается лежачим сверху. Гук не отпускает. Лишь осторожно достает член из Чимина и продолжает прижимать тельце к себе. Они лежат голые, мокрые, грязные, но чувствуют себя лучше, чем когда-либо ранее. Тела постепенно остывают, но сердца продолжают пробивать клетки, рвутся друг к другу. Советник берет маленькую ладошку, словно кукловод и прижимает ее к груди. Сердце звучит рвано, громко: — Мне страшно. Я, наконец-то, вижу, насколько ужасны последствия моих непоправимых ошибок, и мне страшно, Мини. Пожалуйста, прости меня. - Чонгук не мог себе позволить обрести прощение, но он должен был дать Чимину знать, как сильно он сожалеет. Не ради освобождения от груза собственной совести, но ради покоя на сердце любимого. - Не уходи, Чимин. Пообещай мне, что не сдашься, что будешь рядом. Потому что я не смогу без тебя, мой Малыш. Ты… Я… Чонгук сжимает в своих драконьих объятьях так крепко, что его стальной захват рук можно сравнить со ставнями темниц. Обессиленное тело даже не пытается противится этим оковам. Потому что, положа руку на сердце, Чимин готов поклясться, что в этой «тюрьме» ощущает себя свободнее, чем когда-либо. Наконец-то он дома, он вернулся туда, где никогда не был, но мечтал оказаться всегда. Он лежит в объятиях Чонгука, чьё сердце, оказывается, всё это время рвалось к Чимину. Король буквально теряет себя в этом страстном чувстве «своего места». — Я не отпускаю тебя. — Чонгук абсолютно несдержан, как в действиях, так и в словах. Советник шепчет проникновенно, выдыхает горячий воздух в хрупкое плечеко, посылая разряды тока по всему телу Чимина. Слова проникают под кожу, дарят позабытое чувство покоя и надежды. Он продолжает сжимать стальное кольцо вокруг талии, будто физически ощущая потерю. И, Боже, как же это больно. Только вот, любить Чонгука всегда было непросто. — Я буду сражаться за тебя. И сейчас мне неважно с кем. Я буду бороться с любым, кто решится забрать тебя. И пусть даже если этот кто-то будешь Ты сам, и пусть, даже если это будет сама Смерть.