Мельница

сентябрь, 2021 год, «Лосиная Курья»

      Едва оказавшись на спине тёса, Ярослава захотела вырубиться. И на мгновение у неё получилось. Но она так устала, что не сумела заснуть. Впервые за очень долгое время. Детство в шорской деревне, интернат, город шаманов, полевые сезоны в разных уголках необъятной Родины. Шурфовки до поздней осени, когда бежишь в кигуруми поверх всей тёплой одежды по полю ноябрьским утром за трактором и просишь у водителя соляры, потому что жидкость для розжига замёрзла, а по-другому костёр не развести. Жизнь приучила засыпать при любой возможности, потому что неизвестно, когда преклонишь голову в следующий раз.       Теперь же Ярослава таращилась на проплывавшие мимо облака, казавшиеся причудливыми миражами. Бескрайними равнинами, долинами в кольцах гор и большими древними городами. Кажется, это и были те сказочные города прекрасной страны далече, по которым путешествовали подии-сновидцы.       Ярослава не была уверена, подий она знала плохо. Вот Дорохов мог бы рассказать. И ей самой хотелось встретиться с губернатором. Рассказать про Яхонтова и осторожно выяснить насчёт происхождения трёх золотых ножей. Хвала Ульгену, мережки у Дорохова не было. Откуда нож у губернатора ясно, дело семейное. Но какого айна похожий у Риты?.. И почему этот нож отрезвляюще подействовал на Гур-Бабу, пробудив в нём Всеслава? Какое-то уж слишком мощное колдовство, владей таким Княжич Дарах, не проиграл бы небесным колдунам. Вопросы пока оставались без ответа, поэтому Ярослава выкинула их из головы и незаметно для себя задремала в полной уверенности, что она не спит.       Ярослава вздрогнула, когда тёс снизился, и поняла, что лежала ничком на спине у огромного кабана. Поднялась и поглядела вниз. Карасу вилась гадюкой по ярко-жёлтому с красными мазками лесу. Тёмно-зелёные пятна пихтачей вливались в лиственный массив, спускались с хребтов Подковы. Внизу замаячили домики «Лосиной Курьи», у избы Горыныча горел фонарь.       Собаки забрехали и кинулись, подметая хвостами стылую землю, к Ярославе. Она потрепала по холкам помесных с дворнягами лаек и направилась к дому. И, конечно же, в полутьме провалилась ногой в Белкину яму — одна из собак Горыныча изрыла весь дворик.       — Бэлка — курва! — выругалась Ярослава, увернулась от собачьей ласки и зашла в жарко натопленную избу.       Пьяный Горыныч спал на застеленном медвежьей шкурой топчане. Айвазов сидел за прожжённым клеёнчатым столом и ел тушёнку из банки. В избе было грязно. После Ритиной уборки в июле Горыныч на порядок забил.       — Дэржи. — Ярослава положила перед Айвазовым чёрную косточку. Пацан перестал есть и взглянул на Ярославу чёрными узкими глазами.       — Где взяли? — Он взял испачканными в жиру пальцами косточку и повертел её. — Я чувствую. Как маленький кусочек Эрлика. — Неожиданно поделился Айвазов.       — Яхонтов отдал. — Ярослава не стала вдаваться в подробности. Айвазов кивнул и поднялся. — Полэтэли? — Она хотела поскорей закончить с этим. Отдать Эрлику Яхонтовскую косточку и забыть об этом насколько возможно.       В этот миг по мережке прошла слабая волна. Точно рябь по тёмной болотной воде. А из глубины послышался зов:       «Ярославушка, деточка, загляни ко мне. Уважь».       «Сейчас приду, Анфиса Бабанаковна».       Ярослава мысленно выругалась. Приспичило бабке Анфисе, предыдущей шаманке Пёстрых гор и троюродной тётке Лены Усольцевой, пообщаться именно сейчас! Старая шаманка померла ещё в конце восьмидесятых, и с той поры с ней общались разве что Баринов, да Лена. Ну и мать гоняла тогда малую Ярославу поучиться у старушки уму-разуму. И вот теперь тащиться по темноте в избушку-на-курьих-ножках.       — Сэйчас приду, — бросила Ярослава Айвазову и вышла из избы, прихватив прокуренную фуфайку Горыныча — сибирский сентябрь пробирал до костей. Главное — обойти собак и ямы, не переломать ноги.       На лугу как нигде чувствовалось увядание. Ещё держали зелёный цвет высокие травы, но в стеблях уже не было прежней силы. Туман расстилался вокруг, поднимаясь из поймы, доползал до самого пихтача. Ярослава окунулась в ночную тишину осеннего леса, ощутила местных байана и айнов. Видела стайки болотных огней, трепетавших в молочной пелене, но не боялась. Ярослава шла к бабке Анфисе. А её местная нечисть уважала. Что при жизни, что после смерти, когда старая шаманка стала их частью.       Замшелая, потемневшая от снега и дождей избушка на высоких сваях-ножках встретила Ярославу наглухо заколоченными окнами и плотно закрытой дверью. Найдя кусок обвалившейся лестницы, Ярослава подтянулась и оказалась на узком порожке. Открыла дверь за край и очутилась внутри.       Избушка была тесной и низкой, так что рослой шаманке пришлось встать едва не на четыре кости. Посреди избушки на крышке домовины сидела маленькая сухонькая старушка в прямокроенном ситцевом куньке, подпоясанном пëстрым поясом. Тёмные глаза телеутской шаманки выцвели и лишились ресниц, сквозь редкие белые волосы на голове просвечивала бледная кожа, едва ли не кость. Бабка Анфиса поглядела на согнувшуюся в три погибели Ярославу и произнесла:       — Ярославушка! Не забыла старенькую баушку, пришла! А то совсем не заглядываешь.       Сколько Ярослава её помнила, бабка Анфиса всегда была старой. Но просто ответила:       — Здравствуйтэ. — Странно желать покойнице здоровья. — Я была занята.       — Знаю, — кивнула Анфиса. — Помогаешь новому Харыысхану с Эрликом сладить.       — Что? — только и сумела промолвить Ярослава. Происходящее вставало на свои места. Как всегда все всё знали, но ничего не сказали.       — Илья Айвазов — воплощение Харыысахана. Новый чёрный шаман смерти, — спокойно ответила Анфиса. — Уж как Харыысхан с повернутой шеей страдал в гробу!       — Что жэ ты, старая, мнэ сразу нэ сказала! — взвилась Ярослава, забыв о почтительности.       — Не только ты у меня тут в заботах, — строго отозвалась Анфиса. — Лучше скажи, как моя племянница, Леночка?       — Дочку родила, давлэниэ поднялось, кэсарили, — доложила Ярослава, к своему стыду понимая, что не интересовалась новостями и о самочувствии Лены знать ничего не знает.       — В зелёных водах Софиюшка родилась, еле успели, а то бы совсем не задышала, — сообщила Анфиса, которая, похоже, была в курсе всего, просто хотела по-стариковски поболтать. — Но всё равно досталось девке. Айу всё порывался Софийке силу свою отдать, да девки-ведухи крепкий народ, сама выкарабкалась.       — Что с Айу? — тихо спросила Ярослава. Сердце защемило. Она совсем не вспоминала старого кама. Олега. — Я нэ слышу эго.       — У Айу слишком много сил, чтобы отправиться в посмертье, и слишком мало, чтобы выйти из комы, — произнесла Анфиса, явно стырив медицинский термин из головы у Кати Романовой или Пелагеи Ковалевской. — Он на полпути к нам. Но всё не сдвинется с места.       — Вы сказали, что Харыысхан жаловался на свёрнутую шэю, — сменила тему Ярослава, сморгнув слезу. — Зачэм Злат Яхонтов эё вообщэ свэрнул?       — Чтобы вставить палку в колесо рождения чёрных шаманов в роду Бабогуровых, — пояснила Анфиса. — Чтобы потребовать это право рождения у Эрлика для Яхонтовых. Златик решил, что его сын Малютка не родился чёрным шаманом из-за того, что это право уже есть у другого рода. Златик много гуторил, пока с Илюшкой Леночкиным по Карасу катался и в лесах шарился. Думал, сгноит дичка, и никто ничего не узнает. Поделиться с кем-то было охота. А оно вон как вышло.       — Значит, Эрлик отпустил Лэну, потому что пришёл Малюта Яхонтов и пообэщал Хозяину Смэрти золото, — задумчиво произнесла Ярослава. — Интэрэсная сдэлка. А зэмлэ хозяйка нужна. Вот мы Яхонтовский договор и расторгнэм.       — Дык ты что же, Ярославушка, собралась идти к Эрлик-хану в этой рванине да на своих двоих! — ужаснулась Анфиса, откинула крышку гроба и полезла куда-то в недра домовины.       Ярославу передёрнуло. Залежалых старушечьих тряпок ей как раз не хватало. А собственная спортивка порядком поистрепалась и изгваздалась.       — За осьмнадцать лет до моей смерти я обещала твоей матушке Айнурушке платье сладить. — Голос Анфисы прозвучал глухо, будто она копалась в каком-то безразмерном, заваленным всякой дрянью чулане. — Слово за слово, хером по столу, да запамятовала и дошивала уже здесь. — Старая шаманка, наконец, вынырнула из домовины, куда залезла чуть ли не с ногами.       Анфиса протянула Ярославе синюю бязевую рубаху до пят, застёгивающуюся на мелкие пуговицы, и такие же штаны. Полы кунька были обшиты чёрными лентами. Грудь плисового с подкладом пантека была вышита цветными нитками. На ноги шли кожаные удуки, а для тепла — толстый шерстяной халат, подпоясанный кутом. Отороченная соболем шапка прилагалась.       — Красавишна, — одобрительно хмыкнула Анфиса, когда Ярослава облачилась в обновки поверх Самохваловской вышиванки, радуясь, что старая шаманка дала ей новые вещи. В интернате ей всегда доставалась ношенная одежда. — Твои тёсы Эрлика боятся. А вот он — нет.       Дверь избушки-на-курьих-ножках распахнулась. Ярослава обернулась и застыла, не в силах слова вымолвить. Из тумана вышел лось. Даже не так: Лось. Мощный, жилистый, огромный, с гигантскими рогами, которыми можно загребать солнце. Из ноздрей Лося валил пар, а умные тёмные глаза смотрели на Ярославу.       — Он меня к посмертной реке относил, — улыбнулась Анфиса, с нежностью глядя на сохатого. — И «Курью» нашу хранит. Поезжай, Ярославушка. Пока не пробило двенадцать часов.       Могучая спина Лося ходила литыми мышцами под Ярославой. Она с детства привыкла ездить без седла, но боялась свалиться с огромного Лося. Но гигант только повернулся задом к избушке-на-курьих-ножках и под хлопок закрывшейся двери снялся с места.       Сохатый летел, не касаясь копытами земли. В мгновение ока пронеслись мимо луг, попрятавшиеся айны и приветствовавшие Лося байана. Сохатый перепрыгнул шлагбаум биостанции, а Ярослава успела заметить, что тотема на месте не оказалось.       Айвазов вытаращился на Лося, всхрапнувшего при виде парня. Но схватился за поданную Ярославой руку и забрался впереди неё на сохатого.       — За меня держитесь, — буркнул Айвазов, хотя сам едва держался на лосиной спине. Миг — и сохатый ринулся в жёлтый подлесок прочь от «Курьи».       Мимо смазанными пятнами проносился лес, мелькала река. Голубое свечение с каждым мгновением становилось всё ближе. И не успела Ярослава приготовиться к встрече с Эрликом, как Лось выскочил из ивняка к остову ГЭС. Тут же пришла в движение арматура каркаса, и из агрегата с оглушающим грохотом собрался бетонный онгон, приветственно полыхнувший голубым огнём изо «рта»:       — Лапки мои! А я заждался. Ну не сундучок же вы с дубочка снимали, могли бы и побыстрей. — Эрлик поглядел на мрачного Айвазова. — Ну что, Ыляку, принёс мне косточку с договорчиком Малюты Яхонтова?       — Да, — буркнул Айвазов и протянул Эрлику косточку. — Забирай.       Гигантская арматурно-бетонная рука метнулась к Айвазову. С кончиков пальцев Эрлика сорвались побеги эхиноцистиса и оплели косточку. А затем утащили её к застывшему онгону. Мгновение Эрлик рассматривал крохотную в его ручище косточку, а затем заорал так, что Ярослава и Айвазов не устояли на ногах и повалились на землю.       — ЧТО ТЫ МНЕ ПРИПЁР?! — Эрлик был в ярости. Хватил бетонным кулаком по сваям, раскрошив одну к айнам.       — Чёрную косточку! — заорал не менее злой Айвазов. От него исходила тяжёлая давящая мощь, так похожая на силу Эрлика. С кем он был един. — От Малюты Яхонтова.       — Это НЕ ТА косточка! — Эрлик наклонился к Айвазову, нависая над ним поросшим мхом бетоном и ржавым железом. — Это — старая кость Злата Яхонтова, с которой он и этот лисий дичок-недоумок, приходили ко мне любовью торговать! В ваших девяностых!       — Ну, блядь, извини, другой нет! — ощерился Айвазов. — Пойду грохну Яхонтова и поищу твою ебучую косточку.       — Всё, Ыляку, всё, — вдруг неожиданно спокойно отозвался Эрлик. — Я записал тебя в список пидорасов.       — Да что я сделал-то? — вскричал Айвазов, вскакивая и потрясая кулаками. Ивняк со страшной скоростью усох и раскрошился, рыба в затоне всплыла кверху брюхами. — В чём перед тобой проебался этот хуй — Харыысхан? Почему я должен разгребать за ним дерьмо?       — Потому что ты — его воплощеньице. А Харыысхан обещал мне, что приведёт в мир ещё одного чернобога. Хорзов — личин Солнцебога — дохрена, а меня — хрен да маленько. А что Харыысхан сделал... — Глаза Эрлика зловеще полыхнули голубым. — То не надобно повторять. Я хотел поглядеть, справишься ли ты с моим заданьицем. Ты не справился. Харыысхан до тебя не справился со своей задачкой. Поэтому дел с тобой я отныне иметь не желаю. Получше найду. — Эрлик отвернулся от красного злого Айвазова и вдруг пророкотал: — Ярослава!       — Я здэсь! — собрав волю в кулак и поднявшись, отозвалась она.       — Используй голубую траву, чтобы разрушить ГЭС! — повелел Эрлик. — Освободи моё золото, пусть оно вернётся в природу. И я тоже пойду. Надоели вы. Я домой.       Не дыша, чувствуя, как сверлит её взглядом Айвазов, а трава и речная живность продолжают погибать, Ярослава достала из-за пазухи пучок тихонько певшей голубой травы. Глянула на длинные и узкие, точно лезвия, листья пальмы, а затем по натию коснулась бетонно-арматурного онгона.       Голубая трава полыхнула нестерпимо ярко, ослепляя. В этот же миг онгон начал распадаться. Бетон крошился, железный каркас ломался. Гулкое эхо прокатилось по воде, заставляя землю ходить ходуном:       — Я голубая трава, та, что поёт и ночью, и днём, что крушит железо и сталь.       В следующее мгновение поток голубого пламени взмыл в небо. Задержался на миг и рухнул, прошив толщу. Вода в реке закипела, галька трескалась, песок обращался стеклом. Карасу раздалась в стороны, а сквозь оплавленное дно провалился в нижний мир Эрлик. Воды сомкнулись над ним, река почернела, а следом за темнотой на поверхность хлынуло золото.       Всё случилось за мгновение, и тут рядом с Ярославой упал кусок бетона. А затем ещё и ещё. Айвазова зашибло обломками, но он, не обращая на это внимания, ринулся к Ярославе, уводя прочь.       Сбоку шумно задышал Лось, и Ярослава, не помня себя, взлетела ему на спину, увлекая за собой Айвазова. Река бушевала, став золотой. Земля дрожала, а остов ГЭС разрушался.       ― В прах рассыплэтся ваша стройка, когда золота желающий мир покинэт!       Ярослава вспомнила собственное проклятие, неосмотрительно брошенное ректору. Выходит, это было предсказание. Видение будущего. И следом пришли слова Кати Романовой, сказанные в далёком июле:       — Чтоб яхонтовцы под землю провалились вместе со своим золотом!       Карасу волновалась и гнала огромную золотую волну вниз по течению, вдруг завернув в устье Мельничихи. У Ярославы внутри всё похолодело. Она поглядела на Айвазова и встретилась с его испуганным, но решительным взглядом.       — Нужно спасти золотодобытчиков! — воскликнула Ярослава.       Не успела она договорить, как Лось снялся с места и побежал по обращавшимся золотом волнам, обгоняя бурный поток, точно от прорванной невидимой плотины.       Лось влетел в лагерь «Яхонтартели», на миг опередив золотую волну. Ярославины тёсы похватали испуганных опешивших работяг и потащили прочь от бушевавшей золотой стихии. Миг — и земля затряслась, погребая в разломах технику, ломая драги и унося постройки.       Горынычу пришлось протрезветь, расчехлить канистру спирта и отпаивать очумелых трясущихся работяг-дичков, которых тёсы принесли в «Лосиную Курью». Горыныч же разместил их в новом домике.       — Матюха, ёшь твою в роги, и ты тут! — воскликнул Горыныч при виде бригадира золотодобытчов. — Ты чего не в городе? У тебя ж сеструха родилась, надо пяточки обмыть!       — Мамка расстроится, если я к батяне пойду. — Матвей бахнул стопку спирта, а до Ярославы дошло, что это — сын Баринова.       Сам Илья Николаевич, вопреки многолетней привычке сидеть на биостанции от снега до снега, умотал в Карасукск к Лене и новорождённой дочери. Его подменял Николай Фёдорович, который тоже проснулся и теперь деловито кормил работяг супом и щучьими котлетами.       Вот уж точно Карасукская республика — большая деревня. Теперь понятно, почему, когда Матвей в «Шерпе» приехал за Ритой, Наташей и Адамом, Илья Николаевич прятался в своём домике и носа на улицу не показывал.       Слишком много картин сложилось за последнее время, и Ярославе сильно захотелось выпить. Она развела в полторашке из-под минералки спирт, утопив лебедей с этикетки, и задумчиво выпила половинку пластикового стаканчика. Сорокаградусный спирт с мягким послевкусием скользнул в желудок, в груди разлилось тепло.       Казалось бы, дело сделано, ГЭС разрушена, на новостройку уйдут годы и в десятки раз больше денег. Ложись и спи, но тянущее чувство в груди заставило Ярославу, прихватив полторашку и кусок копчёной колбасы, выйти из домика и отправиться на ГЭС.       Ярослава шла по лисьей темноте и к позднему сентябрьскому рассвету вышла к разрушенному остову гидроагрегата. Обломки бетона, точно руины изнутри взорвались, лежали в воде, успевшей вновь стать обычной.       Пройдя по выступавшим из реки обломками, Ярослава добралась до более-менее целой сваи. И почти не удивилась, когда обнаружила там Айвазова. Пацан мотнул головой, типа, садитесь, а когда Ярослава устроилась, подстелив под задницу фуфайку, произнёс:       — Я убил рыб. — Он кивнул на усеявшие речной рукав белые раздутые брюхи погибших щук и окуней. — Теперь Рыбнадзор натянет местных рыбарей. Вы зачем пришли? — В предрассветном сумраке глаза Айвазова казались особенно чёрными.       — ГЭС стала для мэня и всэй рэспублики почти сакральным мэстом, — откровенно ответила Ярослава. — Мы всэх спасли, всё хорошо, но тянэт, знаэшь, поглядэть на то, что висэло дамокловым мэчом, но упало мимо. Мы сломали Кощееву «Золотую иглу», понимаэшь? Так назывался прииск Яхонтова. А ты чэго здэсь?       — Я не нашёл нужную косточку, — отозвался Айвазов. — Даже ненужную не нашёл. Косточка осталась у Яхонтова. Но я не позволю ему никому навредить и стать чернобогом. Хватит срединному миру и меня. — Ярослава внимательно слушала пацана. Вот он, момент истины. Жаль ей на такой духу не хватило. — Я почувствовал свою общность с Эрликом, когда он уходил, и понял, что я — чернобог. Вы знали?       — Я поняла, сопоставив факты, — ответила Ярослава. — Но твой сэкрэт не выдам.       — Вы меня не боитесь? — В голосе Айвазова звучали плохо скрываемые надежда и страх быть отвергнутым. Снова.       — Я принэсла тэбэ спирт. — Ярослава отковыряла один стаканчик от другого, плеснула спирт и протянула его Айвазову вместе с куском колбасы.       Пацан протянул руку и взял у неё еду. Усмехнулся, залпом выпил спирт и закусил. А затем запел так, что низкий эрский голос прокатился над Карасу:       — Границы ключ переломлен пополам, а наш батюшка Перун совсем усоп. Он разложился на плесень и на липовый мёд. А перестройка всё идёт и идёт по плану. А вся грязь превратилась в голый лёд. И всё идёт по плану. Всё идёт по плану.       Рассвет коснулся лучами бетонной сваи, на которой сидели шорская шаманка и чернобог. Они выпили почти весь спирт и ждали тёсов, которые заберут их в «Курью».       Глядя на руины, Ярослава вдруг поняла, что неиспользованным остался всего один пучок голубой травы. У Наташи.