***
июль, 1996 год, Приазовье
Тёплое пресное море мягкими волнами накатывало на песчаный пляж. В утреннем воздухе разливался густой запах водорослей, отдававших йодом. Солнце неумолимо поднималось над горизонтом, окрашивая мелководное Азовское море во все оттенки голубого. Коса, по которой было так приятно гулять, зарываясь босыми ногами в песок, уходила к бетонным плитам мола, облепленным ракушками и скользкими ярко-зелёными водорослями. Рита лежала на животе у самой воды и смотрела, как по прибрежным камушкам, едва скрытым горячей, словно парное молоко, водой, лазали мелкие креветки. Они с Евгением Николаевичем с самого утра, пока лагерь студентов-геологов ещё не проснулся, приехали на экспедиционных фиолетовых «Жигулях» к побережью и уже успели вдоволь накупаться. У Риты сбилось дыхание, ноги подрагивали. Хотелось просто лежать, чувствуя, как пока ещё доброе солнце скользит по голой спине. Лифчик купальника пришлось снять: песок забился везде, где только мог. ― Ешь, а то отощала совсем. В нос ударил сногсшибательный аромат персика, а на потёртое покрывало опустился Евгений Николаевич. Хотя, какой он, к чёрту, Евгений Николаевич! Для неё он теперь просто Женя. ― Спасибо. ― Рита с благоговением приняла из крепких, выпачканных соком рук горячий податливый персик и заметила, что в советской фарфоровой тарелке с надколотыми краями лежала ещё пара штук. ― Где ты их взял? ― Она осторожно надкусила румяный коричневый бок персика, и тёплый сок тут же потёк ей в рот, скатываясь каплями по подбородку. ― У Кузьмича. ― Чёрный от солнца и медовухи деревенский пасечник был лучшим другом отряда палеонтологов, к которому оказались пришиты кобыльим хвостом практиканты-геологи из НевГУ. ― А я думала, ты их украл! ― поддразнила Рита, глядя, склонив голову набок, на Женю. Высокий, загорелый, со светлыми волосами и яркими сапфировыми глазами он казался умиротворённым богом войны Аресом и выглядел моложе своих тридцати шести лет. Смешно, но ещё в начале месяца Евгений Николаевич казался Рите стариком, которому почти сорок и «умирать пора». Кто ж знал, что через несколько дней она влюбится в этого невыносимого человека и именно ему достанется её первый поцелуй? И не только он… ― Красть грешно, а те розы торчали за пределы ограды, ― сморщил уже заживший после удара, но порядком облезший на солнце нос, Женя. ― Это не считается. Рита улыбнулась и взяла второй персик. Женя, тогда ещё Евгений Николаевич, оборвал розовый куст с мелкими алыми цветами, когда они в последний раз ездили пополнять запасы провизии в деревню. Это сразу после того, как она напоила беднягу Мишу Генриха на вечернем костре и тайком поставила петли на сусликов, которыми изобиловали местные холмы. Всё, как папа учил. К слову, о папе… Выудив из потёртого армейского вещмешка отцовский нож, Рита срезала наливной бок персика, показавшийся ей более-менее плотным, и подала кусочек Жене. Сердце сладко дрогнуло, когда его обветренные, но такие мягкие и уверенные губы сомкнулись на её пальцах, а кончик языка прошёлся по стёртым подушечкам. Сразу же предательски заныл низ живота, а голая грудь приподнялась, да так, что Рита ощутила, как твердеют и напрягаются соски. Женя сжевал кусок персика, съел остаток мякоти целиком и потянулся к Рите, опуская её на покрывало и прослеживая контуры стройного тела. Она подрагивала от возбуждения в его объятиях и не могла до конца поверить, что всё происходящее ― взаправду. Отвечала на умелые поцелуи, а Женя ласкал её, вжимая в песок. Евгений Николаевич напоминал Рите Баренцево море. Жутко холодное и дико прозрачное, что каждый камушек на дне можно сосчитать. Бурливые волны, так похожие на строптивый взрывной характер Жени, камни с канатами, будто запирающими душевные волны. И скалы, скалы, скалы, с которых в лицо дует солёный ветер, от которого нигде не спрятаться и жутко замерзают руки. И ещё болтанка, что никак не удержаться: Рита так чувствовала себя с Евгением Николаевичем почти всё время. А потом нахлынуло северное сияние чистой незамутнённой влюблённости, да так, что Рита совершенно не была к этому готова. Она влюблялась в школе, ходила за ручку со сверстниками, но никого не хотела поцеловать или почувствовать их ласки на своём теле. Женя продолжал размеренно целовать Риту, а она постанывала, прикрыв глаза и запуская пальцы в его растрёпанные выгоревшие на солнце волосы. Когда Женя нежно раздвинул ей колени, поцеловав каждое, Рита вспомнила их первый раз в палатке. Вот дурочка, она так хорохорилась, что не смогла сказать внятно: «Евгений Николаевич, у меня это первый раз и я волнуюсь». Всё надеялась, что он поймёт намёки. Не понял. Пришлось краснеть и уползать в угол, а потом мямлить объяснения. Но Евгений Николаевич понял и был удивительно нежен. Когда Женя вошёл в неё, Рита тихонько охнула и порадовалась, что её мужчина немного волшебник: доставал презервативы, казалось, прямо из воздуха. Самой Рите сейчас было сложно думать, но… Чёрт, как же приятно! Не то что в первый раз, когда вроде и хорошо, а вроде никак и вообще погано, и секс явно переоценили… Ласковые и страстные поцелуи, крепкие объятия Жени. Рита целовала его в ответ, подстраивалась под темп, а Женя, уткнувшись в её шею, шептал что-то бессвязное, а с его губ то и дело срывались стоны удовольствия. Рита не понимала себя и не хотела понимать. Она просто влюбилась, да так, что только с этим человеком могла бы остаться на долгие годы. Они достигли пика одновременно, сладостно выдохнув и распластавшись на скомканном, уже полном песка, покрывале. Рита взяла Женю за руку и, глядя прямо в его затуманенные негой глаза, осторожно поцеловала сбитые костяшки привычных к лопате пальцев. — Припекает, — хрипло произнёс Женя, касаясь длинных рыжих волос Риты, забирая пряди в горсть. — Нас хватятся, пойдём. — Он вдруг уставился на заросли камыша на полукруглых холмах. — Погодите-ка!.. — И, бесшумно, точно хищная птица, скользнув по песку, устремился к кустам. Рита, насторожившись, села и безотчётно прикрылась. Сердце скакануло к горлу: а что, если их кто-то заметил? Конечно, местным всё равно, а её однокурсникам запрещено покидать лагерь, но тот же Лёшка Орлов с проворством мыши шнырял по степям и ловил бабочек, а Генка Фурса регулярно отправлялся в самоволку за самогонкой. Рита не то чтобы боялась огласки, вряд ли её отношения с руководителем практики кого-то интересовали, но ей с этими людьми ещё учиться... Хорошо, что Женя и близко не был преподавателем, а студентов-геологов с первого курса ему навязали в довесок за премию. Женя вернулся, когда Рита уже сложила вещи: папа научил собираться быстро и точно, да ещё чтобы в вещмешке осталось место. Нож она старательно очистила от сока персика и убрала в потёртые неродные ножны. — Кто там был? — стараясь не волноваться, поинтересовалась Рита. — Суслики, — отрывисто бросил Женя. — Жирные любопытные суслики. Смотри, сколько нор в холмах. Форсунки им прочистил. Он указал куда-то вдаль, а пока Рита выискивала стоящих столбиками грызунов, подхватил вещмешок и размашисто зашагал вверх по склону. Рубашка обтянула его плечи и спину, и Рита невольно залюбовалась, пока над зарослями не замаячила только светлая Женина макушка. Побережье пахло горькой полынью и степными травами. Чем дальше от моря, тем слабее становился запах соли, йода и водорослей, а иссушенное солнцем разнотравье окутывало Риту горячей смесью ароматов. Серебристые полынные стебли навевали странные мысли о волшебных садах, да и вообще Рита чувствовала странную отрешённость от всего происходящего. Вот бы вечность идти так с Женей, взявшись за руки и наслаждаться видами бескрайних суходолов и далёких полей деревни, над которыми гуляли высокие стремительные вихри. Один из которых двигался прямо на них. Рита остановилась как вкопанная и чуть не шлёпнулась: Женя по инерции продолжил идти, потянув её за руку. Неясно, но неприятно посреди погожего дня заныло в груди, а рука сама собой потянулась к папиному ножу. Что-то странное было в этой пылевой воронке, кружившей над лугом и неумолимо приближавшейся. Необычное. Не такое, мимо чего можно просто пройти, или со смехом вбежать в поток тёплого воздуха и покружиться вместе с чертями… Тряхнув головой, Рита постаралась прогнать не пойми откуда полезшие в голову мысли, как вдруг Женя произнёс напряжённо: ― Когда я был мелким, дед возил меня на покосы. И там мы с пацанами ловили такие вихри. Мы называли их пляской чертей, а потом узнали, что в народе это ― полуденницы. А вихрь всё приближался, захватывая комочки чёрной жирной земли, взметая удушливую полынную труху. Воздушный коловорот разгонял вокруг себя жар, и Рита вспомнила слова мамы ― культуролога, что полуденницы, хоть и олицетворяют солнце, могут обжечь или наслать болезнь… ― Как её убрать? ― надтреснуто произнесла Рита, глядя на Женю и до боли в костяшках сжимая нож. Вдруг накатило чувство, что она, такая маленькая, не справится с потусторонним существом… Чёрт, о чём она вообще! Это не шутки о Сирин и Гамаюне… ― Метнуть нож в «глаз» бури. В этот миг в лице Жени Рите померещилось что-то хищное. Не раздумывая, она перехватила нож, как учил папа, и метнула его прямо в основание гигантского вихря, взметнувшего сухую землю так близко, что Рита ощутила горячие комочки на щеках и прищурилась. В голове молнией вспыхнуло воспоминание, откуда у неё взялся этот нож, и почему она так отчаянно на него надеялась. В детстве это была её любимая история, и только потом она поняла, сколько кусочков пазла сложилось, чтобы нож с золотой серединой оказался у неё. Папа, тогда ещё молодой лейтенант, говорил, что в бытность его прапорщиком в их части в конце восьмидесятых служил некий срочник Паша-Змей, получивший прозвище за совершенно бесшумную ходьбу и умение проникать даже за закрытые двери. Серьёзный и молчаливый, Змей был дисциплинированным, но под самый дембель умудрился «проебать» в глубинах солдатского сортира штык-нож. Никакой речи о том, чтобы лезть в пятиметровые глубины тартара, даже не шло, но Змей не хотел оставаться в штрафбате ещё на полтора года и каким-то чудесным образом «нашёл» пропажу. Те же серийные номера, штык-нож благополучно отправился на склад, и Змей, перед увольнением расстрелявший из своего автомата «цинк» списанных по приказу патронов, ушёл на гражданку. А через пару месяцев после списания части оружейного склада обнаружилось, когда все номера уже были проставлены, что штык испарился в буквальном смысле из караулки, оставив после себя крепкий потёртый нож с прочной рукоятью и золотой серединой. Слово за слово да с выросшими ногами, нож покинул ненужный ему склад и в конце концов оказался у Алексея Громова. А тот подарил его Рите на выпускной вечер в десятом классе. Золото на мгновение отразило полуденное солнце, а нож влетел в вихрь. Тот вздрогнул, покачнулся, точно юла в конце завода, и вытянулся к бесконечному голубому небу. На миг Рите показалось, что она увидела пшеничные косы полуденницы, а в следующую секунду вихрь понёсся к горизонту и сгинул из виду. Выждав чуток, Женя скорым шагом прошёлся до места, где нож настиг вихрь и поднял его с земли. Критически осмотрел и произнёс: ― Врали старшаки на покосе, что после попадания в полуденный вихрь на лезвии остаётся чёртова кровь. У тебя тут только ржавчина. Плохо чистите, Маргарита Алексеевна. ― Он усмехнулся и протянул ей рукоятью вперёд нож. Рита не стала огрызаться и только приняла папин подарок. На рукояти у самого основания золотой середины бурело крохотное ржавое пятно.***