Главные герои

             Люся Лейхнер помахала рукой:       — Я тут!       Вероника ещё раз аккуратно стряхнула зонт, мокрый от внезапного дождя, и стала лавировать между столиков к подруге.       — Не получилось быстро… Прости. — Вероника поцеловала Люсю в щёку, увернувшись от подставленных губ. Вся эта метаморфоза с её сексуальной жизнью за последний год всё ещё казалась каким-то временным явлением, экспериментом, игрой. Хотя она видела, что Люся вовсе не играет. Знала, что та всегда была такой. И даже то, что Люся всегда любила её, с самого первого курса. Хотя и не понятно за что… Не за светлые же непослушные локоны, или вздёрнутый носик, или раскосые зелёные глаза? Люсе это не важно…       — Я заказала тебе «Цезарь» и тыквенный суп.       — Спасибочки. — Люся знала о Веронике всё, и не только её вкусовые предпочтения.       — Как на работе?       — Всё то же! Затрахали своими нововведениями! — В её музейном комплексе завёлся новый начальник, который фонтанировал оригинальными идеями и всех утомлял своей энергией.       — Во-о-от что… — растянула «о» Люся и наморщила лоб, — я сказала Динке, что мы придём завтра.       — Лю! Я никого не хочу видеть! Как вспомню…       — Но Рогачёва не будет…       — Это ясно… Но всё равно мне кажется, что все будут пялиться. Хмыкать, языками чесать…       — Думаешь, больше не о ком чесать? Одна Козневич даст жару инфоповодами. Да и общагинских будет мало. Тем более никто и не узнал тогда…       — Лю! Просто тогда не было возможности всё-всё выкладывать в Сеть! — Вероника осеклась: официантка принесла салат и суп. — Парни уже на следующее утро шептались, косились на меня с ухмылочками… Дрозд приторно так: «Как ты себя чувствуешь?» Да заебись чувствую! И Юрец мерзко так спрашивал: «Ой, Вероничка, а что же случилось с Левончиком? Что у него с личиком?» Тьфу, скоты!       — Кстати, насчёт личика ублюдка… — Люся зачем-то достала сигареты, хотя курить в кафе нельзя, и стала крутить на пальцах все кольца попеременно. — Мне кажется, что надо пойти на встречу хотя бы ради Воронова.       — Ты всё-таки думаешь, что это был он?       — Да, надо просто взять и спросить у него.       — Ты же спрашивала уже.       — Так он и не ответил! Под дурачка подкосил, типа: «А?», «Чо?», «Когда?»       — Может, действительно не знает. Он же кувыркался с кем-то…       — Ты веришь этим козлам? Воронов — и кого-то оприходовал? Да он женится на целочке в парандже после пятилетнего испытания чувств!       — Всё равно, я не смогу об этом с ним говорить!       — Я смогу. — Люся убрала сигареты. Её резкие черты лица стали ещё жёстче, непримиримей, суровее.       — Нет! Это был не Воронов! — Вероника даже бросила вилку в салат. — Он, когда Дрозда не было, как запрётся в своём птичнике и, хоть зомби-апокалипсис в коридоре наступи, носа не высунет! Ссыкло! Да и вообще, это же Воронов! Староста, блядь! Ты можешь себе представить, чтобы он кому-то морду набил?       — Могу. Дрозд же получил от него в челюсть на первом курсе. Да и не только на первом.       — Пф-ф-ф… так это Дрозд! Наша птичка-невеличка! И согласись, Олежа тогда палку-то перегнул, парни не прощают, если их кто-то «пидорасом» называет. Да ещё и так, чтобы все это слышали… Вот он и огрёб. И заметь, Воронов тогда свою честь защищал, а не мою или ещё чью-то… Нет, это не Воронов!       — Короче, мы пойдём завтра на вечерину. И тупо спросим. — Люся поправила локон Веронике за ухо, задержалась рукой на мочке подруги. — И если ты будешь бегать от прошлого, то это прошлое тебя постепенно сожрёт. Выше голову! — Она поддела подбородок Вероники. — Я с тобой, и я тебя люблю.       Люся всегда говорила прямо. «Я тебя люблю!» Не скупилась на слова, била ими наотмашь. Она знала, что нужно сломанной, всё ещё юной душе. Именно в то злополучное лето они стали друг другу теми, кем стали.       Люся проснулась от барабанной дроби в её хлипкую дверь. Открыла, не вполне соображая, сколько времени, какого хрена, что происходит. Колотятся — значит, надо открывать! На неё из вонючего коридора ввалилась голая Вероничка! Та самая, за которой она неотрывно наблюдала, о которой она грезила, которая ей снилась… И сразу голая!       — Люсь! Люсь! Люсь! У-у-у… — сразу кинулась она в объятья. — Запри, запри двери!       — Что случилось? — Люся потом пожалела, что закрыла дверь и не выглянула, не поинтересовалась. — Заходи! Воды? Держи плед! Садись, не дрожи! Тш-ш-ш… всё хорошо. Ты в безопасности…       Веронику трясло, она не могла говорить. Издавала какие-то хлюпающие звуки, хрипло дышала. Люся нашла успокоительное, что пила перед сессиями. Баюкала, гладила, уговаривала… Постепенно у Веронички прояснился взгляд, нормализовалось дыхание, да и шум в коридоре совершенно смолк. Главная нирвана в жизни Люськи набирала силу и смысл.       — Тебя кто-то обидел? — шёпотом спросила она.       — Люсь… Я такая блядь… Если его убьют. То это я виновата.       — Кого убьют?       — Левона…       Левона Арутяна Люся ненавидела всей душой. Похабник, сексист, весь из себя натуральный натурал, мужлан и просто придурок! Он был на курс их старше. Она знала, что он не сдал гос по всемирке. И околачивался в общаге в надежде пересдать.       — Лю-у-усь! Я такая блядь… Ведь я знала, что не надо пить…       Это знали все. С абитуры даже. Не с первого курса. Если Вероника выпьет чуть больше нормы — всё, трындец. У неё срывает башню. Канкан на столе, аукцион на минет, тверк под окнами ректора, неприличное граффити на стене приёмной комиссии, звонки на спор всем преподам поочерёдно, бритьё головы под ноль… Она ничего из этого не помнила. Горьким последствием таких алкогольных выпадений была репутация «слабой на передок» и аборт на первом курсе. Самое страшное то, что она не могла вспомнить, кто эта сволочь, воспользовавшаяся её бессознанкой. Люсе казалось, что именно за эту безграничность и отвязность она и полюбила эту странную девчонку, щедрую на эмоции. Вероничка взрывалась с пол-оборота, красилась как Эми Уайнхаус в высокий сезон карьеры, зарядила пощёчину преподу по философии за унизительные выпады против ЛГБТ, цитируя при этом «Метафизику половой любви» Шопенгауэра. На первом же концерте в универе Вероника изображала Мерлин Монро так, что все поверили в реинкарнацию звёздной блондинки. Она безудержно рыдала на гибсоновском фильме «Страсти Христовы» и срывала напрочь голос, болея против всего стадиона за ЦСКА. Вероника была истинной стороной Люси, привыкшей скрывать, сдерживаться, обманывать. Потом они ездили вместе в студотряде проводников. Только Вероника так могла ругаться с цыганами, оккупировавшими вагон, прямо с курами, коврами, горшками для не совсем младенцев, бидонами с самогонкой. Только она могла самолично, не дожидаясь линейников, ссадить пьянчугу-зэка в какой-то дыре и долго и затейливо материться в проём вагонной двери в его адрес. Только она могла одним рыком разогнать беснующихся подростков, почуявших запах свободы в поездке в лагерь. Только она...       Вероника была смелая. И алкоголь, видимо, срывал все замки и пломбы окончательно, высвобождая эту смелость максимально.       — Люсь! Я честно! Честно-честно не хотела! Арутян и Илюха Рогачёв позвали на коньячок. Левон же сегодня сдал наконец! Всё, он выпускается! Ничего же не предвещало… Ты же знаешь Левона, он же всегда был нормальным. Тактичным. К девчонкам с уважением… — Люся кивала, но знала она совершенно обратное. Левон Арутян был мелочным скотом, самовлюблённой мразью, зажимающей первокурсниц в лифте. — Короче, я не знаю, как так вышло. Я не зна-а-аю-у-у… Была музыка, он заказал роллы, всё было так чудесно, так весело… Да, я танцевала. Но я не раздевалась сама. Понимаешь? Я вовсе не хотела никакого секса! А меня лицом в пол! Смотри! Будет ведь фингал! За что-о-о? И этот ебанутый Рогачёв! «Поверни её жопой! Жопой! Раздвинь ноги!» Ы-ы-ы… Сейчас все узнаю-у-у-т…       — Тс-с-с… Что делал Рогачёв? — Но Люся уже понимала. Илья Рогачёв, её однокурсник и по совместительству Табаки при Левоне, не расставался со своим фотиком. Снимал всё: и обоссанные углы общаги, и конкурс «Мисс универ», и бродящих ощерившихся собак, и орущую коменду, и рекламу для хохловского бизнеса… Художник, блядь! И теперь он фоткал голую Вероничку! Тварь!       — Я просто танцевала… Это всё ZAZ… её эти парута-па-ти-би-пи… Её comme ci, comme ça… Я просто танцевала-а-а… А потом так больно, так противно, так мерзко...       — Тс-с-с… Тебя изнасиловали?       — Это всё ZAZ…       Осколками, обрывками, затёртыми пазлами Люся составила всю картинку. Эта обезьяна напоила её Веронику, лапала, издевалась, подначивая, раздевая… Наверняка, был танец на столе или подоконнике. Наверняка, были ножички в пол. Наверняка, Левон скрутил, обслюнявил, кинул на пол, головой в подкроватный мирок с затхлыми носками… На лбу у Вероники ссадина, на шее красные пятна, на спине разводы как будто от вина… Тварь!       — Тебя изнасиловали?       Вероника трясла головой: то ли это «да», то ли это нервное.       — Надо в полицию! Нельзя оставлять это просто так! И фотки Рогачёва будут доказательством…       Вероника стала трясти головой, словно «нет, нет, нет»…       — Я сама виновата, я ненормальная, мне надо лечиться…       — Они мужики, они сильнее, а они тебя лицом в пол!       — Но я сама пришла… Нет… Нет… — Вероника вдруг засобиралась. Бежать, скрываться, блевать, искать одежду…       — Тш-ш-ш… Ты никуда не пойдёшь. — Люся замкнула кольцом вокруг неё руки. — Тш-ш-ш…       Самое ужасно было то, что Люся слышала эту не прекращающуюся «Je veux»*, слышала крики, звон посуды, какой-то падающей мебели… Слышала и не вышла. Слышала и даже заснула. Как и все!       Пусть в летней общаге было очень мало обитателей, большая часть комнат пустовала, но кто-то же был! И всем было похрену!       — Ты от них сбежала? — вдруг спросила Люся.       — Да! Ты знаешь, вдруг этот ублюдок куда-то делся. Как будто его подняла с меня какая-то сила. Я забралась под кровать. Я видела кого-то в шлёпках для душа. Они дрались. Рогачёв бахнулся мордой прямо об стол, у него тут кровь была. Левон тоже… Визжал как свинья, за хуй свой держался…       — То есть кто-то всё-таки решил вмешаться? Кто?       — Я не знаю, не знаю… Я потом просто побежала вон, Рогачёв так и лежит там… — Веронику всё ещё трясло.       — Так, а фотик ты не забрала?       — Не-е-ет… — Бедолага вновь начала рыдать.       Люся решительно направилась в триста десятую, где произошла вся эта ублюдская сцена.       Комната была открыта.       Внутри бардак. Окно открыто, музыка уже не такая разудалая, но по-прежнему орёт. На полу в какой-то тёмной луже лежит рожей вниз Рогачёв. Его шорты полуспущены, половина жопы зияет сумасшедше белым посреди хаоса. Арутяна нет. Фотоаппарата тоже нет. Люся подошла к орущему динамику и резко вытащила вилку из розетки. Ф-ф-фух… тишина.       — Это кровь? — Вдруг громкий шёпот позади. Люся чуть не подпрыгнула от неожиданности.       В дверях стоял Юрка Городецкий, в шлёпках, с полотенцем и мочалкой наперевес. Он показывал на тело, распростёртое посреди комнаты.       Люся опустилась на пол, потрогала красное двумя пальцами… Растёрла. Понюхала…       — Нет. Портвейн.       — Но он жив? Может, скорую? Как бы чего не вышло!       Люся тихонько толкнула Рогачёва. Тот в ответ странно забулькал и застонал. Этот звук спустил все шлюзы, сдерживающие её ярость.       — Как бы чего не вышло? — заорала она на Юрика. — Да вы, бляди, жопы свои прижали, хоть бы кто вышел и вмочил этим гондонам! Как бы чего не вышло? Вышло уже! Всё распрекрасно вышло! — Люся наступала на бедного Городецкого, тот, как щитом, защищался полотенцем. — Что за мужики? Насилуют, а им похуй! Будут тебя убивать, расчленять, поедать с соусом бешамель — включат телик погромче, чтобы не смущали звуки! Бляди! Вы все бляди! — орала она уже на весь коридор, так, чтобы в каждой ссыкливой комнатёнке было отчётливо слышно её однозначное мнение. — Бляди!       — Я-то чо? — проблеял зачем-то Юрик. — Я вообще в душе был!       — Ты целый час намывал своё тельце? С-с-уки… Что? Вы скажете, что не слышали ничего?       — Люсь, так на этаже нет никого… — пытался успокоить воительницу незадачливый, но чистый Городецкий. — В триста двадцатой ты, в двадцать второй девчонки-первокурсницы с археологички, в первой Валиулин пьяный вдрабадан спит. На втором этаже только… Четверо из рейса приползли, отдыхают… В четырнадцатой толстая такая деваха. Черниченко… так он в наушниках сидит. Дорофеев с температурой валяется. А Воронин привёл кого-то, лично слышал романтичный скрип дивана. Может, с Козневич, наконец? Имеет право человек в кои-то веки потрахаться?       — Потрахаться? — Люся чуть не задохнулась от негодования. — Потра…       — Смотри, Рогачёв вроде жив, — упредил Юрик новый взрыв бешенства.       Действительно, тот зашевелился и сел, прислонившись к кровати. Тупо уставился на Юрку и Люсю.       — Где твой фотик, скотина?       Контуженный обеспокоенно заозирался вокруг…       — Где мой фотик??? Где… Где…       Дальше была сопливая истерика. Ибо фотик — это «пиздец, вся жизнь, это его всё, это и Бог, и дьявол»… И далее остальные пьяные малопоэтические рыдания.       Люся смачно и метко плюнула на эту сволочь и удалилась к себе.              Вероника доедала суп.       — Пойдем сегодня в кино? На Скарлетт Йоханссон?       — Пойдём… Слушай… Ты говоришь, что Дрозд тебя спрашивал о самочувствии?       — Да.       — В то утро?       — Да.       — Его ж не было! Он домой ездил?       — Ну-у-у… да.       — А может, не ездил?       — С кем тогда жарился Воронов?       — Н-да…вопрос…       — Может, Олег с утра приехал?       — Может, и так… Короче, я завтра спрошу — если не у Ворона, так у Дрозда…       — Хорошо, а сегодня в кино! На диванчики! — И Вероничка поцеловала Люсю, в этот раз прямо в губы.       __________________________________       * «Je veux» — дебютный сингл певицы ZAZ (2010).