Мельница

июль, 2021 год, Лосевка

      Берёзовые поленья потрескивали в костре, а концы белой повязки на лбу ложились вместе с косами на грудь. Ярослава давно не участвовала в камлании не как шаманка, а как тот, кому нужна помощь. Но Айу, едва увидел её, остановившуюся на пороге его лосевской избы, улыбнулся и сказал, что ей просто необходим обряд очищения. Иначе она и себя, и других измучает.       И теперь Ярослава сидела у костра, глядя в деревенское небо, почти такое же, как в тайге, а Айу неспешно готовился к камланию. Вот кто был настоящим камом. Тем, кого выбрали духи в более-менее сознательном возрасте. И ведь глядя на сухого, с красивым тёмным лицом Айу, не скажешь, что он кандидат биологических наук и вообще вхож в администрацию республики. У всех коренных народов существовало два имени: документальное и народное. По первому Айу звали Олег Петрович Селиванов, а по второму ― от телеутского «медведь».       Для Ярославы же он всегда был Айу ― спокойный, надёжный, каким и должен быть кам. В отсветах костра становилось трудно поверить, что ему хорошо за шестьдесят. И что именно Айу искал дольше всех Лену Усольцеву, когда её забрал Эрлик. Но даже Айу предположить не мог, какую сделку заключил Илья Николаевич. Айу много видел и знал, рассказал Ярославе, Кате и всем молодым ведуньям о том, кто такая Лена и что с ней произошло. Сама Усольцева до этого лета ни словом не обмолвилась о случившемся. Только в ночь Ивана Купалы начала говорить. И её слов Ярослава ждала с нетерпением. Угольщики и золотодобытчики, подобно скверне, расползались по республике, казалось, что за их спинами стоит не только Малюта Яхонтов и местные предприниматели. И только жившая в настоящем единстве со своей землёй Лена могла дать ответ. А пока Ярослава старалась сосредоточиться на гортанном голосе Айу, вышедшего на первый круг шаманского танца.       Истинным наслаждением было смотреть, как танцует старый кам. И в обычной жизни лёгкий и быстрый, сейчас Айу казался тягучим, словно мёд, так любимый его звериной ипостасью. Он перетекал из круга в круг, с юга на восток и с запада на север. Онгоны из солёного теста на старой берёзе качались в такт движениям кама, и Ярослава видела, как байана наполняли приготовленные для них вместилища.       Она дышала глубоко и размеренно и уже не отличала срединный мир от верхнего. Айу кружил, выбивая ритм своего тотема ― четыре быстрых удара в большой бубен, испещрённый именами и рисунками тёсов, один одиночный. И снова по кругу, по всем сторонам света, пока Ярослава не почувствовала, что оказалась на собственной мережке, в своих воспоминаниях. Распахнула душу и силу, обнажила связь с землёй, заглянув в дальние уголки и дав Айу посмотреть на всё, что с ней происходило. И сама окунулась в реку памяти, доставая забытое: порой желанное, а порой с таким трудом похороненное.       Ярослава помнила искусственный остров посреди запруды и старого-престарого, казалось, древнего, как сама тайга, алагумни — эвенка Катанэя. В городе шаманов их учили в основном эвенки. Их шаманы считались самыми сильными — сильнее якутских, хакасских и монгольских.       ― Поместная первого колена? Хор-рошо. ― Учитель ― алагумни Катанэй, смотрел на неё из-под густых бровей пронзительными чёрными глазами, а Ярослава не могла оторвать взгляд от амулета из енисейского нефрита на шее у старого эвенка. Все в городе шаманов носили такие амулеты, и она, когда обучится, получит такой же.       ― Моя мать ― старшая шаманка Карасукской республики Айнура Каргина, ― Ярослава старалась не мямлить, но перед алагумни, разменявшим двенадцатый десяток, робела, как только получившая шорбу девчонка. ― А отец…       ― Летать ветром ты не будешь, ― покачал головой из стороны в сторону Катанэй. ― Но крылья получишь, дуннэ мушун. Будь ты морой, другое дело. А ветер ― не твой удел.       Горечь заполнила сердце соком сон-травы. Ярославе едва исполнилось пятнадцать, и больше всего на свете она хотела летать. Взмывать в карасукское небо потоком ветра, как отец, подаривший дочери на день рождения охотничий нож. А потом отправившийся, как всегда, на другой конец света к сыну от чукотской шаманки. Ярослава никогда не видела единокровного брата, но было бы интересно узнать крылатого наследника колдуна-ветрогона.       Город шаманов находился в самом сердце Подкаменной Тунгуски, и старики-алагумни рассказывали, что после Отечественной войны его уничтожили, как и всех шаманов. Но эвенки умеют молчать, и карты на шкурах, амулеты, бубны и шаманское облачение восстановили. И Ярослава вместе с другими молодыми шаманами кружилась в танце на новом острове, что символизировал мир. Смотрела горящими глазами на каменное изваяние, растущее из земли. Они не забывали Ульгена и Эрлика, и те учитывали это.       Айу танцевал и колотил в бубен. Пел, перетекая по строчкам, как по Карасу:       ― Э-хе-хе! А-йей, с Улгеном, а-йей, я плетью оплету, а-йе, хе, покамлаю!       Берёзовый дым, разъедавший глаза, окутывал Ярославу. Стало трудно дышать, но через миг показалось, что воздух не нужен. Она сама стала воздухом, долгожданным ветром. Рассыпалась искрами костра и увидела. Ярче солнца и прозрачнее горной воды. То, что обычно приходило строчками предсказаний, не оформившихся в видения.       ― А-йе, к какому из духов, а-йе, Ярослава пришла, а-йе-йе-йе, призову, а-йе, из Мундыбаша, а-йе, возвращайтесь!       Ярослава видела малахитовый ветер над старым центром Карасукска, слышала поющую траву, смотрела на лося с горящими рогами, бежавшего по золотой реке. Видела огромный смерч над Балясной, непрекращающийся дождь над тайгой, выложенные в ряд посохи двенадцати ведуний.       ― А-о, хом! А-йе, хе, камчой оплету! А-йе, к Ярославе приникайте, а-йе, по горным хребтам, а-йе, сами собою, а-йе, приходите!       Айу колотил, делал бубном пассы в сторону калитки, выгоняя кашлявших в дыму священной берёзы айнов. Ярослава на миг глянула на кама, открыла рот, чтобы вдохнуть, и глотнула дым.       ― А-йе, опахалом машу! А-йей, с Ульген-каном, а-йе, благословлять будем! А-йе, хын!       Сердце заходилось в бешеном ритме, словно только что застучало. Глаза слезились, грудь жгло. Ярослава, хватая ртом воздух и цепляясь за ринувшихся к ней байанов, повалилась на землю, которая тут же отозвалась мерным гулом. Айу отбросил бубен и поспешил к Ярославе, бившейся на земле и дёргавшей ногами точно раненый лось.       Она ощутила прикосновение его грубых, но ласковых рук. Айу осторожно перевернул её, и Ярослава выдала хрипло, не боясь забыть: через неё говорила Матушка-Земля:       ― Смерч об землю сломается! Золотая игла в пятку хозяина войдёт! Два наследника разом в мир придут!       ― Смерч ― это ветрогон, ― кивнул Айу, поднимая Ярославу и давая глотнуть ароматного травяного чая. ― А вот что за игла и чьи наследники вдруг да разом родятся, не знаю.       ― Я в-вообщэ б-бэз понятия. ― Ярославу трясло, как при шаманской болезни, которой она переболела перед самой отправкой в город шаманов. Из-за неё она и попала туда. ― А т-ты что видэл? ― Она всегда поражалась, как Айу переносил камлание. И восхищалась силой телеутского кама.       ― Видел новую мельничную ведьму, ― серьёзно произнёс Айу. ― Кряж стонет и умоляет её принять его. Она не ведает своей силы. Расскажи ей, как спросит, Ярэ. Сильная ведунья, только мужик у неё сложный. Урок ему нужен, да такой, чтобы на всю жизнь запомнил.       ― Вот это точно. Могу устроить Адаму тёмную, ― усмехнулась Ярослава и закашлялась. Хотелось курить, но сигареты остались в избе. А идти из нежных рук Айу никуда не хотелось.       ― Он сам себе подгадит. ― Айу провёл крепкой ладонью по растрёпанным косам Ярославы, приглаживая волосы. ― Ты как взъерошенная ворона. Кстати, о птичках. ― Кам вновь стал сосредоточенным. ― Судя по тому, что я через тебя видел, твоя подруга на самом деле птица с шестого неба и тоже не просто так явилась сейчас. Но судьба республики теперь в руках мельничной ведьмы. ― Он помрачнел, поглядел в огонь и добавил: ― И того, от кого веет смертью. Этого мальчика, Ильи.       ― Айвазов? Смэрть? ― Ярослава недоумённо поглядела на Айу. ― Он жэ просто строптивый мальчишка. Почэму ты так говоришь? ― Она вспомнила, как притягивал и одновременно отталкивал Айвазов. Быть может, она вообще шла к нему, потому что видела в нём Всеслава? Так-то она Айвазова на дух не переносила. Или нет?       ― Я не знаю, почему от него веет смертью, ― отозвался Айу. ― Ты говорила, что он ― протеже профессора Памятова. А лицом похож на Славку Бабогурова. Я ж неплохо его знал… ― По лицу Айу пробежала тень горьких и страшных воспоминаний: он тоже получил запись казни Всеслава и Ачи Айваседа. ― А если у них были дети… Сама знаешь, кто может родиться от связи колдуна и ведуньи.       ― Айвазов вэсь в татухах, ― поморщилась Ярослава. ― А татуировок на тэлэ чэрнобога быть нэ можэт, вэдь он ― нэуязвим для всэго зэмного.       ― Ты права, ― кивнул Айу. ― Значит, Илья может быть либо неприятным дичком, либо плохим стрибогом. Но сходство с Бабогуровыми слишком явное. Видел я, как Славка летал. Курица ― не птица, Бабогуров ― не ветрогон.       Ярослава улыбнулась, но на душе у неё скребли кошки. Айу был совершенно прав. Браки колдунов и ведуний были запрещены ещё и по этой причине: в таком союзе мог родиться колдун, олицетворяющий две мощнейшие силы в мире ― Жизнь и Смерть. И если колдунов жизни хорзов все почитали, то воплощений смерти боялись и ненавидели. Чернобоги, так их называли славяне. Шорцы, телеуты и эвенки с якутами ― чёрными шаманами. Ярослава поёжилась. Она знала только об одном чёрном шамане ― Харыысхане, который больше сотни лет покоился в берестяном гробу у Холодного Плёса. И если в мире появился новый… Но положа руку на сердце они по-хорошему ничего не знали про Харыысхана. А был ли он воплощением смерти ― доподлинно неизвестно, наверное, никому в этом мире, очень уж уединённо жил отшельник.       ― Не думай сейчас об этом, успокойся. ― Айу обнимал её и осторожно расплетал чёрные косы уверенными пальцами. ― Зря я, что ли, чистил тебя. ― Он улыбнулся, а сердце Ярославы часто и болезненно застучало. Полыхавший в крови огонь устремился в низ живота, где скрутился тугим ужовым клубком. Не чувствуя собственных рук, Ярослава потянулась к Айу и поцеловала его.       Он пах костром и берёзовым соком и больше не был камом. Только Айу ― таким родным и близким. Тем, с кем хочется разделить ночь и постель.       Ярослава почувствовала, что Айу тоже этого хочет, поэтому соскользнула с его рук и призывно повернулась, стащив через голову свободную рубашку, под которой на ней ничего не было надето. Поймала пересохшими губами жаркий поцелуй и перевернулась, чтобы Айу оказался сзади.       Её голые ягодицы ласкал прохладный ночной ветер, а в лицо било пламя костра. Духи скрыли их от посторонних глаз и ушей, и Ярослава тихо охнула, когда почувствовала горячую плоть, упёршуюся между её ног.       Она стонала и выгибалась, ощущая, как Айу заполняет её всю. До конца, до самого дна, до победного. Звёзды отплясывали на небе шаманский танец, а в голове били бубны, разгоняя кровь, как делали это сотни, тысячи, а может, десятки тысяч лет назад. Земля пела и жила вместе с Ярославой, а туман сомнений в голове сменялся медовой негой.       Она узнала всё, что хотела, и даже больше. И когда мельничная ведьма вернётся, Ярослава ей всё расскажет. Всё. Но сейчас она будет с Айу. Да.