Мельница

      В сказке калиф понюхал чёрный порошок, сказал «мутабор» и стал аистом. А потом забыл волшебное слово. Ярослава же и Инесса положили за щёки кусочки безоара и обернулись воронами.       — Как ты можешь спокойно смотреть звериные сны? — подавилась карканьем дочь, неловко прыгая по асфальту под забором особняка Вия Балясны. Она волочила одно крыло, не понимая, как с ним обращаться, клюв был приоткрыт, голова забрызгана водой: Инесса неудачно попила из лужи.       — Нужно много трэнироваться. — Ярослава тихо потешалась над дочерью. — И во снэ прощэ.       Она сама долго привыкала к объёмному зрению на двести семьдесят градусов, когда постоянно виден хвост. Цвета тоже становились ярче и сочнее, от обилия оттенков тошнило. А вот запахов не было.       — Полэтэли!       Ярослава встряхнулась, сгруппировалась, оттолкнулась мощными лапами и, поймав крыльями воздушные потоки, оказалась по ту сторону забора. Следом кулем шлёпнулась растрёпанная Инесса. Ни дать ни взять мама-ворона и поздний слёток. Ничего подозрительного. Тёсов Ярослава оставила недалеко, чтобы не отсвечивали, хоть они и противились, взывая к благоразумности хозяйки. Но Ярослава была непреклонна: с тёсами их точно засекут.       Они хоронились, как могли, старательно изображая ворон. Из Инессы вышел отличный слёток, а для Ярославы облик тотема был родным. Прыжок за прыжком, поковыряв для вида листву и землю, поскакав по деревьям, они добрались до окон особняка.       — В лагере музееведов я на спор с мелким Памятовым — внуком Ильича, мутаборнула в бутылку вискаря, — каркнула Инесса, усевшись на лепнину карниза. — Было очень стрёмно, когда меня чуть не выпил Михаил Александрович. Просто отец года!       — Гэнрих можэт, — отозвалась Ярослава, вышагивая по камню и цепляясь когтями за выщерблины. — Нэ отвлэкайся. И молчи. Мы заходим. — И проскользнула в открытое окно. Как хорошо, что ветрогон-Яхонтов любит свежий воздух.       Вечерние тени заката ложились золотыми полосами на тигриные и медвежьи шкуры, выстилавшие дорогой паркет. Ярослава с любопытством оглядела «дорохо-бохато», но совершенно безвкусно обставленный зал. Даже, скорее, гостиную. Стены были завешаны головами оленей, волков и кабанов, разномастные столики и тумбочки ломились от чучел мелких зверей и птиц: краснобровых глухарей, белых куропаток, оранжевых огарей, горностаев и ласок. Особое внимание привлекла потертая от времени тушка ласки, стоявшая в стороне ото всех. При жизни зверёк был старым и крайне облезлым. А ещё покалеченным: правая передняя лапка отсутствовала, и судя по виду культи, рана не была смертельной. Ласка ещё долго пробегала.       Нехорошее предчувствие царапнуло Ярославу, когда она смотрела на эту ласку. В голову тут же полезли цитаты «Легенды о воронах», где Колдун-Левой-Руки обратился лаской и крупно подосрал князю-ворону и его наречённой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, изучая Золотые сказы Енисея: легендарный Полководец, объединивший небесных колдунов после разлада Неба и Земли, присягнувший Макоши, и Колдун-Левой-Руки — один и тот же человек.       — Он бы ещё одноногую собачку как трофей хранил, — тихо сообщила Инесса, поворачивая голову и оглядывая чучело ласки то одним, то другим глазом.       «Тихо ты! — зашипела на мережке Ярослава. — Мутабор закрывает нас от духов Яхонтова! Так что думай в меня!» — Она не стала говорить, что в довесок чувствовала мощь дочери Яхонтова и Анны Самохваловой — сильной шаманки, находившейся этажом выше. И, хвала Ульгену, не лояльной отцу.       Инесса примолкла, и Ярослава повела её дальше. Выглянула в коридор и прокралась вдоль стены. Она ощущала присутствие Адама где-то на этаже. Страх, раздражение, угрызения совести, боязнь, что его поимеют вот прям так с налëту — ошибиться, кому принадлежат эти ощущения, было невозможно.       Внутреннее убранство особняка выглядело так, словно зодчего ослепили до, а не после сдачи проекта. Невообразимое смешение стилей, по которым можно было чётко проследить историю развития архитектуры. Каждый следующий Яхонтов перестраивал дом по-своему, точно старалася нисколько не походить на отца-колдуна. Да что говорить: о неприязни между Яхонтовыми и их наследниками ходили легенды.       Ярослава кралась, кое-где перелетала под потолком и молила Ульгена, чтобы их не заметили. Мысли Адама становились всё более упадническими, он думал, как сделать так, чтобы в случае чего никто не узнал, что с ним сотворит Малюта. Адам был уверен, что целым и невредимым из петровского особняка не выйдет, а выползет враскоряку. Если его вообще отпустят.       Сзади подскакивала более-менее освоившаяся Инесса. Вот какого айна Ярослава взяла её с собой? Рита и Женя присмотрели бы. К Эрлику: Инесса всё равно увязалась бы за матерью, лучше держать дочь на виду. Хватит, отпустила уже в Новосвирьск.       «Вы спасатели или резинщики? Почему всех приходится так долго ждать? И гадать в этой сложной ситуации: спасут тебя или нет? Здесь каждый час как вечность, а вы так долго тележитесь!..»       Адам наехал сходу, и Ярославе тут же захотелось оставить его здесь на растерзание Яхонтову. Или громко каркнуть ему в ухо что-нибудь оскорбительное. Вместо этого она прошептала ему в мысли, так же, как и сообщила об их с Инессой появлении:       «Уходим. И чтобы без звуков».       «Я слепой, куда я пойду?» — Адам выглядел растрёпанно и жалко. Яхонтов запер его в гостевой спальне, и Адам явно целый день валялся на кровати.       «Нахер!» — хотелось сказать Ярославе, но вместо этого она перекатила за щекой безоар, и снова стала человеком.       «Сунь в рот, представь, в кого обратиться хочешь, и скажи: «мутабор».       «И в кого мне превращаться? — Адам осторожно взял безоар и скривился. — Я не вижу».       «В червя. Эйзению салаирскую. У неё глаз нет».       И мозга тоже. Только нервный узел. Так что думать Адаму будет нечем.       Ярослава хотела заорать дурниной, когда на полу вместо Адама заизвивался тёмно-розовый червяк, которого аккуратно подобрала клювом Инесса. Байана, хорошо, что черви не умеют разговаривать, а дочь была не голодная. И что Адам не стал кривляться. Видно, очень хотел спасти свою задницу от Яхонтова. Во всех смыслах.       Ярослава уже собиралась перекатить безоар обратно, стать вороной и свалить, но вспомнила про чёрную косточку. И Айвазова, который теперь за ней не сунется. Или сунется, но огребёт. Хотя чернобогу огрести от кого бы то ни было в срединном мире сложно. Но Яхонтов смог его ухватить. А без косточки с Эрликом дел не уладить.       Глубоко вздохнув, Ярослава решила поискать косточку. Постараться ощутить мертвенную силу Эрлика, которой наверняка пропитана косточка с записанным на ней договором. Стало до грустного смешно: выходит, что Яхонтов был настолько злодеем, что убивал котят.       Шаманская сила растеклась по мережке, куда Ярослава окунулась, радуясь, что колдуны ни при жизни, ни после смерти не могли чувствовать мир так. Она уловила отблеск жуткого голубого пламени нижнего мира. Совсем слабый, косточка находилась далеко и была хорошо спрятана. Ярослава, как в игре «горячо-холодно» потянулась к голубым отсветам, и тут мережку захлестнуло потоком ярости и боли. Чужих. Словно сильный и большой кам корчился в муках. Сердце Ярославы сжалось, а в голове раздался голос Айу:       «Всё кончено, Яся. Я их проклял. — И, не дав и слова вставить, продолжил: — С кафедрой связались из Департамента по поводу охраны культурного наследия. В зону затопления Курьинского водохранилища входят памятники и курганы, могильники. Их исследования оплачены. Гранты на десятки миллионов выиграны, процесс запущен. И всё это уйдёт под воду. Как, скажи, как два ведомства, которые сидят нос к носу в Балясне, не могут договориться? Зачем подставляют людей? Как работать с грантом на десять лет, если через четыре года всё затопят? — Айу думал гневно и чётко, но Ярослава чувствовала, как горело его тело. Кам был в лихорадочном трансе на границе нижнего мира. — А потом я узнал, что нас предали. Завкафедры и замзавкаф. И в Департаменте. Мы работали и получали с грантов деньги. С наших с тобой, мной и ими, Яся, грантов. И вот обнаружилась настоящая внутренняя документация. Где суммы во много раз больше. А я, старый дурак, думал, что за всем проследил. Сначала они продали Сопки угольщикам, потом — Мельничиху Яхонтову. Вот вам и телеуты, мой народ. Нас погубили изнутри. Я не смог удержаться, Яся, я их проклял. Всех до единого. Теперь корпус закрыли на карантин. У них сибирская язва. Прости, Яся».       Айу ломало и выворачивало. Такое сильное проклятие не могло пройти бесследно и дало обратку на кама. И теперь Айу сам сгорал от сибирской язвы с заражением крови. Почему он не позвал Лену, она телеутка?! Айна, она же на сносях... Катя, Пелагея... Где вы, бабоньки, как говорит Сева?..       — Айу! Олэжэк! — заорала Ярослава. Она никогда не называла его документальным именем. А тут — Олег. И с ужасом поняла, что произнесла всё вслух.       Не дожидаясь расправы, Ярослава распахнула окно, сграбастала испуганную Инессу и кинула на улицу, призывая тёсов. Дочь расправила крылья и полетела. Ярослава мутаборнула в ворону, ринулась в окно, но тут же грохнулась на пол: тело обвили жгучие крапивные верёвки.       Инесса обернулась и в испуге каркнула:       — Мама!       Червь выпал из разинутого клюва, Инесса бросилась назад, но перед ней возникли три духа — Низрулла и другие порабощенные ветрогоны. Инесса заметалалсь, но тут тёс-кабан налетел на Низруллу, поднимая того на дыбы мощными клыками. И другие тёсы подоспели.       Завязалась драка. Ярослава приказала тёсам во что бы то ни стало увести отсюда Инессу. И как бы ни рыдала и ни рвалась на помощь дочь, ничего больше сделать не могла. Пусть Инесса спасётся. А Ярослава разберётся. Стараясь не обращать внимание на боль от верёвок, она обернулась. Перед ней стоял мрачный когтистый дух с золотыми глазами. Но даже таким — искалеченным и измученным — Ярослава узнала его.       — Всэслав. — Ком встал в горле. Не так она хотела встретить единокровного брата. — Это жэ я — Ярослава. Твоя сэстра. Ты мэня помнишь? — И, не давав ему ничего ответить — а мог ли он вообще говорить? — вытащила из ножен отцовский клинок. Такой же, как у Дорохова и Риты. Наследие младшей дочери некроманта, перешедшее к её сыну — агатовому ворону. — Этот нож мнэ подарил наш отэц — Ростислав Бабогуров.       Последние лучи солнца отразились в золоте лезвия, рассыпав отсветы по прозрачному телу Всеслава. Тот встрепенулся и медленно произнёс:       — Я… не помню. — Голос у него был скрипучий, точно Всеслав давно не говорил. Вряд ли Яхонтов оставил ему такую возможность. Даже думать о ней поди запретил. — Я тебя чувствую. Не помню... Кто ты? — В его золотых глазах плескалась боль. — Кто я? Хозяин говорит, что я — Гур-Баба.       — Ты нэ Гур-Баба. — Ярослава говорила быстро, чувствуя, что просвет скоро затянется. — Твоё имя — Всэслав Бабогуров. Малюта Яхонтов убил тэбя и твою жэну — Ачи Айвасэда. Но у тэбя остался сын. Истислав, Ыляку. Он сэйчас на Алтаэ, у Озэра горных духов. Он в опасности, эму нужна помощь. Он хочэт тэбя спасти.       Ярослава перевела дух и поглядела на Всеслава. Тот стоял, уставившись на крапивный аркан у себя в лапах. На миг показалось, что Всеслав прозрел, но Гур-Баба ловко отобрал у неё отцовский нож и, затянув покрепче петли, толкнул Ярославу в коридор. Она расправила плечи, услышав перестук бусин в косах. Гур-Баба вёл её к Яхонтову.