Мельница

      Наташи и след простыл, а Ярослава с горьким вздохом уткнулась лбом в сложенные руки. В голове шумело, в горле першило, хотелось блевать. Зря она выкурила за рассказ полпачки сигарет подряд. Ярослава не думала, что объяснять вчерашней дичке прописные истины мира окажется так трудно. Ведь она сама жила в них с самого рождения, впитала с молоком матери и закрепила в городе шаманов. Думала, что никаких сложностей не возникнет. Гораздо больше опасалась, что Наташа впадёт в истерику. Но неожиданно на грани оказалась сама Ярослава. Потому что Наташа спрашивала правильно, много и больно. Достойная внучка тётки Евдокии.       В воздухе парило, жара, несмотря на вечер, не спадала. Пахло грозой. Ярослава встряхнулась, с отвращением выкинула в распахнутое настежь окно аила пустую пачку «Примы» и направилась в лагерь. Искать Наташу она не собиралась: чувствовала, что та сейчас в полнейшем раздрае разговаривает с отцом.       А вот Айвазов был Ярославе нужен: тот, по словам Риты, знатно пошурфил и теперь хранил запас фотографий и координат, жизненно необходимых для отчёта. Облажаешься хоть где-то на сотнях страниц, и прощай открытый лист промышленных раскопок на следующий год. Ни копейки не заработаешь.       У палатки Айвазова Ярослава наткнулась на злого, как айна, Адама. Тот стоял перед невозмутимым пацаном и что-то ему предъявлял.       ― Я не брал ваш коньяк, Адам Евгеньевич. ― На губах Айвазова играла еле заметная, до боли знакомая по Всеславу, когда он недоговаривал, улыбка. ― Если я из детского дома, то это не значит, что я ― вор.       ― Это ты спёр мой коньяк на Кряже, маленький паршивец! ― От Адама веяло тоской, страхом и полнейшим непониманием, что делать. Но собственную беспомощность он ожидаемо вымещал на других. ― Ты выпил его, чтобы отомстить мне!       ― Я с вами не роднился, чтобы ссориться, ― улыбнулся с нарочитым дружелюбием, от которого веяло жутью, Айвазов. ― И не мне вам мстить. ― А затем очень тихо и зло добавил: ― Даже если его взял я, вам всё равно никто не поверит. Вы ж не просыхаете.       ― Ах ты узкоглазый… ― Адам потянулся к пацану, чтобы схватить его за воротник, но тут вмешалась Ярослава ― чуйка завопила, что мордобой не нужен:       ― Адам Эвгэнич, вы сами выпили свой коньяк эщё до отъэзда. Айвазов, ты координаты снял, фотографии сдэлал? ― Пацан кивнул. ― Пойдём, расскажэшь об успэхах.       Адам захлебнулся гневом, но Ярослава, не обращая на него внимания, увела Айвазова от греха подальше. Пацан напоследок нехорошо усмехнулся Адаму.       ― А тэпэрь вэрни то, что взял у мэня. ― Ярослава остановилась возле своего домика и посмотрела на Айвазова.       — Вам Маргарита Алексеевна рассказала? — дёрнулся тот.       — Я сама догадалась, когда нэ нашла айкос. Кто эщё копался в моих вэщах и кам кэби трогал?       — Я его поцарапал, — буркнул Айвазов протягивая Ярославе айкос. — Случайно. — Айкос завис в миллиметре от её ладони, через секунду пацан положил на неё украденное.       — Как ты поцарапал кружку? Тожэ «случайно»? ― Ярослава нависла над Айвазовым. ― Ты сэбя за живого нэ считаэшь, раз портишь свои вэщи? — Пацан вскинулся и просверлил Ярославу глазами. Стало не по себе, но она продолжила: — У эрси так дэлают с одэждой мэртвэцов, чтобы тэ знали, что умэрли.       — У вас никогда подарки не отбирали, Ярослава Ростиславовна? ― Айвазов поднял на неё сверкающий чернотой взгляд.       — Пытались, — мрачно улыбнулась она. В интернате Ярослава либо била в ответ, либо напускала на обидчиков своих слабеньких тогда тёсов. Но задиристым, охреневшим от наглости старшим воспитанникам и этого хватало.       — У вас были родители, и вы были старше. Мне до такой степени не повезло, — мрачно отозвался Айвазов. — А про мёртвых не знал. Спасибо, что сказали. Принесу вам флэшку с фотографиями. А координаты тут. — Он передал ей блокнот и удалился в палатку, откуда точно ветром сдуло Адама.       Глядя вслед пацану, Ярослава потёрла виски. Сыну брата она всё выговорит сама. А Адам заслужил расставание с коньяком. Пусть в вороньей ипостаси она не чувствовала запахов, да и в человеческом облике курение притупило обоняние, но коньячную отдушку от пацана Ярослава уловила ясно. И лучше бы потери Адама ограничились только коньяком. Потому что всем своим поведением он рисковал потерять Наташу. А Ярослава не желала ему зла. Только вразумления.

***

      ― Сидя на красивом холме, я часто вижу сны, и вот что кажется мне: что дело не в деньгах, и не в количестве женщин, и не в старом фольклоре, и не в Новой Волне.       Надо же, Илья мог петь и что-то нормальное. Даже нет: красивое. Карасукские биологи имели необычную традицию: праздновать поимку сотой или тысячной мышки-птички за сезон. Вот и сейчас праздник в честь пятитысячной твари за полевой сезон две тысячи двадцать первого года был в самом разгаре. Хотя солнце ещё не село, а на горизонте собирались, ползли по реке со стороны Подковы тяжёлые серо-фиолетовые облака. Орнитологи то и дело отлучались на сети ― приближать следующую знаменательную цифру, а стаканчики регулярно наполнялись.       Наташа не пила со всеми. Только сидела подальше от студентов и травившего байки Баринова и смотрела в огонь. Слушала, как поёт Илья. Она не понимала половину песен Гребенщикова и была уверена, что не понимал до конца и Илья. Уж слишком «взрослую» песню на этот раз он выбрал. Но пел её ― негромко и пробирающе ― вкладывая в каждое слово что-то своё. То, что чувствовал к той, для кого пел.       ― Но мы идём вслепую в странных местах, и всё, что есть у нас ― это радость и страх, страх, что мы хуже, чем можем, и радость того, что всё в надёжных руках.       Илья наверняка представлял руки Маргариты Алексеевны, которая сидела прямая и собранная, но в её карих глазах бушевал огонь. Быть может, то же самое чувствовал Адам, когда Наташа пела в экспедициях. Поначалу. Ещё когда его жена была жива, а Наташка Нехлюдова не рассматривалась, как возлюбленная.       Наташа вздохнула и провела по сухим глазам. Она выплакала все слёзы после разговора с мамой: короткого и спокойного, как обычно. Узнать, что сама из рода стрибогов, имеешь право на целый орографический район родной республики, и то, что твоя мама ― воплощение легендарной Морены: на один вечер это было слишком много.       ― И в каждом сне я никак не могу отказаться, и куда-то бегу, но когда я проснусь, я надеюсь, ты будешь со мной…       Баритон, пробирающий до глубины души, чем-то похожий на голос Кипелова силой и обманчивой мягкостью, обволакивал. Успокаивал. То было простое человеческое пение, приносившее земное успокоение. Слушать сейчас Маргариту Алексеевну Наташа не смогла бы.       ― Спасибо, Илья, ― тихо произнесла Громова, глядя на парня, который, опустив гитару, сразу утратил плавность речи и отозвался тихо и отрывисто:       ― Пожалуйста. Рад, что понравился. Её в походах не пели, но я выучил.       ― Всегда интересно послушать молодёжь, ― усмехнулся Баринов. Он с интересом смотрел на тёзку из-под густых бровей. Елена сидела рядом с ним, и Наташа чувствовала в ней силу. Такую же, какая пропитала биостанцию и окрестные вырубки с луговинами. И в этот миг поняла, что Лена Усольцева ― хозяйка земли всех Пёстрых гор.       ― Я бы послушала сказку. ― Елена поймала взгляд Наташи и улыбнулась.       ― Я помню, как Инесса Генриховна пару лет назад рассказывала нам Золотые сказы Енисея, ― поддержал любимую Баринов, тяжело повернувшись к вскинувшейся и постаравшейся затеряться среди студентов младшей Каргиной.       ― Я тогда в школе училась! ― запротестовала Инесса. ― Съездила в археологический лагерь, подумаешь! Там не так интересно было: курганы да местные легенды. Ладно, расскажу. ― Она поймала пристальный взгляд Ильи, похлопавшего по лавочке рядом с собой. ― Только не про Камень шамана и медведей-оборотней ― это пусть Ярослава Ростиславовна объясняет. Где она вообще? ― Не найдя взглядом мать, младшая Каргина заговорщицки понизила голос: ― Я расскажу вам «Легенду о воронах»! Она не самая известная из енисейских сказов, но этим и хороша! Ярослава Ростиславовна её знает, но в жизни не расскажет! А я ― расскажу!       Инесса пересела к Илье, выпила стопочку спирта и заела бутербродом с сыром: Наташа видела, как сыр подсунули на стол птицеподобные духи, не иначе как по просьбе старшей Каргиной. Инесса внимательно оглядела всех взглядом серых воинственных глаз и начала рассказывать легенду:       Давно, когда могучие льды только-только отступили, а зелёные леса освободились от холодных оков, жил в краю рек у берегов могучего Ионеси подия ― вещий и могущественный человек, силу которому дарила Мать-Природа. Едва отгремело эхо большой войны, и подия радовался, что может спокойно растить дочерей: старшую — прекрасную, как рассвет, среднюю ― очаровательную, как закат, и младшую ― дивную, как день.       Однажды зимним вечером подия сидел у открытого окна и смотрел, как над батюшкой-Ионеси поднимался стылый туман. Вдруг воздух прорезал свист перьев, и к подии прилетел огромный чёрный ворон со снегом в крыльях.       ― Здравствуй, колдун-подия. ― произнёс ворон. ― Я ― князь-ворон.       ― Чего тебе надобно, князь-ворон? ― спросил подия.       ― Колдун-подия, я хочу взять в жёны одну из твоих дочерей.       ― Обожди немного, князь-ворон. ― Пошёл подия к своим дочерям и сказал: ― Внимайте, дочки. Ко мне прилетел князь-ворон. Он хочет одну из вас в жёны.       ― Отец, ― произнесла старшая, что могла толковать пророческие видения. ― Я ― наречённая заклинателю мертвецов, и сочетаюсь браком весной. Я не могу стать женой князя-ворона.       ― Отец, ― произнесла вторая дочь, повелевавшая огнём и водой. ― Я обещана сновидцу, мы поженимся в Ночь-которой-нет. Я не могу выйти за князя-ворона.       Поглядел отец на младшую дочь, что пока не давала свадебных обетов и умела исцелять любые раны. И понял, что проклянёт сам себя, если отдаст замуж деву, которой едва минуло шестнадцать зим. Вернулся подия к князю-ворону и молвил:       ― Не пойдут мои дочери замуж за тебя.       Страшно было подии отдавать дочь князю-ворону. Ведь по новым законам жена крылатого небесного колдуна отдавала жизнь за рождение первенца. Ох, горе пришло, когда мира между Небом и Землёй не стало!       — Здесь живет моя истинная-наречённая! Я точно знаю это, а ты — лжец! — рассердился князь-ворон, распростёр крылья и уже кинулся на подию, как вбежали в комнату старшая и средняя дочери, готовые вступиться за отца. Вздохнул подия с облегчением: не хотелось ему насылать смерть-траву на князя-ворона и вытягивать из него жизнь до истления. Жаль, князь-ворон сразу не сказал о том, что одна из дочерей подии — его наречённая. Тогда браниться и лгать не пришлось бы. А начатое со лжи дело — к худу ведёт.       ― Батюшка, ― промолвила из-за спин сестёр младшая дочь. ― Я никогда не спорила с тобой. Но я не отказывалась выйти замуж за князя-ворона.       Подия велел дочерям покинуть его и спросил, что теперь надобно делать?       ― Скажи своей дочери, чтобы она завтра на рассвете надела свадебное платье и ждала меня.       Утром туча воронов слетелась к дому подии, а под огромным кедром, в белом балахоне, закутанный с ног до головы, князь-ворон ждал свою невесту. Старый-престарый, древнее самой войны, шаман провёл брачный обряд под песню бубна и голоса духов.       Младшая дочь, а ныне княгиня воронов оставалась с отцом до полудня, а после вихри-вороны подняли и унесли её в своё княжество. Со страхом смотрела с высоты птичьего полёта княгиня на отца и сестёр, а затем глянула на обручальное кольцо с белым агатом. Отныне и впредь она принадлежала князю-ворону.       Они летели далеко на северо-запад, и, наконец, вороны опустили на землю свою княгиню. И хоть холодно было снаружи, а озёра и болота сковывал лёд, в крепости царили тепло и свет. Княгиня поужинала в одиночестве, и только когда легла на оленьи шкуры и задула свечу, послышалось шуршание перьев, и князь-ворон пришёл к ней, отодвинув золототканый полог.       ― Слушай меня, жена, и крепко запомни мои слова. Когда-то я был наследником ― сыном великого царя-шамана, чьё царство простиралось от ледового океана на севере до тихих вод на востоке. Но пришла беда, и теперь на мне лежит проклятие: в моём роду воплощается жестокий бог — Хозяин Смерти. Поэтому мы поженимся, когда тебе исполнится восемнадцать зим. До тех пор не пытайся никогда увидеть меня. Иначе накличешь беду!       Послушалась княгиня и только руку протянула, но наткнулась на холодное лезвие пальмы из неодолимого металла, что положил между ними на кровать её муж. А наутро он снова обернулся вороном и улетел, только крылья зашумели.       Тосковала княгиня в одиночестве, ведь привыкла она к сёстрам и отцу-подии, кручинилась больно в снегах. Но пришла весна, и однажды погожим днём отправилась княгиня вниз по берегу бурной темноводной реки. И обнаружила дивный дом, совсем как у их семьи на берегу Ионеси. Живой дом, сотканный из стволов лиственниц и ветвей ив. А в реке у дома мыла золото и творила обереги дух леса с волосами цвета мёда и глазами цвета листвы и огня.       ― Все идут за золотом, но никто не берёт медь! ― посетовала дух леса. ― Кто же примерит серьги из меди, кому подойдут они?       Княгиня подошла и примерила серьги. И, о чудо, ни тяжести, ни зелени от меди не пошло по белой коже. Обрадовалась дух леса и произнесла:       ― Вот и медным крыльям дело нашлось! Приходи ко мне, княгиня, жена ворона и дочь подии, когда в отчаянии будешь думать, что осталась одна на всей земле!       Княгиня вернулась в крепость и томилась до зимы. Единственный друг скрашивал её одиночество: маленькая ласка, говорившая человеческим голосом. Княгиня нашла замерзающую ласку в лютую стужу и отогрела её у пылающего очага. А ласка благодарила княгиню за помощь, и та доверяла ей все свои переживания. Что мужа она не познала, потому как не положено, хотя любит его всем сердцем.       ― Не всё ли равно, что ты увидишь мужа раньше положенного срока? ― спросила однажды ласка. ― Я давно живу на свете и знаю, что зачастую проклятия, как и предсказания, толкуются неточно.       Задумалась княгиня и решила: погляжу на мужа одним глазком за день до своего восемнадцатилетия. И когда князь-ворон явился и заснул, княгиня зажгла свечу и ахнула, настолько красив был её муж. Она потушила свечу и приникла к его губам поцелуем. Князь-ворон обнял и овладел ею. И лишь наутро заметил оплавленный воск на свече. В горе князь-ворон воскликнул:       ― Жена! Уже завтра нашим испытаниям наступил бы конец, и я был бы тебе мужем в этом обличье. Но теперь нам придётся расстаться. Я проговорился Колдуну-Левой-Руки, что ты ― моя истинная-наречённая, а знал я это от старых шаманок моей родной земли. Колдун-Левой-Руки могуч и коварен. Он совершил со мной обряд братания на десять лет, говорил ласковые слова и обещал представить меня сильнейшим князьям-колдунам новых порядков, как равного себе, но взамен, как оказалось, захотел право рождения в его роду чёрного колдуна ― воплощения Хозяина Смерти. И тогда Колдун-Левой-Руки, пользуясь нашим братанием, заключил со мной вероломную сделку. Он хотел обманом забрать право рождения себе. Он сказал, что если моя истинная-наречённая ― подия от силы Матери-Природы, то он может забрать её себе. Чтобы его сын точно родился чёрным колдуном. И поскольку мы ― братья, мой род и его едины. Он меня просил отдать ему свою истинную-наречённую. Тебя, жена! Но я не позволил тебя погубить. Поздно я понял, что он не брат мне, а злой и опасный враг. Десятилетний договор подходил к концу сегодня, но ты не сдержала любви. Ведь мой отец-шаман был чёрным колдуном и ушёл в посмертье за два дня до твоего восемнадцатилетия. Зря я не бывал днём дома и не видел ласку-подстрекательницу ― ею становился Колдун-Левой-Руки, искусный в оборотничестве! И теперь он поступит со мной, как захочет, ведь я — хозяин своего слова. Беги скорей из крепости, пока Колдун-Левой-Руки не прилетел!       Княгиня убежала, а злодей, державший князя-ворона в своей власти, приковал его железной цепью к скале и оставил волков ― чёрного и белого, сторожить пленника. В ярости был Колдун-Левой-Руки, когда понял, что право рождения ушло от него, ведь княгиня в ту ночь понесла от князя-ворона. И никто не знал, в кого воплотится на этот раз Хозяин Смерти. Долго бежала княгиня и, наконец, набрела на дом духа леса. Покачала та головой:       ― Вот и пришло отчаяние. Но ты взяла мои серьги, поэтому я помогу тебе, дочь подии, кровь Матери-Природы. Твой муж в плену у Колдуна-Левой-Руки на вершине скалы. Вот тебе котомка, в которой всегда будут хлеб и мясо, а ещё бутыль, где не иссякнет кумыс. Возьми золотой нож, чтобы защититься, и чтобы нарезать голубой травы, что поёт ночью и днём, что крушит железо и сталь. Лезвие этого ножа покрыто сталью. Когда эта сталь лопнет, князь-ворон будет свободен.       ― Спасибо, дух леса, сестра!       Долго ходила княгиня. В верхнем небесном мире нашла она голубую, как лазурь, поющую траву, но та взмолилась, едва княгиня достала нож:       ― Не режь меня! Я не та трава, что поёт ночью и днём, что крушит железо и сталь.       В нижний подземный мир спустилась княгиня и нашла там голубую, как бирюза, поющую траву, но и та взмолилась, едва княгиня достала нож:       ― Не режь меня! Я не та трава, что поёт ночью и днём, что крушит железо и сталь.       Вернулась уставшая княгиня в срединный мир глубокой ночью и долго плакала у горного озера, пока не услышала тихое пение голубой, как вода в озере, травы:       ― Я — голубая трава, та, что поёт ночью и днём, та, что крушит железо и сталь.       Княгиня достала золотой нож и пошла в темноте к месту, откуда слышалось пение. Едва она коснулась лезвием травы, лопнула сталь. Срезала золотым ножом ту траву княгиня, а трава всё пела:       ― Я — голубая трава, та, что поёт ночью и днем, та, что крушит железо и сталь.       Княгиня взяла голубую траву и нож и пошла вперёд. Она вышла к скале, на вершине которой увидела прикованного князя-ворона. Бросился к княгине белый волк, но она достала голубую траву, чьё пение усыпило волка, и княгиня заколола его золотым ножом. То же ждало и чёрного волка. Подошла княгиня к князю-ворону и коснулась голубой травой железной цепи. В тот же миг цепь распалась, а трава увяла и замолкла. Княгиня же исцелила раны мужа и поцеловала его.       Освобождённый князь-ворон обернулся ветром и унёс княгиню домой. Вскоре у них родились два сына. Старший, когда возмужал, взял знаком силы отцовский белый агат, а младший выбрал своим символом малахит. Младший сын взял этот самоцвет, чтобы понимать язык природы, как дед-подия. А для усиления колдовства вставил малахит в медные серьги матери, чтобы всегда помнили её отвагу. Но, увы, уже его сын не мог общаться с природой, зато стал летать, как отец. И кружат доныне агатовый, малахитовый и сотни других ветров по небу и над землёй и ищут своих истинных-наречённых.       Одного не сказал князь-ворон княгине. Пока он томился прикованным к скале, к нему явилась Богиня Зимы, воплощённая когда-то в его младшей сестре, чья жертва спасла народ царства от гибели. Она сказала, что отведёт беду и от княгини, но взамен родится в роду князя-ворона. А ради любимой жены он был готов на всё.       Наташа сидела ни жива ни мертва и с замиранием сердца слушала, как Инесса рассказывала. Негромко и спокойно, словно автор, но оживляя выражением и интонацией всех героев. Наташа как наяву видела бескрайнюю енисейскую тайгу, удручённого князя-ворона и красавицу-княгиню, которая почему-то представлялась русой. Жестокий Колдун-Левой-Руки вдруг нагнал такой жути, что Наташа оглянулась: не стоит ли за её спиной гигантская тень.       А потом услышала про малахит и ощутила, как нечто пробирается в самое сердце: вдруг вспомнились собственные глаза точно такого же оттенка, которые она непонятно от кого унаследовала. Наташа понимала, что слишком много принимает на свой счёт, слишком много думает, но когда прозвучали заключительные слова про Богиню Зимы, ей стало страшно до благоговения. Наверное, так и должно быть, когда воплощение этой богини ― твоя мама.       ― Мой отец из воронов, ― вдруг полушёпотом проговорил Илья и поглядел на Наташу. ― Я помню, как он прилетал. ― Он встал и исчез в сгустившейся удушливой тьме. Тучи наползали, кружили стаей ворон перед грозой, но Наташа с места не сдвинулась.       Она была не в силах остаться одна сейчас. Потому что даже сквозь голос Инессы и пение Ильи слышала другие голоса и другую музыку ― ту, что нашёптывала сама земля. Пусть и чужая, она отзывалась ведунье, говорила с ней на непонятном пока языке.       Наташа обернулась и тут же уставилась в костёр: в ивняках трепетали огоньки, совсем как на Кряже. Да и в огне она разглядела духов. И представляла человека, который понял бы её сейчас. Не того, кто с детства приобщён к ведовству, а того, кто так же, как она, долгие годы был «в танке». Тот, кто поддерживал её и, желая подбодрить, писал для неё гороскопы, которые сбывались.       Адам. На глазах выступили слёзы. Наташа не видела Адама с самого возвращения на биостанцию и не представляла, где его искать. Сердце шептало, что надо только ступить на тропу и пойти, но сейчас она боялась ему поверить. Потому что уже столько раз ошибалась и приходила совершенно не к месту.       Встретила Вальку после армии ― и отправилась восвояси, поняв, что между ними всё кончено. Вышла с юбилея Мейера и осознала, что больше никогда не вернётся. Отворила дверь в комнату и обнаружила Егора ― жениха с уже лежащим в ЗАГСе заявлением ― в объятиях коллеги из СЭС.       ― Ты всё не так поняла! ― произнёс пошлейшую фразу Егор, стоя на коленях, пока Наташа собирала вещи в коробки. Коллеги уже и след простыл. Что-то ей почудилось в Наташиных глазах, и, прошептав в испуге: «Ведьма!», та свалила.       ― Делай что хочешь, мне всё равно. ― Наташа не думала, куда поедет. Идти в Балясне ей было некуда. Лишь бы подальше отсюда.       ― Ну и иди к своему Антонову! ― Любимая тактика Егора: выставить себя жертвой, а всех вокруг ― виноватыми. ― Ни внимания, ничего от тебя нет, а этой старой крысе, небось, всё самое сладкое! Да? ― Он поднялся и отряхнул колени.       ― Подари кому-нибудь. ― Наташа стянула обручальное кольцо, которое зачем-то носила, и кинула в Егора. Тот не поймал, запнулся об раскрытую тумбочку, потерял равновесие и свалился на пол. ― Меня ждёт такси. ― Никто её не ждал. Но говорить Егору она об этом не собиралась.       Он кричал ей что-то вслед, пока выставлял за дверь коробки и захлопывал дверь. Наташа не слушала. Просто села на холодный бетон ступенек и набрала первый номер, который высветился в списке контактов: Адам Антонов.