Мельница

      Удрать из Петровского особняка не представлялось возможным. Одни тёсы охраняли Инессу, других Ярослава отправила с Наташей, Ильёй и Ольгой Нехлюдовой за голубой травой.       Ярославу неустанно стерёг лупоглазый Низрулла, бдивший, даже когда она сидела в сортире на золотом унитазе. Гур-Бабу нигде не было видно. Это вселяло надежду, что Всеслав внял её словам и отправился к Айвазову на выручку. И если в одиночку Ярослава могла бы попробовать сбежать, то утащить с собой Адама не выходило. Мало того, что слепой, он к вечеру впал в уныние и занялся самоедством.       — Правильно ты, Ярослава Ростиславовна, сказала мне обратиться червём, — с горечью произнёс Адам. — Вот только эйзения салаирская — слишком круто для меня. Какая мне Красная книга. Чёрная самое оно. Слепой паразит.       — Ну что опять?       Ярослава едва сдерживалась, чтобы не огреть Адама трёхногой лаской на деревянной подставке. Солнце успело окрасить небо за стеной буков в оранжевые тона с кровавыми прожилками, будто какого-то стрибога развеяли в Битве Ветров. Хорошо, что этот жуткий обычай трансформировался в спортивные игры. А Адам всё ныл.       — Из-за меня случилось вот это всё. — Лёжа ничком на уродливом алом диване, он закрыл лицо подушечкой. Ярослава снова взяла себя в руки. — Малюта вас всех убьёт, а меня... — Адам не договорил, но его мысли рисовали очень чёткие картины.       — Прокляла тэбя Наташа, — вздохнула Ярослава. Она распахнула высокое окно, впуская в заставленную пахнущими нафталином чучелами гостиную прохладный осенний воздух. Из «славянской комнаты» её привёл Низрулла, и ничего хорошего это перемещение не сулило. — Болтать надо было мэньшэ.       — Вот ты сейчас так верно сказала! — простонал Адам, садясь и комкая подушечку. — Я болтал! Я так много болтал! Столько всего рассказал Малюте! Если бы я молчал, но я же не думал...       — Что ты рассказал? — Адамовы стенания так задолбали, что Ярослава была рада подобию беседы. А не выслушиванию сольного словесного поноса.       — Я прошлым летом ездил в Карасукск насчёт строительства Курьинской ГЭС, — поведал Адам. — Катался на биостанцию, водку пил. Мы с Ильёй Бариновым нажрались, и Николаич разоткровенничался. Он рассказал, что когда в конце восьмидесятых вырубали ложе водохранилища, его невеста Лена была против. Типа она была хозяйкой той земли. Ведуньей. Шаманкой. Как Наташенька. Она так страдала, что ничего не может сделать, что Николаич очень хотел ей помочь. Всё искал способы. А тут Злат Яхонтов нарисовался. Со всеми братался и ветром над рекой летал. Николаич думал, что белочка прискакала, но потом понял, что Злат — настоящий колдун. А тут ещё Николаич в избушку-на-курьих-ножках сунулся. Лена сказала, что типа мол там похоронена предыдущая хозяйка Пёстрых гор, мудрая шаманка. И Николаич попёрся к ней. А бабка-покойница ему рассказала, что спасти землю можно, но заключив сделку с Кощеем. Предложить ему самое дорогое, что у тебя есть, или золото. Николаич уговорил Злата помочь ему, и они сварили какую-то чёрную косточку. Которую ты делала и которую теперь Айвазов ищет. Они пришли на ГЭС. И тут оказалось, что Злат обманул Николаича, и эту косточку сварил для себя. Злат хотел какого-то сына-чернобога. И предложил в залог своего сына Малюту, как «самую великую свою любовь». А Кощей ему ответил: «Врунишка, ай-ай-ай». Дыхнул, и Злат откинулся. Кощей спросил у Николаича: «А ты отдашь мне то, что любишь больше всего?». И Николаич сказал: «Забирай, только землю спаси». Наутро Лена пропала, только клочки рыжей лисьей шерсти на кровати валялись. Николаич с горя забухал. Хотел ведь показать, что тоже на что-то способен. Дичок и ведьма... Как я и Наташенька...       — Зачэм Злат прэдложил Эрлику сына? — нахмурилась Ярослава. — Он ужэ строил ГЭС. Баринов нэ говорил?       — Как я понял со слов Николаича, Злат всё никак не мог заиметь того самого сына-чернобога. Сначала баба не того родила, потом Костя-некромант кинул. А в этот раз Злат решил часть золота себе оставить. Очень жадный был. И нашим, и вашим.       — Дурак, — констатировала Ярослава.       — Это я — дурак! — горестно воскликнул Адам, хватаясь за голову. — Ой, дурак! Я ж, когда вернулся в Балку, всё Малюте рассказал. Мы с ним тогда так много общались, я Владику экспертизы писал. И рассказал, что КГУшные зоологи совсем с ума посходили. В Кощея верят, над памятью уважаемых людей, Злата Путятича, значит, потешаются. Я сказал, что, по словам Николаича, его отец хотел заложить Малюту Кощею, как самое любимое на свете. Ох, как Малюта рассвирепел тогда! А сейчас мне кажется, что его задело то, что отец от него избавиться хотел.       — А вина твоя в чём? — Ярослава не могла понять, как типичная Адамова болтовня связана с тем, что она сейчас в плену у Яхонтова, Наташа беременная, а Рите пришлось стать вандалкой.       — После моих слов Малюта отправился на ГЭС сам! — Адам заскрёб ногтями по подушечке. — А там заключил эту сделку с Кощеем, из-за которой мы теперь в жопе! Понимаешь? Если бы я не разболтал ему, что сделка возможна, ничего бы этого не случилось! И Владика, я уверен, он заказал! Потому что Владик... застукал... нас... Малюта не стал бы тянуть из земли золото, не захотел бы силу чёрную заграбастать, ты не позвала бы нас в Карасукск, Наташенька не связалась бы со мной, не заделал бы я ей, идиот неаккуратный, детишек... Женился... Зачем она пошла за меня замуж? Сердце у меня болит за Наташеньку...       — Подорожник приложи! — раздалось насмешливое в дверях.       Адам встрепенулся и уставился на вошедшего Яхонтова белыми слепыми глазами. Вий Балясны выглядел гнетуще-цветуще и благоухал медовым парфюмом. Медвежьи глазки цепко оглядывали Ярославу и Адама, словно добычу. Мохнатая грудь маячила в вороте небрежно подпоясанного бордового халата. Персидские туфли с загнутыми носками покрывали узоры золотой нитью. Адидасовские штаны открывали мощные лодыжки спортсмена.       — Лист надо растереть в кашу, а не просто налепить, — отозвался Адам. Он боялся, но держал себя в руках.       — С голубой травой тоже можно так попробовать. — Яхонтов прислонился к стене и пристально поглядел на Адама. — Могу оставить тебе листик для глазок.       — Пришёл поиздеваться над калекой и беззащитной женщиной?       — Побеседовать со старыми знакомыми, — улыбнулся Яхонтов. — О стадии поисков голубой травы разузнать.       — Зачем тебе голубая трава? — Адам явно плохо понимал, что это такое, но промолчать не смог.       — Пригодится в хозяйстве, — туманно ответил Яхонтов. — Беду отведу, а то один наглый зелёный ветрогон смеет летать в моём городе.       — Возьми себе красивого мальчика, — съязвил Адам.       — Он не в моём вкусе, — отмахнулся Яхонтов. — Это ты у нас любитель малолеток.       — Не впутывай сюда Наташеньку! — воскликнул Адам. — Не трогай мою жену!       — Поздно спохватился, она уже полетела мне за голубой травой, — засмеялся Яхонтов и уселся в широкое, обитое бархатом кресло. Ну точно барон. — А ведь я предлагал ей золотые горы. Но она предпочла грязь под ногами.       — Наташенька любит меня. — Голос Адама дрогнул.       Ярославе стало его жаль. Она поняла, что Адам вовсе не был уверен в том, что говорил.       — Вздор это всё. — Яхонтов пригладил пальцами бородку и задумчиво поглядел на Адама. — Любви нет. Только страх. А где есть страх, там для любви нет места.       — Но ты всё же допускаешь её существование. Ведь где нет страха, должна быть любовь? — Адам не зря столько лет продержался в сложной экологической политике. Умел находить доводы и по косточкам разбирать фразы оппонента.       — Там только боль.       — И чем же ты гасишь эту боль?       — Золотом и властью. За него можно купить всё. А власть умножает силу.       — Что-то я не заметил, чтобы оно принесло тебе счастье. Жена тебя не любит, сын ненавидел, а дочь даже рядом находиться не хочет.       — Золото приносит мне радость. А счастье — это проклятая бездна. Заглянешь в него, и оно утянет тебя на самое дно. Откуда ты, лишившись всего, уже не выберешься.       От слов Яхонтова веяло замогильной жутью. Ярослава почувствовала себя так, словно её гроб уже подвесили на сосну. На ум пришли слова, сказанные Вием в их предыдущую встречу на летней веранде. А ведь прошло всего несколько дней!       «Мы ещё встретимся, Ярослава Ростиславовна. И для кого-то из нас эта встреча будет последней».       Вдруг стало предельно ясно, словно выглянувшее из-за туч солнце осветило разобранное погребение, что она, Ярослава, отсюда живой не выйдет. И Яхонтов воркует с Адамом просто потому, что в конце разговора сможет отправить визави в посмертье, где тот никому ничего не расскажет. Ведь дички и ведуньи не перерождаются, подобно небесным колдунам.       Необходимо было срочно просить помощи. Ярослава сунулась на мережку и поискала Наташу, но увидела только облака и растёкшееся по небу заходящее солнце. Значит, они уже близко по часовым поясам. Но недостаточно. Оставались только Рита и Женя, но постучаться к ним Ярослава не могла.       Взяв себя в руки и отодвигая отчаяние, Ярослава вновь залезла на мережку. Позвать на выручку местных хозяек земли? Их посохи у Яхонтова, и они его боятся. Если ли в этом айновом городе кто-то смелый, способный пойти наперекор Вию?       В этот миг отголоски чужой силы коснулись сознания. Ярослава осторожно последовала за ними и вышла к высокой спортивной девице лет девятнадцати, сильно похожей на Яхонтова. Она сидела в своей комнате этажом выше и рассматривала семейные фотографии в альбоме. Высокая Анна Самохвалова обнимала маленькую тёмненькую дочку. На другой Влад Скопидомов учил летать нескладную тинейджерку. Наверняка эти фотографии не видел Яхонтов, а то не позволил бы их здесь держать.       А Саша Яхонтова уже собиралась улетать, обращаясь ветром. Подумать только, настоящая шаманка здесь, в средней полосе. Хвала Ульгену, что вместо чернобога Анна Самохвалова родила ведьму!       «Сестра, выручай!» — воззвала Ярослава к Саше, которая тут же насторожилась и откликнулась:       «Ты изи с такими заявлениями. Не хочешь сказать, что мой олд и тебя заделал? Старовата будешь».       «Яхонтов пришёл побеседовать. Отпускать явно не собирается. Пожалуйста, найди Маргариту Громову, — Ярослава послала Саше образ Риты на мережку, — она должна быть или в ботсаду БГУ, или в жилом комплексе «Домино». — И назвала адрес. — Скажи, чтобы поторопилась, иначе все сгинем».       «Не ради вас, думеров, а ради подставы папе, срастай».       Саша вылетела ветром в распахнутое окно и скрылась в тёмном небе. Ярослава чуть выдохнула. Она не видела, как Рита обращалась в Сирин, но молила Ульгена, чтобы хозяин верхнего мира дал своей ставленнице достаточно сил. Тяжело было впутывать Риту, которой всё это чародейство явно было не нужно, но Яхонтов опасен для всех. А Ярослава очень хотела жить. Оставалось надеяться, что Саша Яхонтова не похожа на своего отца и выполнит просьбу.       Не подавая виду, что общалась по мережке и попросила помочь дочь Яхонтова прямо у него под носом, Ярослава уселась на толстый ковёр. И айна с тем, что спортивка грязная. Не в вышиванке же красоваться.       — Я люблю Наташеньку всем сердцем! — горячо говорил Адам. — Да, мы ругаемся, но и что с того! Ты наговорил ей про меня гадости. Я знаю, она мне рассказала. И я показал ей ту запись на зеркальце! Да, я это сделал! Потому что никогда не захочу подставить тебе жопу!       «Да я вообще-то хотел бы сам подставить, но раз ты нет, то я тоже нет», — донеслись до Ярославы очень громкие мысли Яхонтова. А Адам продолжал, войдя в раж:       — Пойми, Малюта. Наташенька — самое удивительное, что могло со мной случиться. Даже тебе она приглянулась, тогда что говорить обо мне? Она моя истинная любовь. Наречённая.       «Обречённая», — долетело до Ярославы эхо печальных размышлений Адама.       — Как сказал бы мой покойный Владик: «Ебать, ты лох!», — заржал Яхонтов. — Наталья Николаевна твоя мне не приглянулась, я руководствовался чистым расчётом, как и во всех делах. А «истинная» любовь ничего не значит, наречённость издревле только чтобы детей здоровых рожать! А в опасной дороге с хрупкими детишками много чего может приключиться! — продолжал глумиться Вий. — И если деточек не станет, пожилой дичок Адам Евгеньевич молодой ведунье Наталье Николаевне в хер бы не стучал!       — У всех есть истинная любовь, — с завидным упрямством гнул своё Адам. Ярослава прониклась его выдержкой: в душе у Адама бушевал шквал горя, злости и сомнений. — У меня это Наташенька. Я всю жизнь прожил с моей Элей и не знал об этом! И у тебя тоже должна быть истинная любовь. Ты почувствуешь её, обязательно почувствуешь сердцем, Малюта. Понимаешь?       — Понимаешь! — Яхонтов взвился вихрем и полетел к Адаму, схватив его за грудки. — Ты всегда слишком много болтал, особо о том, о чём не знаешь! Ты никакого понятия не имеешь о любви! Ты всё делаешь так, как хочется тебе, без оглядки на чувства другого человека! Я видел твою Наташеньку! Она несчастна! Она не видит твою любовь, только то, что ты всё знаешь лучше всех и везде суёшь свой нос. А потом ты предашь её! Бросишь одну с её горем! Все вы такие, белобрысые мрази!       Яхонтов отпустил Адама, и тот мешком плюхнулся на диван, потирая помятые медвежьми ручищами рёбра. Ярослава услышала гневное:       «М-да. И что я в нём нашёл? Гора точно нет».       Адам задел Яхонтова за живое. И сейчас тот ругал не его. Словно видел перед собой кого-то другого.       Ярость Вия была настолько сильной, что захлестнула Ярославу с головой, унося на мережку в странное, пугающее видение.       Платиновые волосы, рассыпавшиеся по угловатым плечам снежной позёмкой. Вылитый одуванчик. Разномастные глаза. Правый — капля солнца в янтаре, левый — глубокое синее небо. Взгляд светится мягкой силой бесстрашия и бесконечной любви. Ровные жемчужины-зубы, веснушчатые щёки, загорелая чистая кожа, точно персик.       Красавец улыбался и летел ветром над морем, а за ним гнался, свернувшись в левосторонний смерч, Яхонтов. Догнал и опрокинул на песок, припудривший белые волосы крупинками золота. Кожа красавца блестела от капель пота и воды, улыбался он насмешливо, игриво, с дурнинкой. А молодой поджарый Яхонтов со следами белых тяжей на коже от прежнего веса смотрел на него жадно, властно, но — с любовью.       — От Яхонтова не сбежишь.       Красавец сбивчиво дышал, в прищуренных глазах сверкали отблески тревоги. Он боялся и любил.       — Кто бы хотел, идиотина.        Ярослава не хотела всё это видеть. Чужие любовные утехи никогда её не привлекали. Но она не могла оторваться от тайн прошлого Яхонтова. Адам в очередной раз доболтался, вытащив всё самое сокровенное из Вия наружу. Так, что это смогла увидеть Ярослава.        Яхонтов любил этого красавца, в этом сомневаться не приходилось. А потом каким-то образом потерял.       Перед глазами встало видение о льющейся с неба крови и лоскутах солнечного лётного костюма. Что же случилось с этим разноглазым парнем? Следующее видение открыло Ярославе тревожную и безрадостную картину.       Красавец был тихим и сумрачным, точно сам не свой. Угасшее солнце. Ковырял подошвой опавшие ранетки в незнакомом ботсаду, пряча тонкие руки в карманы. Яхонтов, прищурившись, следил за ним. Его карие глаза казались красными. Как у Сета. У Гора же в легендах были разноцветные глаза.       — Нас засекли и сняли на «Полароид». Отец вывалил мне снимки. Ты на них счастливый, — Гор одарил Яхонтова грустной улыбкой. — Я тоже. И мы голые.       — Где нас застали? На пляже? — По лицу Яхонтова пробежала тень. Испугался, что его отец, Злат Путятич, Вий Балясны, в курсе их похождений.       — И в бассейне гостиницы. И на горячих источниках. И на водопаде.       — Нормально, — прохрипел Яхонтов, хотя всё было плохо.       — Отец в ярости. — Гор не смотрел ему в глаза, уставившись под ноги. — Твой тоже... Знает.       — Интересно, кому в голову взбрело? — Яхонтов огляделся, словно желая развеять к айнам собачьим стукачей.       — Сева засёк, сказал Смарагдину. А тот, сам знаешь.       — Их какое дело?! Завистники! Моё превосходство им спать не даёт! — взъерепенился Яхонтов. — Уроды. Мрази.       — Так вот отец нас и назвал, — скривился Гор. — Хочет, чтоб я женился и подарил роду наследника.       — Ты?! — Яхонтов выдохнул, точно ему в сердце всадили нож. — На ком? На ком, блядь?       — Да так... Мэл.       — Что? — с трудом выплюнул Яхонтов.       — Я не хочу. — Гор обнял его и, дрожа, прижался всем телом, ища опору, готовый упасть. Яхонтова трясло от ярости. — Не хочу стать убийцей. И тебя... Предавать. Не хочу.       Яхонтов выдохнул в небо и мерзко улыбнулся, скривив лицо безучастной маской. И произнёс:       — А как по мне, ничего такого в этом нет. Ты же понимаешь, рано или поздно нам обоим придётся через это пройти. Род есть род, Гор. — С каждым брошенным в него поучением разномастные глаза Гора становились всё круглее. — Сделай это, отстреляйся и стань свободным.       — А... Как же девушка, Мэл? Она погибнет. Как погибла моя сестра, — растерянно пробормотал Гор, отчего его лицо стало, точно у дурака.       Яхонтов злобно засопел. По нему было понятно, что никакая девушка его не волнует, когда речь шла об их отношениях и репутации.       — Зато докажешь отцу, что ты нормальный. И я постараюсь доказать. Всё это ради нас, Гор. — Яхонтов покровительственно положил руку на худое, дёргающееся плечо Гора. — Если мы обзаведёмся наследниками, они нам слова поперёк не скажут. Ты же не подведёшь меня?       — Нормальный?.. О, нет, не подведу... Я тебя не подведу.       Гор покорно закивал. Довольный Яхонтов улыбнулся.       Вот так любимых и теряют. Ярославе сделалось не по себе от того, как Яхонтов походя распорядился чувствами Гора.       А видение сменилось, открыв красивую картину приморского юга. Покоившиеся в воде сваи разрушенного камнепадом железнодорожного моста прятались в переплетении поваленных деревьев, южных кипарисов и пальм. Ледяной водопад бил из руин, до боли похожих на Курьинскую ГЭС, сверкая на приглушённом тенью солнце.       Торчащий из воды обломок трубы среди не до конца подгнивших свай изнутри оказался залит бетоном. А на нём — два отпечатка ладоней. Более крупный, от левой кисти, прятал в себе меньший, правый. Большие пальцы сложенных ладоней смотрели в разные стороны, а сама фигура напоминала шестиязыкое пламя. Рядом, видимо, в ещё не застывшем растворе была выдавлена надпись:       «Мэл и Гор. 1988 г.»       Психованный, полнеющий, заедающий стресс, обожжённый высотным солнцем Яхонтов остервенело ковырял ножом твёрдый бетон. Криво выцарапывал сбоку от первой надписи: «без тебя — бездна».       Ярослава болталась между реальностью и мережкой. Вспомнилось проклятие, выкрикнутое Воеводой Белояром ветрогону с соколиными стрелами. И теперь этот же сокол исчез в вышине.       Она вспомнила. В девяностом году всё колдовидение кричало о гибели подающего надежды спортсмена на большой высоте, куда ветрогон летел ставить рекорд. А ведь оставил вдовой молодую беременную жену. Погиб от долгого пребывания в верхних слоях атмосферы, развеянный силой озона. Гавриил Гелиодорский. Ветрогон из Белороди. А страхующим у него был Малюта Яхонтов.       Гор сам ушёл к солнцу с разбитым сердцем, а Сет остался на земле в песках ненависти. И отомстил Севе Тиронову, едва не убив его во время соревнований. Так вот какая болтовня научила Севу держать язык за зубами.       Яхонтов любил, а Гелиодорский не смог с этим жить. Вернувшись с мережки, Ярослава моргнула и встретилась взглядом с Яхонтовым.       Ярость, бессилие, стыд и страх, что его застали, раскрыли, обнаружили. Всё это за мгновение промелькнуло в Яхонтове, а потом он взревел:       — Подглядела, сука! Убью!..       Ярослава схватила чучело ласки и метнула в Яхонтова. Ринулась к Адаму и повалила его с дивана. Успела краем глаза увидеть, как Вий сворачивается смертоносным смерчем.       В следующий миг в лицо ударил порыв ледяного ветра. За окном прогремел взрыв.