Мельница

июль, 2021 год, Карасукск

      Заключение офтальмолога было неутешительным. Глаукома четвёртой степени с необратимой тотальной деградацией сетчатки. Наташа с замиранием сердца читала прыгавшие перед глазами буквы ― так у неё тряслись руки. Едва Адам вышел из кабинета, она выхватила у него заключение, стараясь найти в страшных словах хоть малейшую зацепку на благополучный не колдовской исход. Но её надеждам не суждено было сбыться, а сидевшая тут же в коридоре частной клиники Ярослава Ростиславовна молча протянула Наташе листок с адресом больницы в Балясне, где работали чудотворцы-дажди. Даже не удивительно, что колдуны промышляли в госпитале на Сухарной площади.       ― Всё хорошо, Наташенька. ― Адам осторожно присел рядом, растерянно покручивая в пальцах чёрные очки. ― Ты так дрожишь. ― Он неловко, будто не зная, дозволено ли ему, коснулся руки Наташи. Сперва чуть-чуть, потом приобнял за плечи. ― Пойдём. Он крепко сжал её ладонь и поднялся.       ― Наташа. ― Каргина возникла перед ней и оглядела с сочувствием. ― Здэсь наши пути расходятся. Я остаюсь в Карасукскэ с Инэссой и Айвазовым. Нужно разобраться во всём этом золотом бэспрэдэлэ. Эсли тэбэ в Баляснэ потрэбуэтся помощь ― ты знаэшь, как быстро ко мнэ обратиться.       ― А вы меня услышите через тысячи километров? ― Наташе казалось, что её уже ничто не сможет удивить, но ошиблась.       ― Всэ вэдуньи ― дэти Матэри-Зэмли. А она своих отроковиц нэ бросаэт. ― Ярослава Ростиславовна внимательно оглядела Наташу и добавила: ― Тэбэ должны пэрэдать посох Эвдокии Нэхлюдовой. Храни эго, как своё сэрдцэ. ― С этими словами она пожала Адаму руку, коснулась кончиками загрубевших пальцев волос Наташи и, слегка покачиваясь, вышла из клиники.       Наташа на миг устало прикрыла глаза, надеясь, что не уснёт прямо здесь. МЧС всё же прислало в «Курью» катер, но больше толку было от духов карасукских ведуний. Прошло всего два дня с возвращения экспедиции в цивилизацию, а Наташе казалось, что происходящее длилось бесконечно долго. Но при этом мгновения летели, раздавая кому позор, кому бессмертие. Наташа чувствовала, что ей с лихвой отсыпали бесславия.       Она не могла совладать с собой. И без того каждый приезд из полей становился сложным периодом очередного рождения, когда Наташа, словно в мороке, вспоминала, как жить в городе. Что дорогу надо переходить на зелёный свет, а в магазине расплачиваться деньгами. Простые бытовые вещи отнимали огромное количество сил, и этим вечером Наташа чувствовала, что находится на грани. А градусник, который без разговоров выдал ей папа, едва они приехали домой, подтвердил то, о чём уже шептали озноб и головная боль.       Субфебрильная температура к вечеру превратилась в тридцать восемь. Наташа валялась тюленем под одеялом в своей старой комнате и плохо соображала, что происходит. Слышала только негромкие голоса папы и Адама, а потом хлопнула входная дверь, и квартира наполнилась странным, почти на грани восприятия ощущением морозной зимней свежести с ароматом яблок и хвои. А через миг Наташиной спины коснулись прохладные, пахнущие мёдом и ягодами руки. Мама присела на край кровати и гладила дочь по спине, перебирала спутанные светло-русые волосы. Наташа повернулась и в полутьме июльских сумерек, перетекавших в ночь, поглядела на маму.       Ольга Георгиевна Нехлюдова совсем не изменилась с момента их последней встречи. Наташе вообще казалось, что мама словно застыла в неопределённом возрасте между сорока и сорока пятью годами. Всё те же аккуратно подстриженные удлинённым каре почти белые волосы, светло-светло-голубые глаза, которые сейчас едва ли не светились.       ― Выжало тебя поле досуха, ― тихо произнесла мама, наклонившись к Наташе и поцеловав её в макушку. ― Не сумела я от тебя беду отвести, хоть и чувствовала, что так будет. Земля приняла тебя. Ты дома. Спи. ― Она вновь поцеловала Наташу, поправив одеяло, а та почти мгновенно провалилась в сон.       Дом ли, мама ли, но Наташа впервые за долгое время спала спокойно. И ведь после отъезда, почти стратегического отступления-бегства из «Курьи» она ещё сомневалась, останавливаться у родителей или поехать в общагу! Но папа бескомпромиссно объявил, что самостоятельность и сепарация от родителей ― это хорошо, но сейчас не та ситуация. Обычно добродушный Николай Фёдорович мигом преобразился в строгого профессора Алабаева, и Наташе только и оставалось, что послушаться. Да и отказываться уже не особо хотелось.       Она проснулась посреди ночи и с лёгким удивлением обнаружила, что все бодрствуют. Адам и Николай Фёдорович слушали голоса из папиной базы данных по птицам Сибири. Несколько лет назад он её зарегистрировал, а теперь проводил через универ небольшие гранты.       Наташа остановилась в арке и посмотрела на Адама. Тот сидел ссутулившись, точно старался занимать как можно меньше места. Спеси в нём поубавилось на порядок, лизоблюдства тоже не наблюдалось. Наташа не знала, какой Адам ей нравился больше. Не хотелось, чтобы он потерял то, за что она его полюбила. Доброту, мудрость и какую-то трогательную теплоту, игравшую на грани таких противоречивых эмоций.       ― Дай им время. ― Мама вышла из просторной кухни лёгкой позёмкой. Её домашнее нежно-голубое платье напоминало январское небо в мороз, но Наташа не чувствовала этот холод душой. ― Непросто принять то, что возлюбленный дочери ― почти твой ровесник.       ― Папе шестьдесят шесть, ― улыбнулась Наташа, поворачиваясь к маме. Всё в квартире осталось прежним, будто и не было семи лет в Балясне. Зеркальные шкафы-купе, большая гостиная, слитая с кухней, две спальни ― Наташина и родительская, которые расходились в разные стороны, точно лучи солнца. ― А тебе, мам… На самом деле сколько?       ― Я такой же человек, как и ты, и папа. И мне на самом деле шестьдесят один. ― Мама провела прохладной ладонью по волосам Наташи. ― Пойдём, выпьем смородинового киселя и поговорим.       Наташа забралась с ногами на угловой кухонный диван и, закутавшись в пахнувший брусникой плед, смотрела, как мама наливает кисель из большой кастрюли. Что всегда удивляло Наташу, так это то, что у мамы всё просто сверхъестественно спорилось в саду-огороде. Что на бабушкином участке в Тополинске, что в мичуринских садах у аэропорта, земля всегда давала обильный урожай едва ли не два раза в год. Чертовски странно для карасукской промёрзлой борреалки с остаточной флорой и фауной. А дома на балконе с тёплым полом у мамы круглогодично росли микрозелень, обычная зелень и даже ягоды.       ― Мам, почему папа перестал дарить тебе цветы после… встречи с чёрным шаманом? ― Наташа, наконец, отважилась задать давно мучивший её вопрос.       ― Я рассказала ему, кто я. ― Мама поставила перед ней полную кружку ароматного дымящегося киселя. ― Понимаешь… Морена ― богиня не только зимы и смерти, но ещё и плодородия. Поэтому всё, что выращено не мной, погибает в моих руках.       Наташа поёжилась, вспомнив почерневшие мёртвые растения в руках Ильи. Быть может, чёрный шаман Харыысхан как-то проклял Айвазова, повесив на него все свои долги? Ярослава Ростиславовна говорила, что Кощей потребовал от Ильи найти чёрную косточку с договором Малюты Яхонтова, но боялась даже представить, как парень, пусть лихой и без царя в голове, сунется к Вию-ветрогону Балясны. Как ни крути, а она успела проникнуться к Илье если не дружескими, то более-менее тёплыми чувствами.       Ветрогон… Наташа вспомнила, как сама летает ветром во снах и произнесла:       ― Ярослава Ростиславовна сказала, что тотемным животным бабы Даши была косуля. Что в звериных снах она становилась ей. Но я так не могу.       ― Потому что ты на четверть из стрибожьего рода. ― Мама села напротив и покатала в ладонях стакан со вмиг остывшим киселём. ― Твой дед ― мой отец, Ефим, был Вием Карасукска из древнего сибирского рода Малахитовых.       ― Ефим Малахитов? ― У Наташи от удивления глаза на лоб полезли. ― Агроном-поэт? Который наши морозостойкие яблоньки вывел? Этот? ― Она писала доклад про Ефима Егоровича в девятом классе. И уже тогда не могла не подметить странного сходства давно покойного агронома… с собой.       ― Баба Даша ему хорошо помогла, ― улыбнулась Ольга. ― Я почти не знала отца. Он умер от клещевого энцефалита в шестьдесят первом году. У мор хорошая память. Я помню себя с рождения. Ты же знаешь про закон Неба и Земли насчёт браков колдунов с ведуньями? Поэтому никто не знал, от кого я у матери. Нельзя было говорить. Запрещено. Вий Балясны и всея страны ― Путята Добрынич Яхонтов, дед Малюты Златовича, бдил в оба глаза. У Евдокии и Ефима должна была родиться новая хозяйка Низкого кряжа, а получилась… я. Никто не знал, что со мной делать, мама даже не догадывалась, кто я.       ― И как ты узнала, что мора? ― Наташа пила кисель, чтобы хоть чем-то себя занять. Сейчас ей раскрывались самые глубокие и странные тайны. Распахнулись шкафы со скелетами её семьи.       ― Я отправилась в город шаманов в Подкаменной Тунгуске. И там уже старики-алагумни, пережившие Отечественную войну и истребления, рассказали мне, что значит, когда растения, посаженные тобой, дают по два урожая в год, а цветы и ветки мгновенно дозревают до семян и ягод. ― Ольга поглядела в окно, где на небе сияли звёзды Летнего Треугольника, и добавила: ― А твои недруги всё время чувствуют холод, пока ты на них злишься. Дар медленной смерти. Потому что Морена ― жена Чернобога.       ― К нам в «Лосиную Курью» приходил Хозяин Смерти, ― произнесла Наташа.       ― Воплощения Чернобога редки, ― кивнула мама. ― А Морены ― ещё реже. Знал бы отец, кто у него дочь… ― Она усмехнулась. ― Он так и не оставил наследников, а ведь был последним колдуном в роду. Мне до сих пор интересно, куда моя мама девала символ силы Малахитовых ― медную серьгу с малахитом. Перед смертью она о ней ничего не сказала.       Услышав про медную серьгу, Наташа вздрогнула. Вдруг накатило странное покалывающее чувство, что символ Малахитовых был в форме крыла. Такого же, как в «Легенде о воронах». Наташа уставилась в полупустую кружку с киселём. Голова уже не так шла кругом, как после рассказа Ярославы Ростиславовны о Земле и Небе, но ощущение, что привычный мир никогда не вернётся, никуда не делось. Наоборот, ширилось и затопляло собой сознание, но уже не грозя перерасти в истерику. Слишком много слёз Наташа выплакала в «Курье». Настала пора взять себя в руки и принять судьбу, которая ждала её долгие годы.       ― Ярослава Ростиславовна говорила, что у хозяек земли есть посохи. ― Наташа выпрямилась и внимательно поглядела на маму. ― Какой был у бабы Даши?       ― Небольшой, с локоть размером. А в навершии…       ― Мельничное колесо.       Мать и дочь, непохожие, но обе с кровью последнего карасукского ветрогона в жилах, посмотрели друг на друга. В льдистых глазах Ольги плескалось весеннее тепло. Наташа протянула руку и сжала ладонь мамы в своей.       ― Бабушка сказала мне принять силу Низкого кряжа. Я готова.       ― Тогда принесу тебе посох. ― Ольга легко поднялась, точно вьюга подняла вихрь снежинок, соткавшийся в прекрасную снежную королеву. Но не злую, как в сказке Андерсона, а добрую, настоящую маму.       Стоило Ольге выйти, как на кухню заглянул Адам. В квартире он не носил очки, но Наташу уже не пугали его белые слепые глаза. Только сердце всякий раз тихонько замирало от осознания сотворённого собственной вновь разбуженной силой. Прав был папа: Наташа ― дочь Сибири.       ― Ты подслушивал, ― утвердительно произнесла она, взяв Адама за руку. Тот примостился на краешке дивана.       ― Так, мимо пару раз по стеночке проходил, ― неловко улыбнулся он. ― Будь я зрячим, уже бил бы посуду. Плюс от слепоты — я перестал бесить людей. ― Адам порой так бескомпромиссно припечатывал себя, что Наташе становилось неловко. Но где-то в мозгу зудила мысль: «Заслужил!»       ― Дажди вылечат тебе глаза. Может, какие-то новые найти можно, ― попыталась пошутить она. ― Мы вернёмся в Балясну и со всем этим разберёмся. Постараемся разобраться. И с Малютой Яхонтовым мы ещё повоюем. ― Вот бы ещё самой верить в то, что говорит.       Стоило Наташе представить противостояние с Вием Балясны, как перед глазами тут же вставала широкая полоса крови и обрывков одежды на асфальте Колпаковки ― всё, что осталось от Анны Самохваловой. И Наташа не хотела, чтобы кто-то ― она сама, Адам, Ярослава Ростиславовна или Маргарита Алексеевна и другие карасукские ведуньи разделили её участь.       ― Повоюем, конечно, повоюем. За нас губернатор, ― отозвался Адам и нежно сжал Наташины ладони.       ― Вот ещё одна инфернальная личность, ― криво улыбнулась Наташа. ― Я к нему как на костёр иду.       Она повела плечами, и тут с дыханием прохлады на кухню, прошуршав бамбуковыми занавесками, вернулась мама. Следом за ней к кастрюле с киселём прокрался папа. Остановился и внимательно посмотрел на Наташу. Замер, глядя на прямую Ольгу, точно давно ждал этого момента, но до сих пор не мог поверить, что всё происходящее взаправду.       ― Посох Евдокии Нехлюдовой. ― Мама замерла, а Наташа, следуя неясному порыву, шагнула к ней. Сердце гулко забилось, ладони стали горячими.       Наташа чувствовала. Ощущала всей кожей, что здесь и сейчас в руках Ольги трепещет потаённая, запечатанная в черёмухе сила Низкого кряжа. Словно наяву представился Кряж с высоты птичьего полёта. Того самого, где летают ветра. Узкая полоса тёмной тайги, перерезанная дорогами, реками и золотыми жилами. Россыпи самоцветных камней и серебра. Голоса ручьёв, пересвисты синиц, ворчание росомах и тявканье лис. Всё слилось в монотонную, точно пение дождя, мелодию родной земли. Наташа протянула руку и вдруг поняла, что на кухне стало очень тихо. Даже часы перестали тикать.       Ольга наклонила голову, чуть вздохнула, и положила на раскрытую ладонь дочери короткий деревянный посох. Простой, без украшений и резьбы. Только навершие венчало крылатое мельничное колесо.       И в тот миг, когда тёплое, будто живое дерево коснулось руки Наташи, она поняла всё. Окунулась с головой в песню земли и ответила ей на том же языке. Услышала радостные голоса Ярославы Ростиславовны, Кати, Лены и Пелагеи Ковалевской, приветствовавших вернувшуюся сестру. Наташа ощутила горячую волну, прошедшую вместе с кровью по всему телу. А когда глянула на своё отражение в оконном стекле, почти не удивилась: глаза сияли ярким малахитовым светом.       Наташа обрела силу Низкого кряжа. Пятая ведунья Карасукской республики вернулась домой.