Мельница

      — А по бэлому снэгу уходил от погони чэловэк в тэлогрэйкэ или просто ЗэКа!— напевала привязавшуюся песню Ярослава. — Так. Пока мэня нэ будэт, доклэитэ обои!       — Да, эмдеги! — отозвались тёсы.       Ярослава согласовала с жилищной инспекцией перепланировку квартиры, и духи-помощники уже снесли стену между кухней и залом. Теперь выкладывали кирпичом отделку под лофт. Вот обои наклеют и красота будет.       Сама Ярослава собиралась в Мундыбаш к родне на шорский Новый год. Эта маленькая традиция, сродни походу в баню, обошла стороной Инессу. Та отказалась от скучных застолий, игрищ и обрядов ещё в средней школе. И каждый раз сваливала, когда Ярослава брала её с собой. В этот раз дочь тоже не поехала, отговорившись коллками и семинаром по антропологии. Ну и хорошо. За тёсами присмотрит. Они, как Равшан и Джамшут, не были сильны в строительстве.       Толстозадый высокий «джип» уже прогрелся. Предвкушая песни, пляски и вечернее камлание, Ярослава влезла в лыжные штаны, как вдруг в дверь позвонили.       — Кого там айны принесли! — Ярослава бросила лямки и пошла открывать. На пороге стоял Адам.       — Здравствуй, Ярослава Ростиславовна, — произнёс он, то вытаскивая, то пряча руки в карманы пальто, точно не знал, куда их деть.       — И тэбэ нэ хворать. — Она с подозрением поглядела на незванного гостя. — Что надо?       — Поговорить. — Адам провёл пятернёй по изрядно поседевшим волосам.       — О чём? — Ярослава не спешила его впускать, хоть и торчать в жарких штанах на лестничной клетке не улыбалось.       — О Наташе. — Вид у Адама сделался совсем несчастным.       — А я здэсь при чём? — удивилась Ярослава.       — Помоги мне, пожалуйста, — произнёс негромко Адам.       — Ты точно Адам Антонов? — усмехнулась Ярослава, хотя ей было нихрена не весело. — Скажи «мутабор».       — Я уже был эйзенией салаирской, спасибо, — вернул усмешку Адам.       — Проходи. — Ярослава посторонилась, пропуская Адама в квартиру. — Чай, кофэ? Что погорячэй нэ прэдлагаю, я за рулём. Это по Алтаю на границэ с Монголиэй можно колэсить поддатой и бэз прав. А тут город, цивилизация.       — Я не буду, — покачал головой Адам. — Об этом, собственно, я и пришёл поговорить.       — Так что тэбэ надо?       Ярослава сидела, как на иголках, пока Адам ел пирог со смородиновым вареньем и нёс какую-то дичь про бывших коллег из БГУ. Кажется, кто-то женился на своей дипломнице, хотя годился ей в отцы и столкнулся с отчаянным сопротивлением её родителей. А вот если выехать прямо сейчас и не будет пробок, Ярослава успеет как раз к началу застолья...       — Ты знаешь, я лежал в наркологии, — вдруг стал немногословным и серьёзным Адам. — Сразу после похорон Малюты лёг. Меня колбасило так, что думал — сдохну. И не помогло. — Он развёл руками и отхлебнул чай. — Я хочу выпить. Еле оттащил себя от пивнушки.       — И что? — Ярослава недовольно поглядела на Адама. Мысленно она уже вязала на чаломаа все свои грехи за год. Надо добавить ещё — Адама.       — Я хочу завязать, — он пристально поглядел на Ярославу. — Навсегда.       — О, Ульгэн-отэц! — простонала она. — Я нэ дэрэвэнская знахарка! И твой алкоголизм — нэ порча, а биохимичэская и психологичэская зависимость. Распад личности.       — Поэтому я и пришёл к тебе! — воскликнул Адам. — Ты — хозяйка земли, сильнейшая шаманка республики! Тебя боялся и хотел даже Малюта!       — И что? Малюта много кого хотэл, — возразила Ярослава. — Да, я помогаю людям. А тэбэ — нэ хочу.       — Я хочу быть достойным Наташи, — тихо произнёс Адам, отвернувшись.       — Тэм болэ нэ возьмусь! — возмутилась Ярослава, скатываясь в жуткий акцент. — Ты и так дэвчонкэ жызнь сломал. Обрюхатыл, морально изнасиловал. Ладно, за наслэдников спасыбо. Но я эй лучшэ найду. Подыщу. Свэду эё с Матвэм Бариновым. Хороший парэнь. Работящий, нэпьющий. И ситуация у нэго похожая. — Ярослава замолчала и, гневно чиркнув зажигалкой, закурила.       — Пожалуйста, — заговорил, нарушив тишину, Адам. — Я квартиру купил в Старом центре возле Парка Чудес. На работу в местный Департамент охраны природы устроился. Я хочу быть рядом.       — Я тэбэ нэ вэрю, — упрямо отозвалась Ярослава. — Ты всю дорогу был бэзвольным дэрьмом.       — Я сделал много зла, — согласился Адам. — И жалею об этом.       — Нэ вэрю, — покачала головой Ярослава. — Ты хорошо сэбэ на умэ. И умэшь манипулировать людьми. Ты снова сдэлаэшь Наташу виноватой. Алкоголики нэ мэняются. Я была с Гэнрихом, я знаю.       — Прошу тебя, Ярослава! — взмолился Адам. — Проведи обряд, закодируй меня!       Адам стоял на своём. В его зелёных глазах плескались отчаяние и решимость. Дошёл ли он до дна или притворяется? Мережка откликалась бурей чувств, сожалением, раскаянием. Но Ярославе этого было мало.       — А эсли ты — просто кончэнный алкаш и камланиэ нэ подэйствуэт? — наконец произнесла она, тщательно подбирая слова.       — Если колдовство не поможет, я к Наташе даже не приближусь.       — Она по тэбэ страдаэт.       — Я сделаю так, чтобы не страдала. Всё ей объясню. Буду платить алименты на детей и на неё. Потом официально разведёмся. Если Наташа решит меня приблизить — приду. А если нет, значит так тому и быть.       — Всё, что ты хочэшь от мэня, ты должэн трэбовать от сэбя, — мрачно откликнулась Ярослава. — Отвэть сэбэ, что ты хочэшь?       — Я хочу, чтобы Наташа была счастлива, — подняв на неё взгляд, произнёс Адам.       — Заставь мэня повэрить в сэбя. — Ярослава натянула куртку. — Чтобы это были нэ просто слова.       — Так ты мне поможешь? — Бледное постаревшее лицо Адама озарила слабая надежда.       — Да. У мэня эсть мысль. — Жутковатая шальная идея оформилась в сознании, переродившись из жестокого подспудного желания.       — И что ты сделаешь?       — Я тэбя убью.       Мартовский вечер весеннего равноденствия затопил синими тенями поляну между пихт и елей. Напротив закрытого на зиму дома Акуловской пасеки горели три костра.       Ярослава сидела на крыльце и ощущала на плечах непривычную тяжесть кож эвенкийской камлайки, подаренной на сороковой юбилей Алтаной Хопкогир. Легче расшитого ракушками-каури кам кэби, но тяжелей шорских духов.       Примостившийся рядом Адам резал белое, синее, жёлтое и чёрное полотна на ленты-чаломаа в свете фар снегохода Айу — у Ярославы были ключи от его дома в Лосевке. Она видела, как подрагивали руки Адама. Ей и самой было страшно.       — Это нэ будэт физичэская смэрть, — произнесла Ярослава, стараясь подбодрить не столько Адама, сколько себя. — Но нэизвестно, чэм всё закончится. Это — эвэнкийский обряд посвящэния. Чэловэк с даром становится шаманом.       — А дичок? — Адам поглядел на неё.       Морщины в уголках его глаз и губ обозначились чётче. Тело под старым тулупом Айу было изрядно похудевшим.       — Я нэ знаю, — честно ответила Ярослава и добавила: — Боишься?       — Да, — признался Адам. — Но если я умру, Наташа сможет оформить пенсию по потере кормильца. И жилищные льготы.       — Нэ всё мэряэтся дэньгами.       — Больше дать я ничего не могу.       — Хватит прибэдняться. А то духи так тэбя и услышат.       — Извини.       Они замолчали, и Ярослава отправилась проверить костры. Земля Пёстрых гор пела под её ногами, восхваляя приход весны. У эвенков Матушка-Зима — не зло, а такое же божество, способное помочь в беде. И на её исходе Ярослава собиралась дерзнуть и помочь Адаму.       Мерные удары в туур. Сначала по-шорски. Раз-два. Танец с запада на восток. Колотушка поймала последние лучи заходящего солнца. Все беды и невзгоды — уходите прочь!       К чёрному костру, сложенному колодцем. Испуганный, но несдающийся Адам бросил в жаркое пламя чёрные чаломаа, густо усеянные узлами. Боль, злость, гнев — всё сгорит. На восток к искрящемуся белым пламенем светлому костру — попросить Ульгена о милости.       И к единственной берёзке, отыскавшейся поблизости — повязать на священное дерево — символ Мира — цветные ленты. Идёт весна, и байана возвращаются в срединный мир.       На третьем костре Ярослава сварила бобрятину. Спасибо Айвазову, запасы ещё остались.       Заведя Адама в дом, Ярослава подала ему миску с похлёбкой, а сама уселась на пол, постелив захваченный у Айу меховой кумалан — старый кам ведь тоже учился в городе шаманов. Заварив гремучую смесь из рододендрона Адамса — какая ирония — и саган-дайля, Ярослава протянула Адаму полную кружку.       — Пэй! — приказала она.       — И что теперь? — Адам осторожно отпил и поморщился. — Невкусно.       — Ты нэ вэришь, — сокрушённо махнула рукой Ярослава. — Твоя жизнь — сплошной подлог.       В отсветах огня из открытой печки Адам казался понурым и полным горечи. Тени танцевали на стенах, а за кругом света бродили уже полусонные, но ещё сильные айны. Эрлик ушёл, и они снова затаивались на лето.       — Я пришёл сюда, чтобы исправить это, — наконец произнёс Адам, доев и допив.       Пустые посудины глухо стукнулись о деревянный стол. Ярослава отвернулась, выдохнула и надвинула на лицо бахрому шапки. Духи не должны узнать её.       В крепкую руку привычно лёг извлечённый из-под кумалана спрятанный лук. Адам даже не успел отшатнуться: Ярослава выстрелила. Привычно напряглись мышцы, и стрела вонзилась в дверной косяк на волосок от головы испуганного Адама.       — А теперь беги, — мрачно произнесла Ярослава. — Пятьсот вздохов — твои.       Адам попятился, запнулся, едва не свалившись с крыльца, а затем побежал в чащу, петляя зайцем. Усмехнувшись, Ярослава неспешно обула снегоступы, села на пол и метнулась следом за Адамом чёрной вороной.       Он бежал по заснеженному лесу, запинаясь, раня руки о покрытые весенней коркой едва просевшие сугробы. Зловещее карканье большой вороны эхом раздавалось в тайге.       Сердце Адама билось исступлённо, так, что его стук разносился по чаще, затихая между пихт. Пятьсот вздохов вышли.       Она настигала его на снегоступах, а на скрытом бахромой лице застыло отрешение. Всё кончается, мой друг.       Нога провалилась в сугроб, и Адам рухнул на снег. Пополз вперёд, поднялся, но силы оставили его.       — Наташа... Наташа... Наташа... — Адам упал на колени, разрывая на груди тёплую рубашку. Зацарапал по коже, раздирая тело ногтями до крови. — Забирай... забирай! — По снегу поползли змеями алые разводы.       Хрустнула упавшая с ели ветка. Адам повалился ничком на снег, а следом перед его лицом появились зимние охотничьи сапоги. Адам поднял голову.       Над ним возвышался одетый в белый масхалат человек с АКМом наперевес. Лицо пришельца скрывали балаклава и защитные очки. Человек одним движением сорвал маску, и в его голубых глазах блеснула сталь.       — Ты не нужен моей дочери, — сурово произнёс Николай Фёдорович Алабаев. — Отправляйся в Навь и там сдохни! — Он снял автомат с предохранителя и дал очередь, перебив Адаму ноги.       Крик боли смешался с волчьим воем. Ворона уселась на ель и хрипло каркала. Из-за деревьев вышел огромный белый волк.       Мелодия пришла сама. Ритмичная, с тёмными, проникающими в душу холодным пламенем переливами. Раз-два-три.       — Он твой. Я же говорил, что скоро наш будет. — Николай Фёдорович отступил, давая дорогу волку. — В сердце пламенный рубец — ты уже мертвец!       Волк ощерился, пригнулся и оттолкнулся мощными лапищами. Одного прыжка ему хватило, чтобы оказаться у окровавленного испуганного Адама. Одним движением волк вцепился ему в горло.       На снег брызнул фонтан крови. Волк рвал барахтающееся всё тише, бьющееся в агонии тело на части.       — А теперь мы посчитаем! — И Николай Фёдорович наклонился над тем, что осталось от Адама.       Солнце третий раз зашло над Акуловской пасекой. Ярослава срубила молодую осинку и теперь подбрасывала в очаг просушенные на предпечнике дрова, подкармливая огонь. Хорошо, что ума хватило взять у Айу угля. Успел же старый кам его выписать. Живём на угле, а себе выбиваем, да ещё хреновый, песок песком.       Ярослава обернулась и поглядела на лежавшего на топчане под двумя одеялами Адама. В начале обряда, когда он только отключился, мережка ещё показывала происходящее с ним, а потом кут спустился совсем низко, и кино закончилось.       Обычно эвенки лежали вот так три дня, пока духи считали их кости. И если их не хватало, человек не мог стать шаманом. Лишняя кость давалась не зря. У Адама же её не было. Он вообще ни на грамм не был шаманом. Духи это явно просекли. И вернут его в первозданном виде. Ярослава не учла это и крупно лоханулась.       Она подбросила ещё дров и подошла к Адаму. Тот совсем отощал, высох и потемнел. Словно покойник. Глаза запали, вокруг них темнели провалы.       Ярослава смачивала ему губы медовой водой и думала, помогла бы капельница с глюкозой или нет. Шаманы выдерживали обряд и возвращались усталые, но здоровее прежнего. А вот Адам... И чем дольше Ярослава смотрела на него, тем громче давала о себе знать страшная, пугающая своей ясностью мысль.       Раз Адам дичок, то сейчас практически под гипнозом. Его тело целиком и полностью во власти Ярославы. Она ведь может не возвращать Адама к жизни. Убедить его тело в том, что оно умерло. Спасти Наташу от жизни с таким человеком.       Замерев от страха, Ярослава прислушивалась к стуку собственного сердца. Это просто. Взять туур, затянуть горлом погребальную эвенкийскую песнь. Стук туура задаст ритм сердцу Адама, а Ярослава постепенно перестанет играть. Кут улетит, останется вытащить тело вон, заделать окна и двери. Прочь от пасеки, чтобы душа не нашла путь обратно. Но это мелочи.       Ярослава сумеет замести следы и спрятать тело. Утащит его на хребты Подковы волоком по ещё крепкому льду Карасу. А там медведи ничего не оставят. Сама вернёт снегоход Айу в гараж и уедет на «джипе». Он в Лосевке под мороком, его никто не видел. А дома Ярослава покамлает: закроет эту часть мережки ото всех. И никто ничего не узнает.       Туур лежал на грубо сколоченном столе, в узорах орнамента тонул свет. Стукнуть раз-два и всё кончится. Не дыша, Ярослава потянулась к тууру. Хлопнула себя по руке. Отпрянула, и...       — Ярэ!       Она свалилась на пол от напевного призыва. Замотала головой, растрёпанные косы упали на плечи. Повернулась, да так и застыла, не в силах отвести взгляд от той, что вышла из переплетения огня и ночи.       Высокая и сильная. Черноволосая, смуглая, в пёстрых шелках. Из правого плеча росла третья рука, из левого — ястребиное крыло. На золотых ладонях сверкали нарисованные глаза.       — Трёхрукая шаманка! — благоговейно выдохнула Ярослава. — Авани! Прародительница!       — Не глупи, Ярэ, — гулким голосом произнесла Авани. — Ты — шаманка, а не убийца.       — Но он негодяй! — воскликнула Ярослава.       — Речь не о нём, — Авани кивнула на Адама, — а о тебе. Взялась помогать — иди до конца.       — Он не изменится! — воскликнула Ярослава, ткнув пальцев в почти бездыханного Адама. — Ради Наташи!       — Вы обе — мои дочери, — ответила Авани. Склонилась над Адамом и дохнула на него. — Я не дала вам совершить глупости. Дождись рассвета. Выкуп получен. Всё, спать!       Авани взмахнула крылом, и Ярославу пригвоздило к полу ветровым потоком, принёсшим запахи благовоний и восточного базара. Ярослава почувствовала, как её щеки коснулись жёсткие перья, а затем провалилась в сон. Не окоченеть бы на полу, кто ж дрова подбросит...       Когда Ярослава разлепила тяжёлые отёкшие глаза, солнце уже светило в низкое оконце. В доме было жарко: за ночь дрова и уголь прогорели, но кедровый сруб сохранил тепло. Однако не успела Ярослава порадоваться, что удачно упала на кумалан, как таёжную тишину нарушил хрип:       — Пи-и-ить! Вода... Пить...       Ярослава поднялась, пошатнулась, зачерпнула из железного ведра, стоявшего на печи, воды. Подала высунувшемуся из одеял, точно горностай из норы, Адаму, который выхлебал полный ковшик.       Пока Адам пил, Ярослава внимательно его разглядывала, опустившись обратно на кумалан. Адам точно сбросил если не пятнашку, то десяточку лет. Морщин поубавилось, синяки под глазами ушли, руки не тряслись. Из волос почти ушла седина, и они теперь доставали чуть ниже плеч. И ведь Ярослава на полном серьёзе собиралась Адама убить.       От этой мысли затошнило, и Ярослава поспешила глотнуть чуть тёплой воды. Закашлялась и отбросила с лица жёсткие волосы.       Вот так просто. Раз — и не стало бы Адама. Объявили бы в розыск, как Яхонтова, и тихонько проводили, поставив кенотаф на Стародевичьем кладбище. Наташа бы отгоревала и...       Ярослава не знала, что было бы дальше. Вот теперь и поглядит. Правильно Авани не дала Ярославе совершить глупость. Не потому что ей было жаль Адама. Трёхрукая шаманка сберегла Ярославу и Наташу.       — Как ты сэбя чувствуэшь? — наконец, произнесла Ярослава, когда Адам слез с топчана и подсел к ней.       — Как будто мне снова сорок, — отозвался он без улыбки и сощурился на солнце. — Почему Алабаев?       — Это твоё подсознаниэ, а нэ моё, — покачала головой Ярослава. — Что так потом было? Что насчитали?       — Сказали, что раз у меня нет лишней кости, то я могу отдать что-то ещё ради исцеления. — Адам посмотрел на Ярославу. Его зелёные глаза напоминали молодую хвою.       — И что ты отдал? — напряглась Ярослава, не дыша. — Чэм они взяли с тэбя плату? — Не просто же так Авани говорила про выкуп. Ульген-отец, что Ярослава натворила?       — Ничего они с меня не взяли. Потому что у меня ничего нет, — едва заметно улыбнулся Адам. — Теперь я понял.       — Что? — Ярославе стало жутко и одновременно спокойно. Всё уже случилось.       — Я — Наташин. Навсегда.