С широко раскинутыми ногами, или как удовлетворить себя в ином мире

      Спалось на местных матрасах совсем не так сладко, как на облакоподобных перинах Адрамелеха, но Диме хватало. Правда, пришлось проснуться. Главным образом — по естественной нужде: употреблённое днём пиво настойчиво запросилось наружу. Но была и другая причина, куда больше располагающая к отлипанию от кровати.       Какие-то странные звуки.       Недружелюбные.       Ну, не должно такое звучать, когда честные люди пытаются спать!       В другое время пришлось бы мучиться, искать оставленный где-то поблизости от подушки мобильник, чтобы, ослепнув от не убавленной яркости экрана, попытаться в этом жёстком, терзающем свечении отыскать ногами разбежавшиеся в разные стороны от кровати тапки… Но здесь, к счастью, не было ни мобильников, ни тапок (впрочем, где-то они, наверняка, водились). И вообще, заснул Дима прямо в одежде, поверх всех покрывал, и так и продрых. Это делало поставленную перед телом задачу «подъёмной». А когда этажом ниже что-то тяжёлое с оглушительным грохотом сверзилось на пол, обычно бесконечно затянутая процедура вставания с кровати и вовсе произошла в две секунды.       Вскочив на ноги, Дима бросился вниз.       Перелетая сразу по три-четыре ступеньки, он молнией долетел до цели… А там, среди перевёрнутых скамей и столов, прыгая от стены к стене, метались, играя в догонялки, две серых тени.       Всё же, хорошо, что не было мобильника, иначе его свет сбил бы «настройки» глаз, и, чтобы что-то разглядеть, пришлось снова долго и мучительно привыкать к царящей вокруг темноте. А так, Дима чётко видел, как Малх гоняет по этажу его верного Четвёртого.       Благодаря преимуществу роста и силы, наёмница напирала. Длинное и тонкое, но смертоносно острое лезвие её клинка плело замысловатые узоры, заставляя Служителя отступать и уворачиваться. Пока что, благодаря скромной комплекции и фантастической изворотливости, он уходил от всех атак, но пустить в дело собственные клинки — два коротких меча — не мог. Очередной взмах оружия наёмницы заставил Четвёртого завертеться, как юла, и отпрыгнуть в сторону. Малх метнулась следом…       Секунда на размышление! Забыв обо всём, Дима кинулся вперёд. Новый взмах смертельного клинка! Лезвие остановилось в последний миг, у самой груди... За Диминой спиной, сам не свой от случившегося, застыл Четвёртый.       Ещё секунда. Длинный меч вернулся в ножны: Малх не нужно было слышать слова — реакция её подопечного была красноречивее любых фраз, которыми принято останавливать бессмысленный бой.       — Мой кн!.. — Четвёртый, с холодным потом на спине вынырнувший из оцепенения, осознавший, что человек, которого он должен хранить превыше собственной жизни, сам заслонил его своей грудью, хотел что-то сказать, но Димина ладонь властно легла ему на губы.       — Тише.       Где-то внизу, в своей каморке, ворочалась на жёстком тюфяке старая хозяйка дома — сквозь деревянные перекрытия всё было слышно.       Наверное, Дима с Четвёртым так бы и стояли до самого утра: поражённые случившимся, каждый — по-своему, но тут вмешалась Малх. Наёмница, как ни в чём не бывало возвратившаяся к своей кровати, и готовая снова погрузиться в чуткий сон в полглаза, шикнула на них:       — Ш! — и кивнула в сторону ведущей на третий этаж лестницы, — развлекайтесь там…       Туда они и убрались.       Одно из окон было открыто. Усевшись перед ним на старом сундуке, они молча разглядывали плывущую над Сиберитом ночь. Зоркая стража охраняла кварталы, лёгкий бриз доносил аромат тейтанской розы. Рядышком, в доме напротив, зажглось одинокое оконце… И тут лужёная глотка донесла до соседей, что не започивали, или спали недостаточно крепко, все светлые мысли, что имелись в голове почтенной хозяйки дома по поводу её горемычного супруга, явно хватившего лишнего в харчевне:       — Дура я, раз пошла за тебя! — изливала душу всем неспящим измученная своей судьбой женщина. — Измотал, проклятый!..       Дима с Четвёртым могли только беззвучно смеяться, слушая эту праведную отповедь. При этом, то и дело поглядывая друг на друга, начинали улыбаться ещё шире.       — …Тебе бы взять в жены дочь какого-нибудь трактирщика! — не унималась хозяйка. — Посмотрела бы я на тебя! И ведь ходил ко мне Экал! А я, дура, смотрела, что он плешивый, а не то, что он по харчевням не шастает!..       Распекаемый муж, которому все мужья в квартале медников сейчас могли только тихо сочувствовать, принимал эти распекания со стоическим молчанием. Впрочем, он мог быть и слишком пьян, чтобы отвечать.       — Чем же плоха дочь харчевника? — почему-то, именно этот факт из речи женщины заинтересовал Диму больше всего.       — Ну... — с непонятно-смущённой запинкой начал Четвёртый, — они, обычно, завлекают к отцу клиентов…       — И что в этом плохого?       — Своим телом, — Четвёртый говорил так тихо, что Дима даже сначала не понял…       — О… — протянул он. Это, пожалуй, было серьёзное откровение и действительно новое знание о мире. Наверное, даже настоящий Више Каусе, живя в недоступном замке, не знал такого о своих подданных.       Окошко в доме напротив, наконец-то, погасло. Стало тихо (но Дима мог поклясться, что напоследок услышал раздражённый вздох со второго этажа, который его, почему-то, тоже рассмешил).       Они снова сидели, слушая тишину.       — Следил за мной? — Димин вопрос грянул, как внезапный гром посреди ночного неба.       — Нет! – покраснел Четвёртый так же быстро, как и ответил. В темноте этого, конечно, было не видно, но смущение чётко читалось по накатившему на парнишку напряжению: лежащие на коленях ладони сжались в кулаки, плечи задрожали, а голова виновато склонилась.       — Так я и поверил, — лёгкий тон Диминого голоса пробил сковавший Четвёртого лёд. Он снова расслабился и заулыбался.       Странная была ночка.       — Ладно, пойдём спать, — Дима решительно потянул Четвёртого к кровати, — только тебе придется сбежать до рассвета: моя хозяйка не поймёт, если я начну водить в дом парней — ей за такое не доплачивают.       «Парень» только тихо пискнул, и покраснел уже окончательно — до самой лохматой макушки…       А когда Дима проснулся, Четвёртый, был рядом — тихо сопел под боком у своего князя. На лице у него цвела милая, по-детски блаженная улыбка, которой только большую очаровательность придавала падающая на подушку ниточка слюны.       Волшебно же.       Обычно Дима, проснувшись раньше того, с кем накануне засыпал, испытывал непреодолимое желание облапать и затискать пригревшееся рядом тельце. А желаниям, рождающимся в постели, он привык угождать. Да и мало находило идейных противников, к примеру, пробуждения от минета. Тем более — виртуозно исполненного. Вот только «исполнитель-виртуоз» искренне считал, что такое игривое утреннее настроение — продукт предшествовавшей страсти. А тут…       Надо признать: Четвёртый был своего рода уникумом. Мало того, что Дима засыпал и просыпался с ним в одной кровати уже не первый раз, так у них, при этом, ещё и секса не было! И минета не было… Да что там, даже взаимной дрочки! Или хотя бы не взаимной.       Это как-то странно походило на… брак?       Хотя, если, опять же, подумать, у них и поцелуйчиков не было… Ну, если только в щёчку, в исключительно Димином исполнении. Так что, всё же, не брак…       Можно было успокоиться.       Однако, если возвращаться к изначальным размышлениям, хотя интима между ними никогда не случалось, тискать сладко спящего и не ведающего о нависшей над ним угрозе парнишку всё равно страсть как хотелось…       Значит, дело не в интиме — это вовсе не обязательный элемент уравнения. Просто Димин организм требует по утрам не чашку кофе, не прохладный душ, и не дополнительный часик на подремать, а обнимашек, да побольше, и покрепче. Так же, как вечером требует секса. И ночью. А ещё, иногда, утром, и, что уж таить, днём тоже. Вообще, если подумать, этот самый организм мог позволить себе требовать секса в любое время. Разбаловался, ничего не скажешь.       Тиран-деспот, а не организм!       Но сейчас — не об этом. Сейчас — об обнимашках.       Открытие, что уж тут!       И можно бы, казалось, уступить природе (в таком-то пустячке), но тут вступал в силу один очень важный момент: собственные моральные (да, они таки есть!) установки. Ну не мог он крутить шашни с такими молоденькими мальчиками. В своём оригинальном теле (и что же с ним, интересно, случилось... так и лежит, бедное, в коридорчике, мумифицируется, или нашёл кто?) не крутил, а в теле нынешнем это и того хуже выглядит! Сколько княжеской тушке лет? Уже около сотни, или больше? И как же это назвать, если столетний дед (даже, к слову сказать, неплохо сохранившийся) начнёт приставать к парню, едва дозревшему до законного возраста?       В общем, было просто замечательно, что Четвёртый проснулся, и тем самым разрушил всё клубившиеся в Диминой голове чёрно-развратные мысли… Теперь уже разбудить его особо интимным способом ну никак было нельзя. Разве что, в следующий раз…       Ресницы Служителя задрожали. Первое, что Четвёртый увидел, разлепив глаза, была ехидно ухмыляющаяся физиономия его князя:       — Чего это ты ещё тут? — промурлыкал медовым голоском Дима: в конце концов, шалости не обязательно быть интимной.       В ответ на лице Служителя пронеслись, одна за одной, несколько эмоций: от приятного шока, удовольствия и счастья, до видимого испуга. Когда он уже собирался лихо выпрыгнуть из кровати, Дима понял, что сделал глупость, и поспешил помешать паническому отступлению.       Манёвр удался.       Схваченный за тонкое запястье Четвёртый, благодаря своему скромному весу и полной покорности, полетел обратно — прямо в Димины объятия. И всё бы, наверное, ничего, но лёгкое дурачество стало неловким, когда в бедро Его Высочество упёрся… натурально возбуждённый член.       Четвёртый был похож на томат, но и Дима оказался смущён. С большим усилием совладав с собой, он потрепал парня по и без того взъерошенной макушке, и предложил вставать:       — Чтобы… ну, чтобы Малх не слопала весь завтрак без нас, — без зазрения совести свалил он всё на наёмницу.       Одевались они в полной тишине, стараясь друг на друга не смотреть, при этом Четвёртый, всё ещё нежно-алый с головы до пят, одевался во что-то из купеческих нарядов — на этом настоял сам Дима, считая, что так невесть откуда взявшийся парень вызовет меньше вопросов у хозяйки дома, нежели в своём пепельно-сером ниндзя-костюме.       Четвёртому новая одёжка на удивление шла, хотя и была великовата. В ней он выглядел более живым, что ли. А ещё — моложе и гораздо милее. И Дима в который раз почувствовал укол совести, что парень из-за него лишён нормального детства. Ну, не прямо из-за него, а из-за Више Каусе, но раз уж он тут исполняет обязанности князя, то и его вина в этом имеется.       Сволочной же мир. По крайней мере — в деталях. Некоторых.       Этажом ниже Малх и правда уже сидела за столом, уминая что-то, условно напоминающее овощной салат под неким пахучим соусом. Оказывается, они проспали не мало, и в дом уже доставили заказанные и заранее оплаченные свежие хлеб, рыбу и зелень. Был даже водонос с огромными кувшинами. Так что хозяйка состряпала им традиционный тейтанский завтрак. Но, поскольку ожидались только две персоны, и Малх делиться явно не собиралась, Дима и Четвёртый хлебали из одной миски. Первому было всё равно, а вот второй изрядно смущался и скромничал, так что пришлось запихивать в него каждую ложку практически силой. Оказывать сопротивление своему князю Служитель не смел.       Где-то в середине завтрака появилась и хозяйка в своём неизменном вдовьем покрывале. Она, конечно же, удивилась, увидев невесть откуда взявшегося парнишку, но Малх среагировала молниеносно:       — Проводник, — коротко пояснила наёмница, и все вопросы тут же отпали. Напротив даже, хозяйка поспешила вниз, и скоро вернулась, неся кусок вчерашнего пирога. Его тоже практически насильно пришлось запихивать в Четвёртого, который выглядел уж слишком некормленым. Почтенная вдова почему-то решила, что он сиротка из приюта, и разубеждать её никто не стал.       — Слушай, а ведь тебе нужно имя, — задумчиво обратился к Четвёртому Дима, когда хозяйка снова ушла, — Для конспирации. Я вот… — он глубоко задумался.       — Сипар Ваим, торговец сукном из Шан-Хедрина, — подсказала Малх. Она со своим завтраком уже покончила, и теперь наблюдала, как князь Великой Тейты собственноручно кормит своего тайного убийцу пирогом.       — Точно, — Дима ловко щёлкнул пальцами, будто это он сам вспомнил, — а она, — он указал на наёмницу.       — Малх, — тон женщины-кошки говорил сам за себя. Она в эти шпионские игры не играла.       — Да? — Дима был искренне удивлён.       — Да, — тема была явно закрыта.       — Во-о-от, — протянул князь, снова обращаясь к своему служителю, — не звать же тебя на людях Четвёртым. Это как-то… странно. Нас сразу раскроют. Какое имя тебе нравится?       Четвёртый глубоко задумался.       — Хочешь, чтобы я выбрал? — Дима не был настроен терпеть, и решил поторопить Служителя. Но не ожидал, что тот встретит это предложение с восторгом. Увы, в светлой княжеской голове мыслей не водилось. Более того, он совершенно не был знаком с традиционными тейтанскими именами.       Рядом Малх вздохнула так, как вздыхают только вынужденные нянчиться с чужими маленькими детьми люди.       Мыслительный процесс в Диминой голове, меж тем, продолжался — он вспоминал все простые имена, с которыми сталкивался: Бат, Таг, Ван… Очень простые, один слог — и всё… Однако же, ничего не приходило на ум. Тогда было решено идти от другого. От земных имён, а вернее — от их кратких форм. Но и тут выбрать было невозможно.       Четвёртый ждал, глядя на Диму преданными серыми глазами — как большой милый щеночек… Это было невыносимо.       — Ди… — наконец-то родил Дима, которому на ум из всего множества имён явилось только собственное.       — Отлично, — тут же отрезала «пуповину» княжеской мысли Малх. Четвертый согласно закивал:       — Мне нравится, мой кн… — тонкая белая ладонь снова залепила Служителю рот: конспирация же!       — Сивар Паим, — тон был взят очень государственный, наставительный. Только вот слова — все мимо!       — Сипар Ваим, — с нажимом поправила своего подопечного наёмница. Если раньше Дима считал, что шумно закатывать глаза нельзя, то Малх показала ему всю глубину его заблуждения.       — Точно, — поддакнул он.       — Сипар Ваим… — повторил Четвёртый-Ди с улыбкой, — господин.       Но тут снова появилась хозяйка. Семеня мелкими шажочками, она подбежала к Диме, и зашептала:       — Господин Ваим, там к вам посыльный из квартала ткачей и прях…       Дима, разумеется, ничего не заказывавший и никого не ждавший, непонимающе взглянул на Малх. Наёмница только едва заметно пожала плечами: мол — не я. Пришлось идти, разбираться. Хотя и Малх пошла следом (всё же, денежки надо было отрабатывать, бдеть, охранять).       Оказалось, посланник и правда был, и с ним были увесистые тюки тканей, но лишь подняв их на третий этаж и развернув, стало понятно, кто стоит за нежданной посылкой.       Конечно же, это был Кендар Зимм.       Принесённые посланником свёртки скрывали вовсе не тонкое шитьё и цветастые узоры на тканях, а бумаги из Адрамелеха. Дыхание и сердце древнего замка замирали без живительной силы своей души — без благословенного князя — так что первый сановник государства, сохраняя тайну, устроил через подставных лиц доставку важнейших бумаг на подпись государя.       — Да вы издеваетесь? — Дима, разглядывая перед собой кипу государственных дел, не верил собственным глазам: он что, вырвался из замка только для того, чтобы в новой обстановке (куда менее комфортной, кстати) проделывать все то же, что раньше? Он ещё только «вышел погулять», а ему уже подкидывали такое изрядное «домашнее задание».       Несправедливо и жестоко.       Дима хотел было быстренько наставить автографов, но тут появилась Малх. В присутствии наемницы демонстрировать свой стиль ведения государственных дел ему показалось стыдным. Стоило только представить осуждающий взгляд кошачьих глаз, как по спине начинали маршировать широкими рядами и длинными колоннами мурашки. Вроде бы, ну и пусть думает себе о нём, что угодно, а с другой стороны… Нет.       Пришлось вникать.       Впрочем, ничего нового в бумагах не было.       Прежде всего, это была дипломатическая корреспонденция — письма от вассалов Великой Тейты. «Божественный Више Каусе, наделённый вечной жизнью…», начинал один. «Его Высочество, имеющий все зарубежные страны у себя в кулаке…», вторил ему другой. «Благое божество, князь правды…», писал третий. Вожди, жрецы, и прочие благородные областеначальники не стеснялись унижаться, демонстрируя преданность «властелину». Объяснялось это просто — далее во всех посланиях шли настойчивые просьбы выслать золото. Много золота. Разумеется, для дел, угодных одной только Великой Тейте. Прежде всего вассалы обещали укрепиться против «злокозненного Талара». Но, что удивительно, даже Дима почувствовал, что в этот раз (а подобные письма слетались в Адрамелех регулярно, образуя грандиозные завалы на княжеском столе) тон посланий какой-то нервозный. Напряженный. Это подтверждали и приложенные к письмам комментарии канцелярий Адрамелеха. Сановники, во главе с Зиммом, обращали внимание божественного владыки, что Талар и впрямь с каждым новым днём действует активнее и агрессивнее, и «верные рабы высокого престола» серьёзно напуганы. В случае войны многие из них едва ли способны оказать даже символическое сопротивление, так что уже собирают сокровища и готовят галеры, чтобы на время оккупации своих земель искать убежища по крылом Тейты.       Из всей массы вассалов только один отличился оригинальностью, и то — потому, что недавно взошёл на свой трон. В общем-то, его письмо и было простым уведомлением князя об этом событии. «Я повелел, чтобы была принесена присяга во имя Вашего Высочества», написал он. И, не удержавшись, в конце намекнул, что не прочь получить «подарок» из Адрамелеха!       Диму такая вопиющая наглая жадность просто поражала. Хотя, вероятно, просто политик из него — так себе.       Далее шли письма от тех, у кого труба пониже, и дым пожиже. Тейтанские купцы жаловались на притеснения и поборы от таможенных чиновников. Советы разных городов — на своих градоначальников, а градоначальники — на городские советы. И ещё — на паре отдалённых островов случились землетрясения, и теперь предстоит восстанавливать стены и башни, но денег на это в городских бюджетах нету… Так что нужно послабление от налогов, и прощение всех недоимок за все годы, а ещё — субсидия от государства. И неплохо бы выслать припасы, чтобы заполнить амбары, а то во время землетрясений случились пожары, и всё накопленное непосильным трудом погибло… Только вот, отчего-то, столичные эмиссары, каким-то чудом в это время оказавшиеся в пострадавших городах, в своих донесениях писали странные вещи! Будто бы, пока «земля содрогалась», вполне конкретные люди с факелами поджигали амбары, чтобы пламя скрыло совершённые раньше хищения… А кое-где слуги известных личностей выносили товары со складов прямо во время землетрясения. Так что — ой! Покатятся головушки — Зимм уже велел приготовить рескрипт, и надеется, что святейший князь его подпишет…       Но было среди всех присланных Диме бумаг и нечто действительно новое.       Свиток из красной кожи.       К необычному посланию, явно пришедшему издалека, прилагались два сопроводительных письма, предусмотрительно подготовленных княжеской канцелярией: одно Диме предлагалось прочесть перед ознакомлением со свитком, другое — после.       Так он и поступил.       Первое, как оказалось, всего лишь кратко обрисовывало события, предшествовавшие появлению таинственного куска кожи.       Несколько дней назад, на далёкой границе — у острова-крепости Ахирарун, откуда Великая Тейта следит за областями, отделяющими её пределы от проклятого Талара, показалась почтовая галера. Шла он под флагом Тейты, но с борта её сигнализировали о мирных намерениях. Бывший на корабле таларский чиновник вручил тейтанскому командиру послание: от верховного заклинателя — самому божественному князю! Тут же был послан вестовой в Адрамелех, и доставил документ государственным мужам в кратчайшие сроки.       Димины руки заметно дрожали, когда он разворачивал послание давнего врага своей страны. Кто знает, что могло содержать оно? В небе уже собиралась гроза грядущей войны, и можно было опасаться, что это — её первый раскат.       Ультиматум.       Но Дима надеялся, что это не так. Да и Зимм наверняка упомянул бы о таком в первом же письме-пояснении, не дожидаясь, пока правитель ознакомится с содержанием свитка.       Собравшись с силами, Дима раскрыл его.       На тонко выделанном красном кожаном полотнище красовались вычурно выписанные серебром буквы — всего десяток строк. Было бы даже странно, что такой солидный кусок ценного материала потратили на такую куцую записочку… Если не одно «но». Всё свободное пространство вокруг текста послания занимали колдовские знаки! Кто-то изрядно постарался, вычерчивая эти волшебные формулы, вымеряя и отмеряя каждый их миллиметр, углы и расстояния, каждую черту и чёрточку… Чтобы поверх всего этого «великолепия» чиновники Адрамелеха, ни капли не стесняясь, вывели собственные, уже тейтанские заклинания! «Обезвреживающие» вражеское колдовство символы походили на расползающихся по поверхности свитка изумрудных жучков, как бы пожирающих таларское чародейство. Диму это позабавило. Обе стороны свято верили: первая — что может чарами погубить своих врагов, вторая — что может эти чары разрушить.       Он вернулся к чтению.       Начиналось послание традиционным со стороны Талара оскорблением — принижением княжеского титула:       «Знатный князь Адрамелеха, благоволение и милость шлёт твоей знатности Наша Мерность…»       Таларская канцелярия осознанно позабыла, как подобает обращаться к властителю Великой Тейты, и надеялась, что этим «уколом» оскорбит своего оппонента. Ну, с лордами Великой Тейты, скорее всего, сработало — их возмущение наверняка было искренним. Можно было легко представить, как зашатались от шока эти благороднейшие лорды, увидав подобные строки. А вот для Димы это ровным счётом ничего не значило: могли и вовсе не писать, так было бы даже лучше.       А вот дальше — интереснее.       Если кратко, Диме предлагалось бросить играть в государя, сойти с престола, и добровольно приползти на поклон к верховному заклинателю. Только тогда правитель Талара, «тайной благодати полный», обратит лучи милости своей на «несчастную Тейту», приняв её под свою десницу, и даже самому бывшему князю, а ныне рабу своему, дарует жизнь.       Очаровательно, ничего не скажешь.       «Воздай Нашей Мерности ту честь, какую воздают все правители, великие и малые, ибо страшно впасть в кольцо чар Блистательного Талара» — так заканчивалось послание.       Пытаясь осмыслить прочитанное, Дима вскрыл второе из приложенных к свитку писем. Оно было составлено собственноручно Зиммом.       «Враг восстаёт на Ваше Высочество» — так начинал своё второе письмо верховный сановник. Далее он писал, что перед Великой Тейтой — явная и вопиющая по наглости своей провокация, но также и отмечал, что таларцы, как видно, «наигрались в волхования», и теперь уже впрямь готовятся к войне. То, что лорды Великой Тейты таларское колдовство ни во что не ставят, и считают сплошным обманом, Дима понял давно, однако так и не разобрался, как самому относится к магической стороне мира, куда его занесло. С одной стороны, все имеющие волшебную подоплёку тейтанские ритуалы тоже, кажется, не приносили результатов, с другой… действие колдовских эликсиров было, что называется, на лицо. И демон глубин Валаракк — совсем не мифический предок правящей династии, а вполне реальный монстр, чей призрак повстречался ему в таинственной подземной крипте. Что уж там, сам Адрамелех явно имел магическое основание — не бывает подобных замков в обычных мирах.       Но, если вернуться к письму Зимма и подытожить его, выходило, что враг готовится к войне, и Тейте следует делать тоже самое. Адрамелех будет сдерживать таларцев переговорами, посулами и подкупами столько, сколько это возможно, но конфликта всё равно не избежать. Слишком молод и амбициозен этот новый верховный заклинатель. Так же Зимм намекал, что Диме лучше как можно скорее вернуться в Адрамелех: «ибо даже самый совершенный сад приходит в запустение без своего садовника» — подобное он слышал уже не единожды.       Ниже в письме приводилась копия ответа Талару — яркий пример тейтанской затягивающей дипломатии. Составлен он был якобы от лица одного из средних чинов, чтобы показать, что «посланную по чьему-то злому нерадению нелепицу» в Адрамелехе не то, что перед князем не зачитали, но даже не донесли до кабинетов первых лиц государства:       «…Неужели в стране твоей мерности, знаменной учёностью, поселилось варварство, и не сыскалось среди тех, кто читает по звёздам, человека знающего, как записывать титул святейшего и великого нашего государя и князя? Если, по непостижимому велению судьбы, нет среди подданных твоей мерности человека грамотного и способного, то отсюда не следует, что мы должны терпеть презрение. Его Величество, да будет он жив, здоров и невредим, имеет ту же честь, какую имел от начала порядка, имя которому — Великая Тейта. Величие и власть нашего святейшего и великого государя и князя превыше всякой чести, и установлены от времён, когда в землях твоей мерности кормились от земли поднятым сырым мясом, и сырой рыбой. Что перед Ним местные властители и мелкие правители? Поэтому, благородный, пишу, внушаю и советую твоей мерности, чтобы чтили в твоей стране Его Высочество, и оказывали уважение Его словам, грамотам и людям, которых Он посылает: это полезно и для твоей чести, и для твоей власти…»       Дима не сдержал улыбки: всё-таки, парни в Адрамелехе знали своё дело. Теперь, увязая в вопросах титулов, обращений и взаимоуважения, таларцы и тейтанцы будут долго и упорно переписываться, пока не посинеют. Только так ни к чему и не придут.       Когда с бумагами было покончено, Дима и помогающий ему Четвёртый их запаковали, и отправили обратно с тем же посыльным, что всё это время ожидал «ответа от купца». Эти «ткани» якобы были недостаточно хороши, и их возвращали обратно, а на деле — переправляли снова в Адрамелех.       Теперь можно было и прогуляться по городу. Но предварительно Дима очень строго посмотрел на Малх: не послал ли Зимм и наёмнице тайный приказ? Например, схватив под мышку князя, бежать обратно в замок.       Вроде бы — нет.       Стоило им вывалиться всей гурьбой из дома, как столкнулись с хозяином дома напротив — тем самым, который ночью стал жертвой не в пример крикливой супруги. Он как раз вышел зачем-то на улицу. Заметив, что его внимательно разглядывают, мужчина стушевался и поскорее скрылся в своей лавке. Видимо, жена уже успела рассказать протрезвевшему на утро мужу, как минувшей ночью он опозорил её, и себя заодно, перед всем кварталом… Несчастный так торопился, что потерял туфлю, да так за ней и не вернулся. Зато на свет божий выбралась сама хозяйка. Хмурое лицо этой крепкой дамы тут же разгладилось и стало приветливым, стоило ей увидеть соседей:       — Доброе утро, господа, — поприветствовала она их, и то ли поклонилась, то ли просто нагнулась, чтобы подобрать мужнину туфлю. Дима и Четвёртый ответили ей тем же, и поклонились, а вот Малх женщину просто проигнорировала — повернулась и побрела по улице. Двоим её спутникам пришлось поспешить за ней.       — Не стоит быть приветливее с соседями? — попытался укорить наёмницу Дима, в прошлой жизни всегда здоровавшийся со всеми соседями подъезду. — Для конспирации может быть полезно.       — Не стоит, — сладко зевнула Малх, — из-за её воплей я не могла толком поспать.       — Так ведь они не долго, вроде бы, — решился поддержать своего князя Четвёртый.       Малх остановилась, демонстративно закатила глаза, и, наклонившись к Четвёртому, произнесла:       — Это тебе так кажется, но у некоторых слух более, — она помолчала, подбирая слово, — чуткий. Эта «госпожа» ещё полночи, уже лёжа в постели, пилила своего муженька. Да так, что я готова была уже сходить и сделать ему одолжение, превратив во вдовца.       — Понятно, — пискнул Четвёртый.       — Я рада.       Улица квартала медников, на которой они теперь обитали, выводила на улицу пошире, а та — на ближайшую площадь. Туда они и направились медленным, прогулочным шагом.       Площадь оказалась средних размеров продовольственным рынком. Таких по всему Сибериту было несколько, а конкретно этот предназначался для продажи специй, пряностей и фруктов. Он даже так и назывался — Пряный торг. Здесь по лоткам грудами лежали орехи, в корзинках пускали нежный сок вишнёвые сладкие ягоды, чернели финики и алели таинственные бусинки «голубиной крови» — привезённого из заморского далёко деликатеса. Продавался блистающий жирный уголь — тот самый, из которого варили угольное пиво, и сам, уже высушенный, а потому — не опасный, знаменитый тейтанский гиир-гриб (выглядел он, надо сказать, не очень). Рядом бойко расходились по рукам отливающие мутной белизной странные луковицы, и переливающиеся зелёным и алым морские водоросли. В мешочках и ларчиках, скрынях и горшочках до верху были насыпаны душистые приправы: разные зёрна, порошки и мельчайшие кристаллы, сушёные и свежие травы всех цветов, вкусов и ароматов. Запах от всего этого богатства стоял удушающе-терпкий. Входя на торг, Дима словно погрузился в текучий пряный мёд, который обволакивал его, в мгновение пропитывая волосы и одежду. Вынырнувшие из этого «котла ароматов» люди ещё долго разносили по улицам столицы запахи Пряного торга. Здесь же, меж прилавков, ходили со своими лотками вездесущие продавцы сладкой выпечки: булочек, крендельков и пирожных на любой вкус. Продавали и обычные хлебные лепёшки — их брали, чтобы распробовать вместе с купленными тут же приправами. Торговля, между тем, шла бойкая, и иные специи уходили в руки покупателей в обмен на большие деньги: за маленькую горстку приправы насыпали гору серебра, а то и золота. Видно, люд здесь гулял состоятельный: хозяйки больших домов со своими слугами, управляющие дворцов и дорогих заведений. Хотя основная масса была, даже на вид, самой обычной, среднестатистической, и брала то, что подешевле и доступно всем.       Но как бы ни была важна роль площади, как рынка, была и ещё одна. Мрачная.       Тут имелся помост для наказаний — Дима услышал его прежде, чем увидел. На высоком каменном постаменте кого-то уже активно секли. Для порядка, разумеется. Кожаная плеть со свинцовыми шариками нещадно обхаживала спину несчастного.       — За что его? — интересовались вновь подошедшие, пропустившие зачитывание приговора строгого, но справедливого суда.       — Обвешивал, скотина, — отвечали им со злым удовольствием.       Тон интересующихся сразу менялся:       — Так ему и руки отрубить мало…       Впрочем, руки чьи-то тут уже присутствовали. Отрубленные. Немного подгнившие, серые, они красовались, выставленные на стоящей посреди площади колонне. Если их обладателю повезло, то он ушел отсюда живым, хотя и несколько «укороченным». Если же преступление было серьёзным… то собрать бедолагу воедино получится, только прогулявшись по всем площадям Сиберита — там, на таких же столпах, выставляли другие части тел казнённых.       Народ на подобное украшение, однако, смотрел без особого интереса. Видимо — привыкшие. А вот Дима поспешил отвернуться. Булочка, которую он выклянчил у Малх (женщина-кошка продолжала демонстрировать свою страшную, просто противозаконную скупость) и уже, поделив по-братски с Четвёртым, безжалостно пожрал, запросилась наружу вместе с ранее поглощённым завтраком. А вот собравшийся народ раскупал предлагаемые лоточниками угощения на ура. Для них это было, как для Димы — поп-корн в кинотеатре.       Кинотеатре «Колизей».       Тут бы такое название действительно подошло — отразило всю кровавую природу развлечения. Глянув на своих спутников, Дима понял, что их увиденное ни капли не задело. Даже кажущийся таким невинным Четвёртый смотрел на казнь и на отрубленные руки так, будто это что-то обыденное. Наверное, это была просто привычка к жестокости, привитая древними законами, нещадно ломающими людей даже за самые мелкие нарушения. А ведь это был всего лишь рынок пряностей! А где-то за хитросплетением улиц были другие: вещевые, скотные, рыбные, и… рабский. Это место Дима посещать не захотел бы ни при каких обстоятельствах, и для себя отметил, что следует узнать у Малх или Четвёртого, где он находится, чтобы вернее обходить стороной сиберитскую «долину слёз».       К счастью, в эту минуту шум и оживление на другой стороне рынка отвлекли Димино внимание от мрачных тем, и он встрепенулся.       Как оказалось, на Пряный торг выбралась, и теперь степенно шествовала среди лавок, лавочек и прилавков важная, почти священнодействующая процессия…       Сам великий начальник дворцовой кухни Адрамелеха со своей свитой и стражей!       Ах, какой надутой важностью блистал главный княжеский повар, выбравшись из замка в город. Лихо закрученные усы блистали, жирно умасленные какими-то иноземными благовониями — так, что пахучее масло с них почти капало! Три подбородка многозначительно колыхались. Глазки блистали, и покровительственно-властный взгляд падал то на одного торговца, то на другого. На круглой голове этого без преувеличений государственного мужа сидел длинный белый колпак с вышитым надо лбом серебряными нитями княжеским ликом, а на широченной груди блистал главнейший символ его положения — небольшой, но невероятно важный золотой ключик. Им замыкали и отпирали крышки на драгоценных кубках, чашах и сосудах, в которых несли до княжеской трапезной предназначенные государю кушанья. Суматошный народ вокруг смотрел на этот символ высочайшего доверия, как на некую невиданную святыню, открывающую врата в мир живых богов.       За самим начальником поварни шествовала его свита из слуг, а также — вы представьте, какая важность, — целых шесть орков из Оронги. Последние, впрочем, охраняли не столько главного повара, сколько отобранные им для кухни Адрамелеха продукты — чтобы никто не подобрался, и яда благороднейшим лорда Великой Тейты не всыпал. Впрочем, продукты подбирались с умом: только живые рыбы и скотина — ведь в живое яда не добавишь! А вот на Пряном торге требовалось большее внимание к деталям. Его поварейшество, подойдя к очередному прилавку, многозначительно тыкал толстым пальцем в мясистые бока фруктов — пробовал, не раскисло ли они от жары и долгого лежания. Затем следовал дальше, подносил ко глазам орехи, разглядывая их, словно бриллианты, а уж сыпучие пряности и вовсе подцеплял кончиком снятого с пояса ножа, и то занюхивал их широкими ноздрями, то слизывал, и со знанием дела шлёпал пухлыми губами. И продолжал свой путь. При этом, если господина начальника поварни всё устраивало, то он благосклонно кивал, к нему тут же подскакивал слуга с кошелём, отсыпал низко кланяющемуся лавочнику требуемую сумму серебром или золотом, после чего поварята хватали приобретённое, и раскладывали по своим огромным кувшинам, ларцам и корзинам. И тут же к лавке осчастливленного «поставщика двора Его Высочества» выстраивалась целая очередь желающих, и уже не кончалась, наверное, до самого завершения торговли. А вот если повар раздосадовано качал головой, и, не сделав покупки, уходил, торговцу в пору было рвать на голове волосы — по рынку тут же расходилась весть, что такой-то или сякой-то торгует сегодня исключительной дрянью… так что ожидать в этот день покупателей несчастному уже не приходилось, и оставалось только надеяться, что день завтрашний исправит ситуацию.       Диме эта картина показалась невероятно смешной. С удовольствием поглощая состряпанные на кухнях Адрамелеха произведения кулинарного искусства, он как-то не задумывался, на чём эта кухня строится. Теперь же, увидев процесс отбора ингредиентов, присоединился к следующей за начальником поварни толпе зевак и любопытных, и некоторое время так и ходил за ним по рынку, пока не надоело. А надоело ему это не быстро. Настолько не быстро, что, оторвавшись, наконец от толпы, он обнаружил, что остался совершенно один. Вернее — без своих спутников. Впрочем, испугаться не успел — Малх, благодаря её росту, было заметно издалека. Как оказалось, наёмница устроилась неподалёку, в тенёчке, где и ожидала, пока князь «нагуляется». Рядом с ней сидел и Четвёртый, с удовольствием поглощавший какой-то невиданный Димой прежде фрукт. Фрукт был сочным, и губы Служителя маняще блестели и отливали порочно-алым...       Очень соблазнительно, конечно, но вопрос был в другом: как это Малх расщедрилась купить Четвёртому лакомство? Почему-то Дима не сомневался, что ему бы она такого подарка просто так не сделала. Хотя денюшки-то, денюшки-то, на которые они тут гуляют, ему принадлежат! Это ведь он тут главный спонсор и «хозяин земли тейтанской». На худой конец, это на его содержание Зимм выделил звонкие монеты…       Несправедливо.       Однако же, действие Малх (а точнее, этот её фрукт, придавший губам Четвёртого столь соблазнительный цвет), как и утренний случай с членом Служителя, натолкнули Диму на мысль. Или, вернее сказать, желание.       Желание быстро, но со вкусом сексануть.       Тут же зоркий глаз охотника (именно глаз — одна штука в наличии — так как другой был, в целях конспирации, закрыт плотной повязкой) окинул свои «угодья»: где же ты, лань моя трепетная, сокол ясный?.. Или — хотя бы — лось сохатый!       Как Люк Скайуокер, нацеливший свой истребитель на шахту реактора Звезды Смерти, — повинуясь внутреннему чутью-Силе — Дима двинулся сквозь снующую вокруг толпу.       И не прогадал.       За одной из лавок притаился переулочек, удивительно тенистый и тихий для того места, а оттуда глядел на Диму гражданин выдающегося вида! Выдавалось в нём, прежде всего, кое-что спрятанное в штанах. Одет он был простовато, и совсем не походил на продавца доступной любви, но судить по человеку по одежде, да тем более в мире, где доступных магазинов этой самой одежды на каждом углу не наблюдается, Дима не стал. Напротив, зафиксировав цель, двинулся к ней уверенно, нацелившись провести тщательно исследование подштанных сокровищ пока ещё незнакомца.       Через мгновение их уже ничего не разделяло. Тяжелая, мозолистая ладонь легла на Димино плечо, и тут же другая — скользнула по его талии, от спины к животу…       — А ты шустрый, — только и успел он сказать, и уже хотел, повинуясь чужой давящей силе, встать на колени и приступить к «исследованию», как…       — Господин! — голос Четвёртого ударил по Диме сильнее, чем иная дубина. Это был неожиданный и неудобный поворот: в раз стало как-то… стыдно, что ли. Но рядом с этим странным чувством было ещё и огромное, всё ширящееся разочарование — секс явно откладывался. Снова.       — Это не то, что ты подумал, — попытался оправдаться его сконфуженное высочество, и, сам того не зная, сказал правду. Хотя бы отчасти.       Это действительно было не то, что подумал… Дима. А почувствовал он это очень просто — своей спиной: по ней как раз скользнуло, пока ещё совсем легонько, но вполне ощутимо, острое лезвие.       Кинжал.       Тут-то и стало до него доходить, что ладонь на плече вовсе не призывала встать на коленки и со вкусом отчмокать жаждущий внимания член… И та рука, что гуляла по талии, не ласкала, а искала кошелёк, а заодно — проверяла, не имеется ли при странном дурачке оружия. И, что обидно, ведь не было. Ни кошелька, ни оружия.       Незнакомец явно хотел что-то сказать, и даже гаденько оскалился, думая, что какой-то мальчишка в одежде на несколько размеров больше уж точно ему не помеха, но на этом его роль в происходящих событиях внезапно завершилась. Быстро и никчемно. Четвёртый метнулся вперёд, прыгнул, и впечатал кулаки в бока незадачливого грабителя. Быть может, силы в молодом Служителе было немного, но бил он в хорошо известные ему места. Злодей, всё ещё ухмыляясь, как распоследний мешок с дерьмом рухнул на землю. Следом за ним. наверное, упал бы и Дима, которого как-то в раз оставили все силы, но Четвёртый не позволил этому случиться. Ловко подхватив своего господина, он сжал его в своих по-юношески трепетных объятиях.       На миг они так и замерли — картина маслом: жертва и её отважный спаситель.       Дима бы оценил, не будь он так шокирован всем случившимся. Неприятно, черт возьми, нацелившись на секс (или хотя бы маленький такой минетик), ощутить приставленный к рёбрам кинжал. Нет, он, конечно, имел опыт странных знакомств через интернет, когда на месте его поджидали не слишком дружелюбные личности, но поножовщиной там никогда и не пахло, и он всегда ловко ускользал от подобных проблем, но здесь…       — Спасибо, — только и смог выдавить он из себя, смотря куда-то в сторону. Глядеть Четвёртому в глаза по-прежнему было стыдно, и было стыдно ещё некоторое время, пока они, удаляясь от Пряного торга, оставляли в позади тот «мешок с дерьмом», и всё больше углублялись в гудящие жизнью улицы Сиберита.       Пожалуй, отошёл Дима только после того, как они зашли в какую-то очередную маленькую харчевню, и заказали себе по кружке угольного пива. После горячительного стало легче. Можно даже стало поглядывать по сторонам, интересуясь, правда ли дочь харчевника (а она здесь как раз имелась) завлекает в отцовское заведение клиентов. Вела девица себя и вправду очень… ну, допустим, мило, уделяя максимум внимания и тепла каждому присутствующему здесь мужчине. Даже Диме улыбнулась и подмигнула:       — Н-да, — прицыкнул он языком. А ведь мог бы попасть в этот мир в тело… ну, не дочери, а лучше, конечно, сына харчевника, и вот так запросто заигрывать с мужиками. И, уже вдоволь «нашалившись» в мыслях, обратился к Малх, желая прояснить некоторые детали «происшествия», — А ты где была?       — Меня наняли оберегать от опасности, а не от глупости, — очень лениво, делая большой глоток, откликнулась наёмница. — Для глупостей, мой господин, у тебя есть малец. И он неплохо справляется.       «Малец» зарумянился от этой своеобразной похвалы от опытной воительницы, но поспешно скрыл реакцию, уткнувшись в пивную кружку. А вот Дима не оценил. Что это за гнусные инсинуации такие?       Ересь же, не иначе.