***
Изящная портьера, следуя взмаху волшебной палочки, ловко закрепилась бронзовыми кольцами на старинном карнизе; тёмная ткань плавно опала к паркету и самостоятельно расправилась опрятными бархатными складками, создавая в комнате приятный полумрак. Удовлетворенно оглядев результат своих трудов, Белла поманила магией толстые золочёные шнуры и подвязала портьеры красивыми узлами. Что ж, стоило признать, что малая гостиная их с мужем особняка теперь и впрямь смотрелась уютнее. Сама Беллатриса была достаточно равнодушна к украшениям жилища — в отчем доме и так с лихвой хватало помешанных на подобной чепухе Друэллы и Цисси (и это не считая их чопорной бабки Розье прямиком из викторианской эпохи!). Однако после визита в подаренный молодожёнам на свадьбу Мэллоуэй Хаус миссис Блэк безапелляционно заявила Белле и Рудольфусу, что ни в одном приличном доме решительно не может быть комнат без портьер — особенно предназначенных для приёмов гостей! «Разве что речь идёт о ночлежке для бедняков или маггловских хибарах, мои дорогие!» После прочтения нудной родительской нотации деловитая Друэлла Блэк в приказном порядке выпихнула Беллу в фирменный магазин магических интерьеров, принадлежащий полногрудой мадам Тюдор-Дюбулье, и потребовала в кратчайшие сроки определиться с тканями, фурнитурой и украшениями для «возмутительно пустых» окон особняка. В конце концов, Беллатриса с мужем уже несколько недель как переехали в новый дом, а значит, скоро начнутся гостевые приёмы в честь новоселья, и уж что-что, а «позорить благородные дома Блэков и Лестрейнджей плебейскими замашками» им с Рудольфусом «никто не даст». И если бы речь шла только о причудах матери, Белла бы нашла способ увильнуть и от наведения дизайнерского лоска, и от череды гостевых приёмов!.. Но с Друэллой внезапно предательски согласился Милорд, у которого на все потенциальные приёмы с участием аристократии Европы были свои планы. И тут уж, как говорится, ничего не попишешь: любым приказам Лорда Белла подчинялась безоговорочно, даже если для нужд штаба неожиданно требовалось выбрать новые шторы в Мэллоуэй Хаус и утвердить тип бумаги и цвет вензелей для рассылки приглашений. Впрочем, положа руку на сердце, по существу жаловаться Беллатрисе было не на что: в минувшие с момента свадьбы полгода её семейная жизнь была вполне приятным времяпровождением. Жизнь с супругом оказалась куда более вольной, нежели бытиё девицы на выданье в родительском доме. Вот уж удивительное открытие! Рудольфус Лестрейндж был сговорчив, вежлив, деликатен, не мешал ей тренироваться на корте и обучаться у Лорда Волдеморта; совместного времени в большом количестве не требовал, скучными разговорами не досаждал, полученные в боях ссадины помогал залечивать без лишних замечаний (и, тем паче, сокрушений), а к взрывному и порывистому характеру своей юной жены относился с занимательным интересом. Иногда Белле казалось, что муж разглядывает её с откровенным любопытством, точно экзотическую зверушку из диких земель. Периодически впадая в раж буквально на ровном месте, Беллатриса порывалась налететь на Лестрейнджа в каком-нибудь очередном ажитированном припадке, но Рудольфус — вот те на! — демонстрировал чудеса выдержки и устойчивости к её тайфунам и деликатно останавливал эмоционирующую супругу каким-нибудь безвредным, но результативным заклинанием. В первые разы, получая струю воды в лицо или усыпляющее в спину, Белла натурально ошалевала, впоследствии — сатанела. Но постепенно они с Рудольфусом притирались, точно зубчики шестерёнок в едином механизме, и привыкали сосуществовать в общем пространстве. Спустя пару месяцев между ними установилось нечто навроде приятельства или даже уважительной дружбы, а о большем в браке Белла и мечтать не могла. Права оказалась и Жоан, которая в своё время ставила на то, что с Лестрейнджем-младшим о многом можно будет договориться. Пусть оплотом романтических фантазий Беллатрисы новоявленный муж не являлся, однако она честно признавалась себе, что вёл себя Рудольфус весьма благородно; и пока сама она тряслась как осенний лист на промозглом ветру в их первую брачную ночь и яростно шипела, что проклянёт мужа насмерть, если только он попробует к ней притронуться (зубы от страха в этот момент стучали постыдно громко), Рудольфус миролюбиво улыбнулся и предложил для начала попробовать просто уснуть в одной кровати. Кажется, пытаясь успокоить испуганную, а потому необычайно гневную Беллу, он даже мягко пошутил, что искренне надеется, что его жена не храпит: ибо уточнить этот момент при помолвке он как-то забыл. К непосредственному исполнению супружеского долга они подошли постепенно, плавно — лишь через несколько недель пробных совместных ночёвок. Поначалу же, лёжа в одной кровати с мужем, Беллатриса раздражённо шипела, пиналась и требовала от Рудольфуса отворачиваться, пока она юрко ныряет под общее одеяло в своей сорочке — слишком открытой, на её взгляд, чтобы появляться в таком виде перед мужчиной, пусть даже тот являлся её законным супругом. Самому же Лестрейнджу Белла торжественно вручила в подарок наглухо закрытую пижаму с длинным рукавом и вместо сопроводительной открытки мрачно припечатала, что, если муж опрометчиво попробует оголиться раньше времени, она отошлёт его обратно в родовое поместье — по частям. Поразительно, но сердитые угрозы Беллатрисы пугали Рудольфуса чуть менее чем никак. Наиболее частой реакцией на взбалмошное, агрессивное поведение молодой жены были тихий смех и рассеянное покачивание курчавой черноволосой головой; после чего Лестрейндж с присущей ему чуткостью оставлял Беллу наедине с её мыслями, давая переварить обвалившиеся на неё события минувшего месяца, его частое присутствие рядом и новый статус миссис Лестрейндж. Спустя некоторое время бессмысленных односторонних пикировок и неслучившихся боёв в коридорах Мэллоуэй Хауса, Беллатриса осторожно выдохнула, слегка расслабилась и с затаённым интересом начала наблюдать за тем, с кем она, собственно, теперь живёт. Достаточно быстро стало понятно, что без искривлённой призмы бунтовского воинственного взгляда Беллы Рудольфус Лестрейндж сам по себе — весьма приятный молодой человек и даже (надо же!) вполне себе привлекательный мужчина. Сие являлось откровением, как обойтись с которым, Белла поначалу не знала. Безрезультатно потыкав в Рудольфуса ещё десяток раз волшебной палочкой для острастки, Беллатриса, наконец, успокоилась и утвердилась в мысли, что ей никто и ничто не угрожает в её новом доме. В одну из совместных ночей, когда за окном пошёл первый снег, а их семейный домовик погасил огонь в канделябрах спальни, Белла осторожно придвинулась в постели к мужу чуть ближе, на всякий случай буркнув что-то про тесноту и недостаток свободного места. Рудольфус, к его чести, не стал отодвигаться и освобождать пространство, а развернулся и приподнялся на локте, вопросительно глядя на супругу. Внимательный, пытливый взгляд тёмных глаз изучал бледное лицо напротив, пытаясь понять несказанное. После минуты замершей тишины, нарушаемой лишь мягким звуком падения снежинок на мерзлую землю, Рудольфус наклонился вперёд, невесомо касаясь губ жены.***
Полуденный зной, привычный в этих краях для конца апреля, беспощадно затапливал изысканное побережье Коста-дель-Гарраф, утопающее в песках, скалах и многочисленных каменных постройках: апартаменты и коттеджи в этом районе пользовались особым спросом. Ландшафт вокруг покрывала редкая растительность, спасительной тени от которой так отчаянно не хватало неподалёку от каменистой набережной; даром что упорствующий бриз со Средиземного моря всё же доносился до веранды небольшого кафе для волшебников. Заведение, как водится, было скрыто от глаз ленно шествующих мимо него магглов, изрядно разомлевших от жары. Зажмурившись и подставив загорелое лицо обжигающему солнцу, Жоан потянулась за ледяным гранёным бокалом и с нескрываемым удовольствием пригубила цитрусовый коктейль, так хорошо освежающий в разгар южного марева. Сидевший рядом Рабастан в два глотка допил свой эспрессо и жестом подозвал юркого официанта. У них с Лестрейнджем оставалось всего несколько часов на совместную прогулку по живописному побережью Каталонии, где в последние месяцы жила Жоан. Сейчас они вдвоём наслаждались ленивым тёплым днём у моря — особенно желанным и приятным после дождливой промозглой Британии. Однако уже ранним вечером Рабастану надлежало вернуться в Барфорд и продолжить как тренировки новобранцев, так и свои собственные. Вольные перемещения Лорд Волдеморт позволял основному боевому костяку Пожирателей нечасто, да и саму Жоан в минувшие полгода периодически вызывал в штаб неизменно собранный и серьёзный Долохов. От Жоан требовались обновление защитного инвентаря на кортах, укрепление действующих щитов, создание и раздача новых амулетов и предохранителей и — неожиданно — обучение базовой защитной магии новобранцев. Те тренировались под руководством опытных бойцов: Эйвери, Руквуд и Бэрроу гоняли бедолаг безо всякого снисхождения. Но исторически сложилось так, что абсолютное большинство уже натасканных магов в армии Тёмного Лорда предпочитали преимущественно атаковать и брать противника нахрапом, в то время как менее тренированным волшебникам навыков нападения явно недоставало. Для компенсации слабоватой атаки им требовалось уметь защищаться и использовать дополнительные средства — амулеты, руны, зачарованные безделушки — как для снижения получаемого урона, так и для повышения своих шансов на победу. Кристоф тоже принимал активное участие в тренировках штаба, однако за всё это время они с дочерью не пересеклись ни разу. С момента приснопамятного Хэллоуина и экспромта Жоан со змеями отец перестал с ней разговаривать. Более того, демонстрируя всю непоколебимость характера истинного Дю Белля, что на Рождество, что на день рождения Жоан в конце марта отец прислал ей лишь формальные открытки. Несмотря на некоторую грусть и даже сожаление по этому поводу — всё-таки так серьёзно они с отцом ещё ни разу не ругались, а других близких родственников у Жоан больше не было, — в целом текущее положение дел её вполне устраивало. Ей давно стоило попробовать пожить совсем одной и многое обдумать относительно своего будущего и тех выборов, которые в достаточной мере могли расходиться с традициями её семьи и взглядами отца. Пару раз Жоан навещала в магическом госпитале Сан-Бурлон по-прежнему не очнувшуюся Кристин. От главного колдоврача Жоан узнала, что Кристоф тоже приезжал к невестке сравнительно недавно и даже оставил для той зачарованные цветы, которые до сих пор стояли у изголовья кровати. Со слов медиков Жоан сделала вывод, что у Кристофа всё в порядке: а значит, нужды волноваться за отца и идти на контакт первой у неё нет. Облюбовав обожаемое испанское побережье в качестве временной резиденции, Жоан поселилась в небольшом светлом коттедже, куда забрала с собой из Живерни бойкую домовиху Бобо. Та была значительно моложе других домашних эльфов Дю Беллей, но верная Кларин клятвенно заверила хозяйку, что Бобо отлично обучена и замечательно вышколена, а значит, гардероб и иные пожитки Жоан будут в полном порядке. Игнорируя ворчание молодой госпожи, Кларин впихнула той в довесок несколько прехорошеньких сервизов Матильды, многочисленные кружевные салфетки для сервировки стола, золочёные столовые приборы, набор бокалов и шёлковое постельное бельё аж пяти расцветок. Поначалу вяло отбиваясь от ценных даров и сетуя на ограниченный по размерам багаж, Жоан в конце концов сдалась и философски заключила, что частичка родного дома в Коста-дель-Гарраф ей, в принципе, не помешает. Отдельной радостью в её временном обиталище оказалось хорошо настроенное фортепиано цвета слоновой кости. До смерти близких Жоан частенько играла по вечерам для Роберта и родителей на домашнем инструменте, а иногда выступала и на светских приёмах Матильды, но только если гости нравились самой Жоан. Мама считала, что какое-никакое музыкальное образование у детей должно быть — и не магическое, а самое что ни на есть маггловское. С живым взаимодействием с инструментом, а не бездумным маханием палочкой. А потому Роберт неплохо овладел скрипкой (хотя и ворчал, что тратит время почём зря), а Жоан освоила фортепиано и вокал. Серьёзно они занимались только в детстве, пока авторитет Матильды был ещё достаточно нерушим, и, в конечном счёте, профессиональным навыком ни игра, ни пение для Жоан и Роберта не стали. Тем не менее, для души и настроения они могли периодически исполнять что-нибудь из выученного репертуара и напевали знакомые песни хором, создавая в Живерни атмосферу уютного праздника. В особом расположении духа Роберт даже вновь брался за скрипку и подыгрывал сестре, образуя импровизированный ансамбль. Сама Матильда с детства профессионально играла и имела замечательный грудной голос (их дед Виктор Браун в своё время видел в дочери будущую артистку), а вот Кристоф честно признавался, что по его ушам потоптались великаны, и только слушал творческие номера жены и детей, громко аплодируя огромными ладонями вместе с восторженными эльфами во главе с Кларин: остроухие малыши обожали такие творческие вечера семьи Дю Белль. После трагедии Жоан не приближалась к инструменту ни разу: слишком сильно саднило всё внутри и выворачивалось наизнанку, а любая знакомая песня отбрасывала в воспоминания о близких. Однако светлое фортепиано в Коста-дель-Гарраф выглядело дружелюбно и привлекательно, приглашая прикоснуться к его начищенным клавишам, и со временем Жоан начала возвращаться к игре, неловко восстанавливая утраченные навыки. Там же на полках нашлись обветшалые, но всё же читаемые ноты и неизвестные ранее песни, которые не были привязаны к болезненным зарисовкам из прошлого. И потому досуга ради Жоан разучивала новые произведения, напевая что-нибудь для восхищённой Бобо. Им с домовихой было очень хорошо и уютно вместе. Иногда к Жоан в гости заезжали трое отпрысков Бэрроу с Беллой, Рудольфусом и Рабастаном. Все они, как оказалось, никогда не бывали в Каталонии, а потому Жоан было что им показать в любимом уголке Европы. Они бродили по магическим улочкам и лавкам, устраивали тематические обеды у Жоан дома и посещали местные приёмы для аристократии: испанцы были не особо чванливы, и их вечеринки высшего света проходили куда веселее, чем нудные британские сборища. На рождественский ужин в декабре, несмотря на возмущённые протесты Себастьяна, ребята прихватили с собой Каркарова. Тот сиял от счастья, точно начищенный галлеон, и бесконечно порывался целовать Жоан руки, за что разок схватил от Лестрейнджа Петрификус и смешно повалился на плетёный коврик под причитания Бобо, которая пискляво сетовала на то, что благородным магам негоже валяться на полу. В коттедже у Жоан гостевых спален и свободного места было достаточно, а потому и новогоднюю ночь злачная компания встретила вместе. К ним присоединились несколько подруг Жоан из её прошлой, доштабной, жизни, и праздничный вечер проходил для всех непринуждённо и весело. Каркаров лучился своим исключительным шармом и искромётно шутил, доводя Кларисс и Себастьяна до белого каления под дружный хохот гостей. Аластер демонстрировал чудеса трансфигурации, превращая апельсины в смешных оранжевых попугаев. Превращать их обратно ирландец не умел, а потому птицы, громко вереща, бегали по дому Жоан ещё сутки, пока трансфигурация не отменилась сама собой: Бобо ещё не один день находила валявшиеся тут и там фрукты в самых разных уголках коттеджа. Белла же с Рудольфусом показали какой-то новомодный танец, который их заставила разучить Друэлла «для достойного проведения торжественных приёмов». Те были уже распланированы в дообустраивающемся новом доме четы Лестрейндж. Незадолго до запуска магических фейерверков в честь наступления следующего десятилетия над Жоан и Рабастаном расцвела омела в приусадебном дворике, после чего Лестрейндж наконец-то уверенно поцеловал Жоан (она, право слово, уже думала, что и не дождётся активных подвижек с его стороны!) Выкатившийся в этот момент на крыльцо Каркаров сокрушённо заголосил, что «бездушный Рабби отнял у него последнюю надежду на страстную французскую любовь». На его вопли на улицу высыпали остальные члены компании: в один момент стоявшие в обнимку под омелой Рабастан с Жоан оказались буквально под светом софитов. Жоан несколько стушевалась под неожиданно свалившимся вниманием всех присутствующих, а Каркаров схлопотал жалящее заклинание от взбешённой Кларисс, которая безрезультатно пыталась привить болгарину не то приличные манеры, не то какую-то избирательность по части выбора своих фавориток (кандидатуры которых менялись с какой-то космической скоростью) — или, по крайней мере, таки приучить Игоря не вмешивать окружающих в свои душевные терзания о неслучившемся возлиянии. Себастьян поддержал сестру и мстительно пообещал Каркарову, что в следующий раз при подобных выходках он лично спустит его с крыльца безо всякой магии, кубарем. Рабастан на катавасию не отреагировал никак и вообще был поразительно хладнокровен; юный же Аластер Бэрроу в своей манере старался сгладить назревающий конфликт, чем в очередной раз вызвал у Жоан приступ нескончаемого умиления. Однако по непонятной для Жоан причине Беллатриса возмущение Каркарова поддержала и зыркнула на своего деверя весьма недружелюбно, припечатав сердито, что ему стоит думать не только о своих чаяниях, но и о чувствах других людей. Спросить у новоявленной миссис Лестрейндж, в связи с чем Рабастан и его поцелуй вызвали у Беллы столь странное и необъяснимое раздражение, Жоан не успела, так как пора было идти к столу. Позднее эта сцена благополучно вылетела у неё из головы, да и с Рабастаном из-за его занятости в штабе они виделись после новогодней ночи в Коста-дель-Гарраф всего несколько раз, обычно прогуливаясь в общественных местах и ведя светские беседы. Пару раз Рабастан позволял себе взять Жоан под руку и чуть приобнять, пропуская её вперёд себя; галантно целовал её ладонь при встрече и мог едва касаясь дотронуться до её губ — но дальше столь невинных знаков внимания их физическое сближение никуда не шло. Хищность Лестрейнджа на отношения с женщинами, видимо, не распространялась. Фоном до Жоан долетали слухи о возможности грядущего предложения о помолвке — и, в принципе, сплетничали не безосновательно: Рабастан охотно демонстрировал свою симпатию и интерес, дарил цветы и выводил Жоан в свет в качестве своей дамы, но события и близость между ними никак не торопил — что, если честно, Жоан несколько удивляло. Лестрейндж держался вежливо, учтиво, был галантен и мил, но, на субъективный взгляд темпераментной и эмоциональной Жоан, проявлял себя... недостаточно активно. Как-то она привыкла к большей решительности и напору от мужчин, нежели демонстрировал в их взаимодействии по натуре более прохладный и сдержанный Лестрейндж. В конце концов, рассуждала Жоан, она давно уже взрослая женщина, и физические отношения для неё не являются чем-то загадочным и пугающим. С некоторыми её кавалерами из прошлого они уже спустя несколько месяцев оказывались близки, в то время как с Рабастаном у них едва случился единственный поцелуй!.. С другой стороны, это во Франции и Америке нравы господствовали свободные. А в Британии, быть может, мужчины подолгу ходят вокруг да около, не предпринимая никаких серьёзных действий и не пытаясь соблазнить понравившуюся им женщину. Впрочем, торопиться ей было некуда, и потому Жоан смотрела на всё происходящее с терпеливым любопытством. Омрачал такие желанные приезды друзей к Жоан тот факт, что их визитам неизменно сопутствовали последующие новости о нападениях, разбоях и — иногда — убийствах в ближайших окрестностях. Для курортного пригорода это были поистине будоражащие события, а потому во всех заведениях и на пляжах Коста-дель-Гарраф ещё не одну неделю обсуждали леденящие душу подробности тех или иных зверств авторства кого-то из беззаботных и доброжелательных гостей её временного дома. Беззаботными и доброжелательными, как полагала Жоан, их в Испании знала только она сама, да другие чистокровные маги из числа местной знати. Для своих жертв Пожиратели очевидно являлись беспощадными палачами. И вряд ли кто-то из подвергнувшихся нападению или, тем более, беспричинно убитых, имел возможность разглядеть в глазах того же Игоря недюжинное обаяние и игривую насмешку, а в глазах Бэрроу и Беллы — юношеский задор и азарт. За обедами и на прогулках они об этом предусмотрительно не разговаривали: Жоан малодушно старалась не задавать лишних вопросов о совершаемых преступлениях, хотя выдерживать подобное напряжение внутренне ей давалось с большим трудом. Одно дело — треклятые греки или мракоборцы, воинствующие сквибы и грязнокровки. Эта часть войны была ей ясна и особых вопросов не вызывала: штаб стоит за правое дело, и щепки из вырубаемого Пожирателями прогнившего леса неизбежно полетят. Мотивация борьбы за справедливость как оправдание насилия была Жоан хотя бы как-то... понятна. Но совсем другое дело — мирные обитатели южной части Испании, безвинные и никак не связанные с необъявленной британской войной. Нападения на магглов, отдыхавших, как и она сама, в Коста-дель-Гарраф, военной и политической логики не имели. Как и нападения на местных немногочисленных грязнокровок, обслуживающих те же кафе и лавки в магической части пригорода. Следовательно, в этом случае моральный бал знакомых ей Пожирателей правили банальная жестокость, развязность, желание власти и кровожадность. Унижение жертв по факту наличия такой возможности, демонстрация мощи по праву сильнейшего. Всё это вызывало внутри Жоан смутный, подавляемый, но всё же протест. От Беллатрисы и Кларисс Жоан знала, что Лорд щедрым жестом спустил своих Пожирателей с поводка, и потому теперь по всей Европе случались, как их называли в новостях, «инциденты». Случаи не были никем и никак связаны между собой, но, читая прессу, Жоан прозрачно видела взаимосвязь между перемещениями обитателей штаба по Европе и происходящими тут и там несчастными случаями, поджогами, пропажами людей, обнаружением целых закоулков с покойниками, которых не всегда можно было опознать. Жоан лишь оставалось надеяться, что её с отцом в подобные зверства втягивать не будут и их личная миссия останется на уровне разборок с греками, обеспечения штаба финансами, связями и защитным инвентарём. Ну и, конечно же, им предстояло совершить переворот в политической и социальной системе волшебного мира: с закреплением превосходства чистокровных магов над остальными. Само собой, то были весьма слабовольные фантазии, которые ещё хоть как-то утешали и удерживали в иллюзии присутствия во всём происходящем призрачной морали. Расплатившись, Рабастан улыбнулся и подал руку Жоан. Впереди их ждали беззаботная прогулка по набережной и красивейший морской пейзаж. Без тяжёлых мыслей, без мук совести.***
В штатском их разномастная компания выглядела как самые обычные самаритяне и ничем не отличалась от сновавших мимо прохожих, спешивших укрыться под сенью немногочисленных деревьев. И не скажешь, что в Каталонию заявились обученные бойцы британского аврората, отправленные на спецзадание в международную командировку. Оправив складки простого хлопкового сарафана, Доркас Медоуз чуть сдвинула вбок соломенную шляпку и устало бросила сопровождавшим её Уильямсону и Долишу, что под таким палящим зноем им было бы неплохо найти фруктовый лёд: у магглов точно должно было продаваться нечто подобное в одном из многочисленных прибрежных ларьков. Что-то нехорошее назревало в воздухе последний год, и пощупать нависшую тьму можно было уже буквально физически: протяни руку — и коснёшься плаща дьявола. Тьма эта пока не имела ни лиц, ни мотивов, ни прослеживаемой системной линии действий, но абсолютно точно неумолимо наступала по всем фронтам, неся с собой лишь разрушение и боль. Доркас с юных лет всецело служила делу света и твёрдо стояла на страже равенства, порядка и общего блага — и то, что происходило в Европе сейчас, ни ей, ни её локальным и зарубежным коллегам не нравилось категорически. Министр Дженкинс, скооперировавшись с Робардсом, Уильямсоном, Руфусом Скримджером и, на удивление, Альбусом Дамблдором, внимательно отслеживала публикации в британской и зарубежной прессе (как магов, так и магглов) и с возрастающей тревогой отмечала увеличивающееся количество нехороших, мрачных происшествий. Тут и там пропадали, подвергались нападениям и умирали люди: бессистемно, хаотично, подчас зверски. Остальная Европа не спешила бить тревогу, не находя в происходящем никакой организованной структуры или открытых заявлений и требований о чём-либо, и только авторитетные протекции Альбуса Дамблдора, адресованные Континентальной службе поддержания магического правопорядка, заставили их расслабленных коллег хоть сколь-нибудь зашевелиться и, по крайней мере, увеличить количество профилактических рейдов на местах. Рейды эти, стоит сказать, пока ни к чему не приводили, но какое-никакое взаимодействие между Министерствами и авроратами в последний месяц появилось. В чём все задействованные аврораты сошлись единогласно, так это в том, что пока не стоит делать громких заявлений в прессе. Точечные происшествия ещё не давали никаких явных оснований для оглашения грандиозных теорий заговора, а без личного авторитета Дамблдора и недюжинного энтузиазма Дженкинс этим делам и вовсе не дали бы такого хода и не выделили должных ресурсов на расследования. Поэтому в газетах не шумели больше привычного, а мракоборцы тем временем находились в режиме повышенной готовности и общались с людьми вокруг чаще обычного. Слухами земля полнится, но пока кроме этих самых слухов — у них ничего не было. Министерство Магии Великобритании также предложило запустить тайную программу: кросс-обмен подготовленными сотрудниками из разных стран. Программа включала в себя множественные командировки, дополнительные скрытые дежурства на местах недавних преступлений, подключение к расследованиям международных специалистов и всеобщую кооперацию и взаимовыручку между служителями закона. Грюм, со свойственной ему паранойей и упорством, также настаивал на пристальном внимании ко всем иностранным магам внутри стран. Он всё ещё считал, что во всех несчастьях виноваты зарвавшиеся чистокровные, но каких-то конкретных мыслей на этот счёт у самой Доркас не было: да, среди пострадавших были только магглы, сквибы и магглорождённые, но одного этого факта для каких-либо обвинений или даже подозрений было явно недостаточно. Пока Доркас рассматривала рекламную вывеску с объявлением о гастролях какой-то заморской гадалки со множеством эпитетов о превосходстве талантов оной над бытием и всеми смертными (Мерлин, и шатается же кто-то по таким шарлатанкам!), Долиш любезно принёс ей мороженое, и авроры неторопливо двинулись дальше по набережной. Неделю назад неподалёку от побережья убили магглорождённого коммивояжёра из Британии, и то был не первый случай в этой местности, а потому их мини-группа вызвалась патрулировать ближайшие локации и опрашивать местных волшебников. Пройдя вперёд ещё десяток метров, Доркас увидела впереди знакомое женское лицо. Ей потребовалось несколько напрячь память, когда в голове, наконец, поднялось нужное воспоминание: вокзал Кингс-Кросс, темпераментная француженка, закатившая скандал Грюму и щебечущая после о прелестях Каталонии. Где они, ну надо же, внезапно встретились вновь. Интересно, это просто совпадение? Рядом с Жоан (имя вздорной скандалистки-провокаторши Доркас тоже как-то умудрилась вспомнить) спиной к мракоборцам стоял её спутник, но его аврор Медоуз, кажется, не знала. Зато знал Уильямсон, который вдруг присвистнул и протянул: — Ну ничего себе! Старший из сыновей Лестрейнджа в этих краях… Эк его сюда занесло? В отпуск решил съездить? Взгляд аврора пылал мрачным подозрением. — Давайте подойдём пообщаемся, — согласился Долиш. — Выведаем осторожно, что он тут забыл. — Он с дамой, — кивнула Доркас в сторону Жоан. — Мы с Грюмом её допрашивали относительно прибытия в Британию осенью. Кажется, она тогда искала жениха среди наших аристократов. — Видимо, нашла, — иронично крякнул Уильямсон. — Рабастан Лестрейндж партия знатная, губа у девицы не дура. — И всё-таки странно, что они тут в то время, когда был убит магглорождённый. Доркас была согласна с Долишем, а потому предложила: — Давайте я подойду и пообщаюсь с ними неформально. С мадемуазель Дю Белль мы шапочно знакомы и, как мне кажется, в прошлый раз у нас установился достаточно неплохой контакт. Думаю, так она будет более откровенна, чем если мы насядем на них толпой средь бела дня. — Учитывая связи папаши Маркуса, это хорошая идея. Лишняя нервотрёпка из-за разногласий со священными двадцатью восемью нам ни к чему. Отстранившись от коллег, Доркас смело направилась к парочке, примостившейся у ларька с напитками, и натянула максимально приветливую улыбку.