Тоническая неподвижность акул — естественное состояние, напоминающее паралич, также часто называемое гипнозом.
Некоторые исследователи и профессиональные дайверы используют подобный метод природного наркоза при взаимодействии с акулами для введения агрессивных хищниц в транс, чтобы они успокаивались и не нападали на людей. Перевернувшаяся «на спину» акула «убаюкивается» и отключается на четверть часа: её мышцы расслабляются, спинной плавник распрямлен, дыхание спокойно.
Чтобы ввести акулу в транс, дайвер слегка поглаживает морду в том месте, где выходят наружу поры электрорецепторов — по бокам от носа недалеко от глаз. Эта сенсорная стимуляция блокирует ответную реакцию животного и оказывает сильное влияние на поведение акулы. Под гипнозом хищница не представляет угрозы ввиду полусонного, апатичного состояния, и не воспринимает болевые ощущения.
Причины тонической неподвижности акул мало изучены.
Париж тонул в ярких лучах утреннего солнца — ослепляющего, бесстыдного, белого до рези в зрачках. Жоан сощурилась, прикрыв ладонью заслезившиеся от света глаза, и быстрым шагом поспешила покинуть холл Сан-Бурлона, едва сдерживая раздражение и досаду. От замечаний про этикет догадливый Мишель на сей раз разумно воздержался и лишь молча вышагивал вдогонку за порывистой спутницей. В приёмную госпиталя пятнадцатью минутами ранее Жоан натурально влетела, едва удержавшись от того, чтобы не растолкать локтями немногочисленную очередь к сонной медиведьме за стойкой. Дождавшись, когда заспанное лицо похожей на бульдога волшебницы лениво повернётся к ней, Жоан с готовностью протянула свою палочку и документы на проверку, буквально впихнув их в упитанную ладонь администратора. Сунув вслед документы и палочку Мишеля, она на выдохе выпалила, что к очнувшейся Кристин Марбо пожаловали посетители, и лучше бы их порасторопнее проводить в палату. — Марбо? — меланхолично отозвалась администратор, закончив с проверкой. — Это которая на днях шуму тут навела? — Шуму? — брови Жоан недоумённо взлетели вверх. В письме главного целителя особых деталей пробуждения Кристин не сообщалось. Уведомили, что она пришла в себя, да и всё. — Ага, — всё также лениво протянула тучная медиведьма, скользя пустым рыбьим взглядом по посетителям. Она разговаривала с заметным акцентом; французский очевидно не был для неё родным. — Плательщик содержания Марбо — вы? — вопрос адресовался Мишелю. Скрипнув зубами, Жоан сдержанно уведомила: — Платим за лечение я и мой отец. Палата на фамилию и счёт Дю Беллей. Вся информация о лечении должна поступать напрямую к нам. Колдунья совершенно равнодушно кивнула. Сытые щёки дёрнулись в такт движению головы. — Значит, о состоянии мадемуазель право знать имеете, — флегматично записала что-то в большой учётной книге та. — Из комы вашу Марбо вывели, целитель Лоран счёл, что она выдержит. Волнений на этот счёт было много, господа носились, спорили, обсуждали. Нечасто у нас тут пробуждаются с таким анамнезом. — Но с мадемуазель Марбо всё в порядке? — обеспокоенно спросил Мишель, опередив Жоан. — Да живая, чувствует себя прилично. Нареканий к самочувствию не было. Но вас к ней пока не пустят. — В смысле не пустят? — тон Жоан понизился, взгляд — потемнел. — Я получила письмо с уведомлением ещё вчера, в чём проблема? Дьявол, да она почти сутки ежеминутно предвкушала, как увидит Кристин в сознании. Как они поговорят, как в глазах напротив наконец вспыхнет жизнь, а родной голос — вновь зазвучит после двух с лишним лет немоты. И столкнуться с тем, что этому кто-то помешает… оказалось до тошноты болезненно. — Ну так она сколько в отключке пробыла, — пожала полными плечами бульдогообразная волшебница. Казалось, ей было одинаково без разницы, о чём именно вести речь. — Магическая кома — искусственное состояние. Чай, не прогулка на природе. Функционирование организма изменяется на долгий срок, и когда человека потом выводят обратно — ему время надо. Обследование пройти, базовые показатели вернуть в норму, на ноги попробовать встать самому… Логика была безукоризненной, к доводам не придраться. Но настроение Жоан падало с каждым сказанным медиведьмой словом. Мишель, точно кожей чувствуя, что его спутница вот-вот выплюнет неповоротливой администраторше что-нибудь недоброе, мягко шагнул вперед и очень вежливо поинтересовался: — Как много времени займёт это обследование, мадам? — Завтра заходите, — безличные рыбьи глаза совсем потеряли выражение. — К полудню должны будут закончить. — Целителя Лорана есть возможность пригласить? — осведомилась Жоан холодно. Вопрос больше походил на приказ, но на светские расшаркивания после запрета на посещение Кристин — любезности совсем не набиралось. Жоан испытывала непреодолимое желание переговорить с главным по лечению Кристин здесь и сейчас, узнать хоть какие-то детали, кроме сухой информации из письма. В конце концов, она понеслась в Сан-Бурлон сразу же, как только получила весть об изменении в состоянии подруги. Которое, оказывается, почему-то ещё и простимулировали, хотя все подобные решения Лоран должен был сначала согласовывать с Дю Беллями. Меньше всего в подобном случае Жоан рассчитывала, что по приезде общаться с ней будет флегматичная туша без какой-либо вовлечённости и способности предоставить полный отчёт о происходящем. Поцеловать порог госпиталя и уйти восвояси ни с чем казалось весьма сомнительным вариантом, учитывая и ранний подъём, и спешку, и все обстоятельства в принципе. — Мсье Лоран сейчас с мадемуазель Марбо, — агрессивная интонация посетительницы малоэмоциональную медиведьму, очевидно, не впечатлила. — До вечера он оттуда вряд ли выйдет. Все следят, чтобы с девушкой всё было в порядке. — Уж я надеюсь, — пристально оглядев колдунью, обронила Жоан сквозь зубы. Пора было уходить. Она теряла контроль. Спокойным и доброжелательным её текущее состояние было назвать никак нельзя. А ей стоило быть осторожной с любыми сильными эмоциями — особенно, когда дело касалось ярости. Пальцы на нервах машинально потянулись к сумочке с портсигаром. — Зайдём завтра к обеду, — примирительно улыбнулся Де Вержи, касаясь её локтя. «Несомненно…» — Передайте Лорану, — неделикатно проигнорировала дипломатию Мишеля Жоан, — что за текущее состояние мадемуазель Марбо он отвечает головой, — её собственные интонации нехорошо напоминали ей очень знакомые чужие. — Не говоря уже о своей должности. — Мадемуазель… — медиведьма наконец сподобилась отреагировать чуть более эмоционально, возмутившись. — И если его самовольное решение о выведении Кристин Марбо из магической комы негативно скажется на её здоровье, — грубо перебила Жоан, даже не пытаясь оставаться вежливой. — Лорану стоит иметь в виду, что остаток жизни он будет обследовать лукотрусов и нарлов. В какой-нибудь очень далёкой сельской глуши. Несколько раз моргнув, медиведьма смолкла. «…Если я вообще не найму кого-нибудь прибить Лорана без улик и свидетелей», — мстительно добавила Жоан про себя, никак не анализируя, сколь сильно изменились её взгляды на ценность человеческой жизни. Особенно, если эта «жизнь» гипотетически могла доставить неприятности ей и её близким. В одном Лорд Волдеморт был безусловно прав. Можно спорить с этим сколько угодно, уповать на мораль и гуманность, взывать к добродетели… Но в объективной реальности, в мире вещей и фактов, есть те, кто в состоянии назначать цену чужой жизни. И Жоан, кажется, стала допускать, что такой расклад её, в целом, устраивает. Если эту цену назначает она.***
Зелень источала умопомрачительный аромат, смешивающийся с запахом нагретой узорчатой плитки; та использовалась лишь у центрального входа в Сан-Бурлон, остальные же дорожки вокруг госпиталя выкладывались гравием. Пнув носком туфли одинокий серый камешек, Жоан вновь сощурилась. Белый свет слепящего раннего солнца изрядно раздражал глаза, и она поспешила двинуться к спасительной тени деревьев. На заднем дворе Сан-Бурлона был разбит дивный парк с ухоженными аллеями, цветниками и кустовыми розами. По краям дорожек стояли тёмные витые лавочки, а в паре десятков метров от запасного входа журчал декоративный фонтан с величественным мраморным Пегасом и парящими вокруг пикси. Заботливые садовники госпиталя разбили для пациентов и их посетителей настоящий дендрарий. Туи и пихты перемежались с соснами и клёнами, отдельной маленькой рощей росли молодые дубы, с западной стороны умудрились высадить даже одну могучую иву — старушка уже кренилась набок и просила покоя. Мишель степенно шёл рядом, предусмотрительно не встревая в ледяное раздражение Жоан. Кажется, он всё-таки её опасался. В молчании они прогуливались по саду минут пятнадцать, слушая пение птиц. Глубоко подышав, отвлекшись на пейзаж и монотонный шорох гравия под ногами, Жоан отметила, что успокаивается. Гнев, резким звоном вспыхнувший от бессилия, от разочарования и отсутствия полноценного контроля очень значимой для неё ситуации, медленными волнами схлынул, оставив после себя лишь фоновый шум в ушах. — Ты расстроилась? Тишину Мишель всё-таки нарушил. — Если честно, то очень, — выдохнув, призналась Жоан тихо. — Осталось всего ничего, — Де Вержи ободряюще улыбнулся и галантно предложил Жоан локоть. — Придём завтра к полудню, Кристин уже обследуют, тебя пустят в палату, расспросишь обо всём Лорана. Нужно просто подождать. — Я знаю, — покачала Жоан головой, резко смаргивая. Тон её всё ещё был ниже, прохладнее обычного. — Что такое один день в сравнении с месяцами ожиданий… Я ждала два с половиной года. Ещё сутки — точно смогу подождать. Зная, что она пришла в себя, что за ней следят, о ней заботятся. Мишель кивнул. — И всё же… Знаешь, я уже так настроилась, — рассеяно пробормотала Жоан куда-то в воздух, точно ведя беседу с самой собой. — Подобрала слова, чтобы как-то объяснить Кристин всё произошедшее. Весь этот… ужас. Чтобы это не уничтожило её в тот же миг, дало хотя бы шанс вздохнуть после известий. Я уже фактически жила моментом нашей встречи, несмотря на всю сопутствующую ему тяжесть. И то, что меня по итогу вдруг просто развернули на входе… — Тебя расстроило, — повторил Мишель, растягивая уголки губ шире и сворачивая по дорожке левее. — Я понимаю. — Это глупо, наверное? — Нет, почему же. Так всегда, когда тебе кто-то дорог. А Кристин, если память меня не подводит, тебе с детства как сестра. Ну и учитывая, насколько ты… эмоциональна, я бы удивился твоей внезапной бесчувственности, — он негромко рассмеялся, качая светловолосой головой. — В какой-то момент я подумал, что ты вцепишься этой медиведьме в волосы. Кстати, ставлю на то, что это парик. Тут, не сдержавшись, прыснула уже Жоан. Странное всё-таки дело. Почему Мишель вызывал в ней столько раздражения раньше?.. И Мишель ли?.. Или то, как их силком навязывали друг другу? Он был приятным собеседником, галантным спутником, внимательным слушателем. С ним было легко и занимательно. Он, оказывается, даже пошутить мог… — Мои эмоции носят определённый характер, — отозвалась Жоан, вдруг позволяя рассуждать себе вслух при ком-то глубже обычного. — Я всё-таки умею неплохо ими управлять: сдерживать, где требуется, прятать при необходимости. И, что немаловажно, они придают мне силы. Я наловчилась использовать их себе во благо. Да и кроме эмоций — во мне всегда был стержень. Уверенность, возможность полагаться на себя, отстаивать свои интересы, заявлять о желаниях, огрызаться… На последних словах Мишель как-то очень понимающе усмехнулся. — Кристин же… она очень чувствительная, понимаешь? Тонкокожая, ранимая, уязвимая. Как жизнерадостный ребёнок. Мы забрали её к себе после смерти её родителей и оберегали все эти годы. Её жизнь целиком и полностью проходила среди нашей семьи. Моя мама стала матерью ей, Роберт — спутником, я — сестрой. Изолированный уютный мир, безопасный и предсказуемый, — «ну, почти…», — подумала Жоан, не озвучивая отдельных нюансов вслух. — А сейчас всё это рухнуло. Нет больше ни того знакомого дома с домочадцами, ни надёжного убежища от страхов и чувствительности самой Кристин. Я, мама, Роберт всегда могли её защитить, всегда могли вступиться и встать между угрозами мира и её ранимостью. Она такая чуткая, такая проницаемая, отзывчивая, звонкая, как колокольчик… — Жоан прикрыла глаза, растягивая губы в горьком оскале. — Что с ней будет теперь, когда она услышит о новой реальности? Где всех её привычных опор попросту нет, а я могу ей предложить только уехать из страны, укрывшись с кучкой фанатичных преступников в Британии, и пообещать, что с их помощью мы отомстим тем, кто разрушил нашу жизнь. Вариант был сомнительным. Но в данный момент и при текущем раскладе дел — увы, единственным. — Мои эмоции, как и эмоции отца, привели нас к действиям. К расчету, к выгодному союзу, к определённым и понятным целям. Ярость и желание возмездия — то немногое, что в принципе держит нас на плаву и придаёт жизни смысл. Но в Кристин этой ярости нет, — покачала Жоан головой. — Она по жизни нуждается в опеке, в трепетном отношении. Ей нужно за кем-то следовать и с кем-то быть. Потому что она очень, очень хрупкая, с самого детства. Она замечательно умеет любить, помогать, поддерживать. И принимать любовь, поддержку и помощь. Но «сама по себе» — она не была вообще никогда. И уж тем более в таких реалиях… — При этом Кристоф хочет, чтобы Кристин делала что-то полезное в штабе Лорда Волдеморта? — вежливый скепсис в голосе Мишель даже не пытался скрыть, припомнив, видимо, диалог отца Жоан с лидером Пожирателей буквально полчаса назад. — Мерлин, да конечно ничего такого он не хочет! — всплеснула Жоан единственной свободной рукой. — Нам просто надо, чтобы Кристин можно было легально привезти в Барфорд. Дать ей время прийти в себя и дальше уже решать, как нам и ей жить. Но ты же видел Волдеморта, — Жоан почувствовала, как локоть Мишеля чуть дрогнул. — Особым гостеприимством и радушием он не пышет. А обосновать наличие нового лица в штабе как-то было надо. Вот отец и приплёл зельеварение Кристин… Не на человеколюбие Волдеморта уповать же, в самом деле. — Я вообще не представляю, как вы с ним связались… — обронил Мишель в воздух. — И я бы никогда не стал сотрудничать с таким человеком, если бы не сердечная просьба Кристофа. — Я знаю, — Жоан чуть сжала его предплечье. — И очень ценю, что ты ввязался. Прости, что побеспокоили тебя. Тем более после… всего. — Не стоит, — Мишель свернул правее, возвращаясь после круга по парку к фонтану с Пегасом. — Я сам принял решение. Думаю, Кристин своё тоже примет. Ты можешь предугадать её реакцию на все известия? — Очень приблизительно… — выдохнула Жоан. Она и сама думала об этом не раз. — Когда умерли родители Кристин, это её практически уничтожило. Мы забрали её к себе сразу же. Она привязывается к дорогим людям накрепко и плохо себе представляет существование без них. Я в принципе не помню, чтобы она когда-нибудь всерьёз оставалась одна за все годы нашего знакомства. — А что случилось с её семьей? — поинтересовался Де Вержи очень деликатно, осторожно. — Драконья оспа. Сначала отец, потом мать. Заболели друг за другом и сгорели в считанные недели. Никто не мог помочь. Мы с Кристин тогда были в Шармбатоне, поэтому она не заразилась. Приехали уже только на похороны. Я тогда боялась, что она переломится пополам, как цветок на тонком стебле. Что будет сейчас… даже не знаю. По крайней мере, в Барфорде у меня будет возможность за ней приглядывать, да и там всегда люди вокруг. Главное, чтобы она Лорду на глаза не попадалась лишний раз. Но это мы уже с отцом продумаем. — Ты собираешься ещё куда-нибудь сегодня? — помолчав, мягко перевёл тему Де Вержи. — Моё общество потребуется? — Нет, — Жоан ответила только на второй вопрос. Планы на освободившийся день у неё появились, и быстро. Но присутствия кого бы то ни было — тем более Мишеля — они не требовали. Скорее, наоборот. — Возвращайся к Ив и даже не бери в голову. Я ещё немного пройдусь здесь и аппарирую в Живерни. — Как скажешь, — кивнул Мишель, высвобождая локоть. — Завтра в полдень в холле Сан-Бурлона? — Идёт, — попрощавшись с Де Вержи, Жоан побрела по дорожке из гравия дальше, любуясь залитым солнцем садом. Была в нём какая-то особая душевность, вызывающая невольную симпатию. Присев на лавочку неподалёку от единственной ивы, она достала палочку и, сосредоточившись, подумала о скорой встрече с Кристин и том приятном, тёплом, нежном, доверительном, что связывало их сквозь годы. Создать телесного Патронуса удалось только с третьей попытки. — Доктор Шаболь, могла бы я посетить вас сегодня в районе обеда или после? Я приехала во Францию несколько внезапно, сейчас нахожусь в саду Сан-Бурлон. Пришлите ответ сюда, пожалуйста. Сияющий и переливающийся светло-голубым речной ужик ловко нырнул в воздухе, и исчез, унося послание Жоан с собой. Со стороны ивы внезапно раздался тоненький насмешливый голосок: — Что, бедолажная, за головушку свою боишься? Это правильно, это всегда стоит. Резко обернувшись и чисто машинально вскинув палочку, Жоан уткнулась взглядом в сидевшую на ветке босоногую Цильду. Как и когда девчонка объявилась и, тем более, умудрилась забраться на дерево — Жоан было неведомо. Но во всём, что касалось этой язвительной пакостницы, удивляться уже мало чему приходилось. — Ну-ну, это ты брось, — дёрнула Цильда бледной ладошкой и не яркой, но уверенной вспышкой выбила палочку из пальцев Жоан. Та, упав в траву под деревом, выплюнула сноп серебристых искр: кажется, орешник вновь отреагировал на какой-то заброшенный колодец или подземную речушку. В последний раз такое было в Коста-дель-Гарраф, — припомнила Жоан. — Чем могу быть полезна? — вместо приветствия уточнила она без особого выражения. Как и о чём общаться с престранной Цильдой, до сих пор оставалось вопросом риторическим. — Пока ничем, к сожалению, — хмыкнула девчонка. — А дальше посмотрим. Проведать тебя явилась. — Проведать? Меня? — Жоан не сдержала нервного смешка. — С чего такая честь? И кто ты такая, можно в конце концов узнать? — Ай любопытная! — щёлкнула Цильда пальцами в воздухе, и Жоан, несмотря на разделявшие их метры, тут же почувствовала ощутимый щелчок по носу. Внутри полыхнуло возмущение, близкое к бешенству. — На всё-то у неё вопросики, вы посмотрите! — забавлялась девица, болтая босыми грязными ступнями, торчавшими из-под полога плетёного сарафана с каким-то этническим кружевом на вороте и цветными перьями по поясу. — Чего ещё хочешь знать? Всерьёз разозлившись на унизительный щелчок, Жоан сощурилась и выплюнула: — Да что ты, гоблин подери, за существо?! Металлическая лавка под ней тут же покачнулась, взбрыкнув точно взбесившийся бык. На гравий, не удержавшись на ногах, Жоан с размаху приземлилась бедром и ладонями, пребольно расцарапав последние об камни до крови. Сморгнув невольно выступившие слёзы, Жоан зашипела и выругалась — впрочем, не адресно (то однозначно было себе дороже), а в общем. — Хамка! — заливисто расхохоталась Цильда. — Сторониться меня можешь, а оскорблять не смей. «Но я не оскорбляла!» — произнести вслух Жоан ничего не успела: Цильда предупредительно и зло цыкнула, и вместо слов изо рта Жоан вырвалось невразумительное бульканье. Она что, речь у неё отняла?! — «Су-у-щес-тво-о-о»! Тоже мне, нашлась умная, — явно обиделась на формулировку девчонка. — Сама ты «существо»! Следи за языком, пока не пропал. А то с меня станется. — Даже не сомневаюсь, — возможность говорить к Жоан всё-таки вернулась. Слова она вновь цедила, но от прямых грубостей воздержалась, краем глаза выглядывая свою палочку в траве. Чего от Цильды ожидать — как и ранее, оставалось неясным. Но договариваться с этой немыслимых сил чудачкой Жоан, не великому бойцу, однозначно стоило по-хорошему. — И всё же, к чему наша встреча? И почему ты на дереве? Не удобнее будет спуститься? — Чтобы тебе голову задирать не приходилось, когда со мной беседуешь? — хмыкнула Цильда, демонстрируя чумазую пятку и корча веснушчатую мордашку в издевательской мине. — Мне и так хорошо. «И впрямь, — отметила Жоан, — с дерева если слезет и со мной рядом встанет — дай бог, по грудь ростом окажется. Выглядит-то она как ребёнок…». По позвоночнику от этого «ребёнка» у неё, тем не менее, скользнула ощутимая дрожь, несмотря на яркое солнце и летний погожий день. — Вся внимание, — вздохнув, бросила она устало, разумно решив не тратить время на препирательства. — Подарок мой носишь, смотрю? — мотнула Цильда востреньким подбородком на уродливый браслетик, украшавший (если так вообще можно было выразиться) запястье Жоан. — Это правильно, таскай. Живее будешь. — Ты только затем явилась? — изумилась Жоан, даже не пытаясь скрыть удивления. — А ты чего ждала? Что тобой, прелестной, полюбоваться пришла? — девица издевательски хихикнула. — Это ты своему гарему оставь. Его, правда, разгонят скоро… Но до того дожить надо. Тебе, в первую очередь. «Это она о свадьбе с Рабастаном? — мимолетно задумалась Жоан. — По приезде ждать предложения?» — Ладно, малохольная. Коль неймется тебе, давай песенку спою, — хитренько прищурилась Цильда, по-птичьи склонив светловолосую головку набок. Белёсые брови и ресницы казались почти прозрачными под солнечными лучами, сквозь ветви скользившими по её худенькому лицу. — Или загадку загадаю, — подумав, дополнила девица. — Тут как тебе больше нравится. — А выбор у меня есть? — кисло поинтересовалась Жоан, не испытывая особого энтузиазма и от предложения ведьмы, и от прозвищ, которые та за ней закрепила. — Это как посмотреть. Обычно зависит от религии, — подмигнула Цильда и, напевая, ехидно выдала: Покинутая, но не вдова, Страхов полны глаза. В скорбь облачённая, Демону наречённая, Смерти обещанная, Тому свету крещенная. Убийца и убиенная, Дьяволу — священная. Скоро случится взрыв, Боли схлынет нарыв, Кровь готова лить — А готова ли хоронить? Вызволит Господин, Пора наружу, Жаклин!.. Моргнув несколько раз, Жоан попыталась переварить поток витиеватого, бессвязного бреда, который услышала только что. Строки с дурацкой рифмой тотчас расплывались в голове, стремительно покидали сознание отголосками эхо, не желая собираться в единое целое. В мозг будто хлынул густой туман, отрезая настойчивой пеленой последние полминуты. Что там вообще было?.. Скорбь? Вдова? Тот свет? Убийца? Взрыв? Демон? Кровь? Наречённая?.. Обрывки фраз кружились в воздухе, точно хлопья пепла. Но поймать общую мысль за хвост и как-то её обдумать — не удавалось, как если бы что-то физически мешало воспринять услышанное. Цильда не стала дожидаться реакции Жоан. Девчонка махнула на прощание худенькой ручкой, после чего — обратилась белоснежной кошечкой и ловко перескочила с ветки на ветку к вершине кроны. «Она ещё и анимаг?..» — вяло мелькнуло в поплывшем сознании. — До встре-е-ечи, Жак-лин-н-н, — издевательски мяукнули сверху. Вильнув пушистым хвостом, кошечка скользнула с ветки прочь и прямо в прыжке обернулась белой голубкой. В считанный миг птица упорхнула и от старой ивы, и от растянувшейся посреди аллеи в нелепой позе Жоан. «Всё чудесатее и чудесатее…» Моральных сил поражаться этакой фантасмагории у Жоан не набралось. Наблюдая за необъяснимыми даже для магического мира метаморфозами, она окончательно почувствовала себя Алисой, всё глубже проваливающейся в очень странную нору с очень странными декорациями и всё более странными персонажами. Чем бы Цильда не являлась и что бы ни вытворяла, к традиционной анимагии и обыденному волшебству это отношения точно не имело. Хотя что в Цильде вообще можно было назвать обыденным?.. Несколько запоздало поднявшись с земли и отряхнув испачканные ладони, Жоан нашла в траве свою палочку, залечила ссадины на руках и очистила замаравшийся подол платья. Она всерьёз понадеялась покурить прямо на территории сада, чтобы как-то переварить всё случившееся, когда рядом с ней материализовался лощёный горностай — Патронус Жерара Шаболя. — Жду вас в клинике к четырём часам, мадемуазель Дюбуа. Ваша комната готова, — отрывисто выдал сияющий сгусток, и исчез в серебристой дымке. Что ж… Неплохо. Большое везение, что у Шаболя нашлось время, с учётом его графика. Наскоро выкурив пахитоску, Жоан собралась домой. Из окна Сан-Бурлона за ней внимательно наблюдали стальные глаза.***
Эльфы не ждали её в Живерни — их никто не успел предупредить о внезапном приезде хозяйки. И потому, когда Жоан вошла в собственный дом, первым делом она увидела беззаботно прыгавшую на светло-кремовом диване с цветными подушками жизнерадостную Бобо. Та была одной из самых молоденьких домовиков в штате Дю Беллей, старательной и подвижной, даже суетливой, но сейчас скорее напоминала обычного ребёнка, который решил подурачиться, пока «родители» находились в отъезде. Хмыкнув себе под нос, Жоан заключила, что от подобной картины в том же Барфорде Друэлла Блэк с какой-нибудь Амадетт Малфой просто в обморок бы грохнулись, синхронно и не сговариваясь. Она не стала тратить время на особые приветствия и объятия — эмоционально Жоан заметно подвыдохлась за это утро, хотя часы показывали только девять утра. Кларин за полчаса организовала для хозяйки завтрак на живописной террасе — благо, погода тому очень располагала, — и, вволю наевшись вкусных домашних оладушек со сладким джемом, ассорти из сыров с мёдом, греческого йогурта и яблочного пирога с мятным чаем (таки поучиться бы британцам готовить нормальную еду!), Жоан с чистой совестью завалилась спать в своей спальне. У неё оставалось несколько свободных часов до всех запланированных дел, а сон, как водится, всегда был лучшим лекарством. Кровать казалась непривычно мягкой по сравнению с её гостевой в Барфорде — обволакивающей, безопасной, — и буквально за десять минут Жоан уснула. Спустя два часа разбудил её не будильник и даже не Кларин, а до дрожи реалистичный, вызывающий тошноту и удушье кошмар. Беспорядочные разноцветные всполохи магии, сносящие всё на своём пути. Лижущие кожу языки пламени, расползающиеся в стороны. Трескающиеся бетонные стены, освещенные лишь редким, холодным, тусклым светом. Потоки густой карминовой крови, льющиеся по земле с бурлением, с брызгами, точно вышедшая из берегов река. На фоне насмешливым хохотом заливалась Цильда и издевательски тянула слоги: «Скоро случится взрыв, боли схлынет нарыв, вызволит Господин, пора наружу, Жаклин!». Над головой, закрывая беспокойное грозовое небо, кружило голодное вороньё. Чёрные ветки обгоревших, тлеющих деревьев тянули свои жадные клешни, хватали за руки, царапали лицо. Ей было не скрыться. Жоан проснулась от судороги в конечностях и ощущения острой нехватки кислорода. Первые минуты соображала, где вообще находится: залитая солнцем родная спальня в светлых тонах казалась чуждой, незнакомой. Картинки из сна стремительно расплывались в голове, шли внахлёст, перемежаясь с жуткими звуками: карканьем птиц, раскатами грома, треском пламени, шумом побеспокоенных ветром деревьев и каким-то ещё — отвратительным, булькающим, точно кровь шла горлом, покидая чьё-то тело вместе с жизнью. Продышавшись и сразу же выкурив сигарету прямо в постели — губы и пальцы предательски подрагивали, — Жоан прикрыла глаза и пробормотала самой себе: — Тебе просто надо к Шаболю, вот и всё. Нервы после штаба ни к чёрту, мозги не справляются со стрессом. Жерар всё поправит и будешь спать как нормальный человек, — собственные интонации безумно напоминали успокаивающий голос матери. Холодный душ привёл в чувство. Покинув привычный светлый интерьер, Жоан прошла через половину особняка и оказалась перед тёмной дверью гардеробной. Отдельной, закрытой на ключ. Поворот, щелчок, свет. — Пора наружу, Жаклин…***
Закончив последние приготовления, она внимательно, пристально оглядела своё отражение в глади запылившегося от времени зеркала в золочёной раме с резным орнаментом из орхидей. Плюс десяток дюймов в росте за счёт чар и высоких каблуков. Плюс размер в одежде. Плюс несколько лет на худом, остроскулом лице. Тонкий прямой нос, чёрные со смолью волосы, бледная до белизны фарфора кожа. Прозрачно-голубые, практически серые глаза. Платье тёмное — всегда однотонное, — в стиле 50-х. Яркое боа из перьев цвета фуксии; в тон помада с перчатками — невозможно не заметить. Вуаль, закрывающая часть лица. Крупные, переливающиеся всеми гранями украшения — визитная карточка «Les diamants de Dubois». Тяжёлое жемчужное колье на половину декольте, сверкающие серьги, перстни на пальцах. Броский браслет с розовыми камнями — редкая штучка из Африки. Длинный мундштук для пахитосок. Знакомое чужое отражение сдержанно улыбнулось Жоан, удовлетворённое собой. Жаклин Дюбуа была выше, статуснее и эксцентричнее. Её образ бросался в глаза, оставляя в памяти случайных прохожих эффектный блик. Заставлял разглядывать всё надетое на ней как картины Пикассо — с неудовлетворимым, жадным любопытством. Необычные наряды, которые во Франции, как и вуали, никто не носил вот уже десяток с лишним лет. Колоритные аксессуары — на грани вызова, провокации, — словно дама только покинула ночной Мулен Руж. Удушливый восточный парфюм с солирующими пачули, амброй и смолами. Чуть утомлённый взгляд полуприкрытых глаз. Вечерний, вне зависимости от времени суток, макияж. Сдержанная полуулыбка. Роскошь, деньги, тайна, апломб. Фигуристая, высокого роста бледная брюнетка с экстравагантным вкусом. «Сильнее всего изменяют внешность габариты и цветовая гамма…» — прозвучал в голове звонкий голос растворяющейся в сознании Жоан Дю Белль. Жаклин Дюбуа усмехнулась, скользнув по скопившейся пыли на зеркале тонким пальцем в перчатке, и игриво вывела на стекле короткое: Bienvenue.***
Большой коттедж четы Зильбер ничуть не изменился — разве что во дворе появились новые садовые качели, а в палисаднике, кажется, ко всему прочему теперь благоухал ещё и ладанник. Судя по раскрытым настежь окнам, Зильберы не были в отъезде. Беззвучно скользнув во всегда открытую калитку, Жоан зашагала по мощёной дорожке — аккуратно, чтобы высокая острая шпилька не увязла в трещинах между плиток. Если Эдит ещё могла отойти куда-то навроде магазина, то Ицхак всегда находился на своём месте. Из-за неё. Сглотнув и собравшись, Жоан позвонила в дверь. Полминуты суеты, и Эдит Зильбер — такая же волевая, но постаревшая пуще прежнего — появилась на пороге. Супруга Ицхака была ниже Жаклин на две головы, всегда собирала седые волосы в низкий пучок, не теряла с годами безупречной осанки, а её умные чёрные глаза — живые, блестящие, проницательные — приветливо улыбались гостье, даже если губы оставались плотно сомкнутыми. — Жаклин?.. — во всё ещё сильном, несмотря на возраст, грудном голосе звучало удивление. — Вот это сюрприз! Не ждала тебя так внезапно. — Я не предупредила, — извиняющаяся улыбка, сожаление в голосе. Как будто её извинения и сожаления могли хоть что-то исправить для этой семьи. — Ненадолго вернулась во Францию, решила навестить вас с Ицхаком. Вы не против? — О чём речь! — Эдит посторонилась и жестом пригласила Жоан в до боли знакомую гостиную. — Ицхак спит после уколов, будить его я бы не стала. Но я приготовила с утра ругелах и цимес. Вечером должны заглянуть мальчики, и, возможно, Сусанна вместе с ними. Так что мне есть, что предложить тебе к чаю, проходи. Глубокие морщины на лице Эдит парадоксально противоречили энергии и неуёмному оптимизму этой женщины. Потерявшая всех братьев и первого ребёнка в кровопролитной, безжалостной маггловской войне, пережившая изгнание с родной земли, едва не лишившаяся любимого мужа из-за Жаклин Дюбуа, Эдит Зильбер продолжала выбирать для себя и своих близких лучшую жизнь, дышать полной грудью и создавать вокруг благополучие вопреки всему. Балерина в прошлом, она рано вышла замуж за мага-целителя Ицхака Зильбера и жила с ним вот уже полвека в счастливейшем из возможных браков. Семеро детей — шутка ли… Младшая из их отпрысков, Сусанна, была чуть моложе Жоан. Войдя в столовую, Жоан плавным движением сняла боа и повесила его на спинку клетчатого кресла. Шпилька звонко цокала по паркетной доске, смолистый аромат пачули расползался по всем углам комнаты. Её лощёный, вычурный наряд в повседневном интерьере маггловской комнаты смотрелся весьма причудливо, даже комично — особенно вуаль и многочисленные драгоценные камни — но то было только к лучшему. Жаклин Дюбуа захватывала пространство и умы людей, оставаясь в памяти лишь ярким образом, а не человеком. — Ты, как всегда, очень оригинальна, — подметила мадам Зильбер, окидывая одобряющим взглядом подобранный Жаклин туалет. — Как продажи? Было что-то интересное в поставках? Слышала, из Индии везут отменные сапфиры в последний год. — Я взяла паузу в работе, — ответила Жоан уклончиво. — Решила попутешествовать несколько лет. Заодно посмотреть, где что предлагают по миру. — Вот как… Эдит гремела чашками, извлекая их из цветастого шкафчика чуть менее ловко, чем обычно; возраст, увы, всё заметнее сказывался на скорости и координации её движений. — Я помогу? — предложила Жоан, доставая палочку. — Сиди, — мадам Зильбер только хмыкнула. — Машете этими своими ветками во все стороны… Иногда руками сделать быстрее, чем пока вы заклинание вспомните. Эдит была единственной магглой в своей семье: их с Ицхаком дети унаследовали магические способности отца и занимались магическими же ремёслами. Мадам Зильбер ловко приготовила и разлила чай, выставила на стол угощения. К еврейской кухне Жоан была непривычна, но Зильберы жаловали традиционные рецепты и охотно продолжали готовить национальные блюда, поплёвываясь от парижских круассанов. Помешивая ложечкой чай, Жоан оглядывала кухню — из года в год здесь всё было по-прежнему — и подбирала слова. — Дай угадаю, — лукаво улыбнулась Эдит. — Хочешь спросить, как у нас дела, как у Ицхака здоровье, как дети выучились и на всё ли денег хватает. Беспомощно растянув уголки чрезмерно ярких губ в ответ, Жоан выдавила: — Становлюсь предсказуема? Эдит вздохнула, покачала седой головой. Некоторое время помолчала, внимательно разглядывая Жоан. И, точно решившись на что-то, наконец произнесла: — Становишься окончательно увязшей мухой в паутине собственной вины, Жаклин. Мы уже не раз обсуждали это с тобой. Пора оставить прошлое и двигаться дальше, — перебить себя она не дала. — Нет уж, послушай меня. Мы — двигаемся давно. Даже Ицхак, хотя мой дряхлый старик и прикован к инвалидному креслу. Но не ты. Увешанные перстнями пальцы Жаклин сжали пёструю чашку крепче обычного. Лёгкие точно затопило водой, узкое платье показалось мучительно тесным. Жоан перевела беспокойный взгляд на распахнутое окно, пристальнее нужного рассматривая занавески. Снаружи доносилось беззаботное пение птиц, в то время как её оглушал рокот собственного пульса. — Я сняла со счёта деньги, — переменила тему Жоан, усилием делая голос очень ровным. — Если вдруг вашим лавкам требуется финансирование, или дети где-то ещё планируют учиться, или для Ицхака нужна реабилитация, или вы захотите куда-то съездить… — Жаклин, — прервала её монолог Эдит. В тоне и глазах пожилой еврейки сквозило немое сочувствие. — Прекрати, прошу тебя. На полминуты за столом повисла давящая, грузная тишина. Жоан почувствовала, как от лица и ладоней отливает кровь. Взгляд прозрачно-голубых глаз в секунду остекленел; вслед за ним всё внутри будто подёрнулось льдом. — Ицхаку уже так много лет… — продолжила мадам Зильбер тепло, настойчиво. — Больше, чем мне. А я стара, знаешь ли. Наши дети тоже давно взрослые. Мы прожили с мужем прекрасную, долгую жизнь, хоть и не всегда простую. И не смеем просить Господа о большем. Ты стойко взялась оплачивать все расходы нашей семьи на протяжении многих лет. И мы принимали деньги, которые ты приносила, принимали с благодарностью. Но не потому, что эти деньги были нужны нам, пойми. Мы не бедствуем. А потому, что тебе было нужно искупать свою выдуманную вину. Которую ты несёшь вот уже два десятка лет, и никак не снимешь с себя, что бы я ни твердила тебе в каждый твой приезд. — Да как её можно снять… — хрипло выдавила Жоан, утрачивая остатки бесстрастной маски на точёном бледном лице Жаклин. — Я изувечила вам жизнь, я изувечила вашего мужа… — Ты была ребёнком, — оборвала Эдит строго. — Больным ребёнком. А Ицхак — целителем. Который работал много с чем. Мы оба всегда понимали, что в его профессии случиться может разное. Его мог убить любой вирус, любое незнакомое проклятие. Сколько раз он контактировал с Драконьей оспой или с недавно обращёнными оборотнями, в конце концов!.. — Но в инвалидном кресле он оказался из-за меня… — глотку словно сковало невидимой колючей проволокой; слова вырывались рвано, рублено. — Жаклин, — голос Эдит стал совсем тихим. — Ицхак болеет. Давно, тяжело и неизлечимо. И с вашим инцидентом это никак не связано. Он проживёт ещё пару лет, не дольше. Но сколько планируешь убивать и мучать себя ты? Ведь и я, и Ицхак, и наши дети, и все вокруг — жить продолжили. Жизнь просто несколько изменилась. И только часть тебя будто навечно застряла в том дне. — Шаболь и так постарался, чтобы ничего из тех воспоминаний в моей голове не задерживалось надолго, — ощетинившись, Жоан подорвалась на месте, от бессилия и вины злясь на всё разом и ни на что конкретно. — Как и многое другое, между нами говоря. Я всё время живу будто половиной себя, Эдит. Чтобы ничего подобного инциденту с Ицхаком больше не повторялось. Чтобы я не становилась проклятием для всех вокруг и для самой себя… И это работает, — усмешка выходила горькой, практически уродливой. — Пока работает. Но, может, было бы куда лучше, если бы я помнила обо всём. Каждый день держала в голове, кто я есть и чем могу быть, что несу с собой… — заключила Жоан, в отчаянии зажмуриваясь и усаживая себя обратно в кресло. — Кому было бы лучше? — в чёрных глазах Эдит плескалось так много сопереживания, что Жоан едва не затошнило от самой себя. Она не заслуживала, не заслуживала этого сострадания! Не от этой пожилой балерины, потерявшей так много и чуть не оставшейся вдовой из-за Жоан, дьявол подери! — Жерар всё сделал правильно, Жаклин. Мы обе это понимаем. Он умный, находчивый целитель. И тебе это помогло, так ведь? Ты давно была в клинике? — Сегодня собираюсь, сразу после вас, — буркнула Жоан нехотя, залпом допивая чай вприкуску со сладким регулахом. Жевать хотелось больше, чем говорить. — Вот и правильно, — кивнула Эдит Зильбер. — Ему удалось разузнать что-то новое? Какие-то исследования увенчались успехом? — На момент нашей последней встречи — нет. — Мне очень жаль, дорогая. «Мне тоже…» Жоан извлекла из сумочки мешочек с галлеонами, ловя себя на желании поскорее покинуть приветливый, дружелюбный дом Зильберов. — Спасибо за чай, Эдит. Передайте, пожалуйста, Ицхаку самые добрые напутствия. При мысли о том, что пожилому целителю оставалось жить всего несколько лет, внезапно сделалось очень грустно. Здесь уже не пожелаешь ни здоровья, ни благополучия на прощание… Хотя сама Эдит Зильбер не выглядела омрачённой известиями о смертельной болезни мужа. Возможно, в её возрасте к таким вещам относятся куда более философски, даже если речь идёт о собственном супруге. В конце концов, кроме семерых детей у четы народился ещё десяток внуков, если не больше — Жоан могла неправильно посчитать. Высок шанс, что Зильберы просто смотрят в будущее, которое будет происходить уже без них, совсем с другими эмоциями и ожиданиями, нежели сама Жоан. Для которой даже после кончины Ицхака — вряд ли что-то сильно изменится в сторону облегчения. С большой вероятностью, будет даже наоборот: её одолеют навязчивые мысли, что и к тяжёлой болезни Зильбера могла привести она. Ведь если бы он мог ходить, вести активный образ жизни, был крепок здоровьем… «Хватит! — мысленно рявкнула Жоан на саму себя. — Это вообще не помогает! Ни тебе, ни им! Эдит права. Не можешь сделать что-то конкретное — не расплёскивай вокруг ещё и свои переживания! Чтобы другим не было из-за тебя ещё более тошно, чем есть. Собирай свои удлинённые магией ноги и вали к Шаболю, чтобы он привёл тебя в чувство и ты опять не натворила дел!» Она встала со стула чуть резче, чем стоило бы, и протянула мешочек с деньгами Эдит. — Возьмите, пожалуйста. Мне пора идти. Жерар ждёт меня к четырём. Мадам Зильбер вновь вздохнула. Тяжело, сухо. Закашлялась. Покачала головой. — Я больше не возьму у тебя денег, Жаклин, — сердце болезненно сжалось, замерев на миг. — Прости. Это не требуется нам с Ицхаком. И даже Бог бы с этим… Нашли бы, куда пристроить. Но главное, всё это не помогает тебе, — последние печальные слова Эдит звучали как приговор. — Пора это признать. Жоан сглотнула, отчётливо ощущая, как от паники становится труднее дышать, а пальцы мелко подрагивают. — Если бы все эти галлеоны могли хоть как-то облегчить твою ношу, я сама бы забрала у тебя всю выручку дома Дюбуа за минувшие годы. И твои лучшие ожерелья в придачу. Но в этом нет смысла, пойми. Ни для кого. Тебе нужно двигаться дальше. Ты давно не ребёнок. Ты ни в чём не виновата. Ты выросла, окрепла, проделала такой путь, такую работу… И гораздо полезнее будет потратить твои деньги на исследования Жерара, хоть они пока и не увенчались необходимым успехом, и на сдерживание твоих симптомов. Чем на двух и без того не бедных, отживших своё стариков и их потомство. Жоан хотела было поспорить, вставить хоть слово, но поднятая морщинистая ладонь Эдит прервала её на первом же звуке. Мадам Зильбер твёрдо продолжила: — Не перебивай и послушай меня. Мы с Ицхаком рано или поздно умрём. И умрём мы после полноценно прожитой жизни, счастливые и оставившие после себя весомый след. Дом, дети, внуки… Целая история за плечами! Полная горестей и радостей, но она подходит к логичному финалу, который мы оба принимаем без сопротивления. Однако если ты не поможешь себе, если не устроишь свою жизнь и не сделаешь всё, чтобы не отправиться к праотцам раньше времени, небытие просто проглотит тебя, Жаклин. Бессмысленно, несправедливо, без жалости и снисхождения. И тогда все эти многолетние усилия целителей, все твои усилия… Всё это не будет иметь никакого смысла, понимаешь? Тебе не нужно бороться за нашу с Ицхаком жизнь. Никогда не было нужно. Тебе нужно бороться только за свою. Поэтому иди к Шаболю и стребуй с него максимум помощи за все свои галлеоны. Тебе нет нужды приходить сюда, давиться чаем и каждый раз боязливо спрашивать, всё ли у нас в порядке. Мы с Ицхаком будем рады узнать, что всё в порядке у тебя. А два старика своё уже отжили. Так, как считали нужным. И нет, ты ничуть этому не помешала и ничего не испортила, — настойчиво повторила она. Жоан замерла, так и застыв посреди комнаты с протянутой рукой с галлеонами. Второй рукой она тянулась к боа, лежавшему на кресле. Поза получалась весьма карикатурная, кукольная — особенно с учётом того, насколько кукольно выглядела сама Жаклин Дюбуа. — Я… — Бери деньги, — решительно отодвинула мешочек Эдит, насмешливо улыбаясь. — Бери свою красивую накидку. И иди к Шаболю. Ходи к нему столько, сколько будет нужно. А к нам заглядывай, если просто захочешь попить чай с чем-то поинтереснее круассанов. Без привкуса вины на языке. Договорились? Эдит Зильбер приобняла Жоан на прощание. В уголках блестящих чёрных глаз разливалась едва заметная печаль.***
— Ты свободен, Грегор, — бесстрастный голос наконец прервал мучения захлёбывавшегося водой и рвотой Мальсибера. Пожиратель растянулся на полу изломанным манекеном и вряд ли пребывал в достаточном сознании, чтобы понять, что именно сказал ему Повелитель. Его палочка валялась рядом куском бесполезного дерева. Антонин, молча наблюдавший за всем происходящим в кабинете, был вообще не уверен, что Грегор выживет. Однако Милорд в какой-то момент всё-таки прервал затянувшуюся расправу, любезно помиловав последователя. Впрочем, практически выплюнувшему свои лёгкие и желудок Мальсиберу от того вряд ли было сильно легче. Окровавленные Селвин и Джагсон, двумя безмолвными тенями замершие у двери, как по команде подхватили бездыханного товарища: встать сам Грегор не смог бы. — Не хотите прибрать за другом? — с безразличной улыбкой поинтересовался Милорд; пылающие алым глаза недовольно скользнули по испачканному дорогому ковру. Селвин свободной рукой потянулся в карман и приготовился исполнить приказ, но невербальный Экспеллиармус, точно издеваясь, переместил его палочку в раскрытую ладонь Господина; волшебная палочка Джагсона стремительно приземлилась следом. Повелитель брезгливо скривился: — Чистокровные маги… Гордость британской аристократии… — насмешка в тоне была ледяной, уничижительной. Том зло ухмыльнулся, коротко позвал: — Вилли! — Милорд, — тут же материализовавшаяся домовиха свалилась в поклоне оземь. — Господа немного насорили, — бросил Том отрешённо, словно позабыв о том, что пол был залит кровью и рвотой всё ещё находившихся в его кабинете людей. — Здесь должно быть убрано. Эльфийка без лишних слов принялась очищать запачканные ковёр и мебель, торопливо и тщательно, с опаской косясь на скучковавшихся у двери замученных магов. Антонин не влезал в разговор, лишь бессловесно наблюдал за происходящим. Почему конкретно Повелитель был не в духе с самого утра, Долохов ещё не разобрался. Но то, что Том за несколько часов с садистическим наслаждением, последовательно и методично выпотрошил всех, к кому имел хотя бы малейшие претензии, оставалось фактом. Вопрос, кто на очереди был следующим. — Я весьма разочарован, друг мой, — внезапно обратился Том к Антонину. Голос его стал ещё тише, походил на шелест. — Для чего столь могущественным магам нужны их столь качественные палочки, если ни это могущество, ни мощь волшебного инструмента не приводят к выполнению поставленных мной задач?.. Том шипяще, медленно тянул слова. Философски рассуждал будто бы о чём-то абстрактном, практически скучая. Но Антонин знал, что самое безрассудное, что можно сделать, это обмануться напускным спокойствием Повелителя. Особенно когда тот с таким неискренним интересом склонял голову набок, как если бы ему и впрямь был важен ответ на очевидно риторический вопрос. Понимали весь подтекст и три полутрупа у входа, на которых немигающий взгляд красных глаз остановился, лениво, разочарованно изучая. — И если даже мои избранные последователи, редкие обладатели метки, оказываются не лучше безмозглых магглов… Зачем же им тогда нужны их палочки, Антонин? — Долохов удерживал непроницаемое выражение, не смея пошевелиться. В позвоночнике, тем не менее, холодело. — Коли оправдать высокий статус чистокровного волшебника вам троим, — Том хищно шагнул вперёд, обращаясь уже к парализованным от ужаса Джагсону, Селвину и Мальсиберу. — Нечем? Те не издавали ни звука. Интуитивно догадывались, что их никто не приглашает раскрывать рта в ответ. — А раз так, — подытожил Том, с вежливой, светской улыбкой приманивая с пола палочку и Мальсибера, — возможно, вам стоит какое-то время побыть в шкуре тех, кому вы себя противопоставляете? Как думаете? — по его циничной усмешке Антонин заключил, что сам Том свою идею считает отличной. — Кто знает, быть может, вам не хватает не магии? А банальных ума и креативности для исполнения тех поручений, что я даю? Посеревшее, землистое лицо Селвина буквально кричало, что перспектива даже на время остаться без палочки — фактически, биения сердца любого мага, — Пожирателя пугает не меньше, чем все пытки Лорда Волдеморта. Набравшись смелости, Селвин глухо, сипло выдавил: — Милорд, я… — Свободны. Почти ласково. Почти. Селвин замолк на полузвуке. Сказать что-либо Повелителю сейчас — было равносильно смертельному приговору. И Джагсон, и Селвин это хорошо понимали. И, вероятно, по-своему завидовали отключившемуся в небытие Мальсиберу. — Я приглашу вас через пару дней, господа, — холодно финализировал Том, отбрив все порывы сторонников на дальнейшую беседу. — И мы обсудим, какие полезные шаги вы предприняли, чтобы поставленные мной задачи выполнялись качественно и в срок. Магия — сила, не так ли? А сила должна находиться в руках умных и находчивых людей. Которые её заслуживают. Джагсон неопределённо проскулил что-то в ответ и помог Селвину выволочь Грегора прочь из кабинета. Хотя и самим оставшимся в сознании Пожирателям помощь сейчас была бы не лишней. Долохов даже представлять не хотел, как себя ощущают лишённые палочек Пожиратели. Это было очень, очень продуманное, жестокое и расчётливое наказание. Унижение гораздо большее, чем любые пыточные заклятия, коими Милорд владел в избытке. Отобрать у мага волшебную палочку — всё равно, что отрубить ему язык и руку разом. Особенно, когда речь о магах чистокровных, которые без колдовства в этой жизни не существовали никогда, и вряд ли сами даже шнурки умели завязать, не говоря уже о большем. Джагсон, Селвин и Мальсибер меньше чем за минуту превратились буквально в выброшенных на берег рыб, в беспомощных котят на морозе. И с Тома станется продолжить их агонию, если они вновь его разочаруют. Этим троим придётся очень постараться, чтобы вновь заслужить милость своего Господина. Уж если тот не побрезговал испачкать пол собственного кабинета, — а Том терпеть не мог грязь и вонь вокруг себя и кабинет обычно использовал только для переговоров, а не для пыток, — стало быть, происходило что-то из ряда вон. Вот только ли в ошибках Пожирателей было дело?.. Ошибались и крупнее, Антонин знал точно. Умудрялись прошляпить, не справиться, не учесть и раньше. И куда более масштабно, порой. Но сегодня за любую ошибку Тёмный Лорд натурально лоскутами сдирал шкуру с каждого, кто попадался ему под руку. Штаб превратился в лепрозорий, а развёрнутых объяснений всему этому — не подразумевалось. Жизнь, здоровье, достоинства и магия всем были ещё дороги. Эльфийка с тихим хлопком исчезла, напоследок открыв окно, чтобы смрадный запах крови, рвоты и ужаса выветрился из помещения. Насколько это было возможно. Том мельком взглянул на часы, отбросил ныне бесполезные палочки сторонников на стол. — Лестрейндж в Барфорде? Судя по тому, что старший из братьев сейчас находился в состоянии, близком к лимбу, а Маркус отсутствовал на службе, Антонин счёл, что речь идёт о Рудольфусе. — Видел его сегодня с Беллой. Он хотел с вами переговорить. «Кабы не себе на беду…» — не стал озвучивать Долохов вслух. — Надеюсь, хотя бы он оправдает мои ожидания, — протянул Милорд, безотчетно поглаживая разогретое тёмной магией древко собственной палочки. Коротко кивнув, Антонин без лишних вопросов активировал метку, пригласив Рудольфуса в кабинет. Через четыре минуты тот стоял на пороге, почтенно склонившись. — Здравствуй, Рудольфус. — Повелитель. Том неторопливо, по-змеиному скользнул ближе к замершему изваянием Лестрейнджу. Судя по тому, как уверенно и открыто держался Рудольфус, о самочувствии брата и остальных он ещё ничего не знал. — Как давно ты вернулся из Франции? — Вчера вечером, Милорд. Антонин нахмурился. Из Франции?.. На кой ляд младшего Лестрейнджа туда отправляли? Дел у Лорда в тех краях не планировалось… Да и в случае чего, куда логичнее было бы задействовать Дю Белля, разве нет? Но Том лишь шире улыбнулся, жестом приглашая Рудольфуса присесть в кресло. — Полагаю, тебе будет, что мне рассказать?..