***
июль, 2017 год, Балясна
Над железнодорожными путями поднималось жаркое июльское марево, перемешанное с пылью. Наташа чихнула и поудобней перехватила гербарную папку. Чёрт её дёрнул после спокойной курсовой о растительных сообществах вырубок на стационаре «Тайга» выбрать изучение флоры города, заложить исследовательские площадки и мотаться собирать материал по окраине Балясны. Да ещё и любимая кафедра сбагрила её на производственную практику в Департамент природоохраны. А больше всего на свете Наташа ненавидела бюрократию и отчёты, написанные по принципу монстра Франкенштейна — собранные из кусков других. И теперь после четырёх часов пошива дел и анализа данных со старых отчётов она мчалась собирать гербарий для диплома. Она в красках представляла, как Мейер будет причитать о повторности исследований, о том, что инвазивных видов отмечено слишком много, а, по мнению Наташи, слишком мало. Последняя книга о флоре Балясны вышла десяток лет назад и, как это часто бывает, на момент публикации уже морально устарела. Одурев от жадности при виде незнакомых растений, многие из которых она уже отметила про себя, как вселенцев, Наташа «пылесосила» площадку вдоль железнодорожного полотна. Не обращая внимания на жару, Наташа закладывала гербарий, делая быстрые пометки в списке знакомых растений. С новыми цветульками она потом засядет в гербарной, и никто её не потревожит. Жаль только, что и не поможет, если она застопорится в определении ― злаки, которыми изобиловала железка, давались ей со скрипом. Наташа взмокла, кроссовки покрылись пылью, как и волосы. Хорошо, что сейчас лето, и в своём общажном блоке она одна. Наташа улыбнулась солнцу, наклонилась за зверобоем и только сейчас поняла, что у неё закончились газеты, а гербарная папка не завязывается, столько она набила туда образцов. Наташа потянулась к папке и хотела пойти до остановки, как тесёмки лопнули, и весь собранный материал рассыпался по рудералке, покрывавшей откосы железки. ― Ну блядь!.. ― Смартфон вжикнул последним процентом зарядки и отрубился. Положение было отвратным. Мейер уехал на Алтай с биологами из Новосвирьска, друзья ― на практику в «Тайгу» или ещё куда. Сейчас Наташа очень жалела, что с головой нырнула в учёбу и не завела приятелей среди не-биологов. Конечно, в Департаменте знали, куда отправилась их практикантка, но надеяться, что они вышлют за ней кого-то, не стоило. Вздохнув, Наташа принялась собирать образцы. Кое-как запихала их в папку и уже хотела топать до остановки, как вдруг на другой стороне железки притормозил белый «Мерседес». Наташа напряглась и сжала покрепче нож, которым выкапывала растения: кому понадобилось останавливаться здесь? ― Наталья Нехлюдова? ― Из «мерса» вышел подтянутый тёмно-русый мужчина лет сорока пяти в светлой рубашке и белых брюках. Эстет, вот кто точно не ползал по щебневой насыпи три часа. ― Я, ― недоверчиво отозвалась Наташа. ― А вы кто? ― Антонов Адам Евгеньевич. Наташа, вы ― практикантка в моей лаборатории, ― улыбнулся Антонов и снял солнцезащитные очки, поглядев на Нехлюдову умными зелёными глазами с лёгким прищуром. Ей захотелось фейспалмнуть. Ну конечно, она же видела на стенде его фотографию. Но Антонов всё время мотался по Балясне и области, поэтому в лаборатории Наташа его никогда не заставала. ― Здравствуйте, ― только и смогла отозваться она, пока Антонов заваливал её гербарием заднее сиденье «мерса». Затем подал Наташе бутылку воды, к которой она жадно присосалась: свою давно выпила. На миг на его пальце блеснуло обручальное кольцо, а следом Наташа уже ехала в удобном салоне с кондиционером и думала, что наверняка схватит простуду от такого контраста. Только бы гербарий успеть разобрать.***
июль, 2021 год, «Лосиная Курья»
― Где же ветер мой? Пусто в поле. Или предал меня мой милый? ― пробормотала Наташа строчки, всплывшие в сознании и крутившиеся песней на повторе. Она давно ушла от костра, где гитары достали все, кому не лень, и началась вакханалия со спиртом, чачей и чёрт знает, чем ещё. Наташа тоже могла бы спеть, но одна мысль о том, чтобы взять гитару, нагоняла на неё тоску. Сейчас она могла петь только для кого-то. Но не знала, где её ветер. Да и плохо понимала, что из них двоих ветер ― нервный Адам или импульсивная Нехлюдова? Умела бы она летать наяву, а не во сне, знай, как, обернулась бы ветром и отправилась искать Адама. Попробовала бы поговорить с ним. Наташа чувствовала, что сейчас тот самый момент, когда её услышат. Быть может. И если у Адама не хватает сил найти её и поговорить, то это сделает она. Получится ― хорошо, нет ― невелика потеря. От своих мыслей Наташа чуть не разрыдалась вновь. Она понимала, что семья ― ответственный шаг, и чтобы не было мучительно горько за бесцельно прожитые годы не с тем человеком, стоит думать головой. И она думала. Но полюбила. В начале зимы ещё сомневалась, украдкой глядела на Адама, представляя его мужем и, что греха таить, отцом своих детей. Но теперь знала точно: любит. Пусть неправильно, ну и ладно. И дело не в словах Каргиной об истинных парах, не в легенде о наречённых. Дело в сердце. И если оно говорит, что надо найти Адама, так тому и быть. ― Добрый-вечер-я-ищу-Адама-Евгеньевича, ― скороговоркой выдала Наташа, стукнувшись на ватных ногах в домик Баринова, где засели преподаватели-биологи, Каргина с Громовой и Горыныч. ― Он ушёл на пасеку ещё днём, ― отозвался Романов. ― Посиди с нами, Наташа Николаевна, ― он улыбнулся, а ей показалось, что про неё и её чувства все знают. Ну и плевать! ― Нет, я пойду, ― замотала головой Наташа, прикидывая, что идти до пасеки километра четыре. А дороги она не знала. Может, кто из студентов покажет за бутылку коньяка? Или Илью попросить? А если духи проводят?.. Не папу же дёргать ― стыдно. Что она делает? Наташа остановилась почти у самого шлагбаума, чувствуя на себе взгляд тотема-лося. Собралась на ночь глядя под вспышки далёких молний и рокочущий ворчливый грохот грома идти по лесной дороге в никуда? Почему? Зачем? Горло сдавило рыданием, но через секунду Наташа услышала тяжёлые шаги, а свет от фонарика запрыгал по кустам черёмухи. В калитку протиснулся папа, держа в руке коричнево-рыжую болотную сову с круглыми глазами. Птица пощёлкивала клювом и вцепилась в ладонь Николая Фёдоровича когтями, разодрав до крови кожу. ― Пойдём руки обработаем! ― всполошилась Наташа, следуя за папой в лабу орнитологии, где птица получила кольцо и была выкинута широким жестом в предгрозовую тьму. ― Грязь попадёт, орнитоз… ― Она цеплялась за всё, лишь бы не впасть в отчаяние и истерику. ― Я не Илья Николаич, который руки в последнем канавочном цилиндре моет, откуда только что десять дохлых мышей после дождя достал, ― улыбнулся папа, пока Наташа заливала глубокие царапины йодом и перематывала бинтом. ― Прости, Юрок, что сразу тебе всё не сказал. ― Он поднял на неё виноватый и сочувствующий взгляд светло-голубых глаз. ― Не знал, как подступиться, и повода не было. Я нашёл кучу отговорок. А потом началась вся эта свистопляска с золотом, Ярослава Ростиславовна вызвала вас. Но я всё откладывал разговор. Думал, что оно само как-то решится. Что твоё участие, как ведуньи, не понадобится. Я выспросил у твоей мамы всё, а оно вон как повернулось. И потом решил, что Яся тебе всё расскажет. Ловко я сбагрил разговор, да? Малодушно. ― Я сама не лучше. ― Наташа взяла папу за здоровую руку. ― Хотела ещё в первый день сказать тебе, что… люблю Адама, но предоставила ему разбираться. ― Я ещё и поэтому молчал: боялся наговорить лишнего, ― повинился Николай Фёдорович. ― Прости, Наташ, но Адам ― не лучший выбор. Пьёт с годами всё сильней, психует. Ну вот я и сказал это, ― печально улыбнулся он. ― Теперь точно стал дедом с клюкой. ― Адам предназначен мне Небом, ― тихо ответила Наташа и поглядела папе в глаза. Тот всё понял и только кивнул. А она, чувствуя, как в груди ворочается холодный ком под раскаты грозы, спросила: ― Почему Адам лебезит перед тобой? Чуть ли не в ножки кланяется. ― А тебе точно надо это знать? Он и так уронил себя ниже плинтуса в твоих глазах, а сейчас я его окончательно добью. ― Расскажи мне. Иначе я додумаю что-нибудь сама. ― Наташа просто хотела знать, а там будь, что будет. ― Я написал Адаму кандидатскую диссертацию, ― произнёс папа. ― Я, как защитился по орнитофауне зоны затопления Курьинского водохранилища в восемьдесят девятом, уехал работать в Балясну. Там как раз тоже шла речь о постройке ГЭС на Темноводной. Река, сама знаешь, какая. Толком о ней никто не помнит, а размерами она побольше нашей Карасу. Вот я пять лет и проработал в БГУ, честно доцента получил. И тут Адам ― аспирант Ирины Илларионовны. Эта дама возглавляла Департамент природоохраны, пока трагически не погибла в девяносто четвёртом. Дело тёмное, говорят, её убили экоактивисты ― противники Подбалясненского водохранилища. ― Её тело в прошлом году только нашли, ― пробормотала Наташа. ― У нас траур трёхдневный был. ― Так вот Адам, ― продолжил папа. ― Не особо талантливый, не шибко хорошо в универе учился, порою пьющий, но оборотистый, умел деньги в то непростое время для кафедры зарабатывать. Да и мало тогда кто в науку шёл, за всех, кто есть, держались. Вот меня и попросили тихонечко и очень сильно, чтобы я помог парню. Я отчёты проанализировал, гербарий пособирал, определил. В ботанике я не то, что ты, ― он улыбнулся, ― но на уровне Адама сделал. Даже лучше. В общем, не докопаться: водохранилища благодатная тема, а я писал про птиц Карасукской республики, Адам ― по общему экологическому состоянию Подбалясненской области. Он меня очень благодарил, говорил, что по гроб жизни обязан. Теперь вот старается. ― Хороша благодарность ― переспать с дочерью своего спасителя. ― У Наташи упало сердце, стало противно и грустно, будто её вываляли в грязи. Так вот, что крылось за пресмыканием Адама. Не восхищение, не расчёт на сотрудничество или попытка понравиться, а старая ложь. Страх, что если не будет хорошо себя вести, то Николай Фёдорович сдаст его с потрохами, и отберут у Адама степень кандидата биологических наук. Процедура скандальная и неприятная, но прецеденты есть. ― Спасибо, что сказал, ― вымученно улыбнулась Наташа. Хотелось спрятаться от сокрушённого взгляда папы. ― Я пойду, переварю услышанное. ― Она обняла Николая Фёдоровича и поспешила прочь из лаборатории. Подальше отсюда. Рассказать хоть кому-то о том, что случилось, что в который раз за сегодня рухнул её мир. И поведать об этом она хотела всему миру ― спеть. Студенты у костра заметно оживились, когда к ним подошла Наташа и резко села с гитарой на чьё-то место. Ушёл во тьму ― назад пути нет. Хотелось спеть что-то сильное, болезненное, чтобы дорвать душу и больше не страдать. Наташа посмотрела на луну, мелькнувшую на мгновение в разрыве туч, а следом совсем рядом блеснула молния. Под грохот грома холодный грозовой ветер бросил волосы Наташе в лицо, взметнул пламя костра, забросав студентов пеплом с искрами и дымом, и сбил с ветвей ив огоньки-духов. Глубоко вздохнув и проглотив слёзы, Наташа поудобнее перехватила гитару. Давненько она не играла, но пальцы вспомнили аккорды, и вот со струны сорвалась мелодия. Чёткая, чуть приглушённая и монотонная, она повторялась раз за разом, а Наташа всё играла. Тряхнула головой, всхлипнула и ускорила темп, вкладывая в песню боль, печаль и разочарование: ― Он шёл ночною, порой ночною за тёмной рекою, за быстрой водою. Не знал укора, не знал покоя, за жёлтой луною, за ней, вороною. Все притихли и слушали Наташу, а она чувствовала себя белой лошадью из кельтской легенды, переносящей их души из реальности в другой мир. Её тоже перенесли, только не спросили, хочет ли она. И она не спросит. Но предупредит песней. ― Пришёл желанный, ушёл постылый, чужая рана его томила, чужая слава его манила туда, где ходила ночная кобыла. ― В этой строчке был весь Адам. Желанный и любимый, такой теперь незнакомый. О, как хотелось явиться ему в образе вороной кобылы на перекрёстке дорог с пасеки и спросить, что же теперь делать! ― Честного не жди слова, я тебя предам снова. Не ходи, не гляди, не жди, я не твоя отныне. ― Слова под ставшую быстрой и мстящей, откровенной, мелодию лились сами собой. Кто ещё был нечестным из них? Наташа, которая слишком поздно призналась, что хочет, или Адам, молчавший обо всём остальном? ― Верить мне — мало толку, не грусти дорогой долгой, не смотри назад с тоскою, не зови меня за собою. ― И верно: куда звать? Зачем? Столько дорог было за последнее время, и все они только ломали. Проигрыш лился далёкими степями и путями, а Наташа видела себя ведуньей. Порождением Матери-Земли. Великой Деметры у древних греков. Той, чьим священным животным была ночная кобылица. Ипостась страстной любви и смертельной кары одновременно. ― Срезал дорогой высокий стебель, смотрел себе под ноги и видел небо, холмы кострами объял золотыми и, глядя в пламя, шептал её имя. ― Она видела Адама в свете костра. Кажется, они все прожили до этого дня тысячу жизней. Видела себя ― нагую, с конскими хвостами в волосах, бежавшую ночью по дороге. ― Искал кобылу, нашёл кобылу, как ночь сулила, весна молила. Пружинил силы сквозь мрак ревнивый, связал кобылу её же гривой. Ночные жрицы Деметры носили одежду, сплетённую из чёрного конского волоса, и любой мужчина мог возжелать их. Вот только ему предстояло разорвать голыми руками их одеяние. Страсть, безумие и сила. И Наташа чувствовала, что в той далёкой ночи Адам разорвал её одежду. Как сейчас ― сердце. ― Весна хмельная, весна дурная, зачем ты вела до последнего края? Уделом смелых зачем пленила, что ты наделала, что натворила! ― Ночные жрицы не звали на помощь и дарили неудачникам быструю смерть. Удар заколкой под лопатку и поцелуй. Вот кто были настоящие ночные кобылы. ― Над жребием сильных, над древней страстью нет — нет — нет — он был не властен. Река забыла, луна простила, кого сгубила ночная кобыла. Больно и до слёз. Наташа играла, не замечая никого. А в следующий миг подняла глаза и увидела того, кто много лет назад в её воспалённом воображении повстречался с ночной кобылой, а здесь и сейчас ― с ведуньей-ветром. Адам стоял за спинами студентов вдрызг пьяный и смотрел на Наташу удивительно осмысленным взглядом. Его отросшие волосы трепал ветер, а в глазах отражалось пламя костра. Гроза приближалась, и тут разгорячённого Наташиного лица коснулись первые крупные капли. Потянуло стылым речным ветром, хвоей и листвой, запахло озоном. А Наташа доигрывала мелодию и смотрела на Адама не в силах прекратить и шагнуть к нему. Едва последние ноты затихли в надвигающемся шквале, как дождь усилился. Адам развернулся и направился нетвёрдой, но быстрой походкой в свой домик, где тут же рухнул на руки Романова и Баринова. Струи небесной воды стекали по Наташиным плечам. Мелькнула мысль, что надо убрать гитару, пока не намокла. Пошатываясь, точно сама была пьяной, Наташа кое-как уложила гитару в чехол и повалилась на кровать. Домик сотрясался от раскатов грома, сверкали молнии, а дождь зарядил с утроенной силой, точно силился смыть биостанцию в реку. Обрывочные нечёткие сны мучили Наташу. Ей снились ветер, кобылы, золотые жилы, россыпи малахита и залежи меди, вороньи крылья и вопли. Крики ужаса, разрывавшие сердце и терзавшие слух, заставлявшие душу скрутиться в тугой ком. А когда Маргарита Алексеевна и Ярослава Ростиславовна, распахнув дверь, унеслись куда-то, Наташу подбросило. Подорвало, точно на мине. Потому что страшная реальность поразила: крики ей вовсе не снились. Не чувствуя ног, она выскочила под ливень и понеслась следом за старшими женщинами, из-под подошв которых летели брызги воды. Потому что дурным и страшным голосом, точно его тащили в посмертье злые духи, кричал Адам. Наташа обогнала Громову, растолкала всех, кто толпился в домике с фонариками и свечами, и увидела то, от чего душа ушла в пятки, а звуки стали приглушёнными из-за стука крови в ушах. Адам сидел на кровати и смотрел перед собой пустыми побелевшими глазами. Но ничего не видел.