Два с половиной бойца

— И запомни главное, Серёж. Ты уже знаешь, как быть, если обижают. Но если с чем-то всё-таки не будешь справляться сам — сразу говори мне. Мигом разберёмся. Уговор? Таким и было неловкое, но вообще-то довольно честное напутствие перед первым школьным днём, которое Серёжа прокручивал в голове, будто заевшую кассету, лишь бы в этом себя самого убедить. Правда, что делать с теми, кто обижает, он хорошо знал. Учить не надо. Ругаться доводилось и с мальчиками, и с девочками. Иногда даже драться, а в совсем некоторых случаях даже успешно. Было ли от этого менее страшно до перекручивания кишок в узел? Конечно же нет. Штукатуристое, чуть сырое от начавшейся мороси, светло-оранжевое здание школы, казалось тогда, чуть ли не дышало от влажной взвеси в воздухе кругом. Серёжа накрепко стиснул лямки детского портфеля китайской наружности — в синей яркой палатке, у смешной тётки, похожей на моржа, таких было множество. Но этот, с оленёнком Бэмби, был особенным. В нём лежали потрёпанные, но ещё очень даже крепкие учебники, пахнущие библиотекой, тетрадки для письма и одна, та самая, для рисования. Карандаши и фломастеры, что Олег сам же и подарил. Детдомовская куртка сменилась новой, цвета сливы, которую купили заранее, без него. Она смешно шуршала при ходьбе и не пропускала, как ни странно, ни одного крошечного ветерка. До чудного тепло, непривычно даже. Кисточки от жёлтой шапки, которую, по словам Олега, он сам носил в том же возрасте, смешно перепутывались в волосах. Никакой завод такую не сделает, ручная, это точно. Связанная заботливыми женскими руками, чтобы прогреть ушки любимого сына. «Мама связала, чтобы уши не мёрзли. Бабушка тебе, получается» — так сказал Олег, нахлобучивая цыплячью шапку на вычесанные рыжие волосы, плотно и основательно. Серёжа покорно кивал, жмурясь с непривычки, а сам себе думал — бабушка, подумать только. Интересно, как она сейчас выглядит? Та прекрасная девушка с фотографии под солнцем, она-то и бабушка? Олег говорил, что сейчас и она, и прабабушка, живут в большом доме в Казани, недалеко от раскидистого яблоневого сада. Когда-нибудь и туда удастся поехать, показать им нового члена семьи. Серёжа не спешил принимать близко к сердцу данные обещания — это Олег сейчас так думает, потом решит иначе. Не сложится, как обычно. Не проживут столько в одном доме. Но курточка грела слишком хорошо, а шапка была слишком смешной, чтобы не позволить себе помечтать — а вдруг? Представляешь, Серёжа? Бабушка, настоящая. Которая печёт пирожки и рассказывает сказки. Которая крестит тебя перед тем, как ты куда-нибудь пойдёшь, и знает множество колыбельных. Тёплая голова попыталась представить, как когда-то он пытался вообразить маму, да только пользы было, как и прежде, совсем никакой. Выходит только безликая женщина, без черт, без запоминающихся в голове штучек. Просто женщина, чужая, неизвестная, увидел на улице и забыл. Набор предметов и вещей, которые, вроде как, есть у всех, а его не касаются. Порой вещи просто не работают, и его воображение тоже нередко любило подобное выкинуть, как бы он ни тянулся. Впрочем, Серёжа уже не искал ответов. Слишком рано довелось понять, что толку от поисков будет немного. Откуда правде взяться в таких делах, как у него? Серёжа попросту смирился. Нету никакой мамы, и уж тем более бабушки. Внутри школа тоже казалась сырой, будто внутри стен до сих пор после сильного ливня не исчезли ручейки воды. Так и текут там, наверное, прозрачные такие, тоненькие, а между ними прыгают внутристенные лягушки. Землистые такие, неяркие, с огромными красными глазами. Здание старое, но не нарядное, как добрая половина города, сбитое с целью долго и хорошо служить. Грязно-оранжевое снаружи, а внутри — болезненно-бледное, будто больница, оно напоминало большое гнездо, где мельтешило бесконечное множество птенчиков. Таких же, как он сам. С рюкзаками и цветными курточками. Которые, наверное, и знать не знают, что он из детского дома, а то уже на входе сама собой образовалась бы подножка от кого-нибудь. Взгляд привычно периодически нырял под ноги, чтобы такого избежать — как ни крути, а детдомовские замашки никуда не исчезнут, даже если захотеть очень. Но в этот раз нет, почему-то нет, дети жили своим чередом, мало обращая внимания на новое лицо среди множества других. Как-то даже необыкновенно равнодушно школа присматривалась к новому элементу. Серёжа сперва торчал в раздевалке дурачком, думая, можно ли оставлять новенькую куртку здесь — а поцарапают? В «Радуге» такое случалось, когда Дашка своим ножиком ему всю одежду порезала. А придёшь в порезанном — Олег ругаться будет, она вон какая, новая, красивая. Солдаты страшно ругаются, он хорошо это знал, помнил, видел. Сердце сжалось стяжками от волнения. Может, спрятать? Да только звонок его поторопил, вынуждая оставить как есть, а до конца дня куртку не тронула ни одна живая душа, он проверял, он искал. Разве только цветной карандаш из кармана кто-то слямзил. Потом Серёжа позабыл, в какой класс ему идти, оказавшись в безобразном месиве из детворы — школа лишь подтолкнула навстречу его будущую учительницу, Людмилу Ивановну. Даже не женщина, а настоящая тётя лет пятидесяти с каштановым облаком вокруг головы и в каких-то мультяшных, смешных очках, окинула его долгим, пугающе любопытным взглядом, а потом обронила негромкое осознанное «А. Ты Волков, наверное». Хотел было её поправить, да вовремя себя одёрнул — точно, здесь он зарегистрирован под фамилией Олега. Серёжа ощущал себя шпионом, хотя фамилия, надо сказать, очень даже неплохая. Такая могла бы быть у героя книги про спецназ или, например, фильма вроде «Брата», который они всем детдомом до дыр засмотрели. Серёже, возможно, даже нравилось её носить. Серёжа Волков. Надо же. Т͔̫͖̞̬̮̭̩͐ͥ̾ͣͮͫͥͦӒ̩͎͎͙̣̥̞̦́̿̑̂̄̋̊̚К͖̣͉̺͇̘̜̫̀̋ͥ͒͂́̂̿О̙̞̝̪̝̗͙̮̄̓ͥ̅̒͊͆̋Й̫̩͙͉̞͇̤̌ͤͦ͛̆̐̇ͭͅ Ж͓͈̮̤̣͙̤ͭ̈́ͧ̂͂̔̐̚ͅЕ̪̱͍͍̥̟̣ͫ͂̽͗͆ͩͮ̎ͅ В̥̞̗̩͇̲͇̥͛̒̍ͨ͋̆ͬͥО̼̟͍̮͚̙̜͌̇̈́͑̽̓̓͂ͅЛ̘̞̫͈̤̖͍̹͂̎̋̒̔͛͑̅К̟̱̞̻̺̯͈͖̎̀̎͛ͨ̀̔ͨО̟̳͓͎͈͔̪̫͌̉̃̍ͯͥ͑ͯВ̭͔̲̩̲̤͚̞̑̓ͭͨͫ͛̌̏,̪͉̜̠͙͇̜̩̇ͩ̈̌ͯ̾ͯ͒ К̗̪̼͕͙̥̱̥ͦ̔̒̑̾͒̏ͬА̹̩̰̙̼̬̟̔͋̂̅̿͒ͪ͌ͅК̝̱̻͙̳̯̮̟̑̍ͧ͐̓ͮͥ̑ И̪̠̟̤̣̪͈̙̔̾ͤ͑̂͛̂̚ Ӧ̯̜̘̺̮̦̩̭̐͑̀̃̂͑͋Б̬̺̰̺͔͇̮̣ͫ̽ͨ͊̽̍̔̍Л̮̗̬̯̖̯̬̼̑͆́ͬ͒̈͗ͮЕ͙̳̪̞̦̬̹̯ͭ͐ͧ̍̔͌̏̚П̺̹͉̳͇̫͔͖͂̏ͩ͊̈̆̿̚И̖͚͓̱͓̻͚̺ͤ͛̉ͫ̒ͮͮͬХ͉̳̭̙̣͕̮̗̐̅ͥͤ̈̑̽͐И̙͉͚̠͖̣̖͖̋̊͒̉͒͊̉̒Н͙̲̩̫͔̣͕̲̑̏̆̒͋͋̀̉!̠̪͔͔͚̠̰̤͒ͩͬ͌̑ͤͩ̌ А͖̦͍̳̟͙̣̩ͨ̅͌ͧͯͣ͊͌ Д̠̮̥̳͈̭̝͕ͮ̏ͣ̈ͨͪ̔̚О̠͈͖͉͈͓͉̉̽̐̊̂ͮ̓̈́ͅ Н̰͖̺̺̘̤͉̫̐͌̋̿͆ͤ́͆Ё̞̦̰͖͓̞͔͐ͧ͆̄ͮͧ̔ͅЃ͇͇̺̯̱̼̗̲ͩͬ͌͗́͂̚О̻̠͍̱̬͚͚ͫ̄̅ͭ́͂͒͋ͅ С̬̦͖͔̼̹̼͎͊ͮ͛͑̉̏ͯ͊К͍̹̥͙̘̳̙̦ͣ̀͛̌̊̇͆̋В̖̳̭͖̮̝̙̼ͫ̃̅̈ͪͮͪ̍О̪̩̟̲̘͎̰̘̾͌̉̀͑̆͊̚Р͈̫̻̹̞̯̰̬͑͂̽͂͊̈͒ͪЦ͉̱̭̪̘̳̩̣̈̇ͥ̓̅͋ͦ͒О̖̗̙̦̠̙̻̲̐ͬͥ̋̾̈́̉ͭВ̯̼͙̰͍̳̦̥̊̊͊̀̅̋̃́ И̲̺̜͉͕͉̟ͩͪͫͪͤ̉ͪ̽ͅ Ѝ͚̦̖̤̪̣̝̽̇̉͂̍ͭ̚ͅН̙̭̺̖̗̺̮̗̓ͩ̾ͦ̒ͭ̋̚О͖̙͔̺̲͇͍̭ͣ̒̏͌ͭͯͦ͒Ӟ̳͚͓̜̺̩̩͍́̐ͣͣ͋̆̅ͧЕ̥̼̟̥̖̪̹̠̎̇̆̿͆̇̃̉М̬͎͇̻̮̩̹̳͂͆̍̿ͤ͆ͥ͂Ц̥̱͍̠̝̲̘̺͆̔̐̓͋̇ͥͨӖ̣̙͖͍̦͚͉́̑̓͊ͬ̿͛ͅВ̬͓̤̫̼̱̫͎͊͐̈̅̈́ͬ͛͂.̣͕̘̳͕̙̘̣ͧ͛́̉̓͂̔͒ О̤͉̣͖̥̟̘̿͂̂͒̎̃̒̄ͅН̱̗͈͖̫͙̻͓ͤ̀͗ͮͣ̒ͯͣИ͎̹̰̹̼̱͖̘ͥ̎ͤ̆̈́ͤ̂̊ В̙̬̩̳͔͉͈̱ͦͦ̍̓͊͒ͩ̇С̩͎̜̺̞̺̦̦ͨ̓̾ͨ̍̇ͦ͗Е̰̭̞̭̣̙͉̱͑̉ͪ̍ͤ̀̈́̚ О̰͔̹͔̠̩̱̎͗̅̃͛ͯ͐̚ͅД̱̩̮͉̝̜͕̭͂ͯͫ̈́͆̂ͣ̂И͔̺̞͇̖̝̤ͩ̿͂̎͐̓̈ͪͅН̩͕͙͓̮͇̗͖̑̌̊͋͒͌̾ͮА̦͓͍̙̟̤͈̝ͩͨͦ̉̽̏ͧ̊К̹̹̼͇̘̗̠̟ͯͧ̃͋̀̋͑ͩО̦̳̪̤͎̯̱̂́̉̑͗̾̿́ͅВ̰̥̭̘̭̻̩̹̏ͬ͐ͧ̇̔ͮ͋Ы̘̻̮͔͚͖̭̘̐̑̀͂͆̎̒ͨЕ̖̰̹̗̱̦̌̽͒̾̽ͩ̆͌ͅͅ,̩̪̙̻͉̠̱ͬ̀ͥ͐ͧ̈ͬ͛ͅ П͍̞͚̻̼͉̥͓͆ͧ͐ͬͮͧ̓̎Р͉̯̱̹̲̭̥͈́̊ͧ͗ͣ̒ͬ̚И̗͎̘͉̟͔̺̹ͮ̎̄̓ͩ̽̌̌В̗͍̰̬͉̱͎ͬ̏̂ͫ̓͒ͨ̚ͅЫ̱̪̼̼̥̻̝̙͗̔́̒̋̊̽͂К̳̞͈͙̙̘͎͇͗͗̈́̐͋̾̀͂А̱̰͉̮̫͖̯͍͑ͪ̇ͥ̆̓̈̔Т̣̥̟͈̱̩͓̝ͮ̈̏̌ͨ̽̑̓Ь̤̘̩̤͈̮̘̓͆ͨͮ̒̾̐̚ͅ Н̜̱͈̠̦̪͇̓̾̀̍̐̐ͨͯͅӖ̰̻͉͉̘̮͙̍͋̈́̌̽͂̚ͅЛ͓̬͍̦͓̮̮͓ͬ͐̂ͤ̒ͥ͗ͮЬ͕̞̘̗͖͎͖̙̀̓̓̈̔̔ͨ̓З͍͔͕̝͚̱͎̺͊ͧ̎͆̒̇̍ͮЯ̬̖͉̹͔͔̠͎̃ͫ͋̆̉͑ͬ̽!̘͕̩̟̘͕̫̳̐̆̿̋̄ͥͯ̃ — С этого года Серёжа будет учиться с нами. — эта женщина выдохнула, поправляя свою странную красную блузку из неисправимой синтетики, и встряхнулась, будто пытаясь скинуть с себя остатки сна. И это во вторую-то смену, — Волков, сядь вон туда, назад. Видишь нормально? И чего это за хвостик у тебя чудной, как у лошади. Ты знаешь, что мальчики такие волосы не носят? — Нормально вижу, — да как будто бы впервые, подумалось тогда, отбиваться от претензий к своим волосам. Серёже их стричь не нравилось. Не нравилось жить без возможности накручивать их на пальцы, когда задумаешься, или подолгу расчёсывать после душа. С ними, казалось, даже в холодном классе, в котором спасал только тёплый свитер синего цвета, становилось чуточку теплее находиться. Ещё чего, стричь. Серёжа отлично знал, что нагрубил. Что нарочно проигнорировал вопросы, кроме самого нужного, и не стал оправдываться. Странно было сидеть за партой, аккуратно разложив учебник, тетрадку по литературе, пенал с карандашами, и понимать, что тебе не холодно. Кажется, последний месяц, обрушившийся на детский дом отсутствием отопления, недурно отпечатался в памяти. Под пальцами проскользила выцарапанная надпись — «ворона белая!». Что-то внутри сжалось по привычке. Они знают. Знают, но пока молчат, ждут, что он чего-нибудь выкинет, даст повод больший, чем его волосы. Серёжа присматривался. Принюхивался, как опасливо выглянувший из норы лисёнок к другим детёнышам. Рассматривал парты, портреты высоко над доской, сочащиеся стариной и усталостью ответственности за умы детей. Самих, страшно сказать, других детей, и учителей пристально осматривал с ног до головы, будто пытаясь собрать в голове картинку. Страшно ли? Достаточно. Пестрило в глазах, беспощадно смешивалось, отпечатывалось косыми взглядами новых одноклассников. Ни единого знакомого лица. Аляпистые блузки в цыганский цветочек, чужие потрёпанные ранцы, какой-то слишком наклонный почерк классной руководительницы. Переваренная гречка и сосиски в столовой, кто-то опрокинул компот из сухофруктов, ишь ты, точно такой же, как в детском доме. Школа собиралась в большой котёл, где перемешивались ложкой запахи, звуки, чужой смех, бестолковые обзывалки, громогласные замечания, начинающиеся с фамилии ученика. Три урока из пяти проползли лениво, по-черепашьи, тщетно пытаясь вырисовать в голове непонятное явление дробности чисел, а потом, поверх, заполировали это царствами животных, растений и кого-то ещё. Два урока русского — а потом заниматься чем-то неизвестно чем на какой-то «продлёнке». Продлёнка. Это вообще что? Это было тем немногим, что удалось вычленить из болтовни окружающих, что до сих пор посматривали с интересом. Подходить, впрочем, пока что никто не решался, разве только хихикали о чём-то в кулачки. На большую перемену Серёжа и вовсе для себя решил не выходить, оставшись в относительно тёплом классе. Он хорошо знал, что его отвлекает от волнений и прислушиваний к чужим смешкам и косым взглядам. Хорошо видел, как группа пацанов, озаглавленная тем, что сидел за партой перед ним, совещаются о чём-то, поглядывая на него время от времени. Договариваются. Обсуждают, что с ним делать. Пальцы сами собой открыли чистый лист в тетради для рисунков, а застёжка пенала, чуть заев, открылась, выпуская на волю наточенный карандаш и лезвия для него. Пусть только попробуют. Серёжа хорошо знает, что ими лучше точится, чем точилкой. Что лезвия — хороший друг, особенно когда о них никто не знает. Их легко спрятать, легко достать, легко стащить из ванного шкафчика в доме Олега рано утром, пока все спят. Серёжа снова покосился урывком на мальчишку, главного из маленькой шайки. Крепко сложенный, но не огромный пацан с соломенными волосами смотрел в ответ, прицениваясь, как бабки на рынке к неспелым помидорам. Стоит ли затеваться, стоит ли ругаться, чего стоит новичок? Готов в любой момент подойти, позвав щелчком ещё троих приятелей, да спросить за базар, за шмотки или за волосы длинные, собранные для школы в хвостик, но пока медлит, следит. Серёжа отвёл глаза, нерезко, не напрямую, не показывая, что страшно — перевёл в другую сторону, где на среднем ряду щебетали о чём-то несколько девочек. Клеили наклейки из жвачек в какую-то тетрадку, вроде анкету, какую любила всем давать Анжелика, самая красивая девочка из детского дома. Чёрненькая такая, с замашками королевы. Так она собирала себе свиту. Тетрадка, куда все, кому посчастливится её получить, записывают о себе всякое по пунктам. Впрочем, как сказать, близкие — та же Анжелика давала её всем, кто получал от неё благосклонность, будто закрепляла сделку. Оставляла в некотором фаворе тех, кто получал возможность что-то о себе написать. Серёжа внимательно обрисовывал взглядом черты каждой — кудрявая девочка, черноволосая девочка с каре, веснушчатая девочка, девочка с густыми бровями и красивым, чуть изогнутым носом, какой бывает только у людей с гор. Руки навострились для нового рисунка, для первого чёткого впечатления, уже начинали очерчивать лицо, а взгляд скользил в попытке понять — чьё именно? И именно тогда девочка, сидящая точно по центру класса и хранящая молчание, обернулась. Удивительная девочка. Охваченная будто странным, озоновым сиянием, смахивающая, наверное, всем своим видом на инопланетянку среди прочих школьниц, избитых и потрёпанных страной, и даже не только одеждой. С формой, надо признаться, пока у всех было туго, и каждый выражался так, как считал нужным, или как мог себе позволить. И именно поэтому, наверное, она так сильно выделялась на фоне цветастых, ярких, аляпистых девчонок, тянущихся к своим кумирам из западных журналов и фильмов не по возрасту. Молочная, карамельная девочка. Настолько блондинка, насколько, тогда показалось, и не бывает. Ровный, ясный цвет, совсем не жёлтый, какой только от природы бывает, на ровных, длинных волосах ниже плеч смотрелся как-то даже по-ангельски. Голубой бант был вплетён в них бережно и изящно, а западная школьная форма, начинающаяся с белоснежной водолазки под горло, спрятанной под опрятным жилетом, а завершающаяся шоколадной юбкой с гольфами, напоминала о чём-то чужом. Чём-то, чего не водится ни в кино, ни в книжках, ни, прости Господи, на мокрых сопливых улицах. Серёжа плохо сообразил, какое именно лицо сейчас смотрит на него, озаряя новичка человеческим любопытством, запомнились пока только глаза. В них пряталась светло-синяя бездна, небесная воронка, глубокая и проницательная, такой взгляд обычно свойственен взрослым женщинам. Мудрый, наверное. Слова стало непростительно трудно складывать в голове, и Серёжа, то и дело бросая торопливые взгляды на молочную девочку, принялся рисовать. Ангельская, небесная девочка, так только куклы могут выглядеть в магазине, да и то далеко не все. Воздушная, непонятная. Вот кого следовало бы оставить на странице, посвящённой первому школьному дню. Карандаш впивался в пальцы. Было больно почему-то. Штрихи ложились непослушно, будто все хотели посмотреть на непонятную красивую натурщицу, а та, будто нарочно, возьми да улыбнись. Так красиво. По-волшебному, как улыбались бы цветы и маленькие белые птички, если бы могли. На светлых округлых щеках образовались ямочки, а глаза заблестели вниманием. Руки тщетно пытались зафиксировать улыбку, не замечая толком, как в классе повисла какая-то неприличная тишина. Щебет девчонок как-то сам собой заткнулся. Те немногие, что остались в классе, игнорируя перемену, свели взгляды к нему, следя за каждым движением. — Глянь, а этот, он что ли на тебя пялится? Нашёл на кого. — зашептала едва заметно кудрявая девочка, тут же рассыпав вокруг электрические разряды. Тоже красивая, хоть и по-другому. Похожая на облако из русых пшеничных колосков, — Нет бы на Айнуру, или на Катю. Д̺͎͉̻̤͔̯̉ͩ̄̇͋̄̈́ͦͅЕ͔̞͔͓̖̥̹͚ͪ̌ͬ̐͗͂̌̄Л̝͖͔̼͙̠̝̩ͮ̉͒͒̄͑̍̐Ӓ̘̹͚͇̲̬̼̇ͬͦ̈́̌ͥͤͅЕ͈̺̫̩̻̠̲̤͛͒̐ͮ̃̏̃̚Т̭̙̩̻͕̰̯͍͐̌̔̋͛ͭ͗͋ В̼̞͖͕͚̣̫̇̇ͮ̾́̓̆͑ͅИ̲̳̗͎͚̟̖͇̿̓͗̆̏͂́̚Д̠̲̼̖̝̘̠̩ͩ̓̏̆͊̅͐̐,͚̞̮͉̯̪͇͐͆ͫ͋͛̔͒̾ͅ Ч̬̞̤͓͇̝̲̜̒̎̇͐́̄̂̅Т͕̠̦͕̲͖͙̥̋̅̏͊ͫͫ̚̚О̝͖̘̻̯̖̫̭͊ͨ̓́ͤͪ̑̌ Б͓͓̱̰̗͔͚̯ͬ͆̑̅ͭ͆̽̔Е̤̞̭͔̫̞̱ͧ̊͆ͨ͒̋ͩͣͅС̜͙̤̳͚͉̼̰ͤͤ̀͛ͣ̑ͪ͌П̜͕̣̥͎̲̖̎̀ͣ͛͆̂̀ͧͅО̖̤͎̫̻̝̯̠̒͋ͭͩͭͧͩ̆К̳͚̼̭̺̬̻̯̆͒ͨ́̿ͩ̎̇О̬̼͍̻͍̥̳͖̎ͪͣͩͮͮͣ̅И̲̩͕̣̰͓̯͉ͮͤ̀̅̈ͮ̑̚Т̜͙̮̙̝̭͓́̿̔̅͒ͬ̉ͧͅС̪̰͍̺̱͉̟̪̅͋ͪͯ̑̋ͩͤЯ͚̹̰̦̫̖̮̿̋̾ͧ̐ͭ͌ͥͅ О̰̪͍̹̱͕̳͇ͣ̆̌ͥ̔ͬ̅ͪ П͚̣̙͔̖̱͕̙̾͂ͬ̈́͆͐̍ͥО͚͎̭̠͕̪͓̬͂̌͋͊̋̽ͥ͆Д͙͓͓͔̩̼͚̩ͨ̋ͬ͋̏̿ͥ͂Р̼̰̳̣̰͓̼͍ͫͮͨ̐̾̊͌̂У͕̫͕̥̰͕̥̜̌͐ͪͮ̍ͯ͋̃Г̘͖͇͚̪̼̗̹̃ͭ̾̆̂͌͌ͤА͕̩̗͎̰̙̪̼͐̎͋̅̓͂̈̋Х͉̰̝̞͖͈̻̾ͮ̑́ͫ͌̈̈́ͅ.͓̺̳̮̼͚̗̖̇ͭͥͣͧ̂͑̾ Т͚̠̖̦̳͔̭̗̐ͮͦ̃ͩͬ͒̒Я͇̼͚̻͖͓͔̟̿ͧͤ̊̌́͒͗Н̝͕͈̫̞͖̰͕͒́ͩ̊̆̏ͭͩЕ̪̼͇͍̺͍̯͎͌́̇ͨͪ̏̓͆Т̟̖̺̞̺̼͚̞ͭ̊͊̔̊̌͂͂ Н̙͉͙̻͕͍̟͖̆͂ͧͭ̊̆ͫ̚А̣̣̝̖̜̣̫̣ͥͯ͆͌͛̈͛ͦ С͚̯͎͕̱͇̮̬ͮͬ̈̇̓ͣ͊ͭЕ̠̥͈̮̟̞͙̺ͤ̏̉̾̀̔̓̓Б̮̪̱̰̭̥̰͈ͩͪ̍̅ͭ̓͆̊Я͙̺̼̮̝̤͔̫̓ͤ̅̆ͧͬ̋̏ В͕͉̝̯̖̘̹̥͂̈̀ͬ͐̎͐̋Н̞̯͓̦̫͈̲̩̓͐ͯ͆͌̽͗͊И͖̪̳̫̫͖̩͇̊̒ͯ̈́ͣ͌̉̿М͇͉̬̫̖̮͙̣̔̏͋ͣ̈́̔̆͒А͔̙̯̜̺͔͎͕ͤͬ͛͌̌͛̉ͧН͍̳̞͎̙̪̬̥̆ͨ̍̾̐ͮ̾̚И͚͉̝̙̖̞͓̱̓͑͊ͧ̌͐ͤ̂Е̘͖̹̼̞͇̱͔ͫ̉͌̋ͬ̅͂ͨ.̼̻̜̭͍̟͔͇͒̉̀̈̀̊̊̆ Е̬̠̱̗̭̲̥ͬͥ̍̎͐ͥͧ̄ͅЙ̣̯͉̪̤̱̦̦̌̾̈́ͨ̄̅͛̌ П̬͓̬̝̠̙͔̥̅ͯ͊ͮ́̌̈́̚Л̖̼̰͍̱̺̯ͨ͋̈ͭͥ̐̑͑ͅЕ̯̼̮̤͍̰̦̬̑ͬ͌͒́͋̇̚В̤͉̖̣̦̜̦̓̆̅̏ͣͩ̉̆ͅА̟̦̥̳̺̹̭͍̓̃̅ͥ̿̎ͯ̿Т̮͈̱̫̫͍̙̟ͦ͂̂̈́̈͐̒͆Ь̳̠̖̟̼̰̺̤̄̈ͮ̀ͬ̏̿͛ Н̮̦̫͚͔̜̝͚ͨ̑̂̐͗́͌̚А̖̥͚̩̖̲̩̿ͦ̂̓̇̿̀ͬͅ Д͎̬̘̫̮̞ͧ̊ͪͯͪ̃̽ͥͅͅР͍̥͓̣͙̫̪̺ͨ͗ͩ͂̅͑̋̓У̞̟̟̣̹̤̫͈̎̔ͮ̔ͨ̊̽͂Г͉̼̙̺̰̭̝̬ͮ̎̊̅̇͋͐̅И̱͖̺̟̣̭̣̮̊ͨ͐̓̆̓̊̚Х͍̭̫̞͉̭̜̠̇ͣ̃ͯ̓̂͐̚ Д͈̮̼̪̲̜̗͓̌̈́ͪ̊ͨͪ̊Е͎̳̜͔͕͙͙̹̓̐͋ͫͥͥͤͬВ͚̠̳̻̳̰̳̥̇ͧͥͫ̄ͥ͌͐Ч͍̝̹͖̭͖̟̼̇̔͗̂̓̇ͬ̎О͔̳̖̥̤͎̥̇̊̊̅̿͆̆̉ͅН̟͙̞̜͉̝̱̤͋̏͂ͣ͗͊̈́͌О̯̜͇͍͕͙̦͓ͧͯ̇̓̓ͣ̅͆К͉̱̩̝̙̻̜̩̉̿͛̐͒͊̿ͭ,̹͉̩͍̖̮̗̥͗̎͂̈́ͯ̽͐ͧ Л̪͈͓̼̲̻̮̹ͣ̉͛̏ͥ́̆̔И̠̹̯͖͚̻̯̼́̀ͣ̔̓̿̾ͫШ̺͎̫͍̮̤͍̓ͧ̑ͩ̒̓̈̓ͅЬ͈̲̹͕̞̜͉̖ͪ̍ͧͭͬ̅͒͌ Б̤̮̝̖͔̜̭̺̔̈́ͫͧͣ̍ͬ̚Ы̩͍͖͕͈͍̼̣ͭ͆̍̅ͭ̔ͪ̓ З̝͎͓̞͖̣̤̲͆͒ͦ̍̿̏ͮ͆А͚͔̫̳̹̪̙͍̍̂͒ͧ̇̆̂̎М̙͕̻̣̼͖̣ͯ̑ͪ̎ͥ͆̏ͥͅЕ͈̠̩̺͈̼̪͕͑̄͒̓ͪͦͤͪТ͎̟̤̱̻̥͉̠ͮ͂͗ͧ̔̃̅͋И̟̲̱͙̪͙͔̪ͩ͛̎̈͑̂͂ͪЛ͕̲̥̫̬͍̖̣̽̊̒ͦ̏̇͐͋И̬̙̩͓̜̗̩̳ͭͬͫ̈́̅͋̊ͯ Е͚̻̤̬̰̥͍̮ͤ͋͊̂̾ͨ̍̒Ё̙̘̬̲̹͈͖̔̓̊ͭ̉̓̍̊ͅ.̟̠̳̹̪̬̙͖̓́͌͗̾ͣ̊̿ — Эй, Серёжа? Серёженька? — запела кудрявая девочка сладким высоким голосом. Наверное, пением занимается. Подумать только, мелькнуло в голове, имя запомнила. Впрочем, Серёжа даже отвлекаться-то не спешил, фиксируя один штришок за другим, лишь бы не сбиться с того, как только что улыбалась молочная девочка. Кажется, существует торт с таким названием? Если так, то Серёжа хотел бы его попробовать. Похож он на неё или не похож? — Ну, ты чего, я же к тебе обращаюсь. Тебе чего, Рита наша нравится? Так на неё уставился. Правда нравится? — Нет. Нет, я просто…я просто хотел, — паника в ответственный момент чуть ли не разорвала на части. Не хотел он показывать то, что любит и умеет делать, но и отказаться от того, чтобы продолжать портрет, не смог бы. Рита. Это Маргарита, получается? Лучше и придумать было нельзя. Имя отскакивало от вещей, обволакивало голову, напоминало о чём-то сладком, вроде московской сахарной плюшки, которую он стащил когда-то с чужого стола в центре города. Что делать, что делать, в голове спутывалось. Сказал «а» — говори и «б», а то сожрут, исполненные любопытства. Серёжа неслышно выдохнул, убирая ненадолго карандаш, и сдался, снова заговорив под хищническими взглядами девочек, — Я нарисовать её хотел. Свет на неё падает. — Ты слышала? — острый взгляд кудрявой девочки сверкнул чем-то, что силилось изобразить восторг, но на поверку выходил лишь лисий интерес. Мозг торопливо заработал в каком-то своё направлении, это читалось на её лице непониманием, куда можно такую информацию применить? Как воспользоваться? — Серёжа вон какой милый, хочет тебя нарисовать, а ты сидишь тут, глазами хлопаешь. Пойди к нему, сядь поближе что ли. Тебя же не видно совсем. — Без тебя бы не поняла, Алён. Спасибо. Она даже звучала как-то причудливо, по-инопланетному. Одновременно тихо, вежливо, как велят вести себя девочкам обычно, но так, что заглушила своим изящным спокойным голосом всех остальных. Пацаны из угла пристально приглядывали за ситуацией, а редкие ученики, возвращающиеся постепенно в класс, рассаживались по местам. Рита встала и уже было готовилась сделать пару шагов, как вдруг проворные руки другой девочки, с веснушками, накрепко вцепились в её юбку и резким рывком потянули вниз. Плотная ткань сорвалась по свистку, но цели своей не достигла, непокорно застряв где-то между бёдрами и коленями. Внутри Серёжи в эти секунды будто остановился часовой механизм, отсчитывающий время до того, как скроенное из лоскутов затишье лопнет. Когда что-нибудь случится. — Тц-тц, Ритуль, а ты чего, юбку не успела подшить? А у тебя что, трусы с котиком? Ой, как у маленькой! Рит, а Рит, на тебе уже юбки трескаются! — защебетала, будто под запись, кудрявая девочка, состроив взглядом такое фальшивое сожаление, что аж затошнило. Рита на мгновение окаменела, не успев осознать, что случилось, но практически сразу ожила — зверячий хохот вокруг выбил обратно, в реальность, как воздух из глотки. Серёжа смотрел ей в глаза и хорошо понимал, что за чувства сейчас разворачиваются в красивом сердце под водолазкой. Он слишком хорошо знал этот взгляд, который нередко видел в детском доме, когда смотрелся в зеркало. Непонимание, растерянность, перво-наперво ужас даже, испуг котёночий. Взгляд, полный вопросов, что жужжат в голове панически, но на деле все одного толка — почему? Почему они так поступают? Что ими руководит? Они делают так только потому, что завидуют? Или потому что знают, что проигрывают ей? А может просто потому, что она на них не похожа? Им ведь дай только повод, да. Лишний вес, национальность, увлечения, сентиментальность, да боже, порой достаточно даже неправильной формы бровей или глаз. Такие на всё пойдут, лишь бы от них не отворачивали взглядов. Лишь бы оставаться главными в своём маленьком, уютном мирке, где все, кто не они — не достойны нормального отношения. Где можно спускать девочкам юбки, поджигать одежду, опускать ниже плинтуса словесно, а может быть даже обрить кому-нибудь все волосы. Серёжа злился, чувствуя, как воспоминания начинают окружать сердце кипящим маслом. Как оно стреляет и булькает, желая вырваться. Почему всё тоже самое, через что прошёл он в чёртовом детском доме, должна чувствовать сейчас она? Почему такое происходит с ней, такой красивой, вежливой и удивительно на других непохожей? Почему так нечестно? Почему? Почему? Т̮̬̘̰̼̬̠̙ͤ̐̓͒̃̈́̊ͦВ̝͈̗̬̹̫͎̰̋͒̓̊̊ͯ͂͛А͓̥̼͚̮͙͕̲̍̊͊̇̒̀̅͌Р̲̠̯̼̝͔͈̱̈̊̾́ͤ͆ͦ͛Ь̻̪̪̠̩̜̳͖ͣ̈̌̋͋͌͋̚ Т̖̘̻͓̖̥̬̰ͦ͑̎ͪ͒͆ͬͥВ̖͎̝̻̖̝̥̼̈́ͨ̋ͩ̌̂́͑А̳̮̯̮̩̣̪̱ͨ͒̅ͧ͋̽ͮ̀Р͈͍̼̹̩̻͓̗ͦ̔ͬ̎ͫͥ̈́ͫЬ͍͕̪̗̯̲͚͙̿ͧ̾͐̃̈́ͪͦ Т̺̰̗̩̺͚̼̰̊͂ͮ̒̾̿̅͆В͓̗͖̦̜͎͙̜͛ͣ̊̋ͥͧ̎̃А̝̹̠̱̤͓̳̻ͩͤ͛̉ͭͪ̃̚Р͚͚̟̫̬̣̟̤ͣ̀̄̾̍̋ͩ͗Ь̗͇͕̠̤͉̦̻̔͂̒̏͛͋̑ͮ Т̞͓̼̞̣̩̮̄ͯ̎͑̇̓̇̄ͅВ̻͍̦̜͓̘͈̲̍̅ͪ̉̓̌͐͌А͕͍̘̠̥̭̪̤̒̆̐͛͛ͦͭ̐Р̤̗͇̜̰͍͉ͦ͛ͨ̍̄͂̃̅ͅЬ̫̹̮͎̬̘͕̣͒̍ͥ̂͌̈̽̄ Т̥̳͕͚͉̘͓̞̐̀͐ͩ̾̃̔̌В͎͖͕̥̭̭̳̪͆̓ͣ̌͋̂̓̃А͙̤̱͈̩̤͓̣̀͛̏̽ͬͭ͂̐Р͈̹͕̳̥̟͈͔̾͊͌̂͐ͫ̂̊Ь̼̳͓̭͖͍̦̟̈̌̑̊ͬͩ̓̌ Т̯̙̩̲̞̙̭͎̾ͫ̿͒ͦ͆̒̈́В̮͍̤̫͈͉̰̱͗͊ͤͯ̉͌ͫ͑А̝͔̙̘̰͇̯̊͂͂̊ͨͥ̍ͤͅР͇̙̝̤̼̰̰̤ͥ͗ͤ͋͐͒ͫ̄Ь̠̯̭͕̰͙̻̝́̐ͭ͂͛̍̔̚ Т̪̙̰̺͖̫͓̳̌̅̏̑͗̍̽̇В̼̖̻̝̹̲ͬͤ̓̓ͮ̽̉͊ͅͅА̭̱̝̫͙̟̘̮̌ͣ́͂͊ͭ̂̚Р̦͖̰̞̼̞͍̭̾ͬ̓ͩ͊ͯ̓̎Ь̙͙̺͇̗͇͙̼̆̌͌͒̔ͥ̃̉ Т͚͍̱͓̝̹͔̮͑͋̓ͯ̃ͯ̋ͪВ͕̲͖̞͚͖̲̫̊́̆͗ͬͣ̊̎Ӓ̩̮̻̲̩͍̟́̓̃̀ͣ̒ͬ̅ͅР̖̣͕̬̖̰̘͚͋̇ͣͤ̅ͧ̀ͤЬ̦͉͓͉͕̻̼̪̇ͥͨͧ̌̊ͨ͒ Т̹̣̥̱̗͇̩̠̋̉̂ͩ͂̑́ͨВ̙̬̻̩̟̙̗̦ͧ͊̋̌̐̿͐͒А̖̯̲̩̭͈̲̭͂̿ͮͥͫ͑ͯͬР̮̥̗͔͔̩͖̞̃̐͑͑̅̂̔̚Ь̜̟̫̟̭͓̦͖ͯ̊ͤ̑̈̌ͭͥ Т̹̺̙̰͈̰̗͉ͫͮͥ̔͐͛̽͂В̰̳̮̺̮̬̯̟ͨͧ̇ͣ̋ͭ̌̏А͎̬̱̞̫͚̳̟̍ͤͭ͗ͫ̃̿̍Р̞̮͙̟͈̯̳̩̅͗͑ͭ̈̅̔̇Ь͍͓͓̠̖̜͙͉̋ͦ͑́̔͂ͮ̈́ Т̜̟̞̹͓̲̣̯͐ͭ͗̆͑̿̌̂В͕͙̗̘̣̙͍̂̓̂͗̅̂ͨ̽ͅА̝̝̞̲̱̼̗͈̍̏̍̔ͯ̈̀͐-̝͔̹̳̣̘̰̪͒ͧͧ̒ͨͨ͒̀ -͎̟̱̼̗̮͙͚͋ͫ̄ͥ͋ͭͣ̉ -͈͉̲̟̖̠͈̫͛ͮ̇ͩͤͣͧ̍ -̟̝̖͕̤̙̬ͦͫ̏ͣ̃͐̌͆ͅ -̥̮͚̪̲͎̻̊ͭ͒̆̊ͮͤ̎ͅ -̮͎͕̖̠̺̬̖̃͑̽̽͋ͧ̃ͮ -͔̹͔̝̪͇͇̘̍̂͑ͯ́ͬ̒̎ -̟̫̜̟̪̗̭͍̑̽̇̊̍̓͐ͭ -̱̫͎̞͈̱̮̘̉̊̃ͯ͊̐ͯ̿ -͖̭̖̥̫̟͙̲͗̊̆̓͋̎͑͊ -̘̜͖̮̘̪͉̩ͮ͒̀͛͛̄̈́͋ -̯̹̭̞̪̳͔̹ͭͬͪ̈́̐̍ͬ̚ -̩͕͙̼̬̬̲̇̉ͩ̿͋̓̇͊ͅ -̙̰̲̭̖̩ͭ͊͛͆͛̍ͣ͂ͅͅ -̰͕̫̟̱̟͇͎ͬ͌͌ͯͨͧ͂ͩ -͙̥̻͉̺̲̯ͨ͐͛ͩ̓ͮͪ̚ͅ -͔͙̟̝̘̠̯̩͋̑̐̃͒ͥ̓̏ -̺͖͚̙̪̞͙̣ͪ̇ͧͬ̄̎ͯͫ -͚̭̯͔̯̲̰͖ͨͩ̃ͥ͆̈͊ͤ -̞͖̦̣͙͙͖̝ͪ̂̆ͦ͗ͮ̈̍ -͖̱͇̫͚̞̖̠̾̄͛ͩ̃̓ͣ̂ -̪̺͔͙̞͇̱̮͐̀ͣ̋̉̑͗̒ -͓̞͈̤͙̰̘̼̔͐ͭͩ̀̇̓̒ -̟̦̤̟̣̯̻̾̉͌̃̓ͩͩͮͅ -͔̜̟̤͍̠̪͒̓̿͆̈̅ͦͫͅ -͙̻̲͇͕̮̙͉ͮ͊̎ͮ̔̀̐̒ -̟͍͚̼͈̠̟̿̾͗͌̔͊̀ͨͅ -̱͇͔̜̺̯̖̖̂ͧ͊͑̑̓̈̏ -̼̞͓̦̯͍̪͎̃̆̆ͩͤ̌̅ͩ -̪̞̱͖͚̘̞̰̋ͦ̅ͧ̓̒ͯ̇ -͎̳̻͇̥̪̩͓̉̍̆̾ͦ͊̓̍ -̹͙̱͚̖͓͎͙́ͯ͛ͮ͌̄̄̅ -̣̺͖̗̟̭̠̱͐̋̎̓̋̿̓̚ -͙̤̼̠̭̫̟̯̏̀ͨ̿̿ͭ͑̉ -̫͍͇͔̹͍͍̗͆͊̀ͦ̓̔̄͆ -͈͖͈͓͓̥͎̲͊̏͊̽͐̌̀̽ -̻̠̰͚͇̼͙͓ͨ͒̍̒͌̈́̾̚ -̙̣͔̯͉̪̦̦̄̈́̇͊̾̂ͣ̚ -͎̼͕̗͈̱̱̺̋ͧͫ́̅̓̽͂ -̝̠̩̞̣̭͔̯̋̂̑̒̅͗ͪͯ -͓̗̗̖̫̪͈͖͑ͥ͌ͤ̄͆̃̚ -͓͖̠̗̠̹͎̮̓̉͌ͨͦͩ̄̚ -̰̘̥͎̞̹̙͙̽̋ͥ͊̈̾ͮ̓ -͚̺̹̥͎͎̞̙ͨ̊̋̈ͮͨ̌̐ -͓̗̩̠̪͍͍̳̈́ͫͬͬ̔̆̑̐ -̠͔̱̞͔̙̹̩ͯͨ̄͛ͨ͂ͥ̊ Он помнил, как зажмурился, как заболели глаза, как треснул под пальцами грифель карандаша. Как на мгновение вокруг стало так тихо, что даже вороны за окном, следующие за ним с рождения, не шумели, покорно притихнув. Как потемнело кругом, чёрная тишина повисла склизкими чернилами. Он пытался вернуться обратно, снова начать ровно дышать, и только тогда уши уловили зубодробительный, высокий визг, как свиньи визжат перед убоем, как тупоголовые дамочки из западных ужастиков визжат прежде, чем быть зарезанными маньяком, обагрив всё нелепой, слишком яркой кровью. Серёжа распахнул глаза через силу, рывком, и тут же им предстало удивительное в своей абсурдности и цирковатости зрелище. Алёна, сладкоголосая обидчица, гораздая на унижения, металась по классу, как испуганная собака, а там, где только что располагались красиво уложенные кудри, к которым явно причастен ворованный мамин лак, полыхало пламя. Живое, яркое, будто лагерный костёр, оно с лёгкостью сжирало сухие волосы, пропитанные химией, один завиток за другим, заставляя хозяйку с визгом носиться вокруг в поисках хоть чего-то, чем можно это сбить. Другие запаниковали почти сразу, глядя на открытый огонь, будто только открывшие глаза щенята. В немом ужасе, половником смешанным с восторгом, заворожившись, будто магией. Кто-то пискнул: «Пожар!», комнату заполонили шумные взрослые во главе со взмыленной Людмилой Ивановной. Полетела во все стороны смешная пена из огнетушителя, багрово-красный от натуги и похмелья трудовик старался изо всех сил его не уронить хотя бы себе на ногу. Вокруг царил сказочный хаос, знакомый, почти родной. Взрослые кричат на детей, дети чуть не плачут от паники, весь класс покрыт сладким слоем дыма и пены вперемешку с траурным воем Алёны по потерянным химическим кудрям. И посреди всего этого, слушая в половину уха брань преподавателей, стояла Рита. Космически, не по-людски красивая, спокойная, охваченная клубами дыма и света, наполненная нисколько не стыдом, как хотелось бы взрослым, а только любопытством. Таким, какое бывает, когда только она знает тайну того, что случилось. Только она. Она смотрела сквозь учительницу, обрисовывая полным жгучего интереса взглядом Серёжу, что так и остался сидеть за своей партой, как будто и не было ничего. Такой интерес было не спутать ни с чем — такое бывает, когда читаешь щекотливый, страшный детектив, и вдруг находишь зацепку раньше, чем главный герой с трубкой и в плаще. Острый разум зацепился за Серёжу, зажигая интерес крошечной цветной хлопушкой. Что-то вокруг звенело бранью — Беловранова, к директору, разбираться будем! Униженную Алёну и вовсе отправили к медсестре, а чинная и спокойная Рита, мягко и чуть виновато улыбнувшись, промурлыкала, складывая принадлежности в опрятную строгую сумочку. — Я ведь пропущу урок, Людмила Ивановна. Ничего? Впрочем, даже после того, как белокурый ангел покинул класс, а остальных на время уборки перетащили в свободный, никто больше не мог сосредоточиться на занятиях. Серёжа слишком хорошо слышал порой, улавливая вокруг испуганные, взъерошенные шепотки. — Да я тебе говорю, не было ни у кого жиги! Жига есть только у Костика, но его в классе не было! — Да блин, она что, сама по себе взяла и загорелась? Так не бывает. — А вот и бывает, откуда я знаю, может это молния ударила? — Хрень это всё, дождь кончился. И вообще, молния не бьёт через крышу, ты что, тупой? — Может, её прокляли? Я такое по телеку видела. — А это что значит, Ритка ведьма что ли? Это ведь только после юбки случилось! — Жвачку дашь? Слова летали вокруг со скоростью испуганных синичек, пока наточенный аккуратно карандаш в пальцах Серёжи исправно выполнял свою работу. Лицо Риты зафиксировалось в голове прочно-прочно, и отлично перекликалось с потёртой краем ладони бумагой. Штришки карандаша, слишком мягкого для такой работы, чуть подмазывались, но Серёжу это не сильно волновало. Красивая девочка со светлыми волосами и жгучим ясным взглядом уже почти полностью вырисовалась, окутанная слухами о себе. Опрятная форма, не по местному образцу, чужая. Голубая широкая лента, схватывающая волосы где-то на затылке. Тонкие губы, которые обрисовались в памяти чуть позже, ямочка на правой щеке, возникшая от светлой улыбки. Уж очень она походила на ванильное мороженое. В животе заскулило — хочется мороженого, вот прямо сейчас. Потом уже не будет хотеться. Под сердцем жужжало странное, приятное беспокойство, какое бывает перед праздником. Вокруг будто бы и не было больше ничего. — Э, новенький. Что-то плюхнулось рядом с ним, на пустую парту впереди, подвинув размашистым движением чужие вещи. В ноздри вдарила смесь запахов — папин одеколон, тоже наверняка тайком украденный для пущей мужественности, сигареты из переднего кармана, фруктовые жвачки. Сам в спортивный костюм прячется, яркий, красный. Вперемешку, спутанно, заставляя поднять взгляд и увидеть уже примелькавшееся лицо. Пацан с соломенной головой, который прежде, окружив себя схожими товарищами, приценивался взглядом на новенького, будто пытаясь выгадать, чего он стоит вообще. Сердце сжалось в одно мгновение — такие всегда найдут, за что спросить. За волосы хвостиком, за слова, за одежду, даже за то, что не так посмотрел. Друзья его, отсюда такие безликие, как пластмассовые манекены на вещевом рынке, ждали команды неподалёку, будто не специально околачиваясь там всю перемену напролёт. Рука под партой скользнула в карман — там заблаговременно пряталось одно из лезвий. Оно привычно впилось в пальцы, выдавив кровь, но заметить этого как-то не получалось сейчас. Мутный отчего-то тёмный взгляд мальчика проскользил по самому Серёже, по столу, по учебнику, открытому чёрт знает где и зачем, и наконец остановился на портрете Риты, приковавшись к нему в непонятном порыве. Невозможно было прочесть, что думает. И усмехнулся вдруг, будто поставив в голове галочку. — Точно знаю, ты Алёнке лохмы подпалил. Не знаю как, но точно ты. Мне на девок плевать, она давно нарывалась, но вот ты, Серый, колись — ты как так сделал? Серёжа, уже настроившийся на защиту, выстроивший оборону и вперившийся в чужака взглядом исподлобья, вдруг неожиданно для себя совершенно растерялся. Как это понимать? Он не нападать подошёл, а из любопытства? Откуда ему знать, что на самом деле произошло? Откуда ему вообще хоть что-либо знать? В голове торопливо началась работа мысли, зажужжали послушные пчёлки, скорее, придумать что-то, чтобы не запутаться во вранье, но при этом остаться в выигрыше. А если сказать, что не ты? Тогда может и опустить надумает, мало ли что на уме. Драться не хотелось, пусть даже и умелось. Лезвие в потной ладони заскользило премерзко, нанеся новую царапину. Чужак смотрел с подозрением, но и с интересом, не решив ещё, что собирается делать с таким странным новеньким. Только сейчас Серёжа заметил, что обе его губы, покусанные на холоде, рассечены тоненьким, малозаметным шрамом. — Секрет фирмы. — важно выдал Серёжа, сделав настолько загадочный вид, насколько позволяло воображение. По крайней мере, так рисовалось в его голове по памяти из всяких разных брутальных фильмов. Свободной рукой он торопливо убрал подальше портрет, спрятав светлое лицо Риты в рюкзак. Нечего пялиться, — А ты чего хотел? — Я про другое хотел спросить. Рисуешь вроде ты хорошо. И не пизди, я видел, как ты рисунок убрал. Это ж ты нарисовал Ритку? — пацан прищурился своими светлыми ресницами, впился взглядом как следует, будто пытаясь прорваться к самой душе. Побитые костяшки пальцев, чёрт знает чем, то ли дракой, то ли играми в монетку, время от времени торопливо щёлкали, и, как казалось Серёже, заглушали всё вокруг, — Ты, полюбас. А ещё так можешь кого-нибудь? — Это кого ещё? — в ответ оставалось только закрыться, собрать на груди руки в ограждении и впериться в ответ. Пусть знает, что новенький не лёгкая жертва. Голова тем временем второпях осваивала новую информацию — ему надо кого-то нарисовать? Кого, зачем? — Девчонку одну. Я тебе фотку дам, ты её нарисуй и отдай мне. — в этот момент Серёжа отчётливо видел, как в острых глазах чужака промелькнула нота смущения. Он хорошо разбирался в эмоциях и в том, как плохо многие их прячут. Пацан чуточку съёжился, еле заметно, утратил в борзости и агрессивности, а плохо подавляемое волнение и смущение запульсировало под зрачками, — И нечего так пыриться на меня, надо и всё, не твоё дело. А я тебе…ну я хер знает, тетрис мой? — Фотка с собой есть? — практически сразу враждебные глаза Серёжи прищурились, приобретая, как говаривала Татьяна Михайловна, «лисье выражение». Где-то в это мгновение, когда звонок прозвенел, учительница вернулась в класс, всё ещё измочаленная, и одёрнула пацана сесть на место, в голове окончательно прояснилось. Если у местного хулиганья и бандитских сыновей сегодня в почёте рисунки — он справится. И школа эта ему нипочём. Да и урок последний. На поверку под загадочной продлёнкой подразумевалось затуманенное ожидание для тех, кого не могут вовремя забрать родители. Сперва оно проходит в классе, где все маятся чем хотят, а после — на мокрой сопливой улице, где, впрочем, было ничуть не хуже. Можно попрыгать по вкопанным в землю покрышкам с облупившейся краской. Можно изучать тайнички, образовавшиеся между кирпичами от времени. Можно, в конце концов, поиграть в новенький тетрис, сидя на лавочке. Правда, одной кнопки устройство лишилось, как сказал бывший владелец, «дохера давно», но до тех пор, пока на её месте выполняла свою работу открученная часть шурупа, всё было в порядке. Пацан, которого, как оказалось, звали Никита, сразу же спрятал заветный рисунок за пазуху и уехал на машине со своим отцом в громадной кожаной куртке и цепочках неизвестной породы. Он не сказал, на что ему нужен портрет незнакомой черноволосой девочки, похожей на арабскую, но Серёжа догадывался, практически сразу с жадными глазами погрузившись в «Змейку». Другие отзывались о Никите и его приятелях как о знатном хулиганье, о ребятах без совести и без рамок приличия, но, что характерно, после сделки с рисунком больше никто не говорил ни слова ни о длинных волосах Серёжи, ни о том, кто там ему нравится и почему. Он медленно обводил взглядом площадку на заднем дворе школы, промерзающую в своём пальто Людмилу Ивановну, девочек, что прыгали через резинку и о чём-то щебетали между собой. Забор, цепко окруживший территорию своими беспощадными кольями, и людей за ним. Серых, смешных людей. Суетливых людей. Ходят себе, туда-назад, кто с работы, а кто на неё. А кто-то просто так, по другим делам. Гудят автомобили где-то, ходят люди, а кошки дворовые шарятся по контейнерам и подвалам. Вот тащит свою большую клетчатую сумку, шуршащую по полу, продавщица с рынка. В другую сторону от неё чешет студент, истерзанный бессонными ночами и паршивой едой. Через улицу, крепко держась за руки, идут мама и маленький сын, о чём-то громко щебеча и порой посмеиваясь. Серёжа поспешил отвернуться, будто пряча себя от мнимого позора. Подумаешь, мама — проскользнуло в голове, а чёрно-болотные пиксели на маленьком экранчике с характерным печальным бульканьем врезались в собственный хвост. Что-то внутри рассердилось и велело уставиться взглядом в дядьку, что зачем-то отирался рядом с углом школы, там, где начинался забор. Курил он, что ли. А здесь не положено, подумалось тогда, пошёл отсюда вместе со своими сигаретами, вонючка. Серёжа зажмурился, отгоняя от себя прочь злые мысли, на сегодня и без того их было предостаточно. Он знал, к чему такие мысли могут привести, и почему они плохие. На мгновение вокруг воцарилась темнота, а ворчание внутри улеглось. Надо просто дождаться Олега, он скоро придёт, это точно. Придёт ведь? Не передумал с ним жить? Серёжа раскрыл веки, уже собираясь перезапустить игру и больше не думать о плохом, но чёрный, прищуренный от природы взгляд дядьки, стоящего почти за углом, будто подсматривающего, а теперь глядящего в упор, вдруг прорвался через все преграды на свете. Страшный дядька, одёрнула его мысль на второй взгляд. Крепкий, большой, почти как дядя Вадик размером. Глаза по-другому устроены, стреляющие, чёрные, а волос, наверняка тоже чёрных, не было видно под облипчивой шапкой. Если раньше он избегал контакта глаза в глаза, то теперь, прячась под такой же шапкой и курткой, как у половины страны сейчас, дядька пялился на него, только на него, на школьника по другую сторону забора. Пялился с подозрением, будто прицениваясь, пытаясь понять, не обознался ли. Серёжа взгляда не отводил, не хотел струсить, напротив — надо показать, что ты заметил, что будешь помнить и избегать его, когда выйдешь из школы. Что будешь настороже. Так все делали, когда на Чёрной речке педофил поселился. Нельзя было долго гулять и убегать далеко. И говорить с чужаками, вообще любыми. Воспитательницы ко всем мужикам присматривались, а когда тот явился под личиной доброго папочки-усыновителя — проглядели. Потом извращенец пропал, не вернулся — всплыл в Финском заливе с изуродованным от ожогов лицом. Серёжа не помнил точно. Просто знал, как надо себя вести, если маньяк. Агрессивно, злобно буравил глазами дядьку, будто пытаясь прогнать на расстоянии. Змейка в тетрисе жалобно хныкала о проигрыше, а другие звуки, как нарочно, притихли под гнётом тревоги. Дядька не прекращал, в один момент чуть изменившись в лице — узнал. Но кого? — Эй, привет? — знакомый всего лишь день, но от того не менее приятный голос вдруг вырвал Серёжу одним движением из тревожной паутины соревнования, кто кого переглядит. Голос напоминал игру на инструменте. Не таком, какие встречаются в музыкальных школах, а какого-то народного. Тягучего и мягкого, который обволакивает тебя своими звуками, навевая мысли о снежной зиме, белых шубках полярных лис, ярко-красной рябине, что метается туда-сюда под ветром. О Снегурочке, в конце концов. Рита присела рядом, волосы спрятались под пушистой шапкой, а западная форма — под опрятным пальто, элегантным, как у взрослой женщины. Когда-то он смотрел фильм про старую Англию, далёкую и невозможную. Как если бы Рита сбежала оттуда, ведома только ей известной идеей. Что-то внутри заволновалось глупо, затыкалось по углам, заставило оторваться от страшного дядьки и соприкоснуться взглядом с чужими небесными глазами. Рита улыбнулась одним уголком губ, вновь образовав на щеке ямочку, — Этот портрет сослужит хорошую службу. Никита хотел подарить его девочке из своего двора. Она будет рада. — А тебя не наказали? Ну, за пожар. Людмила Иванна орала, как кошка драная. — неловко стало, но совсем ненадолго. Как если бы Рита откуда-то уже точно знала, что у него на уме, и нисколечко не собиралась это осуждать, — Ты потом на уроки не приходила. Всё хорошо? — А что им мне предъявить? Никто не знает, почему Алёна загорелась. И уж точно я никак не могла это сделать. И потом, ничего страшного там нет, только волосы и вспыхнули. Разве только полный рот пены от огнетушителя, — захихикала, пряча губы за кулачком с опрятно накрашенными ноготками. Достала из сумки зонтик, нежно-голубой, как весеннее небо, и уверенно раскрыла над обоими. Вот же блин. Серёжа и не заметил, как дождь начал моросить, — А куда ты уставился? — Да там, — торопливо он перевёл взгляд обратно, туда, где за углом школы прятался страшный дядька, да только не было его уже там и в помине. Растворился среди толпы разных перемешанных людей, да там и исчез. Ни к чему Риту этим загружать, тогда подумалось. Пусть дальше что-нибудь говорит. А говорила она красиво, гладко, по-книжному. Так даже взрослые не всегда умеют общаться, а Серёжа много взрослых повидал, — Ничего, ну его. Показалось. Я вот тетрис выменял на портрет, смотри. У тебя есть такой? Могу дать, если хочешь. — Не-а, такого нет. — покачала она головой, кажется, не особо интересуясь игрушкой. Укуталась в пальто поплотнее, прячась от порывов ветра, но всё равно заглянула в крошечный экранчик, хлопая глазами нарочно, — Ууу, много ты набил. А у меня дома «денди» есть. Хочешь, как-нибудь приходи поиграть? Мама против не будет, я могу кого захочу приводить. Только не сегодня, мы сегодня в гости. Но знаешь что, Серёжа? Это при двух условиях, железных. — Это каких ещё? — ненадолго в сердце зажглось подозрение синей холодной искрой. Чего это она хочет? Или зачем зовёт, может, тоже хочет придумать какую-то злую шутку? Где-то внутри себя Серёжа ненавидел эти мысли, которые зажигались при всяком, кто пытался войти в его жизнь, да только смысла было в этой ненависти ни на грош. Избавиться от них ничего не помогало. Поверить во что-либо сразу было невозможно уже давно. Впрочем, Рита в ответ только прищурилась чуточку, прикрыв глаза густыми ресницами, и искренне улыбнулась. Как-то даже не как чинная приличная девочка, а как хитрая зимняя полярная лиса. — Первое условие — покажи, пожалуйста, как ты меня нарисовал. Я из-за всей чепухи с пожаром не смогла ни поговорить, ни посмотреть. Ты и правда нарисовал меня? — за этим дело не стало. Рисунок послушно выскользнул из портфеля, позволяя Рите наконец-то окинуть его блестящим, полным странного восторга, взглядом. Она ещё даже не задала вопроса, а Серёжа уже разрешил, забирай. Вырванный из тетради лист быстро сложился вчетверо и спрятался в кармане пальто, а сама она снова заговорила, не сдерживая радостную улыбку на тонких поблескивающих губах. Кажется, блеском намазаны, — А второе условие в том, что мы с тобой будем дружить. Хорошо? И мечтать нельзя было, вспыхнула тогда мысль. Когда в ответ ей он одними губами зашептал «хорошо», будто проглотив собственный голос, когда она рассмеялась серебром, раскатав воображаемые шарики звонкой ртути по всему двору. Когда, услышав, что её мама пришла, взяла его за руку. Когда сам Серёжа, вовремя спохватившись, дал ей другую руку — ту, что не была по глупости порвана лезвием. Будет ещё вопросы задавать. Внутри Риты была опорная точка. В ней гнездилась сила, не присущая обычно таким девочкам, но всегда тщательно сокрытая. Она была уверенная и никого не боялась, а уж тем более — всяких безмозглых, сдирающих юбки. Не ждала подвоха в других, но была к нему всегда готова. Она крепко взяла Серёжу за руку, повела за собой, прочь, по пустым в это время школьным коридорам, навстречу чёрному мокрому вечеру, который вдруг стал красивее на несколько тонов. Ярче. Насыщеннее. В те мгновение в одном этом замызганном коридоре с толстыми стенами и гулким эхо от тишины, сгустилась вся жизнь. Звуки смешивались в кучу, бег и смех становились одним целым, а вороны над головами детей беспокойно орали, витая кругами, словно большой воронкой. Всё внутри было перевёрнуто и горячо. У него появилась подруга. Впервые за всю недолгую жизнь у него действительно была настоящая подруга. Она держала его за руку. Она смеялась. Она заряжала. — Я нечаянно руку порезал, говорю же. Не знаю чем. Порезал и всё. — оправдываться получалось плохо, даже когда они вернулись домой, и внимательный, цепкий взгляд Олега наткнулся-таки на истерзанную порезами руку. Было хорошо видно — не верит, и правильно делает. Врать всегда получалось недурно, да только почему-то не в этот раз, — Какая разница? — Разница в том, Серёж, что я запросто понимаю, когда у меня пропадают лезвия. Если взял с собой, то так и скажи, чего меня бояться. — и правда, говорил он спокойно, заканчивая тщательную и очень даже болючую обработку ладони от всякой пакости. Марлевый бинт крепко прихватил рану, завязавшись на запястье узелком. Олег сидел перед ним, второпях ужинавшим, на одном колене, и, закончив перевязку, мягко по ней похлопал, поднимаясь на ноги, — Ну и денёк у тебя, а. В один день и пожар чёрт пойми какой, и тетрис наменял себе. Ну даёшь. — Это не всё, Олег. — вдруг затрепетало сердце. Оно не вспоминало об этом весь вечер. Когда они выбежали вместе с Ритой из школы, повстречав снаружи долгожданного Олега и маму Риты — Милану. Эффектную женщину с короткой стрижкой и выразительным скуластым лицом. В таких же западных одеждах, как у дочери. Не вспоминало, пока все вчетвером они шли до метро, провожая девочек. Пока возвращались вместе домой, прячась от дождя в теплеющей парадке. Но теперь, когда Олег уже готовился выходить из дома снова, чтобы отправиться на работу, вдруг решилось напомнить, — Было ещё кое-что. Я видел, как кто-то следил за мной из-за забора школы. Дядька какой-то, такой, ну, будто с Востока. Непонятный. Стоял и пялился на меня долго-долго, будто откуда-то меня знает. Я бы нарисовал, но не очень его запомнил. Олег? — Ишь ты какой. — густые брови Олега вдруг сдвинулись в напряжённой работе. Внутри всё встревоженно завертелось, сгустилось, скрутилось — а вдруг рассердится? Непонятно точно, на что, но вдруг рассердится? Впрочем, практически сразу, одёрнув ворот водолазки под самое горло, тот фыркнул сердито, и доверительно положил Серёже руку на плечо, — Слушай. Если ещё хоть раз его рядом с собой увидишь, сразу говори мне. Ты знаешь, что надо делать, когда преследуют? Учили вас в детском доме? — Учили. — Серёжа торопливо послушно закивал, будто опасаясь, что окажется неубедительным. Почему? А нипочему, — Петлять надо и заходить в магазины. И тебе позвонить. Ты мне давал монетки для этого тоже. Я помню, как надо. Просто подумал, что он не зайдёт в школу. — Ты молодец, Серёж. Ты смышлёный парень, всё понимаешь. Мне сейчас надо на вокзал, а оттуда на работу. Ты какое-то время тут сам по себе. Дверь никому не открываешь, неважно, что говорят. Забыли ключи, друг мой или Вадика, скорая, милиция, неважно. Дверь — никому. У Вадика свои ключи есть, он откроет, если надо будет. Уроки сделай, если кушать захочешь — в холодильнике есть всякое, разберёшься. Долго не сиди, надо высыпаться хорошо. Уговор? — Уговор. Никому-никому. Меня нет дома, ничего не знаю. — Вот и отлично. — большая и тёплая рука забралась Серёже в волосы, по-весёлому их растрепав. Олег нырнул в тёплую куртку, шапку и ботинки, звякнул ключами в коридоре, и вдруг, потянувшись обеими руками, прижал Серёжу к себе. Покрепче, потеплее, ткнув носом смешно в эту самую куртку, пропахшую улицей и чуточку сигаретами, — Не скучай тут. Я утром вернусь. — Пока. Серёжа смотрел на фигуру удаляющегося прочь Олега из подрагивающего от дождя окошка. Знакомый силуэт спрятался в нарастающем ливне, исчезая где-то в диапазоне метро. Тёплый дом охранял его, будто бы маленького принца, от всего, что могло бы навредить. От чужого страшного дядьки. От дурных никчёмных мыслей. Разве только от унылой домашки защитить не мог, оно и немудрено. Шум телевизора в обнимку с молочной лапшой, которой вдруг как-то остро захотелось, гудел поздними мультиками и странными взрослыми передачами, приплясывая по квартире синим сиянием. Может, получится дождаться утра, и встретить Олега самым первым? Н͈̞̣̠̱̲̲ͮͥ̅͋̇̉̈́̇ͅУ̫̮̝͖̙̬͉͙ͤ̍͂͑ͯͬ͑̐ У͈̗̪̦̳̬̱̠͒͋̿͆ͬ̏ͨ̚Ж̻̝͙̼̦͚̲͕̎͒ͨͬ̓̀̾̄ Н̪͇̼̻̼͖͉̱̈ͮͯ̿ͩͮͬ̚Ӗ̱͙̳̝̜͍̰̙ͥ̏̓͐͌̈́̃Т̝͎̯̬͚͙͙͇͛ͬ͌ͮ͆͗ͩ̔.̱̝̮̟̪̹̲̘̅ͬ̅̈͂̑͑͆ Н͓͕͖͔͎̞͔̣ͭͨ͒̋̑͆́ͦУ̺̖͕͚̮̩̳̟ͮ̔͋ͮ͊͑͐̊Ж̳̙͕̪̟͈̱̫ͧ͊ͥ̊͒͌̓ͮН̲̟̳͈͖̣̱̜̃ͤ̑̋ͯ̃̊͗О̞̩̝̭̦͎̰ͯ̈́̆̋ͩ̑̿̔ͅ С̣̥̖͎̪̮̠̗ͤͨͧͬ̓̊͗̃П͎̯̘̞͕̻̘̔ͤͥ͊̇̽͒ͪͅА̳̣͙̮̠̙̺̖͑ͥͣ̽̽̉͆ͪТ̩̰̗̦͍̻̬̥̅ͪ͂̈̊ͨ̀̋Ь͚͇̟̰͍̖̯͓ͩ̊̒͌ͧ̍̾͆.̩̲̝͓͉̖̰̯̽͌́́̅̾̉̎ С̦̰̼̲͈̣̻͖ͣ̽̏̾̔ͫͤ̚Е̝̘̳̙̞̮͉͎̓̑̿̓͛̅͗̿Г̠͚̠̥̮̖̬̥̅̇̔̏ͨ̄̽̚О̟͚̞̬̻̹̺̝̓ͣ̑̐ͮ̉ͤ͐Д̼̳͎̪̟͚̭͇̔ͨ̎̉̊̀̌̄Н̬͕̟̝̠͙͖̯͆̎̐̈́̓̉́͂Я̖̳͖̫̞̻̘͍͋̌̂̑ͦͨ͌͛ С̻̠͙͍͕̘͖̤̐ͯͬ̀ͭ̎ͤ͐Л̠̳̰̩̫̮͔̰ͥͪͤ̔̔̎̽̚У̦̺͍̫̥̥̱͓̽̑̃ͫ̿̎̌͆Ч̭̗̪̝͎͚̥ͬ̽͑ͬ̀͐̌̊ͅИ͙͖̝̝̩̠̣̟̾ͧͦ͋̌̂̆̚Л̥̥͎͓̲͙̥͇̿̔̈́̃͐ͤ̈̌О̗͓̘̰̮̗̙̞͌ͨ̓̆̒̎̋̾С͍̟͙̝͈̘͓̠̍̋̆ͪ͊̑̅ͬЬ͚̜͈͕̭̫̤͊ͪ̔ͦ̄̌̽͐ͅ М̝͇̥̻̫̠͛ͭͨ̊̄̂ͯͩͅͅН͈̖̹̫̼̘̳̫ͧ̉ͬ̎ͭ̄ͫ͐О̯̜̣͎͎͚͙̗ͭͨͥͩ͋̏̽͛Г͚̭̫̫͈̼̪̙̒ͮ̔͌̍̽͛̿О̳̩͓̼̩̪̼̞̽̽͗̓͌̓̈͊.̬̹̼̫̯̮̟̃̎̎̈͑̔̈̒ͅ С̗̤̯̯͉̹̉́ͤͨ̒̔̽̈́ͅͅП͎̘̬̟͎͙̜͙͋ͩ̔ͧ̆ͯ̌ͥА̼̯͍̠̯̫̬͖̿ͫ̽͗̊̋ͨͫТ͖̭̥̱͇̻̩͑ͭ̽̅̊̃̒̚ͅЬ̥̦͚̟̖͖͚͈̒́̊ͤ̓̔̅ͩ П̰͔͎̺̞̠̜̘̀̍͂͌ͯ̅͆͒Р͎̝̳̜̻̻͔͉̿͗ͨͩͩ̉̄ͧЯ̺̯̘̮̝̪͚̑̎̓ͭͬ͐̔̎ͅМ̰͔̥̜̰̘̮͑ͮ͆̑̋̃̔̐ͅО̬̖͍̼͚̲͇͔̓̿̽ͤ̇͛̍̚ С̣̗̮̲̭̥̫͉ͯ̐ͣ̒͐͒̓̄Е̱̤̲̫͖̟̪͊ͬͨ̔͊̄̈́̿ͅЙ̗͇͚̝̩̱̻̓ͭͪ̽ͮͦ̏̉ͅЧ̠̙̞͚͚̞͔̗͋ͪͨͮͥ̽̅̍А̯̖̝̩̣̦̟ͧ͑ͫ́̎̓̈́̈́ͅС̮̳͓̝̥̖̻̃̓̅̒̈́ͤͤ̚ͅ.͙̭̼̟̘̬̘̬̍̅̿̒ͧ̑͂̐ С̞͈͚͔̬͕̜͈̾̄̾̇̋̍̄̌М͚̖͙͚͈͈͚͚̐̓͋̊̒ͬ̈́ͫО͍̮̲̫͇̲͕͈̆ͧͥ̄ͮͮ̌͛Т͓̻̖̱̯͈̺̺ͯ͒̄̂ͧ̌ͩ̀Р͈̞͎͚̤̳͓͔̔ͭ̌̓ͯͩ́̋Е̥̙̫̤̫͉̠͉̔͐̃̔̽̀̿͆Т̼͖̙̱̮̼̼̜̔ͮ̒̓ͯ̽̆̚Ь͙͓̝̲͈̤͚̟͌̉͆̍ͣ̃͗ͪ С̻͙͇̺̤͈̹͔͛͒͐ͨ̂͋̇ͦН͙̮͕̩̙̥͚̯̓͌̈̍ͤ͌͋̒Ы̬̹̝̰̼̥͉̬ͯͪ̌̒̓ͩ͗ͥ.͕̜̩̻̥͎͖͚̄̌̆ͪ̄̌ͪ̐ С̦̳̰͖̩̬̺̪ͥ͑͆ͭ̉͆̈̑П̻̙͉̗͓͇̫̰̐͆̃ͩͬ̓̎̚А͚̯͍͙̦͖̭ͭ̒͛̊̈́ͥ͑̚ͅТ̟̹̯̼͇̜̰͐ͮͬͧͫ́̐ͤͅЬ͉̣̼͍̮̩̪̬ͮͣ̐ͩ̈́͊͒̿,͎̣̤̲͖̰̣̙̉̔ͬͥͤ͊ͬ͋ С͈̺̼̠̳̬̲̟ͨ̋͂̔ͨͦ̈̚П͉͔̱͉͇̫͓̙̈́͆ͤͮ̌͒͑̊А̝̙̱͓̙̫͓͒̒̐̽̆ͯ͌͗ͅТ̬̦͖̬̪̰̫͚̿̓ͬ͆ͨͫ͗͒Ь͓̹͔̳͇̟̼̔̃́ͬ̔̆̄ͥͅ.͈̲͚̫̪̠̟̄̃͋̾͒ͩ͋ͦͅ И больше Серёжа ничего не помнил. Тарелка с червячками молочной лапши безучастно подсыхала на столике, а диванная подушка стала мягче своей собственной. Телевизор как-то сам собой послушно приглох, обнимая своим шуршащим звуком, а сон навалился ватным тёплым одеялом, не позволив донести себя до кровати. Он был прав — пора спать. В конце концов, он никогда не ошибается. Всегда каким-то образом оказывается прав.