Мельница

      По дороге в Балясну Риту накрыло. «Феат» мчался по трассе из области, а Рите хотелось расправить призрачные чёрные с золотом крылья в голубом сиянии и лететь домой к Еве. Она снова оставила её. Как летом, когда уехала в Карасукскую республику, как в тот миг, когда отдала в сад в год и десять. Да, почти два года, да уложились перед сентябрём и успели сдать деньги на шторы, да, Женя стал персоной нон-грата родительского чата, потому что иронизировал и задавал неудобные вопросы, но сердце было не на месте. Рита прожила целую жизнь одна, быстро вернулась обратно, но больше не могла без своей маленькой девочки. Хотя по первости пробуждалась и с трудом вспоминала, что у неё есть дочь. А потом по ночам в полусне после смазанных грёз искала её рядом. А четырёхмесячная Ева спала у себя в кроватке, посасывая палец, перед тем, как потребовать еду.       — Мстительная сука, — вдруг произнёс Женя. Рита встрепенулась и поняла, что закемарила: они уже колесили по Балясне, а дело было к вечеру. — Это же надо: подложить своего мужика под чужую бабу! А Леший — каблук.       — Из всего рассказа ты запомнил только это? — Рита потянулась, похрустев костями.       — А ещё то, что она боялась, будто мы настучим нашим богам. Как? Я вот Чернобога в глаза не видел. Наверное. — Женя как-то сразу свернулся и замолчал. Рита не стала выспрашивать, только быстро вылезла из машины и ринулась домой: проверить Еву.       — Мамочка, мы с Анчак и Ману таких косичек наплели! — с порога заявила Рите дочка, вывалив той в руки кривоватые фенечки. — Они от злых айнов защищают! А ещё... — Ева зачастила от восторга, а Рита долго соображала, кто такие Анчак и Ману. И только потом, оглядевшись, поняла, что речь идёт о двух тёсах — красивых длинноволосых женщинах.       — Евка, ты давно играешь? Кушала? — осторожно спросила Рита, похвалив фенечки и получив парочку причитавшихся ей оберегов.       — Анчак и Ману с Инной меня покормили! И мы... — Дочка продолжила рассказ, как её занимали тёсы и Инесса, а Рита чувствовала, что уже ничего не понимает. Почему её Ева видит Ясиных тёсов?       От гнетущих и грозивших завести в дебри размышлений Риту отвлёк металлический удар. Она вздрогнула, а из своего кабинета появился Женя, старательно прятавший что-то в рюкзак.       — Поехали в ботсад, вечереет, — отрывисто произнёс он. — Я предупредил заведку, что мы там будем водку пить, на земле валяться.       — Я с вами! — взвилась Инесса. В её серых глазах плескались страх и решительность.       — Сиди здесь, — грубо обрубил Женя.       — Вы мне не отец...       — Нет. Я хуже. Я в белом пальто. — И Женя уже ласковей добавил: — Инна, не надо. Мало ли, что с нами будет возле этой голубой травы.       В ботсад Рита ехала с тяжёлым сердцем. Видя её настроение, Женя произнёс:       — Я не знаю, зачем мы в это ввязались. Жили бы себе спокойно. Но... Мы вспомнили, а это — главное. Предупреждён, значит, вооружён. Я не позволю ни Яхонтову, ни ёбнутым на всю голову духам леса навредить нашей семье.       — Ты не наедешь на меня за то, что я потащила тебя в первый раз к Тайге? — Рита усмехнулась для вида.       — Если на то пошло, со смертью я уже давно встретился с глазу на глаз. На раскопках, в музеях, когда ночами трясёшься в камералке среди костей, — отрывисто бросил Женя. — Когда служил срочку на Востоке. Рит, я видел смерть. Я был смертью. Я умирал. Если только смерть-птица может умереть. Уже тогда бы понять, что неспроста всё это... Но я же учёный!       — Что с тобой случилось? — тихо спросила Рита.       В сумраке ранней осени, среди домов и дорог Балясны разговор о смерти казался чем-то чужеродным. Но никогда ещё не был таким реальным.       — Наш взвод попал в засаду, и весь личный состав расстреляли враги, — коротко ответил Женя. — Я должен был погибнуть, но, как видишь, я здесь. — Он замолчал, а Рита не стала докапываться. Созреет, скажет, а то если начать допытываться, замкнётся.       Стеклянная оранжерея ботсада встретила их разноцветной подсветкой. Фиолетовые, жёлтые и особенно бело-зелёные огоньки наводили смутные мысли о нечисти, приходящей ночью на стоянки в пустых деревнях. Подобное Рита ощущала в карасукской Кедровке, когда невидимый взгляд в спину прожигал, пока она гуляла по просёлку в ожидании, когда Адам дошаманит «УАЗик», а бригадир золотодобытчиков Матвей накормит Наташу с Ильёй.       Железные ворота захлопнулись позади, и у Риты ёкнуло сердце, точно она перешла некий рубеж, за которым уже не повернуть назад. Они найдут голубую траву и навсегда отвадят от своей семьи Яхонтова и прочую нелюдь.       Лианы оплетали опоры, карабкались наверх, напоминая жуткий эхиноцистис. Хищные растения блестели каплями липкого сока в душных аквариумах, а впереди маячили тёмными силуэтами пальмы.       Рита сжала рукоять отцовского ножа, надеясь, что близнец Дороховского клинка окажется тем самым лезвием, которым можно срезать голубую траву. Которая, по идее, должна светиться и петь...       В следующий миг от мыслей и разума не осталось ничего. Подсветка разом потухла, заискрила, и оранжерея погрузилась во тьму. Даже последние сполохи заката растаяли на западном горизонте. Рита почувствовала, а затем увидела это: неяркое, но с каждым мгновением разгорающееся всё сильней свечение. Похожее на мерцание Кощея, но всё равно не такое. Мягкое, обволакивающее, стирающее невзгоды и заполняющее душу. А следом пришло тихое мелодичное пение:       — Я — голубая трава, та, что поёт ночью и днём, та, что крушит железо и сталь.       Не было сил вытащить клинок из ножен. На негнущихся ногах Рита приблизилась к спиленному пеньку пальмы-меланиста. Росток, соседние пальмы, тонкие чешуйки среза светились голубым, а напев лился, заглушая журчание водопадов:       — Я — голубая трава, та, что поёт ночью и днем, та, что крушит железо и сталь.       Погружающая в транс мантра. Рита никогда не испытывала ничего подобного от своего пения, которое все называли волшебным. Теперь она поняла, что чувствовали слушатели. Рядом застыл Женя, его глаза казались драгоценными сапфирами, озаряемые свечением голубой травы. Как перстень Яхонтова, как ключи Ирия...       ...Над полупустыней трепетал первый робкий рассвет. Только Рита видела его и вилась в воздухе бестелесной птицей. Она была двухлетней крохой где-то далеко, а не здесь, в чужой стране.       Далёкие горы напоминали о себе каменистыми холмами, покрытыми сухими низкими кустами. Крупные звёзды смотрели с высокого неба вместе с полной луной, заливавшей всё вокруг спокойным светом. А под Ритой-птицей лежала груда трупов в уродливой яме. Молодые парни, солдаты, встретившие смерть на чужбине.       Вдруг прохладный ночной воздух прорезал сдавленный возглас. Будто заклёкотал гриф, прилетевший на смерть:       ― Да идите же вы нахуй!       Расстреленные тела зашевелились, и в один миг окровавленная мужская рука вырвалась из кучи трупов. Пошарила кругом, напряглась, а следом, работая всеми конечностями, подтянулся и высунулся наружу Женя. Молодой, лохматый, грязный, но живой. Взмокший, дрожащий от пустынного холода, ободрённый успехом, Женя вылез из братской могилы, оказавшейся не такой уж глубокой. Враги даже тела не присыпали землёй.       Пахло потом, кровью и мочой. Представлялся Женя, стоявший плечом к плечу с товарищами, обезоруженный, и смотревший, как умирали его друзья. А ведь они, судя по его сержантским погонам, почти дембельнулись…       Женя лежал, глубоко дыша, и смотрел мутным взглядом в небо. Нечленораздельно бормотал, что живой. И оставалось всего-то дойти до базы. А если повезёт, его подберёт разведотряд на подступах.       Пошатываясь, Женя поднялся, собрался идти, но замер. Обернулся и потянулся к пустым ножнам. Рита слышала биение его сердца, и тут Женя увидел свою тень, причудливо искажённую в лунном свете, лёгшую на кусты очертаниями бескрылой смерть-птицы Гамаюна.       — Нужно уходить, ― пробормотал Женя, облизнув пересохшие губы. ― Иначе от жажды я сойду с ума и тогда точно сдохну... — Он на миг обернулся, и его синие глаза показались ей почти чёрными от больших зрачков. Словно Женя увидел её...       ...Она мутаборнула в белую кошку и бесшумно кралась по коридорам родовой крепости семьи Яхонта. Правда, семьёй её отца, старшего брата Дубыню и деда Отвагу Баженовича назвать было сложно. Рогнеда обратилась кошкой, чтобы не попадаться на глаза возвратившемуся деду.       Рогнеда всегда ходила сама по себе. Младшая дочь Грома Отваговича, помесная от лесной ведуньи. Никому не было дело до маленькой колдуньи, Громовой дочки. Даже ведьмой ей не стать — у матери уже была наследница темноводной реки. Рогнеда родилась только потому, что мирный договор надобно было скрепить кровью не только Дараха Мертвовода и Отваги Яхонта, но и свидетельницы — лесной ведуньи.       От отца Рогнеда унаследовала карие глаза и буйные кудри, а от матери — рыжину, точно её коснулся огонь. Только расцветшая, Рогнеда знала, что её отдадут второй женой какого-нибудь близкого к деду стрибога. Её удел — рожать дочерей. Кому нужен наследник от полукровной ведуньи?       Рогнеда остановилась на тёплом полу, согретом проникающим в бойницу солнцем. Уселась, обмахнулась хвостом, провела лапой по усам. Был лишь один человек, кому она родила бы наследника, несмотря ни на что. Но он не взял бы её такой ценой. Да и небесной крови в нём не было.       Внук опального Дараха Мертвовода, бастард его средней дочери Лагоды, рождённый неизвестно от кого. Поговаривали даже, что от её же кузена Светозара, но слухами земля полнится. Рогнеде было всё равно, но воспоминания о высоком красивом Елизаре заставляли сладко томиться нутро.       Рогнеда зажмурилась и свернулась клубком на тёплом полу, как вдруг тонкого кошачьего слуха коснулся странный звук. Будто кто-то тяжело дышал, булькая, точно под водой. Звук шёл из покоев деда Отваги Баженовича, куда тот ушёл говорить с её отцом. Страх объял Рогнеду, но она тихонько подошла к двери и заглянула в крохотную щель.       Её взору открылась ужасная картина. Седой, но мощный, как старый медведь, Отвага Баженович лежал на полу и давился кровью, а над ним стоял в меховой душегрейке поверх кафтана Гром с кинжалом в руке.       — Да пошёл ты к Велесу, папа! Страна моя! Зажился ты на свете! И ласку твою поганую с удовольствием прикончу... — С этими словами Гром выхватил из клетки любимого зверя деда — беленькую старенькую ласку Ясину, и встряхнул её, перебив хребет.       Перепуганная Рогнеда, не разбирая дороги, кинулась прочь от убитого собственным сыном деда. Страх вёл её. Когда кто-то перегородил Рогнеде путь, подхватив на руки, у неё чуть не остановилось сердце. Она вскинула голову и встретилась взглядом с сапфировыми глазами Елизара...       ...Изумрудная листва вечнозелёных деревьев отражала мягкий рассеянный золотой свет. В Ирии не было солнца, но золотые жилы, берущие начало в верхнем мире и спускающиеся через срединный в нижний, давали жизнь всему вокруг. Сирин сидела на раскидистой яблоне и оглядывалась. Она ждала его. Гамаюн всегда прилетал к ней, а Алконост только успевала поспевать за ними следом. Люди изображали Сирин и Алконоста вместе, забывая или не помня Гамаюна. Но на деле всё было не так.       Звенели чистые хрустальные воды холодных ключей, бивших из даровавшей золоту жизненную силу земли верхнего мира. Ключи, сплетая артерии и вены ручьёв, растекались по звёздному Небу родовыми реками, откуда выходили и куда возвращались души шаманов — детей Перуна и Земли. Даже после разлада богов продолжали они ходить по землям срединного мира бок о бок со смертью. В голубой траве валялись опавшие наливные золотые яблоки.       Сирин расправила крылья, мотнула головой. Монисты в густых волосах зазвенели, а с нимба на оперённые плечи закапало расплавленное золото. Теперь она служила Солнцебогу, а её Гамаюн — Чернобогу. Нельзя было оставлять людей одних. Без волшебства многие и многие разуверились в силе богов, стали дерзкими, своенравными и жадными. Стали утаскивать у Гасящего-Чернобога слишком много золота, из которого он делал свечи. А Хозяин Смерти, сам на злато падкий, осерчал, умножая погибель в мире. Нынче Чернобог, после низвержения Мореной, томился на месте бывшей Алтын-тобрак — и хоть тамошнее золото было буквально под рукой, им владели люди. А Чернобог и рад заключать сделки.       Послышалось шуршание перьев. Сирин отвлеклась и обернулась: в воздухе, поддерживая себя взмахами длинного узорчатого хвоста, вился её Гамаюн, заглядывая большими синими глазами в самое сердце...       Рита пришла в себя на руках у Жени. Он сидел на земле, обняв её, и покачивался из стороны в сторону. Совсем как в далёком две тысячи восемнадцатом году, когда по весне Женя явился к ней в Невгород расставить все точки над «i». Тогда они на ночь застряли в лифте, и Рита призналась Жене, что беременна.       — Тебя не отправили под трибунал как предателя? — Свечение голубой травы обволакивало, дарило покой. Совсем как в Ирии.       — Они чего-то так страшно забоялись, что даже вопросов не задавали, только отпаивали водкой, — хрипло усмехнулся Женя, вытирая мокрые от слёз глаза. — Я... видел, что просто прилетел на базу Гамаюном. Как они там с ума не посходили — понятия не имею.       — Я — Громова дочка, — произнесла Рита. — Внучка первоЯхонтова. И очень далёкая родственница ведуний Темноводной.       — А я — внебрачный сын Лагоды Мертвовод. Так что я — родня губернатора! — Женя улыбнулся и поднял Риту. — Не сиди на земле. Сентябрь, уже всё остыло. И режь траву.       Недрогнувшей рукой Рита вынула клинок из ножен. Глянула в мутную стальную оболочку и коснулась кончиками пальцев голубой травы. Собралась с силами и решительно срезала узкие листья пальмы. Раздался щелчок, и сталь осыпалась с ножа. Явила миру золото и мгновенно распалась в пыль, впитавшись в землю. В кулаке у Риты осталась поющая голубая трава:       — Я — голубая трава, та, что поёт ночью и днём, та, что крушит железо и сталь.       Убрав голубую траву в пакет, чтобы не светиться и не чувствовать себя нашедшим закладку наркоманом, Рита повернулась к Жене. Взяла его за руку и вложила в широкую мозолистую после полевого лета ладонь нож Пашки-Змея.       — Он твой. Ты же потомок Дараха. Не я. Я вообще чуть-чуть Яхонтова!       — Вовремя отдала, когда хорошая сталь уже облезла, — улыбнулся Женя. — Папа доест, ага. Оставь пока себе, Рит. Пригодится. Мало ли, что ещё случится.       И словно в подтверждение его слов, прямо из переплетений лиан к остолбеневшим Рите и Жене шагнул лиловый десятирукий монстр с кожистыми крыльями и рогами на подбородке. Остановился и что-то прорычал.       Женя махом оттолкнул Риту себе за спину. Голубое свечение пробежало по его телу, он уже начал оседать, как вдруг Рита заприметила в небе быстро приближавшийся с ним смерч с лиловыми сполохами в ветряных потоках. Смерч сложился бризом, проник в приоткрытую фрамугу и упал на землю высокой спортивной девушкой с короткими сиреневыми волосами и карими глазами на крупном широком лице. Девушка махнула монстру и произнесла низким голосом:       — Чуитс, чики, я от вашей вуди-виджи. Она в зашкваре, папа её размочить хочет.       — Чё? — растерял весь словарный запас Женя. Рита ошалело усмехнулась. К слэнгу она не привыкла, даже студенты изъяснялись проще.       — Пипяо, — закатила глаза странная гостья. — Окей, давайте так: ваша Ярослава у моего отца в Петрово. Там ещё какой-то припадочный у него, я не срастаю, где он таких находит. Ярослава сказала, будут беседовать. Если вы поняли, о чём я.       — А ты кто, мальчик? — нашёлся Женя. — Откуда Ярославу знаешь?       — Это Саша Яхонтова, дочь Малюты, — вклинилась Рита.       Она вспомнила Сашу, которую иногда видела на благотворительных мероприятиях. Что из себя представляет дочь Яхонтова для неё оставалось до этого момента загадкой. Но то, что Сашу отправила посланницей Ярослава, говорило само за себя.       — Вот и познакомились. — Саша порылась в кармане спортивки и достала паспорт, где чётко было написано: Малютична. — Меня можно звать Санчес.       — Спасибо, Санчес. Мы как раз туда собирались. — Рита совершенно не представляла, как спасать Ярославу и Адама. Но бросить их не могла. И Яхонтова заодно от их семьи отвадить.       — Я бы вам рекомендовал ускориться. — Саша спрятала паспорт и начала распадаться ветром. — Папа любит поманьячить. Дэш его знает, зачем ему ваши думеры. — И улетела в форточку, прихватив с собой молчаливого десятирукого стража.       — Сколько ехать до Петрово? — Рита не так хорошо знала Балясну, хоть и жила здесь четвёртый год.       — Минут десять, если быстро. — Женя зашагал к выходу из ботсада.       — Успеем? — Рита догнала его, стараясь не отвлекаться на тихое пение голубой травы из кармана.       — Да. Только бы Ярослава к нашему приходу не была уже размельчённой.