Мне так понравилось как ты Пытался изгонять меня И кровью на полу Чертил защитный знак. И каждый смертный, Видя страх, готов тебя понять, Когда-нибудь настанет час, Ты сам придешь ко мне. Сны Саламандры, «Экзорцизм»
Самая непредсказуемая ночь в её жизни продолжалась, благосклонно не оставляя места для сиюминутной рефлексии. Жоан рассматривала пахитоску в своих пальцах, завороженно отмечая, как красиво тлеет зажжённый кончик в темноте, и фоново улавливала приятный, знакомый до последней ноты аромат травянистого дыма. Впервые за годы — выдыхаемого не ей. Мимо пролетела стайка светлячков, визуально превращая всё происходящее совсем уж во что-то сказочное. Жоан подумалось, что, быть может, завтра всё это покажется ей лишь сном. Из рассеянной отрешённости её выдернул прохладный голос: — Так вы сожалеете? — О чём? — Что не вышли замуж за Де Вержи. Вопрос вызвал невольное удивление. Меньше всего Жоан ожидала, что её стыд за давние выходки может быть интерпретирован Лордом подобным образом. — Я общался с ним несколько часов. Он неглуп, хорошо воспитан. Образован. И вряд ли бы испортил вам жизнь. По крайней мере, не мешал бы. О, Мерлин!.. Нервно усмехнувшись, Жоан постаралась подобрать слова так, чтобы попытка донести свою философию до Волдеморта не провалилась бы с треском сразу же, в силу особенностей мышления последнего: — Понимаете, Милорд… Дело в том, что мои пожелания к браку и потенциальному супругу значительно выходят за рамки сухого «хорошо бы, чтобы он мне просто не мешал». В конце концов, это же не стул или новый шкаф. — Зависит от точки зрения и целей, — не согласился маг. — Вы правы, — спорить Жоан не стала. — Но лично для меня муж — это человек, с которым ты потенциально планируешь провести всю жизнь. Ну или основную её часть, по крайней мере. Спать в одной постели, делить общий дом, заводить и растить детей, разговаривать вечерами, вместе завтракать, проводить досуг, обсуждать сокровенное… Лорд скривился. Ясно. Мимо. Жоан попробовала переформулировать свою мысль так, чтобы та звучала для Волдеморта понятнее — на языке выгод и логики: — Хорошо, посчитайте сами. Учитывая, что жизнь — не то чтобы очень длинная штука и по-настоящему активных лет в ней даже у магов не более полувека-века, то куда разумнее выбрать себе в долгосрочные спутники того, кто тебе эту самую жизнь улучшает своим присутствием. А не тратить и без того ограниченные годы на неподходящее. Выгоды терпеть и мучиться — никакой. По мне, это банальное здравомыслие — вступать в брак с тем, с кем тебе изначально увлекательно, разнообразно, страстно, где есть взаимопонимание и притяжение. Вот тогда отведённое на земле время — не особо длительное, повторюсь, — можно прожить в удовольствие. А не связывать себя кабалой с тем, кто просто… «не мешает». Не сдержавшись, поморщилась уже сама Жоан. — Мерлин, это «не мешает» — даже звучит ужасно, если честно, — улыбка получилась вымученной. — Хотя нечто подобное мне по итогу и светило на всех этих искусственных случках. Однако я точно знаю, что бывает иначе. У моих родителей брак был насыщенный и полный любви. У Роберта с Кристин — отношения с самого начала тоже сложились яркими и искренними, хотя подчас и весьма темпераментными. Бабушка с дедушкой, опять же. Это просто вопрос времени и случая. Каждому своё. Выражение лица Волдеморта трудно было прочитать и интерпретировать. Как Жоан и предполагала, тема влюблённостей, привязанностей и того, кто там с кем и как строит свою семью, — была ему не особо актуальна. И потому она сдержанно подытожила: — Так что нет. Я ни разу не жалела о том, что не стала женой Мишеля Де Вержи. Ему для счастливого союза был нужен совсем иной типаж женщины. И по-человечески — я рада, что такую спутницу он себе нашёл. Со мной он был бы чудовищно несчастен. Как и я с ним. — К чему тогда были все ваши стенания о стыде, сожалении и посыпание головы пеплом после встречи с ним? — осведомился Волдеморт недоумевающе. Поведение, эмоции и реакции Жоан были для него, разумеется, необъяснимы. И привычной логике мага не поддавались. Пытаясь что-то прояснить для себя, он сухо воспроизвёл хронологию: — На самого Де Вержи вам плевать, вы и не скрываете. Вас с ним силком пытались свести, и это давление мешало вашим личным целям, что закономерно. Вы устранили препятствие — весьма эффектно и расчетливо, к слову, ведь отец надолго от вас отстал, — на каждую реплику Жоан послушно кивала. — Так с чего тогда вы скулите как побитая собака после получасового нытья уже счастливо женатого Де Вержи о его когда-то раненных чувствах? Какое вам дело? Повисла немая пауза. Жоан воззрилась на Лорда поражённо, поначалу даже не зная, как вообще можно объяснить этому чудаку настолько очевидные для большинства людей вещи. — Но Мишель не был ни в чём виноват, Милорд. Понимаете?.. Он ни разу не сделал мне дурного. Просто оказался «в сценарии» в момент его взрывной кульминации. Несвоевременно. И по отношению к нему я повела себя аморально, откровенно гадко. За такое должно быть стыдно. Это… естественная реакция на низкий проступок. Поэтому — да, конечно, спустя время я сожалею о том, что творила. И отправила письмо с извинениями семье Де Вержи. Лучше поздно, чем никогда, — утешила Жоан саму себя. — Да какая разница, как вы поступили? Перед кем вы винитесь? — в голосе Волдеморта разливался Северный Ледовитый — никаких сантиментов. — Де Вержи вам мешал? Мешал. Вся эта эпопея вас угнетала? Угнетала. Вы с этим разобрались? Разобрались. К чему лишние сожаления и запоздалое сокрушение о чужой слабохарактерности, задетой гордости? Может, вам ещё платок для соплей подавать ему каждый раз, когда Де Вержи в очередной раз начнёт сетовать на несправедливость судьбы и переменчивость женского настроения? Волдеморт в который раз оглядел Жоан сверху вниз, скептично, снисходительно — на столь близком расстоянии это было уж как-то слишком колюче, царапало, — и привычным жестом протянул руку за следующей пахитоской. Нет, ну посмотрите на него, как быстро пристрастился!.. Затянувшись, маг безапелляционно припечатал напоследок: — Да и ответьте честно самой себе, коль уж вас так мучает подобие совести: если мужчина не в состоянии остановить женскую истерику, то на что он вообще может быть способен? — облако дыма, выпущенное между губ Лорда, коснулось щеки Жоан непроизвольной лаской. — Как по мне, так сложно вообразить себе более жалкое и маловозбуждающее зрелище. Де Вержи же не ребёнок, чтобы два с половиной года страдать по тому, что его публично отвергли, а он не смог ничего промычать в ответ. Это попросту убого. Глубоко вздохнув, Жоан промолвила: — По существу — я с вами согласна. Было бы малодушно лукавить, Мишель не моего романа герой. Потому я и нахожусь в штабе Пожирателей, а не в семейном поместье Де Вержи… Это противоестественное внутреннее согласие с Волдемортом по части оценок людей и их недостатков, слабостей — страшило и отвращало Жоан в самой себе до дрожи. Вытаскивало наружу самые тёмные её части, которые она, как ей казалось, всё-таки успешно старалась держать под контролем. И потому, с заметным напряжением в голосе, она договорила: — И тем не менее… При всём моём уважении, Милорд… — начало получилось так себе. Но отступать было уже поздно. — Одобрение моих худших проявлений от человека ваших ценностей и склада характера… меня откровенно пугает, а не обнадёживает. Мда. Звучало как-то совсем паршиво. Бровь мага закономерно вопросительно приподнялась. — Моих ценностей и склада характера? Я не ослышался? — в воздухе неуловимо запульсировало нечто угрожающее; казалось, что пространство наэлектризовалось, будто перед грозой. — Уж будьте так любезны пояснить. При всём вашем уважении, Жоан. Тон его сочился злым, опасным сарказмом. Влипла. Ты влипла. Жоан постаралась не прикрыть и тем более не закатить глаза: в данный момент подобная неосмотрительность могла буквально стоить ей жизни. Она всё понимала. С кем общается, какие есть нюансы… Но Мордред! Волдеморт что, действительно совершенно серьёзно не осознавал, никогда даже не задумывался, что с ним что-то — не совсем так?.. — Вы — убийца, — медленно, раздельно выговорила она, стараясь контролировать голос и дыхание. Лорд молча смотрел на неё в упор, не реагируя. — Для вас человеческая жизнь не стоит вообще ни гроша. И основная масса принятых в обществе моральных ценностей — тоже. — Цену чужой жизни я назначить как раз в состоянии, — угрожающе тихо отрезал Лорд. — А считаться с моралью — нужным не считаю и впрямь. Это удел глупцов и слабаков. — О том и речь, — вздохнула Жоан. — В вашей картине мира у каждой жизни есть ценник. И в случае его недостаточности вы считаете абсолютно нормальным эту жизнь отнять. Некоторое время Волдеморт наблюдал за Жоан изучающе, как за причудливой зверушкой — с каким-то снисходительно-трогательным умилением, точно она и впрямь была тропическим попугайчиком. А затем, изрядно развеселившись («не к добру», — тут же встревоженно просигнализировало подсознание), с желчной, ядовитой ухмылкой поинтересовался: — И чем же, скажите на милость, вы отличаетесь от меня, Жоан? Она натурально опешила от неожиданности вопроса и поначалу даже опрометчиво округлила глаза. Однако затем в считанные секунды сделала выражение лица непроницаемым, а голос — безразличным. — Вы вообще о чём? — Я — убийца, — поднял руки вверх Тёмный Лорд. — Вы меня поймали и обвинили, судья Дю Белль. Вынесли вердикт. Никаких вопросов. Но что насчёт вас, дорогая? В чём ваше отличие? Жоан прищурилась, пристально рассматривая его в ответ и пытаясь разгадать, какой капкан ей расставляют на сей раз. В холодных синих глазах мага плясали глумливые, соблазняющие черти. Волдеморт играл с ней, как питон с крольчонком, бесстыдно демонстрируя жгучее удовольствие, сладострастное наслаждение каким-то пока ещё не ясным Жоан превосходством. Вот только в чём суть этой партии? Что он пытается донести до неё через очередные провокации? Сделав ещё один — последний из разделявших их — полушаг, Лорд, неумолимо наступая, неспешно склонился к Жоан. Властно приподнял пальцами свободной руки её подбородок и заставил смотреть ему прямо в глаза. Касание обожгло, пустив разряд тока по телу; в зрачках мага пылало алое — пугающее, затягивающее в глубокую хтоническую пучину. Дышать Жоан перестала, полностью замерев. В животе сам собой стянулся и запульсировал горячий, тянущий узел. — Разница между нами лишь в том, милая и законопослушная мадемуазель Дю Белль, что один из нас — не только убийца, — тон Волдеморта сочился отравой. — Но ещё и лицемерка и маленькая лгунья. Ведь мне, по крайней мере, хватает смелости признавать, кто я есть. Не прячась за попытками самообмана и напускными муками совести. В то время как вы — до последнего пытаетесь усидеть на двух стульях разом, криво лавируя между кровожадностью и милосердием. — Да о чём вы?.. Голос Жоан звучал хрипло; не только потому, что в горле в принципе пересохло, а в голове набатом гулко стучала кровь, набиравшая в бешено стучавшем сердце двойной разгон. Но ещё и потому, что губы мага находились не более чем в десятке сантиметров от её собственных. Не говоря уже о том, что Лорд её касался. Подбородок разве что не горел в точке контакта, хотя площадь соприкосновения кончиков бледных пальцев с лицом Жоан составляла не более дюйма. И смешанный запах его парфюма и того же древесного лосьона для бритья, который Жоан уже когда-то чувствовала, на столь коротком расстоянии — значительно перебивал слабый цветочный аромат от тёплой кожи самой Жоан… По крайней мере, ей искренне так казалось. Волдеморт был будто бы всюду: проникал в рецепторы, в сознание, в душу, под кожу. Голова кружилась. Флешбеки того, как жадно, властно, по-хозяйски он держал её, ведя в танце, бесстыдно и без всякого дозволения дотрагивался до обнажённой кожи рук, спины, шеи, — затапливали, словно Жоан без спросу окунули в Омут памяти, против её воли заставив проживать всё заново. Ещё острее, ещё наэлектризованнее. Так, что волоски на теле приподнимались над кожей, подгоняемые неконтролируемыми мурашками. — Если меня не подводит память, — тихо и — Мерлин, ей не кажется! — не менее хрипло прошептал Волдеморт, всё также пристально глядя в глаза Жоан, — в мой штаб вы приехали с целью вендетты. А не из политических амбиций. Жоан сглотнула, наконец понимая, куда он клонит. — Что вы, что ваш отец изначально хотели, чтобы в обмен на содействие, связи и финансовую поддержку я помог вам достать греков. И, насколько я знаю, вовсе не для того, чтобы отдать их под законный суд… Не так ли? Партия была проиграна ещё до начала. Жоан сдавалась без боя, оглушённая рокотом собственного шкалящего пульса. — Так… Прикрыв глаза, она наудачу попробовала отвести голову в сторону. Маг стремительно перехватил это неосознанное движение. Горячая ладонь легла на скулу Жоан целиком, разворачивая её лицо обратно; большой палец коснулся полуоткрытых губ — неспешно, играючи обводя их по контуру. — А раз так… То скажите мне, Жоан… — Волдеморт нарочито медлил, явно наслаждаясь своим триумфом, садистически растягивал удовольствие. — В чём между нами разница? И кто из нас определяет цену чужим жизням и будущим смертям, не считаясь с мнением убиенных? Широко распахнув глаза и встретившись с ответным горящим взглядом напротив, Жоан вздрогнула. Ей хотелось куда-то деться. Деть пылающее лицо, деть рвано стучащее сердце. Вырваться из этих стальных рук. Ускользнуть от присваивающего, обволакивающего, гипнотического взора Тёмного Лорда. — …Ведь если бы уже завтра я приволок вам всех греков без палочек, — продолжил маг, выдыхая так, что Жоан ловила его дыхание своим. — Запер бы их связанных в комнате и отдал вам на расправу, оставив для оной лишь остро заточенный нож, — не воспользовались бы вы этим шансом? Сомневались бы? Раздумывали? Терзались сожалениями, муками совести? — Они убили мою семью… — сдавленно цедя слова, из последних сил попыталась уйти от ответа на прямой вопрос Жоан. Понимая, что это тщетно. Что он уже был прав. — Безусловно, — Лорд расплылся практически в зверином, жаждущем оскале, вглядываясь в затравленное выражение лица Жоан жадно, голодно. Празднуя, ликуя. Смакуя момент. — В таком случае, что вы, что я — оба являемся убийцами. Назначающими цену чужим жизням и считающими себя в праве их отнимать. И вся разница между нами, как бы вы ни убеждали себя в обратном, состоит только в том, что вам для этого нужен лишь более веский повод. И подходящее оправдание в собственных глазах. Бросив остаток недокуренной пахитоски на пол и щелчком пальцев испепелив окурок, Волдеморт резко отпустил лицо Жоан, делая широкий шаг назад. Изобразив едва заметный пасс ладонью, он в считанные секунды погасил единственный светильник беседки, уходя в тень. Сейчас Жоан видела лишь тёмный силуэт и отливающие багрянцем глаза мага; слышала его тягучий как медовая патока и отравляющий как чистый дёготь высокий голос: — Именно поэтому, мадемуазель Дю Белль, вы — обычная лицемерка и лгунья. И это помимо того, что такая же убийца. А моё неподдельное и лишённое оков избыточной нравственности одобрение вашей истинной аморальности лишь вносит необходимую честность в ваши отношения с самой собой и окружающими. За что стоило бы быть значительно благодарнее, — едко хлестнул он правдой наотмашь. Достав палочку, Лорд поднял в воздух сиротливо лежавшую на полу беседки домашнюю туфлю и, криво усмехнувшись, вернул ту на место, магией водрузив обувь обратно на обнажённую ступню Жоан. Сама Жоан лишь потерянно, безэмоционально проследила взглядом за его действиями и едва заметно вздрогнула, чувствуя, что, несмотря на вязкую жару, насквозь промёрзла от злых, жестоких, жалящих прямо под кожу острых лордовских слов. Следующим пассом Волдеморт приманил к себе портсигар с оставшимися в нём пахитосками и без спроса убрал его в карман брюк. Во взгляде Лорда, вопреки широкому торжествующему оскалу и демонстрируемому превосходству, пылало плохо скрываемое и неясное Жоан бешенство. Казалось, он едва сдерживался, чтобы не отправить в неё Непростительное… Причин такой резкой смены его настроения Жоан понять не успела: она всё ещё чувствовала себя огорошенной тем жутким и, увы, очевидным сравнением, которое Волдеморт провёл между ними двумя. И потому она только трусливо обрадовалась, что Лорду хватило самообладания выплюнуть вместо проклятия агрессивное: — Взамен того, чтобы столь опрометчиво разбрасываться критикой относительно моих ценностей, характера и суждений, вам стоило бы значительно пересмотреть собственные приоритеты, мадемуазель Дю Белль. И с несколько большей откровенностью переосмыслить ваши отношения с моралью. Без пустой траты времени на высокопарное осуждение моих. Может, тогда и совесть по ночам позволит спать спокойно? Как думаете? Послав ей последнюю жестокую улыбку, Волдеморт кивнул и резко — резче, чем это было бы адекватно ситуации, — развернулся к выходу, бросив напоследок короткое: — Доброй ночи. Хлопок трансгрессии раздался практически мгновенно.***
Пронизывающий холодный ветер сразу же ударил в лицо, оповещая, что раскалённый Суррей с клятой барфордской беседкой остался далеко позади. Колючий воздух шотландского высокогорья был куда менее приветлив к гостям пустынной местности, нежели климатически более тёплые равнины, и с порога заявлял о своём неприветливом, склочном характере. Но он и не являлся здесь гостем. Широко вышагивая по каменистой тропе, Том безрезультатно пытался унять бурлящую в венах кровь и клокочущее сверх меры бешенство. Неконтролируемое, густое, опасное. В ушах стоял мерный гул. И вовсе не ветер являлся тому причиной. Пружинящей походкой разъярённого ночного хищника, в каждом движении которого сквозило неимоверное количество гнева — многообещающего, утробного, тёмного, — Том быстро направился к небольшому горному ручью неподалёку от подножья холма, на котором возвышался его особняк. Ручей брал начало в ключевой скважине выше по склону. Вода в нём была совершенно прозрачная, будто из хрусталя. И обжигающе ледяная. То, что сейчас нужно. Зачерпнув пригоршню и с остервенением обмыв лицо несколько раз, Том попытался смыть морок тягучего наваждения; стекавшие за воротник неприятные холодные струи Реддл игнорировал. Глубоко выдохнув, он медленно и постепенно возвращал себе контроль над собственными телом и сознанием. И старался не обращать внимание на предательски горячую пульсацию в паху. Которая никуда не уходила. И из-за которой всё пошло наперекосяк. Чёртова девка. Она вечно всё портила. Врывалась куда не надо в самый неподходящий момент. Замечала лишнее. Ляпала сентиментальные глупости невпопад. Из раза в раз оказывалась неуместной спицей в безукоризненно работающем колесе его холодного ума. Вопиюще нарушала уединение. Расплёскивала вокруг себя массу эмоциональных переживаний, словно заражая людей в ближайшем радиусе излишней порывистостью и чувствительностью. Даже его строго структурированную голову при легилименции она умудрилась перегрузить изрядным массивом чужеродного, хаотичного!.. Женщина-катастрофа. И вот теперь, в очередной раз беззаботно матерясь себе под нос на французском, она просто ввалилась ночью в его беседку, раздетая практически догола. Словно так и надо. В полупрозрачном будуарном нечто, с нахальной улыбкой, открытыми взору стройными ногами, выдающимся кружевным декольте и умопомрачительным тайфуном из сопровождавшей её всюду яркой цветочной композиции. Спасибо, что не пьяная. Для полноты картины не хватало только множества золотых цацек. Как если бы Дю Белль совсем недавно обнесла нору какого-нибудь горемыки-нюхлера, выудив себе оттуда всё блестящее и переливающееся. Она была навроде живописной шкатулки на дамском столике — наполненной чем-то интересным и не особо понятным. И в эту шкатулку порой отчаянно хотелось сунуть нос. Покопаться, стащить оттуда что-нибудь особенно ценное и примечательное. Не обязательно даже нужное… просто симпатичное. Для души. Вся сверкающая, благоухающая, нарядная, румяная, со шлейфом из нескончаемого жизнелюбия, уверенности в себе, искренности, сексуальности... На Жоан Дю Белль хотелось смотреть. Кем бы ты ни был. Более того — её хотелось разглядывать. Накапливать образы в голове. Трогать — тоже хотелось. А лучше — бесцеремонно утащить как приятный трофей в пещеру. К другим артефактам и сокровищам. Посадить в сундук под замок и время от времени доставать оттуда по вечерам, чтобы просто покрутить в руках и понаслаждаться приятной картинкой. Как фарфоровой куколкой, сделанной на заказ. Яркой коллекционной бабочкой, которой самое место — на полке в глухом шкафу. С ртом, открываемым строго по разрешению. Том сам не сразу понял, отчего не дал девице слинять из беседки. С чего захотел продолжить разговор и оставить Дю Белль подле себя. Красивая, полуголая, приятно пахнет. …Великолепная аргументация, твою мать. И к чему это привело? Он раздраженно выдохнул сквозь крепко сжатые зубы, с неудовольствием признавая, что в какой-то момент увлёкся их контактом. Увлёкся сближением. Чрезмерно. Расслабился. И по итогу — его предало собственное тело. И мозги, судя по всему, тоже отказали напрочь. Объяснить свою внезапную откровенность чем-то ещё, кроме отхлынувшей от головы крови, которую Том сейчас явственно ощущал сконцентрированной ниже пояса, — он просто не мог. Это не поддавалось здоровой логике. То, что он выуживал из девчонки потенциально полезную информацию, — было обосновано. Адекватно. Там было в чём покопаться. Были потенциальные выгоды. Но чем ближе Том оказывался к раздетой Дю Белль физически, тем сильнее всё шло наперекосяк ментально. И в какой-то момент — он не просто «поплыл». Он поймал себя на состоянии морока, загипнотизированности, одурманенности. И острой фоновой досаде, когда при его приближении девка предусмотрительно сдвинула бёдра вбок, избегая прямого соприкосновения. Вместо того, чтобы раздвинуть свои блядские ноги. Обвив, скрестить щиколотки на уровне поясницы Тома, привлечь его к себе, пригласив к продолжению. В то время как Дю Белль несла сентиментальную белиберду про пожелания к потенциальной семейной жизни и глубокие нравственные терзания, Том с нарастающим возбуждением понимал, что совершенно примитивно её хочет. Сейчас. Пока его глаза — бесстыдно, без всякого стеснения, — жадно скользят по выставленной на обозрение женской фигуре. Пока он взглядом внимательно, неторопливо, голодно обводит контуры груди, представляя касание. Пока их разделяет только шёлк её ночной сорочки и плотная ткань его брюк. Пока Барфорд фактически пустой. А девица перед Томом — только Томом — примостилась на удобнейшей высоте уровня его бёдер. В одном неглиже. Снять которое целиком — можно в пару движений. Ещё одно движение ушло бы на то, чтобы помочь Дю Белль раздвинуть её чёртовы скрещенные ноги. А не воинственно закидывать одну на другую, оставляя единственного зрителя гадать, было ли надето на этой паршивке бельё. И если бы Дю Белль, зажатая между его телом и белой колонной беседки, подала хоть какой-то сигнал, если бы придвинулась хоть немного ближе или отправила более откровенный, раскованный взгляд в ответ — Том не смог бы прогнозировать, чем и как закончилась бы эта ночь. Тем сильнее его выбесило неожиданное блеянье девчонки про то, какие они-де разные и насколько он аморален на её-то благочестивом фоне. Идиотка. Испугавшись собственной тени и своих истинных влечений, Дю Белль спешно и весьма наивно попыталась воздвигнуть между ними условный барьер. Из социальных норм, законов и приличий, Мерлин прости!.. Нашла чем бравировать. Так нелепо и неумело пытаться разделить себя и своего Лорда на непересекающиеся множества. Находясь в его штабе! Под его командованием! Херова моралистка с замашками трусливой лицемерной суки. Ещё и глупая. И если до этого момента Том весьма неплохо контролировал свои импульсы, ощущал, но сдерживал возбуждение и агрессию, оставался в позиции сухого расчёта и аккуратного, методичного исследования интересующих его вопросов, то после — словно курок в голове щёлкнул — захотелось наступать. Атаковать, манипулировать, давить. Присваивать. Нападать. Чтобы Дю Белль задохнулась при столкновении. Не с ним. А с самой собой. У Тома ни на миг не поднялось ни малейшего желания «показаться» или «стать лучше» в глазах псевдодобродетельной зарвавшейся девчонки. Бред и блажь. Играть в рыцаря в глазах прекрасной дамы? Да она сидела перед ним в наряде дорогой шлюхи и курила так, будто её уже поимели! Нет, игр в высокую мораль здесь не предполагалось. Зато возникла совершенно непреодолимая жажда показать девице, кем является она сама. И насколько лживо и двулично пытается играть в хорошенькую и невинную чистоплюйку. Особенно когда на фоне появляется кто-то якобы «похуже». В его лице, например. Ловко придумала. Но чёрта с два. Том не собирался давать ей таких преференций. Ему до зуда под кожей хотелось испортить Жоан Дю Белль. Опорочить, испачкать, затянуть в трясину из грязи и аморальности. В её собственном самоощущении — в первую очередь. Сознательно сокращая между ними расстояние, бесстыдно создавая прямой тактильный контакт, заигрывая, практически касаясь губами, — он видел, что происходило с Дю Белль. Упивался этим. Упивался тем, что ему есть чем «крыть» в противовес её щитам и жалким оправданиям. Чем пробить все взметнувшиеся ввысь заслонки, в какую брешь души ранить, как глубоко выпустить яд. Чтобы она растеклась перед ним мягким растопленным маслом. В бессилии, уязвимости, отчаянии, нервозности, беспомощности. И — он отчётливо это видел — в шкалящих телесных реакциях. В ответ на то, что он так близко. Потому, что он с ней делает. А ещё — в молчаливом признании, в безоговорочной капитуляции, что и она теперь всё понимает. Про него, про себя, про них. Что она такая же испорченная, как и он. Убийца. И это — пересекающиеся множества. Дю Белль тяжело дышала. Прерывисто. Приоткрытые губы, хриплый голос и блеск оливковых глаз не оставляли сомнений: воздух в беседке был жарким не только из-за погоды Суррея. Почти как на балу, когда она буквально была зажата в кольце его рук у всех на виду. И Том наслаждался своим превосходством. Ликованием, торжеством… Её немым признанием полного поражения. Согласием с правотой Лорда Волдеморта. Совершенно опьяняющее ощущение бурлило внутри, заставляло предвкушающе облизнуться… До тех пор, пока он отчётливо не почувствовал многозначительную тяжесть внизу паха. И накатившую вместе с этим ярость. Меньше всего Том ожидал неподконтрольных реакций от собственного тела. Это было просто немыслимо. И уж тем более Том не мог допустить, чтобы Жоан Дю Белль заметила. Заметила, что, будучи полностью раздавленной как противник, как женщина — она вызывает у стоящего напротив мужчины вполне конкретный отклик. Что у того, кто сейчас активно втаптывает её в грязь и расчётливо уничтожает устойчивые представления о самой себе, на неё попросту стоит. В первые секунды спонтанный импульс в адрес Дю Белль был прямее некуда. Властно положить ладонь на голое бедро, обнажившееся из-под сорочки. С силой развернуть к себе. Притянуть одним резким рывком. Второй рукой — поднырнуть под шею. Свести пальцы на затылке, чтобы узел с неряшливо собранными волосами рассыпался, а исходящий от них густой цветочный аромат разлился по беседке, затапливая свободный периметр полностью. Оттянуть назад, до боли скручивая каштановые пряди в его кисти. Запрокинуть голову девчонки, не давая ни пошевелиться, ни отвернуться. Зафиксировать округлые бёдра на перилах. Не позволяя Дю Белль не только упасть. Но и вообще куда-либо деться от него. Остальное не хотелось даже представлять. Характерная пульсация внизу живота вновь напоминала о себе, пока Том прокручивал и додумывал всё минувшее в голове. Дю Белль наверняка не сопротивлялась бы. Том видел это в распахнутых глазах. Слышал в каждом рваном вдохе. Если бы он захотел, инициировал — всё случилось бы. А ещё он хорошо понимал — даже будучи сильно возбуждённым, — какой ворох проблем принёс бы с собой спонтанный секс с Дю Белль в беседке. Это не абы какая девица с улицы. К ней прилагались как минимум её вездесущий папаша-наседка вкупе с властью и состоянием именитого французского рода. Сама она — кадр тоже непростой. С претензиями. А прикрывать свои сексуальные похождения Обливэйтом вслед — Том не привык. Да и чёрт его знает, как бы подобное отразилось на и без того растревоженной голове девки. Там и так бардак бардаком. А она сейчас единственная целительница и маг защиты в штабе. В довесок, мигающий на фоне Лестрейндж с наивными чаяниями на их с Дю Белль брак — сложности происходящего пока тоже не умалял. Это не тот случай, где можно было бы «просто переспать», вообще не задумываясь о последствиях. Сопутствующий геморрой получался значительным. И, несмотря на дефицит кровоснабжения в мозгу, думать и принимать значимые решения Том предпочитал всё-таки им. А потому он усилием воли сделал шаг прочь, в считаные секунды отдалившись от источника своей ситуативной проблемы. И параллельно — быстрым движением вырубил единственный светильник в беседке. Чтобы девчонка не увидела лишнего, а он успел аппарировать восвояси. Оставив Дю Белль в долженствующем недоумении. А не с несвоевременным и неполезным знанием о наличии у её Повелителя исправно работающей половой системы. В её присутствии. Том всё ещё держал горячие ладони в ледяной воде. Казалось странным, что от воды не поднимается пар. Наконец, отойдя от горного ручья, он быстрым шагом направился вверх по склону к трёхэтажному дому. Закрывая для самого себя неудобную тему, он зло, сухо решил: если приспичит совсем сильно и будет катастрофически невмоготу, да ещё и обстоятельства вновь сложатся удобнее некуда, — он разово переспит с этой дрянью. И бровью не поведёт. Невзирая на нюансы в виде её папаши, остальной родни, Лестрейнджей и характер самой девки. А дальше — пусть выходит замуж за кого считает нужным. Его это касаться уже не будет.***
…Говорят, хозяин здешний Был когда-то человеком. Верно, врут — у этой твари Сроду не было души.
Сны Саламандры, «У хозяина болота»
Светлый камень заметно выделялся на фоне тёмных, покрытых зеленью ночных скал. В неярком свете луны лаконичный особняк был особенно красив. Но не настолько, как силуэт видневшегося вдалеке замка. Его истинного дома. Хогвартс на летних каникулах редко светился. Дети разъезжались по домам, и освещать помещения школы было не для кого и незачем. Лишь изредка свечи вспыхивали в отдельных окнах и башнях; издали не было отчётливо видно, в каких именно. Встречавшие Тома знакомые деревья и кустарники, принадлежавшие территории его поместья, были свежеострижены. Правее от крыльца появился новый аккуратный палисадник. Симпатично, но чрезмерно. Это уже лишний визуальный шум. Он же не в Провансе живёт, в самом деле… Прикажет убрать. Маленький японский фонтан из камешков исправно работал; даже ночью магия домашнего эльфа поддерживала журчание воды. Достаточно для декора. Бадур своё дело знал. Пустынный сад, искусственно разбитый в недрах высокогорья, постепенно становился приятнее глазу. Но, что немаловажно, всё ещё оставался внешне сдержанным. Не выбивался из общего пейзажа и не нервировал не любящего изобилия деталей хозяина. Шотландия отличалась особенной красотой горных и холмистых местностей. А главное, Хогвартс был неподалёку. Насколько позволял барьер самой школы. И барьер поместья Лорда Волдеморта. Утром и вечером за замком можно было наблюдать как за живым существом. Огромный, древний исполин. Который когда-то будет принадлежать Тому полностью. В конце концов, он прямой потомок одного из Основателей. Как там, интересно, его питомец в Тайной Комнате?.. Они несколько лет не встречались. Символ его власти. Его принадлежности к древнейшему роду и истинному могуществу Салазара Слизерина. Окончательно выровняв дыхание и успокоив разочарованное отсутствием должного удовлетворения тело, Том шагнул на крыльцо своего особняка.***
Пройдя в столовую, он удивлённым взглядом окинул пустой стол. Ни еды, ни сервировки, ни даже свечей. Это что ещё за новости?.. — Кроучи! — рявкнул Том в воздух. В помещении молниеносно появилась домовиха — пожилая, лохматая и заспанная. — Хозяин вернулся! — радостно дёрнула ушами она. — Вернулся, — Том рыкнул. — Ужин где? — Два часа ночи, хозяин. Вы обычно не едите в это время. Вы не любите есть после полуночи и на людях. Кроучи всё помнит. Два часа ночи?.. Мордред, это же сколько времени он провёл с Дю Белль в беседке?! Том огляделся, ища глазами настенные часы. Кроучи не врала. Давно за полночь. — Я голоден, — процедил он недовольно. — Накрой что-нибудь. — Пятнадцать минут, хозяин! — бодро рапортовала эльфийка, прогоняя остатки сна и натягивая маленький цветастый передник и смешную шапочку. — Десять. Под шапочку домовиха суетливо убирала свои жидкие седые волосики; наработанным за века привычкам из регламентов замка Кроучи не изменяла. — А ваш десерт? — Десерт подашь позже. — Сами потом ворчать будете, — пробубнила Кроучи, начиная деловито греметь посудой. Яркий фартучек мелькал то тут, то там. — Кроучи уже нерасторопная. Бадура лучше гонять. — Стряпню Бадура я не ем. Как и чью-либо ещё, кроме твоей. И если бы не этот факт, твоя голова уже давно украшала бы вход в поместье, как у Блэков. — Не украшала бы, — отрицательно мотнула упомянутой головой эльфийка. — Кроучи старая и страшная. Лучше Бадура на доску. Бадур симпатичный для эльфа. А садовника и хозяйственника нового найдём. — С твоей наглостью хоть что-нибудь в этой жизни может сравниться? — Моя стряпня! — гордо отозвалась Кроучи. — Именно поэтому уже больше тридцати лет хозяин Реддл ест только еду Кроучи! В неё полетело проклятие. Молниеносно аппарировав, домовиха в долю секунды перенеслась в другой конец столовой — на добрый десяток метров от угодившего в столешницу заклинания. Обронённые Кроучи белые чашки, зависнув в воздухе на том же месте, со звоном разлетелись на осколки, уничтоженные прошедшим сквозь них алым лучом тёмной магии. Репаро опять не поможет. — Ай-яй-яй! — горестно покачала Кроучи ушастой головой. — У хозяина скоро не останется посуды! Из чего же хозяин будет есть? Кроучи и так уже покупает обычную, чтобы было не жалко! А господину не по статусу есть из обычной! Нужна дорогая, красивая! — У хозяина скоро не останется одной не в меру глупой говорливой эльфийки, которая за тридцать лет не соблаговолила выучить имя своего владельца, — прошипел Том, раздражаясь пуще прежнего. — Доиграешься, и моё заклинание тебя догонит. Или руками шкуру сниму. Для какого-нибудь эксперимента. — Да как это не выучила! — обиженно поджала морщинистые губы Кроучи, всплеснув ручками. — С одиннадцати лет оберегаю и кормлю господина! Ещё когда господин только прибыл в Хогвартс впервые — тощий и голодный, как облезлый дворовый кот! И не успел напридумывать новых сложных имён! У Кроучи короткая память, Кроучи старая и не очень умная! Кроучи помнит господина ребёнком — и имя господина Тома помнит прежнее! Кроучи не может учить новые имена каждый раз, когда господин их изобретает! Том угрожающе поднял палочку и прищурился, но эльфийка вновь аппарировала, оказавшись уже у него за спиной. Больно ловкая для своих лет, — с неудовольствием отметил он. — Всех проклятых магглов стоило бы перебить только за то, как мало кушал мой хозяин, пока жил не в замке! — причитала возмущённая эльфийка, потрясая в воздухе кулачком и не забывая подавать на стол. Шапочка подпрыгивала на её голове, норовя свалиться. По комнате поплыли аппетитные ароматы. Том вдруг понял, что не ел практически с завтрака. А Кроучи тем временем села на своего любимого конька: — Каждый сентябрь бедный хозяин возвращался в Хогвартс бледный, худой и злой! И ещё месяц тайком ел у Кроучи после отбоя и до завтрака! Гоблиновы магглы и руководство школы! Несчастная Кроучи каждый раз переживала, вернётся ли юный господин обратно в замок! Будет ли Кроучи кого кормить и для кого готовить тыквенные кексы с шоколадной крошкой! В тоненьком хриплом голосе эльфийки звенело негодование. — Кроучи, от тебя ужасно много шуму, — поморщился Том. — Дай поесть в тишине! Пока я не наложил на тебя Силенцио или что похуже. Историю своей юности я и без тебя помню, — огрызнулся он в довесок, но уже скорее по привычке, без истинной злости. В конце концов, за три десятилетия к характеру эльфийки и их бытовым перепалкам он привык как к чему-то повседневному. Тоже своего рода ритуал. — Если бы хозяин хорошо помнил свою историю и заботу Кроучи, он бы не был всё время таким недовольным, — заявила домовиха, подбоченившись, и ловко завершила сервировку. — Это не у Кроучи память плохая. Это хозяин каждый раз забывает, как Кроучи о нём печётся. Когда хозяин застрял в тёмно-зелёном подвале под замком и звал Кроучи, чтобы она его оттуда достала, Кроучи сразу аппарировала к господину и никому не рассказала о его странной сырой комнате! — Кроучи скорее сама себе голову отпилит, чем позволит хозяину забыть все совместно проведённые годы, — саркастично протянул Том, придвигая к себе тарелку и принимаясь за лазанью. — Если бы не прекрасная память Тёмного Лорда и не его благоволение своим преданным слугам, то от Кроучи бы давно даже мокрого места не осталось, — добавил он, параллельно напоминанию титулов и иерархии принимаясь за свежий салат. — И уж тем более я не выкупил бы тебя со своей первой зарплаты из Горбина, неблагодарная ты нахалка! Старая и бесполезная! — Кроучи полезная. Кроучи кормит, — не согласилась домовиха. — Кроучи просто несказанно повезло, что со школьных времён я привык только к её еде. И остальную толком не ем в силу банальной привычки. Если бы не сие уникальное стечение обстоятельств, я бы продал тебя первому проходимцу, предварительно стерев всю память, и остался жить с исполнительным Бадуром, — отрезал Том. — Он, по крайней мере, почти всё время молчит. И спокойно выполняет свою работу, не раздражая меня постоянным зудением под ухом. — Ой, да какая там работа! — махнула тоненькой ручкой Кроучи. — Примерно вся по дому, кроме готовки, — прохладно напомнил Том. — Сад — на Бадуре, уборка — на Бадуре, чистка и починка одежды — на Бадуре, покупка инвентаря — на Бадуре, ремонт дома — на Бадуре. Неоспоримым бонусом — его ещё не видно и не слышно практически никогда. Я подчас вообще не понимаю, чего ради держу тебя в своём поместье. Сравнение приносимой пользы идёт не в твой счёт. Покосившись, он поймал совершенно счастливый взгляд Кроучи — завороженно, с удовольствием любующейся, как он ест её стряпню, — и зло сверкнул глазами. Проигнорировав недовольство хозяина, Кроучи сложила ручки у сердца и сентиментально заверила: — Никогда не надоест смотреть, как господин ест еду Кроучи! Кроучи не нужно быть ни садовником, ни уборщиком, ни ремонтником. Это пусть Бадур делает. Кроучи — повариха! Кроучи — кормит! — Ванну мне налей, — лениво бросил Том. После еды он несколько подобрел. — И подай десерт. — Какой температуры воду желает господин? — вопросительно склонила головку набок домовиха. Одно ухо эльфийки вытянулось выше второго, демонстрируя нарочито внимательное слушание. Или это возраст давал о себе знать и Кроучи попросту была уже глуховата. Вспомнив о Дю Белль, беседке и всём остальном, Том нехотя отозвался: — Прохладную. И без каких-либо запахов, Мерлина ради. Кивнув, домовиха собралась удалиться на верхний этаж, где находились спальня и ванная комната её хозяина. Как внезапно — подошла обратно к господину и удивлённо принюхалась, ловко сцапав тощей ручкой рукав рубашки Тома и уткнувшись смешными раздутыми ноздрями прямо в белую ткань. — Ты что делаешь? — осведомился Том с подозрением; тон его стал недобрым. — Последний ум растеряла? — Господин, чем вы пахнете? — округлила глаза домовиха. Чего?.. Выдохнув, он медленно, с остатками сдающего терпения процедил: — Полагаю, тем же, чем и обычно. Мылом из магической лавки в Косом, которое Бадур использует для стирки последние двадцать лет. Лосьоном для бритья производства Эванса, который ты закупаешь со времён Хогвартса. И одеколоном, который у меня годами также один и тот же. Ты вроде бы хорошо осведомлена о моих привычках, — отметил Том с неудовольствием, вновь заметно раздражаясь. — И они, как ты знаешь, практически не меняются. Или на старости лет разум подвел тебя окончательно? Может, стоит наконец снять твою седую голову с плеч? Чтобы ты и сама не мучилась, и меня не донимала? — Разум Кроучи, может, и подводит… — прищурила круглые глаза-блюдца домовиха, вновь дёргая ноздрями. — А вот нос — нет. Кроучи не очень умный эльф. Но Кроучи хорошо нюхает, чтобы хорошо готовить. Кроучи разбирается в запахах. — Всё сказала? Ванну мне наливать Бадур пойдёт? Или всё-таки ты соблаговолишь? И я ещё жду свой десерт. — Господин пахнет какой-то пахучей мисс, — отрезала Кроучи. — От хозяина обычно по-другому пахнет. И мисс, с которыми хозяин иногда общается, в основном ничем не пахнут. Потому что хозяин не любит сильные запахи. А сейчас хозяин сам пропах какой-то мисс насквозь. Кроучи всё чует. Кажется, Том начал понимать пристрастие Дю Белль к нецензурной брани. Потому что ничего цензурного на языке у него самого в данный момент не крутилось. — Значит так, — начал он угрожающе. — Ты сейчас же готовишь мне ванну. Без неуместных допросов и домыслов. Подаёшь завершающее блюдо с чаем. И катишься спать в свою нору. Пока я не разозлился до такой степени, чтобы приказать тебе не спать целую неделю вовсе. — В последний раз, когда господин приказал такое Кроучи, Кроучи плохо соображала, плохо готовила и господин отравился, — сокрушенно покачала эльфийка головой; огромные уши вмиг поникли. — Даже Бадур отравился. Все отравились. — Следующее моё отравление станет для тебя похоронным, — предупредил Том искренне; в голосе звенел металл. — Я и без того не особо жалую домовых эльфов как класс. И ещё не определил для себя их место в новом мире, который построю. Не гневи меня сильнее имеющегося, Кроучи. Готовь ванну. Десерт. Чай. Живо! И сегодня я тебя больше не вижу. Раздалось недовольное бормотание и шамканье. — И не слышу! Это приказ. Молча кивнув и неодобрительно поцокав, Кроучи исчезла, оставив Тома в столовой одного. Нахмурившись, он поднёс сгиб своего локтя к носу и принюхался. Твою мать. Он не то что пропах… Он насквозь провонял Дю Белль! Просто стоя рядом около часа, пусть и близко. От него за версту несло розами, ирисами, травами грёбаных пахитосок и Мордред знает чем ещё! Тут не то что Кроучи под боком — тут инфернал на другом континенте учует! Бешенство в адрес Дю Белль полыхнуло с новой силой. Овца, кретинка, идиотка! Отравляющий газ, а не девица! По возвращении в штаб — запретит ей поливаться хоть чем-то. И для мытья в Барфорде выдаст стиральное мыло Бадура. Без запаха. Эльф как раз недавно закупил внушительный запас для своего консервативного хозяина. Сразу на полвека вперёд. Пара лишних брусков для благоухающей палисадником Дю Белль — в поместье точно найдётся. Пусть как хочет, так и моется. И пахнет, как удобно Тому: ничем. В голове запульсировало. Том сжал челюсти крепче. С тихим хлопком и позвякиванием на столе материализовались мятный чай в простом заварочном белом чайнике (с посудой в особняке и впрямь было негусто) и кексы с начинкой из тыквенного джема и посыпкой из крупной шоколадной крошки. Те же, что веками подавались в Хогвартсе. Те же, что стояли на столе Слизерина ровно там, где всегда сидел Том Реддл. Те же, что из года в год пекла для него Кроучи. Сначала — в самом замке, в том числе после отбоя. Затем в дорогу — каждый раз, когда он отправлялся обратно в приют. Том быстрее многих освоил чары Незримого расширения, чтобы иметь возможность увозить с собой в Лондон максимальный запас еды от домовихи. Когда в маггловской Британии из-за войны был голод, у Тома оставались какие-никакие припасы, собираемые Кроучи. Годы спустя эти же кексы Кроучи еженедельно делала для него лично, став уже официальным эльфом Лорда Волдеморта. Как бы Тома подчас ни бесила избирательная привязка к кулинарии отдельно взятой домовихи — и сопутствующие трудности с любой едой вне поместья, поданной не из-под морщинистой руки Кроучи, — он всё ещё считал эльфийку своей самой выгодной покупкой. Кроучи была полезной инвестицией, хотя и не без проблем. Один характер мерзавки чего стоил… И пускай и с изрядным скрипом, но Том всё же признавал очевидное: не вытащи Кроучи его тогда из Тайной Комнаты и не найди в дальнейшем нужный выход из сакрального зала по его просьбе (тогда ещё не приказу) для будущих безопасных спусков к Василиску — истории становления Тёмного Лорда вообще не случилось бы. Но Кроучи об этом знать не стоило. Она и без того, будучи недрессируемой хамкой и старой брюзгой, искренне считала себя ценнее и главнее всех крестражей, артефактов и имений Лорда Волдеморта вместе взятых. А немногословного Бадура так и вовсе гоняла так, точно поместье принадлежало ей, а не её господину. Неисправимый домовик. И, тем не менее, её стараниями Том неоднократно выживал. И именно с её рук ел долгие годы. Только поэтому Кроучи была ещё жива. И по этой причине о её существовании никто не знал. Как и о существовании этого поместья в принципе. В котором, несмотря на три этажа, с момента возведения и до сего дня — ни разу не бывало гостей. Отчего говорливая Кроучи и скучала в одиночестве после куда более оживлённого Хогвартса: в замке ей всегда было с кем поболтать. Сейчас же она могла рассчитывать только на редкую компанию необщительного Бадура или на раздражённый рык своего владельца. Личная резиденция Лорда Волдеморта посетителей не предполагала; даже Антонин никогда не бывал в этом доме. Все дела Том предпочитал решать в сторонних местах, не афишируя, где живёт он сам, и не балуя своих домовиков приёмами гостей. Общество же Бадура и Кроучи в течение многих лет — его самого вполне устраивало.***
Закончив с поздним ужином, он поднялся в свою спальню и быстрым движением палочки расстегнул все пуговицы на белой рубашке. Холодная вода в ванной без какого-либо постороннего запаха наконец избавит от ненужных мыслей и забот. А ему впервые за долгое время было что с себя смывать. И Моргана упаси, если пахучую дрянь аромакомпозиции имени Жоан Дю Белль не удастся истребить привычным мылом. Гоблин знает, что там у неё понамешано в этих цветочных французских отварах… Одно ясно точно: лично ему от этого зловония светят только мигрень и отвратительное настроение. А значит, вымыть заразу стоит до последней капли. Из кожи. Из ткани. Из головы. Сбрасывая рубашку по дороге в ванную, Том против воли учуял, как яркий запах вновь настырно щекочет его чувствительный нос. В глазах стремительным калейдоскопом пронеслись кадры. Изящные голые щиколотки. Обнажённые ступни. Глубокий вырез с кружевом на груди. Тяжёлое, сдавленное дыхание. Полуоткрытый рот. Широко распахнутые глаза. Очертания сосков под тонкой шёлковой тканью. Дым, небрежно выпускаемый между губ. Сигарета в красивых тонких пальцах. Словно ухмыльнувшись в злой издёвке над владельцем, собственное тело отреагировало на цветочный аромат знакомой горячей пульсацией. Уснувшие домовики уже не слышали, как их хозяин грязно выругался.