Два с половиной бойца

К моменту, как толстые, пережившие пыльную войну, о которой они столько много раз читали, а потом и разрушительный быт, в котором они жили каждый день, стены детского дома наконец-то решились снова отпустить его, погода решила совсем испортиться. Почему-то так довольно часто случалось, если Серёже было не по себе – и сегодня тоже, как бы ни хотелось верить, что именно в этот раз всё сложится так, как рассказывают. Как написано в книжках, как говорят иногда приезжающие волонтёры, как говорит сторож и как рассказывает каждый раз Татьяна Михайловна, делая вид, что у них всех есть хоть какое-то будущее. Она простая, она понятная. Она верит в Бога и любит животных. Молится иногда за них, непутёвых, брошенных, ненужных. Тихонько, будто бы страшные советские власти до сих пор слышат и могут прийти откуда-то из другого мира. Серёжа этого мира не помнит. За ним не придут. СССР успел лишь выдохнуть ему в спину предсмертным стоном. Страшно по-другому было, по-личному. Ветер свистел, выл, стучал ветками рябинки по стёклам, да так, что ягодки жалобно сыпались на грязную землю с печатными следами других детей. Дождь собирается, наверное, или даже гроза? Бывают грозы в октябре? Кажется, нет, кажется, Серёжа снова всё перепутал. Шапка плотно прильнула к рыжей голове, куртка кое-как попыталась прикрыть от сквозняков, а шарф и вовсе потерялся с неделю назад, оставив горло без охраны. Их тут и было-то всего-ничего. Серёжа не отважился рассказать, кастелянша, пусть и стукнувшаяся головой, здесь заведовала ещё и вещами. Добывала, доставала, где-то покупала и такими словами костерила за потерю хоть чего-нибудь, что хотелось под плинтус залезть и там пропасть. Сволочь. Выродок. Ублюдок мелкий. Неблагодарный. Паскудёныш. Глаза бы мои не видели. Слова вспыхивали в памяти даже сейчас острыми красными ударами, когда, казалось бы, думать надо о другом. Маленькая кроткая сумочка была собрана, одежда надета, а до сих пор пугающе таинственная фигура Олега в зелёной осенней куртке ждёт его там, на крыльце. - Ну вот, вот так. – Татьяна Михайловна кое-как запахнула на тонком горле воротник, тщетно пытаясь защитить воспитанника от ветра. Она собирает его уже в четвёртый раз. В четвёртый дом. А притворяется, будто всё это впервые и навсегда. Устало улыбается, щурит глаза легонько, жалеет, вызывая под кожей дурацкий стыд, - Уже получше, чем ничего. Не простудишься, дай Бог. Так и доверяй вас в чужие руки, котят моих. Ты как, Серёжа? - Вы не волнуйтесь так. Я же скоро назад приеду, и опять буду с вами. – он это почти автоматически сказал, даже не успев подумать сначала. Взгляд поднять было трудно. Детский дом сегодня, на четвёртую провальную попытку его усыновить, ответил молчанием и игнорированием. Дети прятались по спальням, никто даже потешиться не вышел, а уж тем более попробовать попрощаться. Пустая деревянная раздевалка с облупившимися шкафчиками бурого цвета дышала сыростью и равнодушием, - Нормально. Я не боюсь. Вы лучше остальных любите, им тоже надо. - А ты такие вещи не говори, тц. – она несерьёзно нахмурилась, на глазах растревожившись, будто птичье гнездо с неоперёнными птенцами, - Мне виднее будет. Я вас всех люблю, головы мои бедовые. И тебя тоже, вне зависимости от того, как всё получится. Всё, иди. Иди. - До встречи, Татьяна Михайловна. Мир снаружи встретил его, семенящего из раздевалки к крыльцу, на глазах нарастающим дождём. Чем дальше в осень, тем они чаще. Кривые лица других детей, искажённые неровностями оконных стёкол, улыбались, кто-то посмеивался, а Гриша так усиленно тыкал своим сальным пальцем в «конченого», что грозился продавить стекло. Что-то внутри гадко усмехнулось от мысли о том, как дребезжащее окошко, выдавившись внезапно, тянет за собой толстого Гришку, который вечно считает, что если начать приставать к кому-то вместе с хулиганьём, то оно от тебя отстанет и примет за своего. Подмазывается, как кусок сала под нож. Серёжа насупился, прячась старательно от дождя и звериных взглядов сверстников, и только спустя несколько минут, прошедших в топорном рассматривании мокрой дороги и ржавчины на входных воротах, знакомый мягкий голос, чуть хриплый от осеннего воздуха, его спокойно окликнул. - Пора, Серёж. Со всеми попрощался, всё важное взял? Бери сумку, пойдём. К̱̆ͮ̽̃У̳͈̪ͥͭ̇Д̥̘̘̪̥̻̯ͤА̲̪̠ͥͥ,͍̂ͨ К̭̰̝̐̽̊̚У̫͍̞̲͉̊Д̜̱̘̟̝̽̎ͫ̓А̻̜̜̤̐̄,̱̘̼͕̅̽̽ͤ͛̈͒̚ К̼̞͑̄̈̈̔У̜̘̹̠͓̤̽͊̄Д̪ͯА͚̪̦̦ͤͮ͆͌̔̾ͮ?̞͔̫̦̦̟̃̇̎͗̒ͨ̈́̆ͅ К̫͎̖̋͛͗̄А̦̮̣̅̑ͩ̉͋К̟̺̙ͤͤͨ Т̬͛ͭА̞̅̐͋М̲ͭ̌̔̈́ В̼̭̮̰̇̃ͯС̳̣̼̗̤ͫͩͨ̉ͧ̍̈́̚Ё̰̼̼͕̰͚̆͊ͬ͋̍̂ В̺͓̖̤̜̝̭ͨ͋ͨ̎ͤ͗Ы͉̀͌ͨ̆ͨͣ͊̆Г͉̭̯̳̣͔̆ͩ̾ͬ͒ͯ̉̚Л̭̭̥̦̠̔͑͋̇͌̊Я͙̤̜͉͙̔̓͌̓ͫ̒̚Д̰̠́́ͪͭ̓ͬͣ͐И͓̞͚̐ͫͨ̔ͬͫ̃́Т̝̱̞̓ͩ͑?̮̣͍̰͒̓ Н̥͔̰̬͓͔͐̾̿̚А͖͖͖͙̳̱̯̍ͅ К̬̱͑ͬА̤͕͎̱̞͍ͤͬ̑̈́͑К͈̫̌О̩̮̠̺̫͐ͩ̇̃̉̅Й̣̜͍̙̥̏̓̄̑̔ͫͅͅ Э̤̩͑́Т̺͇̓͒̓̽̊ͮ̑О̰͕̓ С̹̳ͨͬ͑̑̆̚Т̳̯͇͓̳̪͆ͣͬ̋А͍͔͕͛̽͌Н̭̺̆̿͊Ц̖̳͕͈̖̠̔͑̐̔̏͛ͨ́И̯͈̤̻͍͓͍̒ͨ̉И̤̦̤̹̙̣̼ͮ̑̊̊ͅ?͔̭͉͒͂̆ͩ̏̓͌ К͕͖̖̘͛ͨТ̲̻͍̦̳͈͖̃̌͛ͦ̀̈О̗̻͎̹̥̜͇̥̊͂̈́ Т̤̭̳̪ͬ̆͛̊̅ͫ̾ͅА̲̯͔͚̿̌̚М̯̝̠̆̇ͮͤͅ Ж͓̤̜̲̙͐И̺ͣ̿͊͗В͍̞̘̩̊̈̉̃̓Ё̗̭̜̹̮̂Т̖̣̟͖̫̿̚?̬͔̬͚̯̞̜̤̃͌̇͂͐̌ Довольно быстро этот странный взрослый из размягчённого, неровного и пахнущего пивом Олега Давидовича превратился в просто Олега. Олега, от которого пахло чёрным чаем и спилом дерева почему-то. Олега, который согласился сперва помочь, а потом – слушать и слышать. Олега, который навещает, приносит всякое особенное из мира снаружи, угощает. Шутит, говорит спокойно, никогда не кричит, вроде. Действительно внимательно смотрит на рисунки, спрашивает про них, а собаку во дворе, что сейчас взволнованно стелилась к ноге воспитательницы, каждый раз мягко треплет за ухом, как свою. Серёжу было таким не купить, взрослые люди отлично притворяются хорошими для других таких же взрослых. Чтобы казаться примерными перед соседями, или чтобы пособие от государства получать, он знает. Их мир в целом по большей части состоит из вранья, и это надо понимать. Но если бы Серёжа Разумовский сказал бы вдруг, что ему неприятно такое отношение, такая внимательность и такие мелочи, то у него бы, наверное, язык отсох. Это такое враньё, из-за которого непременно обязан отсохнуть. Не чепуховое. Конечно приятно, конечно нравится, когда взрослый человек, работающий, видавший мир, служивший в армии и бывавший на войне, расспрашивает тебя о прекрасной Венере, которую Мария Ивановна так безжалостно скомкала и выбросила, будто маленькое детское сердце. Где про неё прочитал, что про неё знаешь, почему так нравится? Серёжа говорил, говорил и говорил, трещал, махал руками, вспоминая и описывая всё, что получалось вспомнить. Одёргивал себя, а потом вновь распалялся, как огонёк, понимая, что его всё ещё слушают. Разливалась под маленьким сердцем морская волна, красивая, пышная, и отступала, оставляя после себя странный покой и ракушки цветные. А сейчас этот человек по имени Олег говорит, что хочет забрать. Остаться рядом насовсем и всегда быть поблизости. Однозначно, Серёжу Разумовского было не купить милым выражением лица и добрыми словами, но именно в этот раз отчего-то было больно. Больно и гадко думать о том, что ему снова предстоит кого-то разочаровать. Разочаровать человека, который и правда пытался проявить внимание, помочь и стать другом хотя бы чуть-чуть. Хорошего, кажется, человека, хоть и солдата. Опасался, признаться, Серёжа солдат. С̣̥̘̬̓̿̈́̆̾ͦ̏ͅͅО̪͒̐Л̭͎̟͚̮̘̰͇̐Д̭̰͚̯͓̠̃̀̇͊̇̑̚ͅА̭̬͎̥̝͎̘̼͒͑͒ͮ͐͂Т̲͖͍̜̆Ы͈̟̲̂͋ͮͤͩͤ̈ͪ З̱͖͕͇͉̫̦ͥЛ̝̲̣̘̳̜̦̐̓Ы̲̠̯̥̥̻͈͒̾̓,̯̭͖̩͎͈̓̇̎̆ͣ̔̓ С̱̗̱͍̌͋͑О͎̹̟̓̈́̽ͥ̏Л̣̥̱̞̰͇̹͔ͮ̾̇ͭ́̀̓͌Д̥̭̝̯̈́͂̂А͉̬ͮ̏ͥ̂ͪ̅͂Т̞̣̫̳̖̰̥̈́̋̚Ы͔̳̣̬͚͇̞̎́͒ Л̙̀̊ͧЮ̬̫̤̦̌ͥ̍ͧ̉̈̏ͦД̦̎̋̒Е͔̗͎̙͛͊̇̍̈́ͯ͑ͩЙ̬̤̬̖͛̑ͫ̆͆͒ У̦̱̙͕̪ͣ̆ͪ̓Б̬̤̱͋͋̄̓͊̂͒̚Ӥ̤ͫ͑̃ͮВ̩͉̟͓̜̹̥̌͐̆А̩̦͎̮̰̞̐̽ͤ̀Ю̜̱̫̘̺̹̯͚ͬͪ͌̆ͣТ͚͗͆ͥ̊͋ͥͅ,̣̲̅ͣ̏̊ͫ̊ С̜̦̗͋̓̈́́О͍͖͔͍ͪͭЛ̯͖̻̥͖͙͎̼̌̅ͬ̽͋̌͒Д̠̜̬̪̻͖̹̮ͯ̔ͪͯͪ̌ͧА͍̋ͥͨТ̮̫͛ͯ͊̓̓̉ͩ́Ы̱̤̩͕͕̙̄̽ͭ Н̱̻̑̉̾͊̇ͬ̇͗ͅЕ̝̯̠͇̰̺̭̞̌ͮ̎ͤ͑̔͂ Ч̥͙̮̹̫͓̤̫̄̌͑ͭУ̥̉͑̋ͪВ͈͔̱̫̳̥ͥ̂̄̋̎̏С͉̯͑ͣ͗ͬТ̞̭̙̜̒В̞̹̖͈̬̱͖̂̓ͦ͋ͬ̆У͈͕̮͐̉ͯЮ̗͉͇͆Т̦̘̹͚̱̲͇ͨͯͩ͗̀̾̚ Ворота скрипнули, а подмерзающие пальцы оказались подхвачены рукой Олега практически сразу. Мягко взял, будто опасался сломать. Руки шершавые, побитые винтовкой и трудом, а шаг широкий, за которым трудно поспеть сразу. Маленькая сумка притиралась к ладони, в ней всего ничего – фломастеры, тетрадка, тщательно сэкономленные «Chewits», варежки зимние и попрыгунчик, выкопанный сегодня из уличной грязи и отмытый под краном. Синий, блестящий, очень красивый, не потерять бы. А всё остальное, как и в каждый предыдущий раз, ему никогда и не принадлежало. Нередко ему говорили, как в приюте, так и в новых «домах», что здесь нет ничего, ничегошеньки его собственного. Всё тут куплено на чужие деньги, а значит чужое, не твоё. Отнять могут в любой момент, выбросить, разорвать, да что захотят, то и сделать. Серёжа не считал себя глупым ребёнком, и почти всё запоминал. Дождь постепенно усиливался, грозясь вот-вот обрушиться на них ливнем, а поблизости поплыл сладкий запах метрополитена. Малознакомый, смутно, ездил-то всего разок, когда потерялся в городе. Олег что-то говорил своим уверенным спокойным голосом, да только слушать получалось плохо, слова не складывались. Все окружные деревья снова были заняты воронами, знакомыми и любимыми ему чёрными кочками посреди облачного болота. Потрескавшийся асфальт тротуаров и переходов сменился камнем станции метро, а после – металлом поезда, глухим и зеленоватым отчего-то. - Олег. – вдруг заговорил Серёжа в ответ, даже и не помня толком, что именно ему рассказывали только что. Беспокойство не спешило отступать, только росло, как плесень, - А мне фамилию теперь обязательно на твою менять? Ну, если ты меня забрал, так надо? - Ну, строго говоря, надо бы. Ты парень умный, понимаешь, наверное, почему. С этим много всяких взрослых примочек связано. – говорил он приятно, как ни крути, голос был хороший. Наверное, поёт красиво. С едва заметным осенним хрипом, но мягким и уверенным во всём белом свете. Низко так, как будто всё время успокаивал словами морские волны, а не маленького мальчика, - Но если не хочешь её носить, то потом, как тебе четырнадцать стукнет, сможешь сам себе поменять обратно. Твоя собственная, конечно, красивая. Такая только у аристократов бывает. - А. Ну ладно тогда. – прогоркло внутри сделалось даже, зачем вдруг спросил? Надо ещё что-то спросить, сбить, перевести с темы, чтобы не думал об этом слишком много, - Мне ведь надо будет пойти в школу. В обычную, как все. Только у меня нету для неё ничего. Этих, принадлежностей. - Купим, конечно. Хочешь, сходишь со мной, подберём всё, как тебе нравится. – Олег говорил об этом так просто, спокойно и правильно, что подневольно становилось не по себе. Как если бы не считал совсем ничего. Интересно, а кем он работает? Один ли живёт? Если честно, когда Татьяна Михайловна обо всём этом рассказывала, память отказалась записать хоть что-нибудь, кроме неуверенных отрывков. Кажется, он живёт не один. Надо ли будет этого, другого человека слушаться так же, как и Олега? Как надо будет себя держать, чтобы всё в этот раз сложилось хорошо? Раньше это срабатывало. Ему ведь уже доводилось жить у военного, прошедшего Афганистан. Воспоминания об этом, надо признаться, Серёжу ошпаривали до сих пор. О взрослом, хриплом голосе, что кричит на свою жену, которая не может родить сама и много плачет, а после – впечатывает новообретённого сына в кошмарные истории с армейских фотографий. Приходит перед сном и рассказывает. Мучается, не знает, куда выплюнуть. В памяти сверкнуло что-то, что вне плёнки наверняка было багрово-красным, свисая из горла чужой отрезанной головы с густой бородой. Снимки. Серёжу затошнило, комок подобрался к горлу, а кулачки торопливо принялись тереть глаза. Забыть, выбросить, выплюнуть скользкое горькое воспоминание. Шум метро ласково обнял обоих, вышедших из вагона, а шершавая рука Олега аккуратно поймала его за пальцы, - Держись крепко, не потеряйся. Народу вон сколько. Дымный Петербург всегда казался Серёже по-своему бесконечным. Как-то раз, засидевшись на полуночной крыше, никем не обнаруженный, он только и мог, что любоваться нескончаемыми терракотовыми зданиями, сладким производственным дымом и заливом, дышащим тяжело и устало, но по-родному, по-человечески. У города не было горизонтов, и потеряться в нём, правда что, казалось проще простого. Яркие надписи, ползущий вокруг кислый запах домашнего вина с рынка поблизости, вульгарная взрослая женщина, лукаво смотрящая с рекламного щита в одном только ярком алом лифчике. Мимо, минуя сладкие капли дождя, проплывал Таврический сад, высокие домики, похожие цветом на печенье. Вдруг так захотелось есть. Беспокойство тянуло Серёжу к полу, а улицы постепенно сменились двориками, небольшими, местами ржавыми и наполненными мелочами. Привычные вороны следовали шлейфом, сегодня, всегда. От дерева к дереву перепрыгивали, накреняя любопытные головы и поглядывая – куда, куда? Они рядом с ним, сколько он себя помнил, и, наверное, это даже хорошо. Тревога не унималась, а взгляд скользил по мокрой детской площадке, по зелёным мусорным бакам, по увядающим к поздней осени клумбам из потертых покрышек. Каждый двор отличался друг от друга, все три раза, и этот был на другие не похож. Скрипнула тихонько дверь парадной, ещё одна, но тоже непохожая – резная, изящная, из прежних времён. Пальцы быстро проскользили, оставив на ней мокрые следы, а Олег нырнул следом, впуская новообретённого ребёнка вперёд. - Нам на шестой. Без меня не убегай. Женское лицо, вылепленное из гипса чьими-то заботливыми руками, было безобразно ослеплено по-советски синей краской. Обвитая целебными цветочными лозами, она замерла в своей красоте, озаряя невидящим взглядом случайных людей. На коричневых дверцах под ней красовалась рукописная табличка «Лифт не работает! Совсем!», а лестница загадочным витком уводила вверх, приманивая странным светом. За степенными, тяжёлыми шагами Олега, выше и выше, бросая торопливые взгляды на редкие цветы, политые чьей-то заботливой рукой. Снова влезает в чужую жизнь, чтобы немного посмотреть на неё изнутри. Одним глазком только, чтобы понять, как бывает. На шестом этаже, том самом, заветном, тоже стоят цветы в горшках. Какая-то высокая штуковина, похожая на пальму, торопливо вбирала свет из окошка, а ключи зазвенели в пальцах Олега, послушно открывая дверь под номером семнадцать. Тёмный взгляд скользнул на чёрный пакет, кем-то заботливо оставленный прямо у двери, Олег тяжело выдохнул и фыркнул. - Вот зараза, а. Серёж, заходи пока, разувайся, я сгоняю, мусор выброшу. Чтоб его. Квартира затянула внутрь, обдавая странной смесью запахов. Пахло деревом, слегка пылью, а поверх всего этого, о боже, чем-то очень вкусным. Живот только сильнее потянуло вниз, пока Серёжа, осторожно убирая обувь куда-нибудь с прохода, а курточку спрятав к другой, чьей-то чужой. Олег был в своей собственной, зелёной, а здесь их почему-то висело две. Коричневая, с мягкой подкладкой на воротнике, и маленькая, детская, цвета спелых слив. Что-то внутри вспыхнуло – у него уже есть какой-то ребёнок? Яркие отбивки музыки, что доносились из гостиной, торопливо перемешивались с мыслями в бурую кашу. У̻̫̥̉̀ͬ̀̌ͬ̾ Н̮͇̯̯̫ͦ̓͆̂̌Ё̗̟̯̮̯̰̺Г̮̣̯̇О͈͓͔͎̎ͩ̆̿ͮ̉ Е͇̲͓̣̜̮̿̊̾ͦͅС̤̦̮̻͆ͮ̊ͅТ͇̗̟ͦ̇̆̌ͬ̒͌Ь̲ͭ Р̪͇͖̗̲̫ͨ͗͋̅̽̉ͭЕ̬͈͆̚Б̫̮̄Ё̟̱̯̦̻̫͚ͫ́ͨ͂͒Н̗͈͖͎̘͕̻͈͆͌́ͫ͛̒ͤО̬̺̬ͥ͑͋̀̐͊͌К̯͚ͤ͒̍͒͂͛ͪ̚.̞ͮͅ О͖̞̮͎̱͑̿̎Н͙͍̻̺̱ͤ̉̃̋͌̌͐ Н̞͕͍̬̰̐А̫̪͔ͭ̈́ͅС̩̬͉͖͎̫̿̉ͥ͋ͥ̈́͋͋ Н͍͖͕̓̍̈̏̚̚Е̘͕̎̋̿̈́̿ П̜͚̳̙̦̯̤̫ͨ͒ͩ̌̑̄͛О̱̲͕̞͕̱̬̠͗ͦͬ̎̋̑̈́Л̳͕ͩͫͪ͛ͬ̓Ю̩͇̘̮̖̤̼ͧͯͨ̑Б̮̦͕͎̉͂ͨ́̐̾̎ͬИ͓̬̐̉ͯТ͍͕̫̹̥̲ͤ͆ͮ̈́ͥͯ Т̦ͬ̔̍̀̇͆А̝͗К̮̞̣̣͖̹̲̈̓͐̀ͧ,̬̘̯͉͓̫͍͖̍͒͌ͧ̈̈́̇̉ К̗͓̋А̱̫͇̣̜̺̹̞̎̓̌К͔͎͙͇̟͂̃͊̏̽̓ С̲̚В͇̫̦̳̯̩̩͋̽̒͊ͅО̦̳̝̖̚Е̭͓̭̟̱̯̦̘̚Г̠̱ͦ̌͗О̯̖̹̭̆̔.̦͍̤͌̿͋ͣͧ̂͆̓ З͔͛ͥ͐̄ͦ͗̊ͅА͓̼̥͔̻̱ͥ̈́̾ͬͪ́͒ͪЧ͉̤̝͖͕͉̾ͧ͒̓ͫͣͨЕ̜͉͆ͬ̈М̣͔̝̙̲̦͍̝ͥ͊̽̌̌̿̉̽ М̳̲͚̺̜̖͇͕͆ͧͥЫ̜̏͒͊́̀ Е͕̼̣̹͛ͫМ̦̏ͮ̽̅У̫̜̳ͬ̐ͣ͗̈́̍̾̚?̙̖̖̭͖͍͙̳͊ͥ̄ͮ̇ - Ба, а это, кажется, и есть наш кукушонок? В мозг, мгновенно перебив любые попытки думать, ворвался новый запах дезодоранта, крепко сбитый в кучу с тренировочным жаром. Огромный, страшно сказать, здоровенный мужик, вышедший на шум в коридоре, был похож на героя боевика, не иначе. Загорелый, крепкий, вспотевший отчего-то, он озарил Серёжу почти что голливудской улыбкой, честно пытаясь сбросить с себя внешний образ машины смерти. Должно быть, этой рукой при желании он мог кому-нибудь и шею сломать одним хватом. Грудь и плечи, выглядывающие из-под домашней белой майки, пестрили яркими татуировками. Какие-то драконы, волки, цветы, узоры и всякое-всякое, кишащее адреналином и пёстрой жизнью. Взмокшие светлые волосы едва ли позволили себе начать отрастать после службы. Весь этот человек почему-то источал жизнь. Разум запоздало вспомнил – с Олегом живёт сослуживец, тоже солдат, лучший друг, - Добро пожаловать, что ли. Чего стоишь, мнёшься, как котёнок брошенный. Как звать? - Серёжа. – здоровенная ладонь протянулась вперёд, и Разумовский вежливо её пожал, как мужчина мужчине. Незнакомец присел напротив на корточки, заискивающе заглядывая в лицо, и едва заметно ухмыльнулся, будто что-то внутри себя записывая, - Очень приятно. А вас как? - До чего мы вежливые, а. Вадик я. Можешь дядей меня звать, мне твой новый папаша почти как брат. А где его, кстати, такого уважаемого, носит? Неужто решил меня отцом-одиночкой оставить? - Мусор выбросить пошёл. Там кто-то оставил у двери мешок. - Вот найду однажды этого человечка, да узнаю, в какой такой несгораемый шкаф он сховал свою совесть. Шут с ним, проходи, оглядывайся, что тут да как. «Дядя Вадик» неторопливо разогнулся, хрустнув спиной от всей души, и кивком головы указал вперёд, в эту странную, вкусно пахнущую квартиру. Из полутёмной прихожей, пропахшей насквозь улицей и дождём немного, можно было выйти по-всякому. На кафельную кухоньку, из которой и доносился непонятный вкусный запах. В две разные дверцы санузла с потешными советскими наклейками, изображающими душ и унитаз. В гостиную, откуда рывками доносились бодрые звуки музыки, и, напоследок, в спальню – приоткрытая дверь так и манила посмотреть, где теперь доведётся пожить. Живот подло загудел, оставалось надеяться, что этого было не расслышать за яркими звонкими нотами Boney M. Серёжа только и успевал, что оглядываться и цепляться за предметы – тюлевые занавески, что развеваются в зале под порывами ветра из форточки, старый лакированный стеллаж, в который посреди книг и безделушек оказался задвинут певчий магнитофон. На красивый узорчатый ковёр на стене, на странные царапины на полу прихожей, на тщательно вычищенный кафель кухни. Здесь было много вещей. Даже очень много, будто Олег и Вадик, хотя думалось тогда, что только Олег, делали всё, чтобы всё тут набить уютом, как подушку. На кухне висели салфетки, на столе клетчатая клеёнка красно-белых цветов, смешной чайник с картинкой смородиновых ягод. В детскую спальню, где ему предстояло жить, Серёжа почему-то не решался заглядывать один. Что-то останавливало, касаясь прохладными пальцами плеча – подожди немножко. В зале продолжал тренироваться дядя Вадик – отжимался от пола, удачно вписываясь в ритм солнечной песни. Похоже, его такие новости совсем никак не колебали, хотя, честно сказать, пока что Серёжа его непредумышленно опасался. Мало того, что тоже солдат, да ещё и выглядит так, словно лично человек двадцать убил по очереди. Да ещё и смеялся при этом. Поэтому маленький Разумовский почти силой заставил себя переключиться, открывая стеклянную дверцу серванта и ныряя ручками внутрь – рассмотреть всё. Старый чайный сервиз, красивый, фарфоровый. На каждом предмете нарисованы птички маленькие. Наверняка трогать нельзя. Рядом прятались смешные квадратные фотоальбомы, с которых, кажется, только недавно сняли пыль. Один из них послушно скользнул Серёже в пальцы. - Это папаши твоего. Детские фотки. – Вадик снова рывком отжался, умудрившись в коротком полёте хлопнуть в ладоши, будто сам себя брал на слабо, - В том, что в клетку, самые мелкие. - А как так получилось, что вы вместе тут? – случайный альбом скользнул в пальцы, раскрываясь послушно под подушечками, как будто сам просился. На потрёпанных страницах прятались, бережно приколотые, старые снимки. Каждый из них был опрятно подписан чьей-то аккуратной рукой. «Крым, август 1978» - на фоне голубого моря восьмилетний мальчик в зелёном надувном круге, а рядом с ним громоздкий мужчина с густой чёрной бородой и весёлым взглядом. Большой такой, на медведя похожий. Серёже как-то отлично представлялось, как звучит его голос. Зычно так, раскатисто, оглушая всех вокруг. Следующее фото, подписанное округлым почерком «Москва, 1983» содержало в себе только лишь этого мальчика, чёрненького, с тёмными мудрыми глазами, лет тринадцати теперь. Он там, кажется, даже не обратил внимания на фотоаппарат, глядя слегка в сторону на строгие, парадные стены красного столичного Кремля. В руке накрепко сжимал шарик. Глядя на него, охотно верилось, что вырастет, и станет именно таким, как Олег. Снимки мелькали один за другим – семейные праздники, смешной отец с большим куском вырезки, переезд в новую квартиру, красивые закаты где-то непонятно где. Взрослеющий Олег, который то обольётся газировкой, то яблоки спелые будет с дерева собирать, весь обгорелый, а то и вовсе в какой-то момент получит награду за исполнение военной песни на школьном празднике. Он разве умеет петь? Кажется, чуйка внутри и правда не подвела. Хороший голос и правда когда-то пел. Тоже стоял на сцене перед другими, да только не плакал и не стеснялся, а с горящими глазами тянул красивые ноты туда, в восторженный зал. Внутри вдруг посмурнело, застыдило его снова. Последний снимок, отпечатавшийся в памяти оттиском, был с молодой, очень красивой женщиной посреди яблоневого сада. Она прятала чёрные густые волосы под светлой косынкой, а сама будто со всех сторон была поцелована солнцем, настолько была загорелой. Беременная. Подпись и вовсе была совсем лаконичной – «Казань, 7-й месяц!». - А это мы, знаешь ли, от большого ума. Прописан-то я в другом месте, а обретаюсь тут, чтобы папка твой от одиночества не погорел. Он же, понимаешь, без меня пропадёт. Плакать будет. - Ага, рассказывай. – знакомый, третий голос пробрался сквозь деревянную дверь и сквозь улыбку собственного владельца. Олег уже успел запереть вход, снять свою мокрую куртку и окинуть чуть хитрым взглядом зрелище перед собой, - На минуту тебя оставить нельзя, уже ребятёнку мозги компостируешь. Ты, Серёж, Вадика не особо слушай. Он и половины не знает, о чём болтает. - Олег. – Разумовский мягко и старательно рассмеялся, чтобы не выбиться из общей шутливой мысли, но практически сразу сломался, не умея спрятать напряжение, давящее изнутри вопросами. Сердце металось, искало подвох, - Если у тебя есть жена и ребёнок, то зачем было меня забирать? Это нужно зачем-то, для каких-то взрослых штук про пособие? - Что? – обычно мудрый, спокойный взгляд напротив вдруг коротко помутился непониманием. Олег покосился на дядю Вадика, будто задавая тому немой вопрос из разряда «ты чего наговорил ребёнку?», но тот лишь продолжал тянуться и отжиматься, будто не замечая. Беспокойство повисло между всеми сразу, нелепое такое, паутинистое, хищное. И длилось оно ровно до того момента, пока взгляд Олега не упал наконец-то на фото женщины в альбоме. Изрисованные крошечными морщинками веки вдруг прищурились в улыбке, а сам он, присев рядом на корточки, ткнул в снимок пальцем, угодив точно в живот беременной девушки, - Вот тут я находился на этой фотографии. Мама это моя, Серёж. Только молодая ещё, младше меня даже. Ты вообще почему решил, что я тебя с какой-то выгодой сюда тащу? - Ну, так уже один раз было со мной. – забурчал Серёжа, стыдливо спрятав нос за рыжими прядями, что торопливо скрыли лицо от всего света. Подумать только. Мама. Настоящая мама. Честно говоря, он хотел бы, чтобы Олег был женат. Чтобы в доме хотя бы попытался ожить призрачный образ под именем мама, о котором, страшно сказать, он не знал вообще ничего. Что такое мама, что она даёт, зачем она есть в семье? Серёжа не знал, но почему-то очень хотел. Живот непослушно заурчал в аккомпанемент музыке, - Был я и ещё много сироток. А потом тех, других маму и папу арестовали, а нас отправили обратно. Неважно. Не хочу. - Так, хорошо, ты меня убедил. – примирительно выдохнул Олег, подумав о чём-то, только ему известном внутри. Распрямился, и правда как солдат, и, будто сминая дурные воспоминания в бумажный мусорный комок, кивнул в сторону приоткрытой кухни, - Пошли, накормим тебя как следует. Ты хоть сегодня завтракал, ребёнок? Г͚͎͔͔̘̞̺͔ͮ̃̀͆̌͑͛̚А̲̜͍̜̞̳̝̊ͣ̆̆ͮ̓ͯ̐ͅД͖͙͈̱̙̣͎̮̀ͨͩͧ̏̔ͤͥЁ̤͎̞̝̻͎̻͍̈́ͬ̄͋ͨ̃̆̀Н͚̥͔͕̟͓̻͚̔͂̉̌ͥ̌̎̚Ы͍̱̯̲͇͉̗̲̑ͣ͛̔ͪ͊ͤ͂Ш̱͖̤̩̙̰̻̪ͮͮ͋̄ͧ͛̓̚ В̤̫̼͍̳͈̭͎͂̏͑ͫ̓̊ͪ̇А͙̤͖͇̥̗̰̥ͤ͒̍͋͊͑̿ͨН̩̬̬̜̹̪̜̦̇͋̎͆̉͂̐̋Ь̼̤̫̞̻͍͈̔̆͂̂ͬ̓ͩ͌ͅК̬̫̻̟͚͕̫̻ͩ͌ͭ͌͛̿͊͊А̖̖͖̙͇̳͇̮̊̆ͫ̒̆̈́̈́ͫ О̖̺͔̭̲̰̮̳̎͌͐͂͆̑̋ͬТ̗̻̮̠̱̫̻̞̅̋̂̓̆̿ͪͥО͙̘͓̬͈̟̟̞̋̅ͨͮ͛̔̐̀Б̞̻͍̱̫̜̜͕̓͂͒ͬ̓̍̓͛Р̯̞̝̺̳̲̲̼̔͗̐ͭͨ̆̓ͫА̰͓͇͍̟̬͉͍̑̎̉̀̽͂̎̒Л͉̖̲̰̠̱̳̳ͦͣ̇͆̆͒ͬ́ З͓̦̟͙̥̲̰͚͂ͥ̒̓̒ͫͤ͋А̻̤̼̞̳̥̤͖͛̈́̐̏͆̒̍͐В͓͎͓̼̬̠͚̺ͤ͗̋̏̓́̈́̚Т͎̫̦̭̺͚̪͎̋̃ͣ̏͆ͫ̐̉Р̱͇̞̤̼̙̥̞̾̀̆͐̀̾͊̏А̟̙̞͔̫̖̮̞͆ͭ̌͛͋ͮ̿ͣК̮̣̤̞̣̘̦͖̌͋́̊̀͋̍ͥ У͓̟̙̘̯̝̪̳͒̽͂͊̋ͦ̓̈́Т͉̹̬̗̳͖͉̘ͯ̅͊̂̓̐́ͦР͚̤̠̣̹͚̫̤̽̌͂͂̇̽͛̚О̺͇̼͎͍̼͎̼ͩ̉́̾̄͌̆̚М͔͙̤̺̣̣̳͚̄͗͂͋̀ͧ͊ͥ!͍͓̤̲̺̲̦̠ͯ̑̒̍ͬ̅͗̎ Н͍̫̱̫̙̬̗͇̍̏̆ͭ͌̊̽̓А͖͕͍̠͓̞̞̜͛̆̿ͯ͌̐̈́̚Д̘̖͖̣͚̲̳ͪ͛̀̏̆̈́ͦ̚ͅО̣̞̞̲̘̟̩́̇̌ͤ͗̓ͬ͋ͅ П̜͖̞͍̘̤̱̆͂ͫͨ̾ͮ̅̆ͅО͓͉̙̗̙̲̹̲ͦ̓̅ͩͨͤ̈́̂Е̠͓̺͙͉̖͖̰ͪ̍̏ͦ̆ͨ̈ͫС̜̘̦̝̮̤̮̺̈́ͬ͑ͦͨ͑͗̚Т̣̱̺͙͖̯̼̻̽̓͊ͮ̒ͭ͛̆Ь̬̞̟̳͙͇̥̻̊̂̽̓͛ͨ̿ͪ!̙͖͔̩̦̦͖̫ͬ̊̎̑͂̿͛̚ ᗿ Редко когда бывало, что новый вкус впивается в твой рот целиком, заставляя зажмуриться от того, как же тебе он нравится. К приезду нового обитателя квартиры на Кавалергардской, ух, ну и название, Олег сделал целую стопку блинчиков, а из кладовки и вовсе достал банку с вареньем из абрикосов. Остановиться всё никак не получалось, непослушный рот знай себе ел и ел, а по кровеносным сосудам будто поползло живое тепло. Дождь снаружи вновь усилился, колотя по металлическому карнизу, а комочки ворон знай себе гнездились на зданиях по соседству, недовольно фыркая на дождь. Укусив ещё один абрикосовый блинчик, Серёжа аж замычал на секунду, чувствуя, как организм охватывает тепло и даже какая-то вымученная, непривычная безопасность. На стуле напротив почти с тем же аппетитом ужинал дядя Вадик, почему-то переодевшийся в уличную рубашку и брюки. Зачем? На работу что ли в такое время? Интересно, куда? А если он бандит? Олег же, только что закончив сражаться со сковородой, снисходительно глядел на ворону, что уверенно и нахально попрошайничала за окном. - Знач так, семейство. Я до утра. Может, принесу чего полезного, хер знает. – подорвался дядя Вадик из-за стола, как будто бы по щелчку, как только закончил с блинами, - Как там это говорится, стулья не ломать, Ельцина не ругать. Чао! - А ну язык в рот с такими словами. Давай, двигай, и чтобы утром не топотал как на марше. – отмахнулся по-дружески Олег, даже не пряча улыбку от товарища. Шершавые пальцы наконец-таки оторвали кусок от блина, того, что не был заляпан вареньем, и протянули пернатой попрошайке за окошком, - Ишь ты. Повадилась. Знает, что покормлю. Умная птица, хоть и наглая. - А вороны, они, это самое! – скользкий абрикос защекотал горло, кое-как позволяя себя проглотить. Виновато прокашлявшись с посылом «я больше не буду болтать с набитым ртом», Серёжа поутих, самого себя затыкая, - Очень умные существа. И хорошие, хотя про них гадости говорят. Люди не любят. Не понимают. А я хорошо знаю, я с ними дружу. - Даже дружишь? Это как так? – Олег присел на освободившееся место, методично вливая молоко в чёрный чай. В соседних домах принялись загораться окна, ночь подступала неумолимо своими холодными объятиями. Подумать только, осозналось тогда. Ещё вчера в это самое время Серёжу кастелянша лупила. Снова своей тупой ушибленной башкой его обвиняла в том, что бельё прожжено. Уж очень быстро, как-то даже неприлично, как, наверное, бывает только у детей, под сердцем заурчала довольной кошкой надежда. А вдруг навсегда? А вдруг он больше никогда не увидит ни кастеляншу, ни Марию Ивановну, ни директора? Ему бы хотелось. Серёжа коротко и едва заметно одёрнул себя, понимая, что рассказывать секретики вроде того, как сложились его отношения с воронами, перескочил на другую тему. Пока не пора. - Олег. – и, дождавшись, когда тот поднимет глаза от чашки, продолжил тихонько, - Пошли спальню вместе смотреть? С тобой хочу. Ответом стал мягкий кивок со смешной молочной улыбкой. Пойдём. - Смотри, вот отсюда я кресло передвинул в зал, так что комната твоя совсем. Сам по себе в ней будешь. Дверь запирается, замок вчера сделал. Стол письменный, шкаф для вещей, кровать, всякое такое. Шторы пока не повесили, но скоро это дело решим. Пока всё просто, а там посмотрим, сам комнату наполнишь, как нравится. – Серёжа внимательно следил за всем, до чего касалось внимание нового взрослого. За каждой штучкой. За смешными светлыми обоями с мелкими толстенькими птичками. За ковром, прилегающим вплотную к его постели, води себе рукой, да узоры разглядывай. Придумывай вещи. За едва заметно скрипящим шкафом, покрытым лаком – там уже висели кое-какие вещи, совсем новенькие. На полочках стояли старые декоративные куколки с китайскими лицами, а в ящике около двери, кажется, таились игрушечные сокровища. Что-то внутри опасалось что-то здесь даже пальцем трогать, не дай бог поломать. Кровать была опрятно накрыта смешным вязаным пледом в крупную клетку – и глянь-ка, все клетки разные, никакая не повторяется! Чьи-то руки делали, наверное, не заводской станок, - Завтра пойдём с тобой в магазин и купим всё, что нужно в школу. Ты туда уже устроен, завтра второй сменой пойдёшь. Так что лучше сегодня хорошо поспать, забились? В комнате пахло влажным деревом – кажется, совсем недавно проводили уборку. Ночной дождливый ветер сладко свистел где-то там, за стеклом, за крепко подклеенными окнами. Не проникает, хотя, наверное, очень хочет. - Я хотел спросить. – беспокойство вдруг снова заныло поверх плотно упаковавшихся блинов с вареньем. Стыдно даже, что вот так сразу не получается. Олег не заслуживает такого недоверия. Уж кто угодно, но не он, - А мне надо сразу тебя папой называть? О̱̦̯̹̥̭̟̣ͧ̒́ͤͧ̆̋ͯН͚̣̼̮̮̘̝̘̀ͧ͗͂̊̐ͭ̂ Н̲̹͔̟͙̱̫̎̐̐̔̎͊̚̚ͅИ̩̱̜̥̼̞̬̅ͩ̅͂̓͛ͭ͌ͅК̼̯͈̪̮̰̺͚̐͗͐́̈̔ͣ̚А̗͉͇̮̜̺̘̫̌̇ͩ̉̃ͧ̚̚К̭̟͖̰̼͖̯͖͒̏̈́ͥ̓̐̂̇О̦̗̮͈̳̥̭̘̐͐̓ͭ͑ͣͩ̄Й̺̗͎̮͎̼͉̼ͭ̒ͤ͌̂͊͑̌ Н̹͚̙̬͇͕̭ͤ̾͋̐̄ͥ̊̅ͅЕ͇͈̳̫͍̘̳̖ͬ̎̿̎̓͂͊ͪ П̰̩̠͇̖̗͚̝̇̏̊̇ͬ̾̈́ͮА̟̩̯̯͉͔̻̑̒͗ͮͣͧͭ̉ͅП͈͔̤̼̼̺̘̖̒̆̋̀̄̑̇ͧА̘͙̫͉̞͎̣̼́ͥͭ͒̒̎ͧ̅.̪͇͈̬̲͖͉͔ͭ̏̇͛̑̾́͊ О̺̯̼̮̭͚͉͚͊͆̄ͣ̉̂͌͌Н̗̗͎͎͖̖͍̘ͮ̅̈́́͊ͥ̍̚ Ч͔̬̺̺̯͓̘̤̔͌ͮ̄̉̔̈́͐У̫̤̪̩̝̰̩̂̐ͯ̐͋̂ͫ̓ͅЖ͉̝̭͚̟̥̭̞ͥ̇̾͋̊͒ͪ̆О̻͚̝̰̬̦͚̲͂̇̐ͩ̃͂ͣ̂Й͙̭͈͕͙̫͙̄ͣͣͩ̀ͤͦ̆ͅ Ӵ͎̙̼̝̘̯̟̜́̍͊ͩ͋̈̚̚Е̭̻̤͓̺̤̯̞̃ͩ͆̍̎̅ͬ̓Л͎̫̟̘͙̮̖̜͂̏̓̏̓͋ͣ̇О̝͉͍̳̹̯̗̙̉̏̇̋̃͗̈́̀В͖͙͕̣͉͓͕̘ͬͩ̓̅̅̃ͪ̅Е͚̯͚̹̣̼̠̤͆̇ͬ̓ͮ̎̿̚К̘̖͙̙̦̫̝̞̈ͥ̑͂͊͆ͫ͗.̪̭̳͇̩̭̲̿͋̐̐͆͋ͥ̚ͅ Ӧ͎̫̯̱̫̹̹ͥ́̌ͧͦ͋̅ͅН̥̝͍̣͇̪̦̦ͫͥ̎̋̅̿̅̚ Н͚̺̭̺̹̟̟̻̓͊ͩ̅͆̂̆̿Е̝͚͔̭͎̟͍̘ͮͧ̂̀͆̒̄̋ Н̖̭͓͈̻͉̮ͤ̌ͥͨ̆̒͋̊ͅА͍͖̬̣͖̬̠͖̽̉͐ͫ̐͒ͥ̚Ш͖̯̹̲̥̼̞̙̈̊̉̃͋̇̾͑!̟͚͙̞̯̞̭̬̀̐͒͛͗͆̚̚ - А сам как хочешь? – из шкафа Олег достал подушку, коротко и с силой встряхивая её в руках. Неизбежная пыль озорными песчинками взлетела в воздухе, закружившись. Почему-то в голове вопросы казались такими сложными, а когда произносились вслух, он отвечал на них так просто и понятно, что даже неловко делалось. И глупо. Почему вообще спросил? Хотелось посмотреть ещё фотографий, но в сон тянуло нещадно, - Я ж не дурак, Серёж. А то не понимаю, чего стоит сейчас такое слово. Тебя ведь три раза назад возвращали, какое там папа. - Нет, я не потому спросил, я просто хотел узнать, как... - Слушай внимательно, маленький. – мягкий, низкий и шершавый голос окутал всю спальню, заставляя прекратить неловкий оправдательный лепет. Олег сел рядом, на клетчатый плед, и внимательно посмотрел Серёже в глаза. Взгляд тёмный, непонятный, но совсем не злой, - В этот раз всё не так будет. Не знаю, как было до меня. И не знаю, захочешь ли ты как-нибудь мне рассказать. Но давай договоримся на берегу, боец. Мы с тобой оба сделаем всё, чтобы больше ты никогда не вернулся в детский дом. Я хочу как лучше, но без тебя не справлюсь. Спешить некуда, всё потихоньку сложится, если стараться. Будем помаленьку дружить. Уговор? - Уговор. – в этот раз на мизинцах не клялись, хотя, наверное, прошлого раза было достаточно. Он и так пообещал, что нога отсохнет, если бросит. Это которая, интересно? Та, на которую он прихрамывает иногда чуть заметно? Серёжа был внимательным ребёнком и очень хорошо замечал мелочи. За окном снова присвистнул мокрый ветер, зашумели своим рыночным гулом вороны. Олег звучал рассудительно и понятно. Как-то это было по сердцу, как будто он и правда из тех взрослых, что всё знают и во всём разбираются. Правда, Серёжа точно знал, что таких не существует, но верить порой так хотелось, - Если завтра в школу, то, наверное, надо спать. И тебе тоже надо. Ты же, наверное, работаешь, иначе бы тебе меня не отдали. - Смышлёный ты. Работаю, работаю. Я санитар в больнице в области. – морщинки вокруг глаз приятно сжались, а тонкие губы, очерченные едва заметными щетинками, ответили улыбкой. Смышлёным назвал. Похвалил, - Я буду утром приходить со смены, потом провожать тебя в школу, потом забирать и назад, в область. Но так не всегда будет, а два дня через два дня. - Это ты как наш сторож из приюта работаешь. Он тоже два через два. Хорошо. Будет так. На попытку Олега остаться с ним и уложить лично Серёжа пока что отреагировал простенько – отказом. Не-а. Сегодня был очень насыщенный и большой день. День, который начался в приютской постели, на которой отчего-то прогорело бельё, а закончился здесь, подумать только, в собственной комнате. Закончился на собственных игрушках из ящика, которые он непременно рассмотрит завтра. На ливне за окошком, среди которого окончательно притупился шум ворон. На мелькающих в голове неуверенных воспоминаниях о том, как случалось прежде. В других домах. И о том, будет ли теперь иначе. Многие назвали бы Серёжу слишком взрослым для своих лет, и, к сожалению или счастью, оказались бы правы. Он слишком хорошо понимал, почему рассмотреть игрушки надо завтра, а не сейчас. Понимал, что такое детские пособия и неблагополучные семьи. Знал, что такое одиночество и безвременная потеря где-то там, на задворках рыжей головы. Но сейчас, когда эта самая голова наконец коснулась подушки, а вечно замерзающие ноги и руки спрятались под ватным одеялом, это было не так уж и важно. Он попробует снова. Выспаться, а завтра, предварительно всё купив, пойти в новую школу. Надежд мало водилось, почти все выжгло сухой равнодушной страной и мечущимися в ней людьми. Но всё-таки, наверное, не всех. Серёжа был уверен, что будет много ворочаться. Думать и самому себе мешать спать. Но, удивительное дело, глаза будто бы прикрылись сами, послушно отправляя владельца в сон. С̖̼̭͚̟̱̤̖̋̊̈́ͯ̎̆͋ͨП̰̙̘͈̝̟͍̦͆͒̆͑͊͆̓̚А̠̹̙̭̙̼͕̫ͬ̒͒̐̍̇̍̿Т̩̹̤̫̪̥̤̩ͦͦͨ̑̽̒̈͐Ь̪̬̦̭̟͚̱̙̆͛͒̆ͧ̔̈͛,͎͙̼͈̭̗̣͍̆ͦ̋͑ͨ̈̊̋ С̜̪͇̗͕̥͓͈́̓ͭ̍͛̑̄͊П͚͚̬͓̻̗̖̺̓̐͌̋̈̍ͤ͆А̺̟̺̳̳̹̫̗̾̓̔̿ͪ̈̉̋Т͍̬̥̞̯͓̫͙͊̄͒͐̒̾̑́Ь̮̩̤̣̹̙̳͇͊̓ͧ́́̏͗͛,͍̩͇͇̟̖̩̪̎ͬͪ͗̍̃͋ͪ С͉̼͙̰̰̖͇̣̔ͣ͛͊̋̓͌̎П͙̫͔̼͔͉͓̩͋ͭ̓̔̄̍͆ͥА̮̹̻̟̯̬̳̐̔͆ͪ̇̊ͩ̚ͅТ̣̰͓̻̤̺̥̤͐̐̒̾̒̓ͣͮЬ̪̖̭͔͈̮͙̣̊ͨ̅̊̆̊͊̈́.͙̼̹̖̲̲̖͖ͧ̄̓̿̌̇͛͗ Н̯͕̟̼̩͇̯̽ͥ̇ͫ̋ͬͯ̊ͅӮ̫͍̟͓͇̥͉̜̿ͥ̇̔̍ͥ͋Ж̱̦̟̟͉͉̬̒̉ͯͨ̈́̏̂ͯͅН̳̺̼̪̝̜̩̫̈́̊̋͐̆͌̇̾Ы̪͙̦̖̮̯̪̮̉̏ͥ̒ͨͨ̂͆ С͚̝͎̞̻̘̹͍͑ͤ̇͆̊ͨ͑̓Ӣ͎̖̬̫̦̬̹̣̋̀̒̔̏̔̽Л͙͓̲̖̻̬̞ͧͩͧ̇ͥ̏̿͑ͅЫ̘̞͙̠͎̣͔̞̅͆͂͌̑̏̈̂.̪̲̺̫̪͎̂̌͗̓̽ͥ̚̚ͅͅ Н̱̣͙͖̝̜͓͙̍ͥ̀̄̍̑̇̚У͈̳̮͎̦̫͉͑ͣ͆͌̑ͣ̔͌ͅЖ̩̤̪̜͇̜̦̯̇ͩ̑͌̒ͬͧ͗Н͉̳̖̦̜͍̲͗̒ͭ̏͋̃̐ͪͅЫ͈̘͔̗̭͓͇ͩ̎ͤ̋ͫ͑͐͂ͅ С̭͎̲͖͇̙̝͓͗ͬͬ͛̄̂̈́̅Н̺͎̲̳̘̼͔̟̂̀̆ͧ̔ͥ̿͒Ы̥̞̣̩͓̪̪̙̊̓͑ͩ̎̐͗̒.͍̮̟̯͕̬̜̲̆ͮ̽́ͧ̾̑ͩ С̼̼̫̹̤̯̘̤̎̂͛ͮ̃͂ͨ̊П̦̹̣̙̟̼͕̬̈̓̓ͥͤͦ͂̽А̣̬̙̣̮̠̮ͦ̐̽ͮ̐̊̄̚ͅТ̹̞̯͈̪͚̥͖ͩ̾̊̑̅̽̿̽Ь̙͔͖͈̯͇̣̩́ͩͯ͂ͭ̓̾̏.̗̗̠͈̩̱̙̫̐͐͐̾̾ͧ̄̚ Беспокойный выдался вечер, а ночь, напротив, оказалась какой-то уж слишком тихой. Так ощущал Олег, вдруг проснувшись, как если бы от чьего-то щипка посреди ничего. Нет, нет, ерунда, всё тоже самое. Гостиная, разложенное кресло, остатки ветра и ледяного дождя за окошком. Всё тот же запах древесины, блинов и пыли. Всё тот же мир, в котором он вчерашним днём усыновил ребёнка. Это на самом деле произошло. Он пошёл на то, во что, наверное, не сразу поверят мама и бабушка. Ну, с другой стороны, что уж – хотели внука, так получите. Внутри себя Олег усмехнулся и кое-как, пробираясь через тревожную сонливость, поднялся с постели. Вадика, как и ожидалось, не было и в помине – обычно это можно было определить по довольно специфическому храпу. И где его носит в такой час? Первичные подозрения о том, что он влез во что-то криминальное, постепенно превращались в некоторое даже утверждение. Какой сюрприз, ишь ты. Впрочем, сейчас наплевать как-то было, в повисшей тишине, в которой даже дождь не слышно, что-то его разбудило. Вокруг было как-то совсем темно. Дёрнул выключатель торшера – а хрен там, ответом стало лишь молчание и темнота. Какая-то даже слишком тёмная темнота, если можно так вообще говорить. Тревога никак не унималась, как будто что-то где-то не так, но настолько глубоко под кожей, что даже не понятно, где. Надо бы проверить Серёжу, подумалось тогда. Часы старательно мигали, показывая три с половиной часа ночи. Даже собственных шагов, касающихся ковра и коридорных досок, почему-то было толком не услышать. Зато дверь в спальню, о чудо, открылась совершенно бесшумно, впуская в воздух совершенно новый запах. Другого, нового, маленького человека. Один шаг, второй, неслышно, не разбудить – и вот он, Серёжа. Спит себе, обняв накрепко подушку обеими руками и к груди прижав, как будто боясь потеряться во сне. Носом ткнулся в ковёр, сопит едва слышно, волосы рыжие по подушке раскидал, а ватное одеяло и вовсе во сне посеял. На полу валяется, не греет. Фыркнул Олег про себя, неслышно, чтобы не будить и не пугать ребятёнка, поднял, сверху накрыл, чуть подоткнув для верности. Чтобы больше не терялось и грело до утра замёрзшие ручки-ножки. Игрушки в ящике на своём месте, не трогал, не рассматривал. То ли не доверяет, то ли опасается чего поломать. Уж чего Олег так и не смог добиться от воспитателей – так это того, кем были его прошлые семьи. Может быть, сам решится как-нибудь сказать, как станет потеплее. Серёжа зафырчал, как лисёныш маленький, засопел, завертелся, прячась под слоем ватного тепла почти по самый нос. Теперь порядок, подумалось тогда на секунду, теперь пора и самому вернуться в кровать. Сам говорил, завтра много дел. Сперва только послышалось. Только краем уха показался странный скрежет, как если бы непутёвая птица села на пятнистый железный карниз, скребя своими маленькими лапками. Но с каждой секундой, чётче и громче, Олег начинал понимать – это не по металлу. По стеклу. По оконному стеклу что-то медленно, будто мелом по скользкой доске, скрежещет, да так, что слышно, наверное, в соседней комнате. Метнул торопливый взгляд на Серёжу – спит, не слышит. Почему? Такой крепкий сон? Может, оно и хорошо, подумалось поспешно, а сам Олег метнулся к окну, за которым сгустилась за это время такая чёрная тьма, что даже фонарей во дворе видно не было. Опять, никак, дворовые алкаши выбили? Взгляд отрывисто бегал туда-сюда, не понимая толком, откуда звуки – может, всё-таки не стекло? Кто будет скрести по нему ночью на шестом этаже? Память стала беспорядочно выкапывать, где теперь лежит пистолет. Гражданка, как же, размечтался. Семья, домой, ещё чего. Что-то не так, в твоей жизни не может быть всё так, не может быть всё на местах, ей-богу. На секунду всё вдруг стихло, позволяя слышать только собственное сердцебиение. Непослушный кровяной насос бился где-то под грудной клеткой, будто пытаясь выдернуть внутренний рычаг тревоги на максимум, как при пожаре. Как когда бомбили школу. Как когда он подошёл к пещере, где пряталась семья Иман, и понял, что вокруг слишком тихо. Колом, едким и ядовитым, страх встал в горле, позволяя только по-партизански, неторопливо и незаметно, выглянуть в окно. В кромешную темноту. Окно распахнулось за секунду, как будто ледяному свистящему ветру снаружи ничего не стоило это сделать. Стёкла мучительно задребезжали, клейкий малярный скотч беспомощно затрепетал под сквозняком. Рама лихо присвистнула, вписавшись в точности Олегу в нос. Что-то захрустело, больно, яростно, ломаясь, как будто тростинка, а не кость черепа. Больно, больно. Кровь потекла носом, голова загудела от непослушного удара, но это было меньшей из бед. Ведь следом за злобно воющим ветром, перекликающимся с водостоками, внутрь ворвались вороны. Бесконечная чёрная мокрая стая вломилась в квартиру беспардонно и без всякого прошения. Крик стоял кошмарный, за ним не было толком слышно мыслей. В бесконечном громком адском карканье, больше того, не было слышно вообще ничего. Чёрными пустыми вспышками, маленькими чёрными дырами, они метались по комнате. Десятки ворон, штук шестьдесят, бились друг об друга, истерическими вопя, царапались, дрались, врезались в углы и стены, терзали вещи, а большая часть из них и вовсе набросилась на самого Олега. Ставни бешено колотились, создавая какой-то безнадёжный грохот, а множество чёрных клювов впивались в кожу, в лицо, в волосы, пытаясь добраться до глаз. Прорывали до крови, прогрызали до мяса, как будто там и вправду были зубы. Боль сводила мышцы, а непонимание и какой-то животный ужас скручивал кишки в узел. В какой-то момент Олегу, тщательно закрывающему лицо от острых рвущих клювов, показалось, что птицы рвутся изнутри, поднимаясь к горлу. На мгновение стало так больно, так непонятно и так страшно, как бывало только лишь раз в жизни. В тот самый, когда за спиной свистели пули, а под ногами, там и сям, разрывались мины вперемешку с чужими кишками. Когда пробило колено. Олег не понимал, почему Серёжа не просыпается. Олег не помнил, сколько укусов, ран и пробоин в теле оставили мерзкие птицы. Олег не знал, почему пистолет, верный ему с Грузии, вдруг оказался на поясе, как всегда. Неважно было это. Важно было только то, что Олег выстрелил.