Мельница

      — Наташа! Ты соображаэшь, что ты натворила?! — Каргина наступала, а Наташа была не в силах шелохнуться. Она физически ощущала злость, ярость и понимание шорской шаманки. Черты лица Ярославы Ростиславовны заострились, и без того чёрные глаза потемнели. Сейчас она выглядела как оживший менгир, преследующий нерадивого путника на пустынной хакасской дороге.       — Я-ярослава Р-ростиславовна. — Наташу трясло. Она не ждала, что Каргина пожалеет её. Просто хотела как-то помочь Адаму. — Я же не совсем ведунья. Почему проклятие подействовало?       — Ты виновата в том, что Адам сэйчас слэпой сидит! — Каргина погрозила Наташе кулаком. — Силу вэдовского проклятия нэльзя нэдооцэнивать. Это такая мощь, что дажэ сама вэщая нэ можэт вэрнуть свои слова. А вот бумэранг к нэй прилэтит! Айна возьми, почэму я раньшэ с тобой нэ поговорила! — Ярослава Ростиславовна скинула дождевик с сапогами и опустилась в глубокое мягкое кресло. Закурила и уставилась в стену.       — Я бы вам всё равно не поверила, — хлюпнула носом Наташа. За последние дни в «Курье» она выплакала слёз больше, чем за годы жизни в Балясне. — Что же теперь делать? Что нас ждёт? Меня и… Адама.       — Что ты знаэшь о проклятии Гиблово? — вдруг произнесла Каргина.       — Э-э… Гиблово? Вы про особняк Берзариных? — Наташа растерялась, а когда Ярослава Ростиславовна раздражённо кивнула, продолжила: — Я вообще-то городскими легендами не очень увлекаюсь. Но Алёнка Антонова мне в универе все уши прожужжала. Она говорила, что графья Берзарины были чернокнижниками. А потом у графского сына случился какой-то конфликт с сельской травницей. Она навела на него порчу, а он приказал расстрелять её и закопать у ручья. Алёнка говорила, что Григорий Берзарин гадом был.       Перед глазами точно наяву встал Гибловский парк и гигантская телебашня. И прекрасный особняк из когда-то белого, но потемневшего от времени мрамора, казавшийся реликтом, немым укором новостройкам, обступившим парк. Два века назад граф Афанасий Берзарин выстроил особняк вдалеке от центра растущей Балясны. Афанасий был большим поклонником античности и передал эту любовь сыну Григорию, известному на весь город ловеласу и авантюристу. О том, что творилось на закрытых балах, где главным украшением служили крепостные крестьянки, лучше было не думать. Так же, как не пытаться мысленно прикинуть, сколько младенцев и попорченных, убитых горем девок упокоилось на дне Неприкаянного ручья неподалёку от особняка. Наташа видела портрет Григория Берзарина в Двадиаковской галерее, и взгляд его белёсых сорочьих глаз, надменное выражение чертовски красивого лица навеивали нехорошие мысли. Поделом, что графского сынка сгубила эпидемия испанки.       Сейчас в особняке располагался музей, в который Наташа так и не сходила, хотя Алёнка не раз звала. Наташа усмехнулась: сейчас Алёнка пригласила бы её максимум к Неприкаянному ручью. Да и музей находился на грани закрытия — Малюта Яхонтов крепко вцепился в идею парка развлечений на месте старого особняка.       — А старуху с голубыми глазами ты там никогда нэ видэла? — Каргина внимательно смотрела на Наташу, вынырнувшую из раздумий. А когда та покачала головой, произнесла: — А я видэла. Когда я только приэхала в Балясну, то никого там нэ знала. Дикая дочка гор. А профессор Памятов помог мнэ освоиться. Знаешь, что надо сдэлать, чтобы мэсто открылось тэбэ? Узнать эго историю. Прожить эго прошлоэ вмэстэ с ним. Пройти по эго слэдам. Вот я и попросила Михаила Ильича рассказать мнэ о паркэ Гиблово. А Михаил Ильич всэгда был увлэчён Бэрзариными, даже живёт рядом с парком. Дрэвний и могучий род стрибогов, сгинувший в нэбытьэ. Догадываэшься, что с ними случилось?       — Та порча была ведовским проклятием? — севшим голосом отозвалась Наташа. — А травница — ведуньей?       — Да, — медленно кивнула Ярослава Ростиславовна. — Знамэнитая гибловская вэдунья Аграфэна Столэтова. Раньшэ сэлэниэ называлось Грибово, было щэдрым на урожай и заповэдным. — Каргина поглядела прямо Наташе в глаза, и та ощутила, как на мережке отзывается зычный голос Ярославы Ростиславовны: — Михаил Ильич рассказывал, что по воспоминаниям друзей Григория, Аграфена была его возлюбленной.       — Но ведь союз колдунов и ведуний запрещён! — мысленно воскликнула Наташа, удивившись собственной мелодичности.       — Так это говорят дички, — усмехнулась Ярослава Ростиславовна. — От других балясненских колдунов Григорий свою Аграфену прятал. А от Верховного Шабаша — тем более. Но не о том речь. Приворотом, лаской да доброй волей Григорий соблазнил Аграфену. Хотел, чтобы она родила ему сына. Догадываешься, зачем?       — Шаман шаманов? — В висок стрельнуло, и Наташа поморщилась. Общаться через мережку было странно. Вместе с голосом Каргиной она слышала завывание ветра, видела смазанные картины гибловского парка и мрачные стены особняка Берзариных, словно бы навеки объятые предгрозовыми тучами.       — Да. Аграфена забеременела, но родила дочь. Зная похотливость Григория, неудивительно, что он уже успел заделать кому-то сына. Но Аграфене это помогло мало. Григорий разозлился и выгнал её с новорожденной на мороз. А Аграфена в ответ прокляла его на родильной крови и перстне силы: чтоб пусто ему было навеки, а родным его — хвори лютые.       Каргина неожиданно подалась вперёд и широко распахнула глаза. Наташа даже пикнуть не успела, как мережка заполнилась воспоминанием, ей не принадлежащим. Пустынная парковая аллея, полная луна в небе, выбелившая стены особняка, и невысокий силуэт на ночной дороге.       Аграфена Столетова предстала перед Наташей, как когда-то перед Ярославой Ростиславовной, щуплой, но с прямой и ровной спиной. Седые волосы ниспадали на плечи, в уши были вдеты крупные серьги в виде земляники с чашелистиками. Одета гибловская ведунья была в расшитый сарафан и лапти, в руке держала деревянный посох с навершием в виде головы Велеса. С морщинистого лица на Наташу — Ярославу — строго и изучающе смотрели необычайно яркие голубые глаза. Наташа вздрогнула, вспомнив изумрудно-зелёные глаза бабы Даши.       — Аграфена ведь была возлюбленной Григория и родила от него, — сглотнула Наташа. — Почему теперь она — старуха?       — А ты как думаешь? Собственное проклятие вытянуло из Аграфены жизнь. А потом её добил Григорий. Он вообще был скор на расправу: развеял собственного отца в Битве Ветров. Но на Земле надолго не задержался. Да и, чую, на Небе ему тоже были не рады. Род подобную мерзость не прощает.       Ярослава Ростиславовна хотела сказать ещё что-то, но до Наташи вдруг долетел отголосок, который ей никто явно не собирался показывать. Видение Аграфены вновь вернулось, губы призрака ведуньи дрогнули, и Наташа уловила едва слышное:       — Не по тебе воеводово семя, дочь гор. Два колена ждать будешь, пока молнии до земли долетят.       Наташа бросила взгляд на Ярославу Ростиславовну. Кажется, та не заметила, что Наташа увидела чуточку больше, чем следовало. Или виду не подала.       — Выходит, у меня с Адамом всё не так страшно? — с надеждой спросила Наташа. — Я ведь не состарилась, а его не корчат ужасные боли.       — Нэ так, — уже вслух согласилась Каргина. — Но всё равно хорошэго мало. Вашэ счастьэ, что ты пока нэ полную силу вэдовства знаэшь. Но твои слова ужэ цэль нашли. А вот проклятиэ Анны Самохваловой пока свою цэль нэ поразило. А жаль. — Сухие губы Ярославы Ростиславовны скривились в нехорошей усмешке. — Катэрину молчать призываю, а сама болтаю.       — А кто такая Анна Самохвалова? — Наташа старалась припомнить, говорит ей о чём-то это имя, и решила, что нет.       — Ведунья Колпаковки. — Ярослава Ростиславовна явно решила общаться чистым, без акцента голосом через мережку, поскольку снова зазвучала у Наташи в голове. — Вообще в Балясне всего двенадцать ведовских родов. До недавнего времени считалось, что Столетовы вымерли вместе с Берзариными. С одной стороны это было даже хорошо. Будь у Малюты Яхонтова все двенадцать посохов столичных ведуний, нам бы всем дали прикурить. А так он не рисковал соваться к покойнице. — Каргина помрачнела, но Наташа всё же уловила в её взгляде мрачное торжество и одобрение. — В прошлом году силу обрела наследница Аграфены — Анастасия Столетова. Теперь Яхонтов хочет захлопнуть над ней капкан — получить последний посох. Вот только пока договор между стрибожьми родами Берзариных и Яхонтовых его держит. Ведь в Столетовых, как ни крути, течёт колдовская кровь.       — Зачем ему посохи? Он хочет владеть ещё и силой земли? — Наташа поёжилась. Ей и раньше не особо нравился Яхонтов, хоть лично они и не встречались. Она даже не знала, кого теперь опасается больше — губернатора Дорохова или бизнесмена Яхонтова.       — Да. Обрести полный контроль над чародейской Балясной. Колдовские рода он под себя подмял, а затем перешёл на ведовские. А чтобы никто поперёк ничего не сказал, и свои посохи без проблем отдали, развеял одну из ведуний — Самохвалову. Прилюдная казнь.       — Он развеял ведунью центра? Живую женщину? — Наташа прижала заледеневшие ладони ко рту. Её трясло от страха и непонимания. — И вообще, что такое «развеял»?       — Могу показать. — Выразительное лицо Каргиной стало мрачным. — В обморок не свалишься? Крови не боишься?       Наташа замотала головой, хотя уже ни в чём не была уверена. Что такого хочет показать ей Каргина?       Ярослава Ростиславовна тем временем подошла к трюмо и коснулась кончиками пальцев поверхности зеркала, разрисованного фразами «Курья ван лав», «Курья форева» и обклеенного фотографиями биостанции за разные годы. В тот же миг зеркало пошло рябью, рисунки и наклейки побледнели, и перед Наташей предстала высокая женщина, грозившая кому-то посохом с навершием в виде головы Макоши.       У ведуньи Колпаковки были ярко-зелёные глаза, сверкавшие гневом. Порывы ветра трепали её длинные каштановые волосы. Она кричала что-то со злобой, её красивое с крупными чертами лицо перекосила первобытная ярость:       — Будь ты проклят! Будь ты развеян другим стрибогом Балясны!       В следующую секунду её завертело мощным порывом ветра и отбросило назад. Ветер набирал силу, точно живое существо, а Самохвалову относило всё дальше. Ещё порыв, и ведунья словно растаяла, распалась, оставив на Колпаковской площади длинный широкий след из перемолотых плоти и одежды. В крови и обрывках остался лежать только забрызганный потрохами посох, который подобрал и обтёр рукавом Малюта Яхонтов.       — Он псих! — вырвалось у Наташи, когда она опустилась на кровать. Ноги отказались держать её, в горле стоял ком желчи, а в глазах — слёзы. — Охуевший конченый психопат. Что он сделал с другими стрибогами столицы?       — Поглотил их силу. Забрал перстни, а самих ветрогонов — поработил и превратил в своих тёсов, — сумрачно изрекла Ярослава Ростиславовна. — Поэтому второй стрибог в столице — его самый страшный кошмар. А когда боится такой человек, как Яхонтов, остальным стоит бояться в десять раз сильней.       — Но ведь проклятие ведуньи неотвратимо, — робко произнесла Наташа. — Выходит, беспределу однажды придёт конец?       — Недавно из небытия вернулся Берзарин — потомок сына Григория. Объявился в октябре прошлого года вместе с утерянным перстнем силы и ведуньей Столетовой. Сейчас юный Берзарин не особо тяготит к обладанию колдовским наследством, но жизнь и Яхонтов заставят. Он уже и так засветился перед всеми возможными колдунами, так что в скором времени в Балясне ожидается нехилая заварушка. — Каргина закурила, не забыв вернуть зеркалу привычный вид. — А так да, проклятие обязательно сбудется. Как сбылось твоё.       — Что же я наделала? — прошептала Наташа. Пока они говорили с Ярославой Ростиславовной об Аграфене и Самохваловой, боль и горечь из-за случившегося с Адамом немного отступили. Но сейчас вернулись с утроенной силой, сжав сердце.       — Прокляла по дурости, любви и неопытности, — пожала плечами Каргина. — Бывает. И это страшно. Вообще, поздно уже, Наташа. Сходили бы вы с Адамом в баню — Горыныч растопил свою. Всё лучше, чем слёзы лить и сокрушаться о содеянном.       — Но ведь после двенадцати в бане моются черти, — ляпнула Наташа, поглядев на часы. Она и не заметила, как они с Ярославой Ростиславовной заговорились так, что наступила ночь. А дождь всё лил как из ведра.       — Вам уже ничто не повредит, — улыбнулась Каргина и тронула Наташу за плечо. — Банника только не пугайтесь. Ворчать начнёт — водой плесни и хватит с него. Но вообще он нормальный: Лена всегда была с приусадебной нечистью ласковая, вот они и отвечают взаимностью, если человек приглянется и вежливым будет. А насчёт Адама вот что тебе скажу: я постараюсь связаться со столичными даждями. Они ко всему прочему ещё и искусные врачеватели. И с ведуньями в хороших отношениях. Они могут постараться помочь Адаму. Нам бы только в цивилизацию вернуться…       Наташа кивнула в знак благодарности и, машинально собрав банные принадлежности, вышла из домика. Она видела, что у Адама в комнате горит свет, даже заметила его силуэт, двигавшийся неуверенно, словно марионетка. Она не представляла, как расскажет обо всём этом Адаму. Откроет, что она — ведунья и виновница его слепоты. Конечно, он сам довёл её, но ведь можно было смолчать! Причём им обоим.       Или наоборот, поговорить. Наташа нутром чуяла, что сейчас самое время. Она готова говорить, Адам готов слушать. Словно бы здесь и сейчас должна была решиться их судьба. Адам должен узнать, что именно она прокляла его. Неловко и не нарочно, но всё же.       Наташа вздохнула, утерев тыльной стороной ладони слёзы. Плачь не плачь, а признаться придётся. Как бы тяжело ни было. Она поможет Адаму. Откроется, пусть и рискует потерять его навсегда. И, сделав над собой усилие, Наташа постучала в дверь домика Баринова. Теперь будь, что будет.       Мгновение спустя дверь распахнулась. На пороге стоял Адам.