***
Напряжение в Мэноре разливалось тяжёлым металлическим привкусом; даже дышать физически давалось с большим трудом. В воздухе пульсировало тягучее, грузное облако ещё не осознаваемой до конца трагедии, испуская вокруг себя грозовые молнии грядущего пронзительного горя. После аппарации до Жоан донёсся наиболее ужасающий и душераздирающий из всех возможных в текущую секунду звуков — безудержный, отчаянный плач Кларисс Бэрроу. Плач, который делал случившееся окончательной, необратимой реальностью — жестокой и парализующей; подытоживал катастрофичность и неумолимость всего произошедшего. Аластера Бэрроу больше нет. Он осознанно выбрал погибнуть, защищая свою старшую сестру. Кларисс — израненная, окровавленная, обессилевшая — сползла по стене на пол и, не сдерживаясь, рыдала навзрыд, прерываясь на неразборчивый крик, вырывающийся из её горла мученическим саднящим хрипом. Обычно сдержанная в демонстрации большинства эмоций, сейчас она была совершенно разбита и затравлена. Сквозь льющиеся непрекращающимся ручьём слёзы Кларисс надрывно, скуляще рычала, заверяя, как найдёт и закопает самого Аманатидиса, по мелким кускам разрежет урода-Налбата, из-за магических пут которого и погиб Аластер, не сумевший улизнуть от чёртовой сферы, и отдельно предрекала, сверкая совершенно безумными в этот миг изумрудными глазами, как она полосками будет сдирать кожу с «этой черномазой суки», пока та не истечёт кровью и не отправится к праотцам заживо освежеванная. На белоснежном дорогом ковре вокруг ирландки тут и там виднелись кровавые следы, пыль, копоть и грязь — подарки на память от греков. Подходить к Кларисс близко никто не решался — да и, положа руку на сердце, было особо некому. Вылазка физически и эмоционально выпотрошила абсолютно всех бойцов; тут и там раздавались стоны боли. Некоторые до сих пор оставались без сознания — Макнейра предельно осторожно левитировали на диван, Яксли и Себастьяна так и вовсе уложили на ещё один белоснежный ковёр прямо на пол. Тел двоих погибших Жоан нигде не видела. Она сейчас откровенно плохо соображала и ещё хуже анализировала обстановку и окружающую действительность. Остатки сильно сдавшей за эти сутки собранности потребовались Жоан на то, чтобы методично выполнить короткое поручение Долохова, брошенное в три фразы — «Убери за нами. Пожирателей здесь не было. У тебя десять минут». Слёзы ей пришлось наспех вытереть, размазав их по лицу вместе с сажей и брызгами чужой крови, и молча, без лишних рассусоливаний, скрупулёзно сделать то, что должно. Задвинув подальше собственные боль, страх, гнев и горе ради пользы дела. …Аластера Бэрроу больше нет. Эти слова набатом бились в голове, не желая никак в ней укладываться. Ни вдоль, ни поперёк. Вызывая протест, несогласие, возмущение в сознании; ведь этого просто не могло быть. Так не могло случиться. Не могут смерть Аластера и этот жуткий, пробирающий до костей, точно визг разъярённой банши, плач Кларисс быть правдой. Дурной сон. Морок. Кошмар. Альтернативная реальность. Видение. Что угодно. Только не истина. Они с младшим Бэрроу так и не успели обсудить новые книги, подаренные ему Жоан. Которые Аластер уже никогда не прочитает. Не успели ещё раз съездить в госпиталь Сан-Бурлон к Кристин. Которую Аластер уже никогда не встретит в сознании и не узнает лично. Не успели подготовить сюрприз на грядущий день рождения Себастьяна — Аластер придумал его ещё в Каталонии… и уже никогда не сможет исполнить. Не подобрали ему лучшую из невест, не придумали имена будущим светловолосым ребятишкам с прозрачными глазами и дурацким ирландским акцентом. Не посмотрели особняки на континенте, которые подошли бы собственной многочисленной семье Аластера, которую он так мечтал создать. Никогда. Аластера Бэрроу больше не будет уже никогда. Жоан почувствовала, как всеобщие напряжение и боль пульсирующим набатом отражаются внутри неё самой и прорываются наружу подавляемыми из последних сил слезами: какими-то неверными, карикатурно неуместными рядом с бьющейся в истовой агонии из-за потери одного брата и неизвестной судьбы второго — Мерлин, как же Жоан понимала эти чувства! — морально уничтоженной Кларисс. Когда-то Жоан похоронила Роберта. Пустота на месте присутствия в её жизни старшего брата просверлила саднящую дыру в сердце и изрядно ожесточила свою хозяйку. Жоан отчётливо понимала, что стала в разы более настороженной, агрессивной, холодной и сдержанной, чем была когда-то в юности. Потеря семьи сделала её черствее и циничнее; она с гораздо большей осторожностью привязывалась к людям, а уж близко так вообще практически никого не подпускала, боясь вновь потерять, вновь оказаться сломленной, разбитой, полубезумной от боли и отчаяния. Сталкиваться сейчас со смертью названого младшего брата в лице Аластера Бэрроу, спустя всего пару лет после утраты Роберта, было попросту жутко. Несправедливо. Нечестно! Как если бы Смерть вообще интересовалась её мнением и чувствами и была готова внять… Непростительно много свалилось на и без того не самую стабильную психику Жоан. Больше, чем было посильно. Встреча с пугающими ведьмами и их мрачными, мудрёными пророчествами. Внезапное претенциозное появление в её каталонском особняке Волдеморта. Информация о нахождении греков в Британии. Сумасшедшие, суетные сборы для поспешного возвращения в штаб — раньше, чем она предполагала и была готова. Безжалостное, отвратительное убийство незнакомых мракоборцев на её глазах. Оперативное собрание Пожирателей и скоропалительная вылазка боевой группы… взрывы, ранения, кровь, гарь. Встреча воочию с Аманатидисом, Налбатом и Эксархидисом. Выбивающая дух из тела бесчеловечная, мучительная смерть Аластера Бэрроу. Новое, очевидно опасное лицо в стане шайки Рексенора… Слишком, слишком, слишком! Дьявол их побери! Это всё слишком! Беззвучно, стараясь удержать рвущиеся наружу всхлипы, Жоан резко развернулась к выходу из большой гостиной. В проходе её встретило бледное, встревоженное, по-детски растерянное лицо Беллатрисы, разбуженной среди ночи громкой руганью возвратившейся боевой группы: она и Рудольфус иногда оставались ночевать в Бардфорде после общих совещаний. Белла, очевидно, совсем ничего не понимала и была напугана. Но сил хоть на какие-нибудь разъяснения Жоан в себе не нашла. Молча, напряжённой тенью самой себя, она без единого слова скользнула мимо Беллы с единственным желанием: запереться в спальне, выставить максимально крепкие щиты и заглушки и дать волю чувствам. Последнее, что Жоан увидела, обернувшись вниз с пролёта второго этажа, — выплывающую из арки холла неестественно прямую Фредерику Бэрроу с неподвижным, мертвым взглядом и до белизны поджатыми губами.***
Он не мог вспомнить, когда в последний раз пребывал в таком нечеловеческом бешенстве. Совершенно неконтролируемом, выходящем за рамки даже его привычно высокого уровня раздражительности. Стоявший, точнее, практически распластавшийся перед Томом на коленях Антонин мелко дрожал; окровавленный, подпаленный, измождённый и жалкий. В данный момент Реддлу стоило колоссальных усилий не убить к чёртовой матери своего самого преданного сторонника одним резким движением тисовой палочки и хорошо знакомой вспышкой зелёного света. Видит Мордред, соблазн был настолько велик, что он сознательно отложил магический инструмент от греха подальше. Что не мешало Тому невербально, на чистой незамутнённой ярости до синевы сжимать горло Долохова заклинанием удушения безо всякой палочки, пока болгарин хрипел и давился собственной кровью, силясь что-то выдавить в оправдание своего провала и таких немыслимых потерь в простейшей, казалось бы, стычке — да ещё и загодя спланированной, с численным превосходством!.. Гоблин подери, неужели его окружают одни бездарные идиоты?! Никчёмные посредственности! Даже Антонин — и тот оказался до отвращения разочаровывающим, недальновидным. Недостаточно могущественным бойцом и талантливым стратегом для того, чтобы раз и навсегда покончить с ублюдской грязнокровной проказой штатной численностью в три клоуна и, как оказалось, одну черномазую суку. Как это вообще возможно, чтобы безродный патлатый бродяга, тупоголовый полувеликан и неповоротливый целитель-изобретатель с какой-то незнакомой воинственной девкой не просто раскидали, а проредили и изувечили его подготовленную боевую группу?! Его бойцов! Часть из которых он тренировал лично! В очередной раз столкнувшись с этой поганой мыслью, Том в отвращении, ярости скривился и, не сдержавшись, резким взмахом руки отшвырнул Долохова к серванту. Тот, отброшенный магической волной, пролетел два метра, слабо вскрикнул, приложившись головой о деревянный массив и, кое-как собирая конечности в кучу, на локтях попытался приподняться с пола. — Поведай мне, дорогой друг, — ледяное, обманчиво-дружелюбное шипение резало воздух и собеседника острее ножа, — как же так вышло, что мой элитный отряд чистокровных магов, обучавшихся сражаться практически с пелёнок, моего главного координатора и руководителя операции со всеми его подчинёнными в трёхкратном превосходстве над числом противника — размазали на министерской территории бродячие грязнокровные ублюдки? И девица, о которой до сегодняшнего дня я, почему-то, — глаза его опасно сузились и полыхнули алым, — не слышал вообще ничего. При всей моей многочисленной агентуре, шпионской сети и сидящем на хвосте у греков кретине Яксли, — Том цедил слова сквозь зубы, чувствуя, как сжимаются кулаки. — Возможно, я чего-то не понимаю? Или уделяю недостаточно времени подготовке стоящих кадров? Может, мне стоит лично бегать за каждой падалью и шавкой, раз мои люди оказываются настолько бесталанными, что не в состоянии без моего присутствия выполнить элементарное задание? Долохов молчал, опустив окровавленную физиономию в пол, точно побитый дворовый пёс. Зная, что пока что ему нельзя не то что рта раскрывать — но даже поднимать глаза на своего Повелителя. Какие-то вещи он всё-таки усвоил за годы своей преданной службы, — с неудовольствием отметил Том. Он злился. Он чудовищно, непостижимо злился. Не понимал. Не находил адекватных объяснений. Последнее, чего он ожидал этим вечером в своей политической резиденции, — это перемолотые, словно в мясорубке, трупы юнца Аластера Бэрроу и новичка Войтича к нему в придачу, жалостливое блеяние о побеге греков и новость о том, что у них есть какое-то непостижимое оружие, незнакомое никому из чистокровных. И которое, вот те на, ничто извне — да и изнутри тоже — не берёт. Гоблин откуда знает взявшаяся сфера, которая методично и неотвратимо уничтожает любого, кто оказался у неё на пути, да ещё и не поддаётся ни одному стороннему заклинанию. Просто блеск! Это была какая-то пьеса абсурда. И, что самое мерзкое, и сам Том о подобном колдовстве слышал впервые в жизни. Он! Человек — больше, чем человек! — продвинувшийся в постижении магии гораздо глубже любого из смертных! Дело приобретало категорически дрянной оборот. И объективно этому не находилось никаких объяснений. Либо за греками стоит кто-то очень могущественный, либо это какое-то поразительное везение, либо штаб что-то упускает из виду, либо — и этот вариант Реддлу нравился меньше всего — его попросту окружают непроходимые тупицы, которым нельзя поручить вообще ничего серьёзного. С такими сторонниками никаких врагов не надо. Том пребывал в гневе, это факт. Но, что ещё важнее, он чувствовал себя донельзя, до отвращения уязвлённым. Как если бы незнакомый Рексенор Аманатидис, биографию которого Пожиратели, казалось бы, прошерстили вдоль и поперёк, черпая информацию из всех доступных им источников, вдруг лично материализовался в Барфорде и с насмешкой щёлкнул Лорда Волдеморта по носу, а после — испарился, растаяв в воздухе, точно нахальный дух вчерашнего Рождества. Допустить подобного отношения и подобных действий в адрес себя, своих людей, своего штаба, целей и задач Том не мог ни при каких обстоятельствах. То, что эти скоты рванули несколько чистокровных сборищ богатеев где-то там в Европе, — одно дело. Даже до смерти Дю Беллей в далеком Париже самому Реддлу особого дела не было: чужие семейные драмы его не касались примерно никак; разве что они оказывались выгодными его задумкам и планам — например, усилением состава штаба добротным спонсором и неплохим магом защиты. То, что позднее греки появились на территории Тома и подложили недюжинную свинью в Косом, — уже подписывало этим бродячим акробатам смертный приговор. Казнь была бы скорой на расправу, быстрой и эффективной: устранение докучливой помехи, не более. Он бы даже не стал марать руки лично. Но то, что греки выкинули сегодня, сулило им не только смерть. Нет, быстрая смерть — это большой подарок. Успокоение. Безмятежность. Лёгкость. В эту же роковую ночь Рексенор Аманатидис обрёк себя и своих уродцев вместе с невесть откуда свалившейся белобрысой швалью на мучительные пытки, на извращённые издевательства, на жестокость, не связанную вообще никакими нормами морали и милосердия. О смерти все четверо будут молить. И когда Лорд Волдеморт до них доберётся — а он доберётся — лучше бы им принять яд за секунду до его появления. В противном случае со смертью греки встретятся нескоро. И оставшиеся им чудовищные часы жизни они будут мечтать об этой встрече, умолять о ней, со слезами прося своего нового Господина о скорой кончине. Он перевёл по-прежнему разъярённый, тяжёлый взгляд на Антонина. Тот всё ещё молчал, опустив глаза в пол. Да и что он мог сказать? Основные тезисы Том уже услышал. Ясности эти бессвязные обрывки не вносили. На расспросы уйдёт слишком много времени. И слишком много терпения. Которым, положа руку на сердце, Том и без того был в значительной степени обделён. А уж в текущих обстоятельствах… Он взял палочку со стола. — Несколько лет назад я милосердно пообещал не копаться в твоих мозгах без особой необходимости, — шипяще выдавил Реддл сквозь зубы. Антонин приподнял голову, исподлобья заглянув в глаза Господина. — Но и ты обещал не подводить меня. В голосе зазвенел металл. — Легилименс! Крик боли Долохова разрезал тишину кабинета. Из носа болгарина потоком хлынула кровь.***
Он выпотрошил воспоминания Антонина дважды. Внимательно просмотрел каждый момент операции, ход битвы — настолько, насколько это позволяло сделать замутнённое, изменённое после взрывов сознание Долохова. Какие-то эпизоды оставались нечитаемыми, смутными, и сквозь пелену было не прорваться: по той простой причине, что прорываться было попросту некуда. Антонин, вовлеченный внутрь самой гущи событий, не всё видел, не всё понимал и не всё запомнил. Свидетель из него получался никудышный. Однако главную суть провала своих людей Том уловил. И, увы, прояснённый итог вызывал в нём жгучую смесь досады и бессильной злобы. Ирония судьбы, но его элитные бойцы — вот так смех! — погорели на собственной чистокровности. Более ублюдское стечение обстоятельств даже представить себе сложно. И лично Долохову, и остальным рождённым и с детства воспитывавшимся в магических семьях Пожирателям просто-напросто не хватило знаний и опыта сопоставить маггловский боевой арсенал греков с возможными последствиями и потенциальным ущербом. Помыслить о подобных ловушках и их разрушительности никто из штаба не мог чисто физически — по той банальной причине, что аристократы мира волшебников, в отличие от самого Тома, не имели совсем никакого понятия о том, что представляют из себя немагические бомбы и сложные технические механизмы маггловского происхождения. Это он провёл детство в приюте с сиротами, периодически прячась в подвалах и бомбоубежищах от налётов и взрывов. Это его до поступления в Хогвартс обучала примитивным физико-техническим аспектам маггловского мира пожилая миссис Бенедикт — единственная небогомерзкая учительница, хобби ради преподававшая в приюте Вула по выходным. Это Том вынужденно понимал, как работает взрывчатка. И даже на примитивном уровне мог прикинуть, что входит в её состав и как соединены провода в механизме. А ещё он не раз видел изуродованные огнём и осколками трупы обитателей военного Лондона. И уж он-то, получая каждое лето ультимативный запрет на использование колдовства вне Хогвартса, прекрасно отдавал себе отчёт в том, на что способно маггловское оружие. И насколько важно поскорее взять этих диких животных под неукоснительный контроль, пока они не направили своё опасное железо против колдунов и ведьм. Объяснять всё это Антонину — или, тем паче, кому-то из других Пожирателей — величественный Лорд Волдеморт, чьи корни восходили к самому Салазару Слизерину, конечно же, не имел никакой возможности. Он бы скорее откусил себе язык и заживо задохнулся, подавившись им, чем упомянул где-то в высшем магическом обществе о своём уродливом приютском прошлом среди тупых сироток и не менее тупых воспитателей, лица которых потеряли интеллект ещё в зародыше, так никогда и не соприкоснувшись с ним. Краем сознания Том отметил, что при мыслях о детстве его руки леденеют и начинают мелко подрагивать от бешенства. Он ненавидел эту часть своей жизни. Этот опыт, это прошлое, эту общность с низшими созданиями. И, глубоко внутри, он ненавидел эту часть самого себя. Ему-то в рот при рождении никто не положил золотую ложку. Его безмозглая полубезумная мамаша, имея за плечами наследие самого Слизерина и чистейшую высокородную кровь, сбежала — Мерлин, ему даже думать об этом тошно! — с убогим магглом. Да ещё как! Опоив чванливого, вульгарного, напыщенного Томаса Реддла любовным зельем. Чтобы этот заносчивый сноб не испугался повисшей на его шее потомственной ведьмы и не сбежал от греха подальше, сверкая пятками. Это же надо было додуматься — так унизить себя, свой род, своё происхождение, чтобы слинять пусть и из жалкой хибары и компании чокнутых папаши и братца, но в куда более омерзительные, противоестественные условия — в объятия маггла! Инфантильная, недальновидная, запуганная и забитая точно заблудшая овца, Меропа Гонт имела беспросветную глупость опорочить свой священный плод, своё будущее величественное дитя презренной, гадкой, отвратительной кровью! Испортить ему — Лорду Волдеморту! — все ранние годы жизни, всю юность, вынужденно прошедшую вдали от магического мира, вдали от его сути, от его воздуха… Он знал, что другие сироты каждую ночь перед сном загадывали повстречать своих мамочек, чтобы любить их до скончания века и больше никогда не отпускать. Том относился к этому со снисходительной насмешкой. Сам он при встрече со своей матерью сделал бы только одно: придушил Меропу Гонт голыми руками. Предварительно избив до полусмерти за то, что она сотворила с собой — и с ним. Впрочем, провидение мироздания убило её и без вмешательства Тома… разве что вмешательством с натяжкой можно назвать факт его рождения. А вот с папашей и старшими Реддлами пришлось постараться лично… Выдохнув, Том дёрнул головой, прогоняя непрошеные воспоминания восвояси. Из года в год ему казалось, что он забудет. Что всё величие, выпестованное им в зрелости, скроет, уничтожит тот прогнивший фундамент, на котором он вынужден был расти и который не выбирал. Он планомерно строит могущественную империю нового порядка. За ним с большой охотой следуют величайшие дома Европы. Чистокровные кланяются ему и прикладываются к краю его мантии, точно к святыне. Он несметно богат и силён. Он исподволь влияет на политику магической Британии и соседних стран. Он постигает секреты сложнейшего тёмного колдовства, заглядывает за такие завесы древнего волшебства, которые многим даже и не снились. Он шагнул дальше всех живущих по пути бессмертия — даже жалкий Фламель с его философским камнем не шёл с ним ни в какое сравнение! Он развил свой дух до небывалых высот, расколов на множество частей ненужную, мешающую душу. Он опаснее практически любого мага на континенте и вскоре станет непобедимым. Его имя уже сейчас приводит в трепет последователей, а в будущем будет вгонять в истовый ужас всех неверных. Он вот-вот создаст новый мировой баланс — база заложена, осталось лишь усердно, методично взрастить все зёрна и дать развиться выгодной ему и его сторонникам философии… Он умён, талантлив и способен. Его власть крепнет день ото дня, и каждый чистокровный аристократ будет рад присягнуть и поклониться ему. …И всё же, когда он сталкивается с ситуациями, подобной этой, где он — когдатошний мальчишка из приюта Том Реддл — невольно знает о внеколдовском мире то, что неведомо никому из окружающих его аристократов, понимает аспекты быта и жизни магглов, разбирается в чём-то, в чём чистокровные маги разбираться по умолчанию не должны, внутри непревзойденного Лорда Волдеморта будто рушатся мраморные плиты грандиозного фасада — с золотом, вензелями и барельефами — из-под которых вдруг начинает проглядывать что-то совершенно убогое и постыдное: ветхое, жалкое, плесневелое, категорически не соответствующее той великолепной ипостаси, которую он для себя избрал и выстроил. В эти редкие минуты всё его сознание заполняет до того кристально чистая ненависть, за которой — он знает — хочется не просто спрятать, а навеки похоронить мерзкий балласт из багажа своего прошлого. И единственное, чего истинно желает Том в подобные моменты, — это сиюминутно уничтожить причину столь омерзительных переживаний и мыслей. Он бросил взгляд вниз, на пол. Увы, в данный момент распластавшийся без сознания окровавленный Долохов являлся лишь косвенной причиной. Уничтожать его, как ни прискорбно, было не за что. Со скрипом Реддлу пришлось признать, что его личный цепной пёс и Пожиратели сделали максимум из того, что было возможно в сложившихся вокруг греков обстоятельствах. Хотя, конечно, обзор событий от лица Антонина оставался несколько расплывчатым: не хватало взгляда со стороны, вне поля битвы. Как минимум чтобы оценить боевой потенциал и стратегию греков и их новой — или всё-таки нет? — подружки. На краткий миг Том задумался. — Вилли! Имя домовихи прозвучало в тяжелом воздухе кабинета точно свист хлыста. Спустя секунду возле дивана материализовалась ушастая эльфийка, перемазанная мукой. — Мой господин!.. — упав на тощенькие коленки, Вилли принялась кланяться в ноги Милорду, выпучив испуганные круглые глаза. — Господин чего-то желает? Вилли может помочь господину? Прервав её назойливое тараторенье одним взглядом, Том холодно поинтересовался: — Дю Белль уже здесь? Домовиха, поджав уши, уточнила: — Милорда интересует мистер Кристоф или мисс Жоан? Том едва заметно поморщился. В суете вечера он как-то забыл, что ожидает прибытия ещё и отца семейства Дю Белль. — Девчонка Дю Белль вернулась с министерской локации? Сложив маленькие пальчики на худенькой груди, Вилли радостно закивала: — Да, господин, Вилли видела мисс Жоан. Мисс Жоан вернулась почти невредимая и сразу ушла в свою спальню. Милорд хочет передать что-то юной мисс? — Вилли с готовностью вытянулась по струнке, готовая внимать приказаниям. — Приведи девицу сюда. Живо. Будет спорить или сопротивляться — трансгрессируй её напрямую в мой кабинет. В течение нескольких минут она должна быть здесь. Здоровенные глаза эльфийки подёрнулись лёгким беспокойством; Вилли покосилась на лежащего на полу Антонина, но не посмела задать ни единого вопроса. Лишь с готовностью кивнула и растворилась в воздухе. Том устало прикрыл глаза и по инерции помассировал ледяными пальцами пульсирующую переносицу. Голова гудела от напряжения. Он устал. Он раздражён и зол. Ему нужно больше ответов и больше понимания. А ещё — переиграть положение дел в штабе. Грандиозный провал этой операции поставил под угрозу привычное функционирование его людей. Ведь сейчас семейству Бэрроу в полном составе придётся вернуться в Ирландию и хоронить своего младшего сына. А это значит, минус четыре боевых мага, включая убитого Аластера, минус лояльность и финансирование и минус профессиональная целительница, которая ежедневно обеспечивала весь штаб зельями и эффективной восстановительной магией. Как это скажется на тренировках бойцов, намеченных планах и перспективах — одному Мордреду известно. — Гоблин, вот ублюдки!.. — выругался Том себе под нос, бессознательно выбрасывая руку вправо и невербально разбивая декоративное кашпо на журнальном столике. Давно нервировало. Под звук разлетающихся осколков в комнату аппарировали Жоан Дю Белль с безостановочно кланяющейся домовихой, которая тут же исчезла, оставив Милорда с гостьей наедине. Он окинул девчонку быстрым оценивающим взглядом. Перепачкана пылью, сажей и кровью — судя по отсутствию серьёзных повреждений, не своей. Зарёвана, напугана, помята, не успела сменить одежду. Но в целом — самая невредимая из всех вернувшихся. А значит, лучший свидетель, который находился в гуще событий, но оставался достаточно отстранённым и, он надеялся, адекватным наблюдателем. — Милорд, вы меня вызывали? — слабо кивнула Жоан, даже не пытаясь выдавить улыбку или почтительное раболепие на лице. Том мысленно усмехнулся. — Вас, насколько я могу судить, в битве практически не задело. Она сглотнула. — Аластер… Аластер меня защищал, — голос Дю Белль чуть дрогнул, но от слёз она, слава богу, удержалась. Чудно. Меньше всего Реддлу сейчас были нужны хоть какие-то эмоциональные концерты. — Не сомневаюсь в его доблести. Но вас я позвал не за тем, чтобы почтить память погибшего Бэрроу, — отрезал он, сразу переходя к делу. Жоан с опаской посмотрела на бесчувственное тело Долохова у серванта и перевела вопросительный взгляд на Тома. — Милорд?.. — У Антонина не было возможности в достаточной степени удовлетворить мой интерес относительно произошедших событий. Дю Белль напряглась всем телом и бессознательно сделала шаг назад. — У вас такая возможность есть, — подытожил он, доставая палочку. Жоан дёрнулась, точно от удара, и уже откровенно попятилась по направлению к двери. — Что вам от меня нужно? — в лоб спросила она, сверкнув глазами. — Всего лишь больше информации. Пояснение Тома звучало любезно, но его взгляд — он уверен — никакой любезности не выражал. Он видел, как Дю Белль занервничала. И поймал себя на странном удовольствии, созерцая её испуг. Тот был каким-то совершенно особенным в ощущении и послевкусии. — Исходя из воспоминаний Антонина, вы находились несколько в стороне от основной битвы и априори могли разглядеть больше полезного. Более того, вы единственная в сознании и не покалечены критично, а также устраняли последствия на месте битвы. Что делает вас наилучшим свидетелем. Напряжённое молчание в ответ начинало раздражать Тома. В конце концов Жоан выдавила: — Мне нужно вам что-то рассказать?.. — Отнюдь, — он улыбнулся. Холодно, мрачно. — Рассказ я уже выслушал. И не один. — Что тогда? — её переносицу пересекла задумчивая морщина. — От вас потребуется показать мне картину всех событий, — обманчиво-доброжелательно обронил Реддл. Недоумение вкупе с настороженностью проступало на лице Жоан всё более явственно. Она уточнила: — Мне собрать свои воспоминания во флакон для омута памяти? — Это лишнее. В её глазах наконец мелькнуло понимание. — Нет. Выдохнув одно это слово, больше Жоан не издала ни звука. — Я не спрашиваю, — мягко, шипяще прояснил Том. — А я не позволяю, — Дю Белль затрясла головой и, развернувшись, шагнула к выходу. Взмахнув палочкой, Том запечатал дверь перед носом Жоан и бесцеремонно развернул девчонку обратно заклинанием. — Вы зарываетесь, — места вежливости в комнате больше не осталось. Что она о себе возомнила?! — Я не пущу вас себе в голову, это окончательное решение. Голос Дю Белль впервые звучал настолько бескомпромиссно и гневно. Она даже не пыталась сделать вид, что сожалеет, извиняется или старается договориться, — просто отрезала своё категоричное «нет» и посчитала, что этого достаточно? Мерлин, ну и идиотка блаженная! — Смею напомнить, что вы не принимаете здесь никаких решений, — Реддл змеем скользнул ей навстречу, опасно прищурившись. — Вы выполняете приказы. Мои приказы. Он оказался практически напротив. Подбородок Жоан протестующе взлетел вверх. — Пока это не угрожает моей безопасности и сохранности, — процедила она. — Омут памяти вполне подойдёт в качестве альтернативы. Если в распоряжении штаба таковой отсутствует, я завтра же утром выпишу новый из местных лавок или попрошу прислать из Живерни. — Я не намерен ждать утра, — почти ласково ответил Том. Внутри клокотало безраздельное бешенство. Девица ещё не поняла, по какой тонкой грани ходит? И как быстро при желании он может изувечить ей всё сознание, не приглашая любезно в кабинет и предварительно не спрашивая вообще ни о чём? Жаль, что пока она и её папаша полезны и нужны штабу функционально, — не то бы Том уже давно лично переломал ей все кости поочерёдно, чисто удовлетворения ради. Характер Дю Белль и её привычка оспаривать власть своего Милорда начинали изрядно действовать на нервы. В чём проблема — просто молча подчиняться и ни с чем из его указаний не спорить? Недальновидная дура. — Вы откроете своё сознание в нужном месте, и я узнаю оттуда всё, что мне необходимо, — закончил Том. — В противном случае я выпотрошу вашу голову безо всякого спроса и дозволения. И будьте уверены, в легилименции я искусен и беспощаден. Восстанавливаться вы будете не одну неделю — если вообще восстановитесь. Тут он, конечно, лукавил. Сейчас девица нужна ему в крепких уме и здравии. Но самой Дю Белль знать об этом не обязательно. Жоан замерла, напрягшись всем телом, точно готовящаяся к атаке кошка. Дыхание её стало прерывистым и тяжёлым. Сквозь покрывавшие её ровным слоем пыль, сажу, копоть и кровь до Тома донёсся выбивающийся из-под этого амбре сладкий аромат духов — что-то цветочное, тягучее, яркое. Не из серого Лондона, а откуда-то с побережья. Ему нравились эти причудливые сложные запахи, играющие на тёплой коже… в отличие от их непредсказуемой своевольной хозяйки. — Какая-то объективная логика, кроме беспричинной демонстрации вашей власти, в этом приказе есть? — наконец прошипела Жоан. Сходство с разъярённой кошкой стало полным. — Вы держите меня за глупца? — Не уходите от ответа! Вы просите о весьма интимном вмешательстве и не даёте никаких пояснений. — А я должен что-то пояснять? Он холодно, надменно расхохотался. Мерлин, да она и впрямь законченная идиотка, которой в будущем точно грозит ещё не один Круциатус внутри штаба! Всегда её уберегать папочка не сможет… — У каждого моего действия есть причины и смысл, — Том сделал ещё один шаг к Жоан, с удовольствием отмечая, как та вздрогнула и сжалась. — Омут памяти показывает только воспоминания. Наблюдательную часть, зрительные образы. Это полезно, но недостаточно. Потому что не всё важное можно увидеть. Есть то, что нужно почувствовать. Поймать интуитивно, подметить, отреагировать эмоционально. И в этом случае — у легилименции нет аналогов. На лице Дю Белль проступали понимание и обречённость. Ну наконец-то! Неужто с этой капризной куклой ему каждый раз придется пояснять причинно-следственные связи своих приказов и решений, если он хочет добиваться от неё желаемого без открытого давления и насилия? Вот уж заняться ему больше нечем! — В кресло. Живо, — отрезал Том, больше не настроенный ни на какие споры и прояснения. — Пока я не уронил вас головой прямо на пол. Жоан обошла его по кругу, точно опасную взбешённую змею, и, взглянув ещё раз на распростертого на полу отключившегося Антонина, которому кресла, очевидно, не предложили, послушно опустилась на сиденье, откинула голову на спинку и прикрыла глаза. — Вы точечно откроете мне своё сознание относительно событий минувшего вечера. Вместе с сопутствующими, — Том скривился, — эмоциями. Уверен, этой технике вы обучены, — Дю Белль не стала оспаривать его допущение. — Я оценю всё случившееся вашими глазами. При выборочной легилименции могут быть прорывы случайных эмоциональных воспоминаний из других временных отрезков. Не пытайтесь вышвырнуть меня из головы — это лишь причинит боль вам и усложнит мою работу. Я сам пропущу эти вкрапления постороннего, поскольку они бесполезны и тратят драгоценное время на всякую чепуху. С некоторой нервозностью Жоан заёрзала в кресле, но вслух сказала только: — Я поняла. — Чудно. Начали. Легилименс! Калейдоскоп чужих образов разлился в сознании Тома. Изображение и восприятие были гораздо чётче, чем в голове у Антонина, — особенно когда Дю Белль не сопротивлялась и пускала его в свою голову почти добровольно. Том внимательно просматривал все кадры, подмечая детали. Увиденное открывало пространство для новых выводов. Надо же. А девица на удивление быстро сориентировалась в критической ситуации. В течение пары минут методично использовала первичные целебные чары на раненых… и единственная из группы додумалась проверить лестничный пролёт на дополнительные ловушки после взрыва. Какие-никакие щиты выставила от огня. Неплохо. …Чёрт, какая-то чушь… рождественское застолье с Бэрроу и Каркаровым в Каталонии… Лестрейндж притягивает к себе и целует на улице под омелой… очередная комичная стычка Себастьяна и Игоря… всеобщий смех… шипение Кларисс… веселье и праздник… радость, много радости… влюблённость… ажиотаж… азарт… Ну и дурью занимаются его бойцы в свободное время, в самом деле! Лучше бы тренировались чаще и заводили больше полезных политических связей! Бездарная растрата энергии на какую-то муть! Фыркнув, Том раздраженно вытолкнул ненужное стороннее воспоминание и вернулся в переживания Жоан во время битвы. …Не сдержалась, увидев греков. Рванула зачем-то вперёд. И на что надеялась?.. Глупая, опасная порывистость. Очень недальновидно. Узкая ниша для сражения… чёрт. Никак не развернуться с мощной магией. Какофония из криков, перемещений, вспышек заклятий. Хаос и толчея. Нет возможности использовать ничего активного, включая стихийную магию, взрывы и Аваду. Чтобы не задеть своих же и не обрушить стены и крышу на головы. Жаль. Паника. Напряжение. Осознание неудобства, тотальной невыгодности ситуации. Испуг и волнение Дю Белль за бойцов штаба. Греки, гоблин бы их побрал, всё продумали и рассчитали. Ловушки, отвлекающие манёвры, предварительный вывод противников из строя ещё до сражения… Умно подобранное место для лобового столкновения, игра на вынужденных ограничениях боевой мощи оппонентов. Доступны только атаки в ближнем бою — и те со значительными оговорками… Поразительно. При таком минимуме задействованных людей — такой максимум реализованных возможностей. И все — за счёт хитрых решений, заранее подготовленной партии. Антонин не соврал: с той стороны им противостоят хорошие стратеги. Которые недаром несколько лет водили за нос аврораты десятка стран и успешно скрывались от любых преследований. Пожиратели оказались натурально парализованы навязанными им обстоятельствами. Обидно. …А вот тут уже интереснее — эффектное появление белобрысой девки. Её Дю Белль, в отличие от взмыленного в бою Антонина, смогла разглядеть как следует. Целенаправленно присматривалась. Забавно… у них очевидная взаимная неприязнь. Наёмница — а судя по навыкам, эта новенькая в стане греков — профессионалка, — бросает на Дю Белль острый, недружелюбный взгляд. Слишком личный. Они знакомы? Или это реакция на присутствие мага защиты на поле боя? Дополнительный неудобный фактор? Присоединение к грекам неизвестной четвёртой однозначно было спланировано. Они её ждали. Использование метлы, отвлекающая вспышка света, оттягивание внимания самых сильных Пожирателей на себя, хаос и сумятица в битве, даже расстановка сил — наименее расторопный Эксархидис неспроста взял на себя Аластера и Войтича: другие Пожиратели уложили бы неповоротливого грека в два счета… Да и этот умный отход через проём в стене… людей Тома явно заранее вычислили. Всё говорит о том, что Пожиратели угодили в засаду. И недооценили противника. Яксли не всё заметил? Или заметил, но не смог проанализировать? Стоит разобраться. Сначала с вопросами — потом с Корбаном. …Вновь какая-то дребедень… загорелый улыбчивый парень с курчавыми волосами, обнимающая его молодая блондинка… смеются… вдвоём обнимают Жоан… подмигивают куда-то в сторону… эльфы вместе со старшими Дю Беллями выносят подарки… полная любви улыбка матери Жоан… как там её… Матильда?.. до противного затапливающее счастье и что-то ещё непонятное, тёплое… Господи, причём тут какое-то семейное торжество? У Дю Белль в голове сплошная каша! Тома бы стошнило от этих объятий, улыбок, подарков, внимания… Гадость. Что там дальше из полезного? Он вновь сосредоточился на воспоминаниях девчонки. Ну наконец-то! Умное решение! Проверила престранную девку греков на маскировочную магию — оборотное, иллюзии, грим… и ничего. Интересно. Это важная информация. Об обладательнице столь примечательной, сюрреалистической внешности будет проще узнать детали. Кто-то что-то наверняка слышал в узких кругах. Дело за малым. Многообещающая улыбка Аманатидиса. Он ликует. Похоже, ждал возможности испытать своё оружие. Неизвестное, причудливое. Опасное. Прискорбно, но и сам Том никогда о подобном не слышал. Непонятен принцип действия сферы. Как останавливать — тоже непонятно. Придётся его людям усердно поискать информацию. …От ненависти и гнева Дю Белль при взгляде на Аманатидиса начинает ломить в висках. Надо же… она и на такие чувства способна? Забавно. Налбат насылает магические путы… Аластер бросается спасти сестру… падает сам… попадает в сферу… погибает… Лицо Тома непроизвольно дрогнуло. Смерть и впрямь мучительная. Хотя в его глазах любая смерть — это слабость и глупость. Умные и способные — не умирают. Переживания Дю Белль во время кончины Аластера начинают затапливать. Она до ужаса привязалась к мальчишке Бэрроу. Горе потери, отчаяние, бессилие, боль, невозможность… Мерлин, разве можно столько чувствовать одновременно?! У Тома трещит голова от переизбытка эмоций и внутреннего мира девицы. Как она вообще живёт с таким чувствительным отношением к окружающим!? Какое ей дело до всех вокруг?.. …Калейдоскоп воспоминаний снова относит в сторону от битвы… Аластер приобнимает и восторженно кружит Жоан при встрече, хотя сам ниже и худощавее неё — выглядит комично… Жоан с энтузиазмом вручает Бэрроу стопку каких-то книг и всячески их расхваливает… в глазах мальчишки воодушевление и радость… у Дю Белль — и у Реддла внутри её переживаний — всё сжимается от пронзительной нежности и симпатии к юнцу. Раздражаясь всё сильнее от чрезмерного для него потока посторонних, отвратительных чувств и поняв, что больше ничего полезного он уже не увидит, Том резко — резче, чем стоило бы, — вынырнул из чужого сознания. Собственная голова потяжелела и кружилась. Он перевёл мутный после погружения взгляд на замершую в кресле Дю Белль. Из её закрытых глаз текли тонкие дорожки слез. Ещё не пришла в себя, но и не отключилась, как Долохов. Застряла где-то между. Скоро вынырнет. С силой мотнув головой, Том попытался сбросить морок чуждого эмоционального наваждения. Прошлое и настоящее смешались в кучу, путая, лишая ясности. Он за всю жизнь не испытывал даже половины того, в чём был вынужден искупаться только что, на считанные минуты заглянув в микроскопическую часть переживаний Жоан Дю Белль. И это откровение показалось ему… странным. Парадоксально, но большинство отношений как девчонки с окружающими, так и обитателей штаба между собой проходили в течение года абсолютно мимо Тома. Его попросту не интересовали такие вещи, как личное взаимодействие его бойцов. Лучше бы занимались чем-то более… эффективным. Учились бы ещё лучше сражаться, например. Или устраивали больше диверсий, продумывали схемы шпионажа и шантажа. Такое распределение сил и времени Реддлу было доступно: нет предела совершенству, а могущество и способность творить необычную магию — самые важные на свете вещи. Отношения же — дружба, влюблённость, симпатии, нежность, любовь — что-то личное, а не обусловленное выгодой и надобностью, — оставались в его понимании делом решительно бесполезным. Трата времени, сил, у кого-то даже нервов — и ради чего? Как он когда-то ни силился, он не мог, да и, в конце концов, не очень-то стремился понять эту часть жизни людей. Она банально никогда не была ему интересной или, тем более, нужной. Он жил сам по себе с раннего детства и до сих пор — и будет следовать единолично впредь, позволяя остальным лишь сопровождать его или служить ему. Это удобно. И не мешает его целям и планам. Дю Белль приоткрыла глаза. Мокрые ресницы слиплись от слёз, взгляд оставался замутнённым, расплывчатым. Она молчала и смотрела куда-то в сторону. — Фредерика Бэрроу временно не сможет выполнять обязанности целительницы в штабе, — медленно озвучил Том вторую причину приглашения Жоан в его кабинет. — С завтрашнего дня этим будете заниматься вы. Кристоф упоминал, что ваша мать длительное время обучала вас базовой колдомедицине. С первой помощью бойцам вы справитесь. В крайних случаях мы будем приглашать частных целителей и далее применять к ним Обливейт. Зелья и ингредиенты для вас закупят. Вы свободны. Пошатнувшись и по-прежнему не глядя на него, Жоан неровно поднялась с кресла, и так же молча развернулась в сторону выхода. Комментировать увиденное и, что хуже, прочувствованное в её голове Том не стал. Лишь невербально снял запирающее заклинание с двери кабинета, больше не препятствуя передвижению Дю Белль вовне. После погружения в этот странный, категорически незнакомый и неподходящий ему насыщенный внутренний мир другого человека Тому не давала покоя ещё одна мысль. Во всех переживаниях Жоан Дю Белль фоново присутствовал колоссальный внутренний страх. Страх сильный, близкий к первородному ужасу, и какой-то… повсеместный. Не привязанный ни к чему конкретному — и привязанный ко всему. Он был внутри постоянно: настолько, что уже даже не осознавался как что-то отдельное, значительное — в том числе самой Дю Белль. Как если бы она всю жизнь хромала и просто привыкла так ходить. Даже не замечая, что это имеется в её жизни на повседневной основе. И страх этот, что примечательно, был не про греков и не про Пожирателей — и даже не про Лорда Волдеморта. По какой-то причине Жоан Дю Белль панически боялась саму себя. И что-то подсказывало Тому, что именно это девица отчаянно пыталась скрыть, не допуская его проникновений в свою голову.