июль, 2021 год, «Лосиная Курья»
― Послэ того, как твой Гамаюн вэрнулся к тэбэ, ты нэ вэришь в то, что наш мир нэмного нэ такой, каким кажэтся? ― На берегу горел костёр, но Рита и Ярослава сидели слишком далеко. Рита видела только, как далёкие отсветы отражались в чёрных глазах Каргиной, точно в подземных озёрах. Или в перьях вороны. ― Женя потом мне всё объяснил: его аспирант ― мой дипломник бывший ― ездил ко мне и сообщил об этом Евгению Николаевичу. Женя узнал, прозрел, завёлся и приехал. И вот результат, ― пожала плечами Рита. Она покачала головой, отказываясь от новой порции спирта. Хватит. ― Никакой мистики, Ясь. ― Ай да нэ скажи. ― Губы Каргиной тронула слабая улыбка. ― В нашэм мирэ, Рита, эсть истинныэ пары ― тэ, кто прэдназначэн друг другу Нэбом и Зэмлёй. Чэй союз одобрэн богами. Такиэ пары живут счастливо и спокойно рожают дэтэй. Вот только мало тэпэрь о них знают. Прэдпочитают жэнщин губить… ― Ярослава замолчала и уставилась в темноту лога Курьинки. Рита непонимающе посмотрела на Каргину. Та время от времени выдавала что-то эдакое, но чаще затрагивала шорский фольклор. К этому Рита привыкла, но сейчас Ярославу понесло совершенно не в ту степь. Рита не могла понять, о чём хочет сказать подруга, но чувствовала, что та ходит вокруг да около чего-то важного для неё. И никак не может донести до пьяной Громовой прописную истину. ― Я про отца Инэссы тожэ думала, что он ― мой истинный, ― вдруг продолжила Ярослава. ― Я ― шаманка, свою судьбу нэ вэдаю. А он был таким… волшэбным. Чуяла я в нём колдовскую кровь, только нэ от Нэба эго сила. А глаза синиэ, как дрэвний лёд. ― Миша Генрих ― отец Инессы? ― Рита не верила своим ушам, но при этом ощущала, что всегда это знала. Тот, с кем она познакомилась ещё на своей первой практике. Генрих ― талантливый, блондинистый и пьющий запоем в поле археолог, который, пока был аспирантом и молодым кандидатом, подрабатывал на палеонтологических раскопках. Успел сменить трёх жён и стать отцом четверых детей. «Пятерых, ― поправила себя Рита. ― Жаль, что не семерых. Было бы как козлят». Вот почему она чувствовала, что где-то видела Инессу. Да, той не досталось ничего от матери, но младшая Каргина взяла всё от отца. Лишь бы не повторила его пьющую и неустроенную судьбу. Ведь только недавно Генрих нашёл свою настоящую любовь ― художницу Тамару из Переярска, аспирантку мэтра Памятова. Рита как-то видела Генриха и Тамару вместе: спокойные, гармоничные и… как будто одинаковые со своими светлыми, пусть и крашенными у Тамары волосами, и взглядом с поволокой. У Генриха-то понятно, почему ― редко просыхает, а вот Тамара… Рита замотала головой, чувствуя, как тошнота, но не от выпитого спирта, поднималась к горлу. Это было нечто другое. Плотное, липкое, словно туман, доносящее до изменённого алкоголем обоняния отголоски полынного дыма и ощущения жирной копоти на руках и лице. Воспоминания о Генрихе и Тамаре всколыхнули нечто, что трогать не следовало. Задели истончившуюся струну, которая лопнула, уколов разорванными волокнами нервы. Оцарапала что-то потаённое, затихшее до поры до времени, но теперь ползшее на поверхность. Встряхнувшись, Рита поняла, что продрогла от выпавшей росы и речного тумана. В груди стоял ком, а в голове шумело. Словно она не смогла вспомнить что-то важное. Близкое, как-то связанное с ней и Женей. Сощурившись, Рита разглядела, как к костру подошёл Баринов, а рядом с ним проскользнула Лена. Странная они пара, а в том, что они вместе, Рита не сомневалась. Просто так беременная женщина не поехала бы в тайгу, если только там не отец её ребёнка. А пропитанный лесом и птицами Илья Николаевич время от времени напоминал Рите Лешего ― Вадима Ильина, с которым она давным-давно рассталась. Тот тоже никогда не разлучался с тайгой, как Баринов ― с Леной. Приступ тошноты ударил внезапно, так, что голова закружилась, а сдерживаться больше не было сил. Рита на карачках, не разбирая дороги и царапаясь об ивы, метнулась в сторону, и её стошнило. Ей не было так плохо с первых месяцев беременности, когда токсикоз не отпускал аж до четырнадцатой недели. Беспрестанная тошнота и редкая, но неудержимая рвота вспыхнули в сознании, пока Рита, закрыв глаза, замерла в траве. Как же хреново! Стоило начать вспоминать старых знакомых, как тут же наблевала, как перепившая первокурсница. И это геолог со стажем! ― Ясь, пойдём к костру, я больше сегодня не пью, ― пробормотала Рита. Её покачивало, а щёки горели. ― Может, Адаму репу начистим, ― попыталась пошутить она. ― Наташа и Адам поругались на экатонэ, ― сообщила Ярослава, пока они шли к костру. ― Нэ будэт их сэгодня. ― И недобро усмехнулась: ― А Айвазов отсыпаэтся послэ прогулки. ― Помягче бы ты с ним. ― Он получаэт столько, сколько заслужил, ― отчеканила Каргина. ― Назвался шаманом ― полэзай на писаницу. Возле костра, полыхавшего высоко и ярко, разбрасывая снопы огненных искр, как ни странно, собрались только карасукские биологи. Катя положила голову на плечо мужу и почти не притронулась к спирту, Баринов и Лена сидели так близко друг к другу, что их тени казались одним целым. Рита заметила, как Илья Николаевич украдкой обнял Лену за талию и положил ладонь ей на живот. Где-то у большой реки, со стороны, противоположной логу Курьинки, у озёр, слышались смех и голоса студентов: они пускали венки и купались на песчаной косе. ― Не боитесь, что дети ночью перепьются и утонут? ― Рита присела на свободное место, Ярослава улеглась на нагретой жаром земле и закурила «Приму». ― В «Курье» не тонут, ― веско протянул Горыныч. Он жил на биостанции безвылазно, но Рита почти не видела его: Генка пропадал то на огороде, то на пасеке, то чинил лодки на пристани. ― Водяной тут добрый. Ещё бабка моя говорила. ― Он усмехнулся и залпом выпил стопку спирта. ― А вообще, чья судьба сгореть, тот не утонет. Эх! Невесёлая у нашего курса судьба, Ритка-Два-Стакана. Несчастливы мы все в семейной жизни. Может, нас кто-то проклял? Я вот до сих пор не женат и ни разу не был, ты только недавно своего птицу-говоруна нашла. Или как мы Евгения Николаевича звали, ёшь твою в роги? Гамаюн? У Риты холодок пробежал по спине. Конечно, это было совпадение, но… Что-то всех сегодня потянуло на ностальгию. А Генка продолжал: ― Мы тогда вместо геологического музея в Двадиаковскую галерею попали, помнишь? Там нам экскурсовод про картину Васнецова «Сирин и Алконост» рассказывал. Что поёт Сирин сладко и все от этого дуреют и гипнотизируются. Вот я и болтанул, что ты, Ритка, наша Сирин. А на практике кликуха закрепилась. Эх, ёшь твою в роги, были времена! ― Генка снова приложился к стопке, а Рита сидела и не могла пошевелиться. Ночь Ивана Купалы с каждым мгновением превращалась в обитель мистики и нечисти. Уж точно они собрались здесь, как на подбор: зелёно-синий змей Горыныч, шаманка, две неведомых зверушки Романовы, недолеший, берегиня и птица Сирин. Ох, лучше бы оставалась она Ритка-Два-Стакана! Целее была бы.***
Ярослава слушала Горыныча и диву давалась, каким образом простой как три копейки, с виду мужик сумел поучаствовать в таком количестве событий. Она знала, что Горыныч учился вместе с Ритой, но не думала, что именно он невольно подтвердит её догадки. Сирин, значит. Райская птица, живущая в славянском раю Ирие, что поёт песни о грядущем блаженстве и умеет свободно перемещаться между мирами. Славяне называли их Правь, Явь и Навь, шаманы ― верхним, срединным и нижним мирами. И не дай боги кому-то непосвящённому коснуться запретных тайн. Ярослава всегда ощущала, что Рита другая. Не шаманка, не ведунья, не колдунья, не земная ведьма. Ничто из привычного, окружавшего Ярославу с младенчества, когда её мать нашла у маленькой дочки артык сеок. Лишнюю кость, отметку Ульгена ― хозяина верхнего мира. Зато теперь понятно, почему Ярослава не видела Риту на мережке. Не пускала околобожественная сущность помесную шаманку дальше положенного. Не дело ведуньям лезть в небо. При мысли о небе Ярослава вгляделась в огонь, прогоняя непрошенные воспоминания, но танец языков пламени всё равно напоминал полёт Всеслава Бабогурова. Такой же рваный. Как у тетерева. Наверное, будь у Ярославы больше сил, она тоже могла бы летать, но кровь Айнуры Каргиной ― шаманки Шорских гор ― решила всё за неё. Так же, как Земля решила за Инессу. ― Если затаиться, то ближе к полуночи можно увидеть на косе духа-хозяина воды, ― неожиданно произнесла Лена. ― Он похож на рогатого чёрного зверя. ― Она улыбнулась, а пламя отражалось в её по-лисьи узких глазах и чёрных косах. Ярослава встрепенулась и села. Она с самого приезда не слышала голоса Елены Усольцевой ― ведуньи Пёстрых гор, вернувшейся в человеческий облик через тридцать лет жизни в долговой звериной ипостаси. Ярослава не винила Баринова, по незнанию обменявшего наречённую на землю. Она была уверена, что Лена поступила бы так же. ― Это он изображён на тотеме у шлагбаума? ― Рита смотрела на Лену широко открытыми глазами, и Ярослава чувствовала, что Громова очень пьяна. ― Нет, ― улыбнулась Лена. ― Я вырезала Лося ― нашего священного зверя, хранителя тайги. ― Красиво, ― произнесла Рита. ― Вы его сделали, когда учились на биофаке? ― Наверное, Рита тоже думала, что Лена ― вчерашняя студентка. Хотя теперь Ярослава ни в чём не была уверена. ― Когда училась? Да, пожалуй, так. ― Лена наклонила голову. ― Ковш Большой Медведицы сегодня очень яркий. Вы знаете, ведь раньше это созвездие называли Лосем. ― Я видела много лосей на писанице у Холодного Плёса, ― заметила Рита. ― Что это значит? ― На таких писаницах раньшэ гадали. ― Сигарета прогорела, и Ярослава прикурила новую. ― Много гдэ можно встрэтить рисунки лосэй. Дрэвниэ знали, что рисовать. ― В пещерах тоже. Вы же изучаете пещеры, Ярослава Ростиславовна. Ярославе захотелось выругаться, но она сдержалась. Возле костра возник Айвазов. Пацан шёл не очень уверенно и успел где-то прибухнуть. Студенты всегда возили с собой выпивку, сколько бы начальство биостанции их ни гоняло. Но Баринов смотрел на это дело сквозь пальцы. ― Успэл чэрэз костёр попрыгать? ― Айвазов сверлил Ярославу взглядом, но нутром она чувствовала, что задираться он не будет. Просто пришёл к ним. ― Знаэшь, Айвазов, ночь Ивана Купалы — это тэбэ нэ только вэнки и Пэрунов огнэцвэт. В эту ночь в срэдинный мир приходят всэ, кому нэ лэнь. ― И в пещеры тоже? ― Айвазов, не спрашивая разрешения, присел возле Риты. Та бросила на него быстрый взгляд и снова уставилась в костёр. Интересно, что она там видела? Понимала ли, что видит? ― В пэщэрах только чэловэк нэ чувствуэт дня и ночи. А вот другие обитатэли ― очэнь дажэ понимают, что к чэму, ― усмехнулась Ярослава, глуша улыбкой липкий осадок, всколыхнувшийся в душе от воспоминаний, что ей довелось пережить в одной из пещер Переярского края. ― Это какие? ― Разныэ. Ты жэ понимаэшь, Айвазов, что пэщэры нэ просто так похожи на шаманский нижний мир, в котором живут чудовища? ― Ярослава поняла, что хочет об этом поговорить. Рассказать тому, кто поймёт, о подземных тайнах. Мережка молчала, как и всегда с Айвазовым, но она просто сердцем чуяла, что её слова не уйдут в пустоту. ― Потому что они и есть ― нижний мир? Его филиал на земле. ― Айвазов отвернулся и незаметно отпил из спрятанной за скамейкой бутылки. Ярослава улыбнулась: парень начал осваивать эти азы археологии. ― Вэрно. Про любую пэщэру спэлэологи расскажут вам нэсколько духоподъёмных историй в видэ плохого ужастика для новичков. От этого они получают дажэ большэ кровожадного удовольствия, чэм тэ жэ альпинисты. Но эсли вниматэльно изучить фольклор пэщэрников, то эсть нэсколько общих сюжэтов, которыэ нэ просто байки у костра. Я нэ буду рассказывать про всэ. Захотитэ, в книжках прочитаэтэ. Только то, что видэла сама. Ярослава говорила, а воспоминания поднимались из глубин, рисуя перед глазами спуск в Орешную ― одну из самых трудных и неприятных пещер на её памяти. Почти пятьдесят километров сложнейшей системы ходов в кембрийских конгломератах, неизведанная полностью. А ещё гул. Словно стоишь в исполинской раковине, а она гудит, скрывая за этим шумом всё, что угодно. ― У альпинистов эсть «чёрный» пэрсонаж и с ним и эго прэдназначэниэм всё понятно. У нас жэ эсть «бэлый спэлэолог». Раньшэ эго тожэ называли «чёрный», но чёрного в пэщэрэ нэ видно. И знаэтэ, роль у нэго почти та жэ: похвалить хороших и наказать плохих. Но вот на самом дэлэ в образэ «бэлого спэлэолога» соединяются двэ очэнь разныэ сущности. Одна ― дух-помощник, которым стал погибший в пэщэрэ шаман ― тот самый, пэрвый «чёрный спэлэолог», а вот другая… Это существо всэгда жило в пэщэрах и никогда нэ было чэловэком. Люди ему нужны с одной цэлью: оно их ест. Никто не проронил ни слова, все возле костра слушали Ярославу. Искры от поленьев, словно мотыльки, улетали в чернеющее небо, а земля пела. Ярослава слышала голоса добрых духов байана, шепотки русалок, бормотание лешего на хребтах Подковы, весёлые пляски банника, домового и прочей мелкой приусадебной нечисти. Уж если она, чужая шаманка, окуналась с головой в звуки ночи-которой-нет, то что тогда слышала и чувствовала Лена, бывшая долгие годы единым целым с родной землёй? ― Мы были в пэщэрэ ужэ третий дэнь, и у многих начинала эхать крыша. В спэлэологи нэ бэрут всэх подряд, но на глубинэ почти в двэсти мэтров, бэз смены дня и ночи, привычных звуков и дуновэния вэтра слэтэть с катушек очэнь просто. Поэтому, когда чэловэк из нашэго отряда нэ отозвался, мы поняли, что дэло плохо. Она помнила, как это было. Молодая, едва вернувшаяся из города шаманов ведунья, Ярослава только получила свой первый настоящий бубен. Парочка костяных и каменных фигурок да начертания имён слабых духов-помощников ― вот и всё, что на нём было. И когда она ринулась в боковой ход, без фонарика, её вело чутьё. Она понимала, кто вышел поохотиться в Ночь Ивана Купалы. Гул пещеры сбивал, а из стен лезли айны, показывали страшные оскаленные рожи, которые тянулись к Ярославе, пытаясь схватить. Для обычных людей это могли быть просто галлюцинации, но она знала: попадись злым духам шаман, и он навсегда останется в пещере. Нижний мир был как никогда близок, Ярослава всей кожей ощущала его дыхание. Никакие тренировки в городе шаманов, никакие эвенкийские амулеты из енисейского нефрита, прилаженные сейчас к бубну, не могли спасти её группу от того, с чем спелеологи столкнулись. Только тёсы, которых она позвала, не чуя ног и сбивая дыхание в холоде тайных проходов. ― Я большэ почувствовала пэщэрного людоэда, чэм увидэла. Он нэ успэл сожрать нашэго товарища, но силищи у нэго бы хватило, чтобы повырывать нам ноги-руки. В прямом смыслэ. Высокий, жэлтоглазый «пэщэрник», отдалённо похожий на человека. Он жил в преддверии нижнэго мира и пришёл к нам. Но мои тёсы оказались сильней. Ей не хотелось рассказывать подробности. Как её звери-тёсы ― стая воронов ― набросились на «пещерника» и убили его. Сами пострадали, но разорвали чудовище, заклевали, а дух «чёрного спелеолога», подоспевший к Ярославе, успокаивающе гладил её по растрёпанным волосам, когда она стояла, с ног до головы испачканная кровью и потрохами «пещерника». ― «Чёрный спэлэолог» тогда ободрял мэня. И помог с малэньким камланиэм, чтобы мои товарищи нэ всё помнили. Особэнно тот, кого мы спасли от «пэщэрника». ― Ярослава грелась у костра, но продолжала чувствовать холод пещеры и жуткую, вонючую теплоту чужой крови. Пусть это было чудовище, но она тогда не думала, на что могут быть способны шаманские духи. ― Белый спелеолог оказался козлом, а чёрный ― нормальным парнем, ― неожиданно произнёс Айвазов. И добавил: ― Я всегда знал, что мой девиз верен — не принимай серое белым. А чёрное — это не страшно. Ярослава почувствовала, что отключается. Словно наяву она вернулась в Переярскую тундру, туда, где впервые встретилась с Всеславом Бабогуровым. Который сказал ей точно то же самое. Она тогда стояла перед колдуном-стрибогом, развихрившимся из потоков холодного таймырского ветра, и думала: сказать или не сказать? И решила, что не следует. Не стоит взваливать на себя и чужого ветрогона слишком много. Ведь никому из них не нужно такое: сестра-шаманка и брат-колдун. У Бабогуровых всё было не так, как у других столичных колдунов. Они не чтили древний закон и легко вступали в связь с ведуньями. От такого могли родиться разные дети. Вот и у великого археолога Ростислава Бабогурова родилось двое от разных матерей. Всеслав от чукотской шаманки и Ярослава ― от шорской. Она смотрела на Айвазова и понимала, почему не может его прочитать. Почему мережка молчит, а сам парень кажется призраком, вернувшимся из посмертья Всеславом. Перед ней сидел сын её единокровного брата. А судьбу родни ведунья не знает. Ярослава прикрыла глаза. Её брата развеял Вий Балясны ― Малюта Яхонтов. И страшно представить, что может случиться ещё. Она ещё раз посмотрела на Айвазова. Сомнений не было. И почему она сразу не догадалась, ведь жену Всеслава звали Ачи Айваседа. Очень созвучно с Айвазов. Все предзнаменования сложились в одно. И теперь Ярослава не знала, как отправлять парня на Низкий кряж прямиком к золотодобытчикам «Яхонтартели». Ведь их хозяин мог явиться в любую минуту. Но выбора не было: землю надо спасать. И что-то Ярославе подсказывало, что вновь обретённый племянник не так прост, как кажется.