...///...
Сегодня вечером Джонни попросил Марка прийти в лабораторию. Его голос звучал обеспокоенно, что передалось и самому Ли. Он так и не виделся с Донхёком после их небольшой авантюры, которая, тем не менее, значит слишком много для нескольких судеб. — Я хотел лично передать тебе, — врезается голос Джемина, как только Марк переступает порог в кабинет Джонни. — Донхёк всё ещё не может прийти в себя. Марк садится в свободное кресло, благодарно принимает чашку кофе и мысленно готовится ко всему. Но Джемин не спешит рассказывать, медленно отпивает свой напиток и кусает нижнюю губу, вероятно, подбирая слова. — Через час после того, как вы ушли, Донхёк тоже проснулся. И он плакал, — На тяжело вздыхает, вздрагивает и поднимает взгляд на Марка. В его глазах беспокойство полностью вытесняет холод и злость, оставляя лишь усталость и замешательство. — Мы с Джено не успели отреагировать, а он просто всхлипнул и убежал в ванную. Заперся там и прорыдал до ночи, не пуская никого к себе. Я уже хотел рассказать ему всё, но Донхёк просто вышел и, как ни в чём не бывало, пошёл смотреть телевизор. На этих словах его голос будто срывается, теряет всякую возможность к функционированию, а тонкие дрожащие пальцы снова подносят чашку к пересохшим губам. Марк пытается успокоить неспокойное сердце, дышать размеренно и думать только о хорошем, но также прекрасно понимает, что так не бывает. Так не может быть. — Он ничего не делает, — продолжает хрипло Джемин. — Совсем ничего не происходит уже месяц. Донхёк просто закрывается в комнате, читает, рисует, иногда смотрит с нами фильмы, но не пытается изменить ситуацию. — Может, прошло слишком мало времени? — пытается утешиться Джонни. Он снимает очки и трёт пальцами покрасневшие глаза. — Мы все знаем, что эта его травма достаточно старая и, возможно, Донхёк просто ищет силы что-то менять. Он выбрал способ изоляции, а не поиска помощи. Ни Джемин, ни Марк ничего не отвечают. Они хмуро пялятся на кофейный столик между ними и усиленно вспоминают, где могли ошибиться. Что они должны были сделать ещё? — Давайте подождём ещё, — снова пытается Джонни. — Если ничего не изменится, попытаемся по-другому. Мы что-нибудь придумаем. Джемин быстро уходит, ссылаясь на тренировку, а Марка старший просит остаться ещё не надолго. — Марк, что с тобой происходит? — Думаю, тебе не интересно знать, что я всё никак не починю протекающий кран, а сантехник никак не придёт. Также, скорее всего, ты не горишь желанием узнать, как продвигается моя работа над курсовой, поэтому... Что ты хочешь узнать конкретно? Вопрос звучит — устало, вымотано, отчаянно. Это совсем не похоже на того Марка, который ещё месяц назад с горящими глазами хотел совершать великие дела. Великие — для кучки только-только повзрослевших подростков, со сбитыми коленками и потрескавшимися губами, но такие важные и благородные. — Ты всё ещё используешь сыворотку, — прямо говорит Джонни и хмурится. — Ты пытаешься заменить реальную жизнь несуществующей. Это погубит тебя. — Прошу, не говори мне ничего, — Марк раздражается, поднимается на ноги и отходит к окну. Там — тёплый дождь, шум ветра и спешащие по делам и под крыши зонтики. — Я прекрасно знаю, что ты хочешь сейчас сказать. — Но при этом ты продолжаешь, — Джонни тоже начинает злиться. — Ты губишь себя ради иллюзии, вспышки, образа в голове и лживых слов. Донхёк в твоей голове не способен стать настоящим и, тем более, сделать тебя счастливым. Марк не оборачивается к нему, не огрызается и не пытается доказать обратное — просто хмурит брови, напрягает плечи, вытягивается, но оказывается неспособным спрятать свои отчаянье и потерянность в глазах и словах. — Господи, прошу, — рвано выдыхает парень и трёт лицо ладонями, в каком-то трагическом порыве. — Я не могу иначе. Не могу отказаться от шанса хотя бы во сне быть рядом с ним и любить его. Как прежде. — Ты обманываешь сам себя. Настоящий Донхёк ждёт тебя, настоящий Донхёк может дать тебе всё то, что ты так глупо пытаешься урвать. Тебе только нужно ещё раз собрать себя в кучу и сделать ещё одну попытку. Потому что вам друг без друга нельзя. За окном раздаётся раскат грома — от грозы или от проезжающего грузовика, но Джонни всё равно отходит к двери и, обернувшись, говорит напоследок: — Делай, как считаешь нужным, но помни, что из лимба вернуться практически невозможно. Дверь тихо прикрывается, в коридоре затихают твёрдые шаги, а Марк так и замирает статичной статуей....///...
На следующий день Марк почти опаздывает на пары, потому что не слышит будильника. Голова раскалывается от тупой височной боли, перед глазами расплываются лица прохожих, а усталость накатывает сильнее с каждым шагом. Парень просто не выспался. Он просто снова всю ночь провёл с Донхёком в своей голове (они долго-долго обнимались на диване, лениво целовались и хихикали в шею-плечи-ладони друг другу). Всё это приносило столько тепла, столько уюта и надежды на хорошее, что отрывать себя от нежных рук, прятаться от влюблённого взгляда и прекращать самозабвенные поцелуи в чужие, перепачканы пастельными карандашами, запястья казалось невозможным. Но сейчас он спешит, по дороге собирая себя в кучу, стараясь не думать о лишнем. Не думать о своих ошибках и скорых последствиях. Хриплый кашель вырывается на повороте к университету, под ветровку проникает холод, и Марк замирает. В пятке начинает колоть от неудобного положения, но в груде колет сильнее. — Хён... Голос Донхёка звучит прежней карамелью и медовостью, снова срывает внутри миллиарды атомных электростанций. Становится слишком тяжело, в груди повисает груз этих взрывов, тянет упасть под ноги парню, живьём вырвать сердце и отдать в миниатюрные ладошки возлюбленного. — Я так скучал, — просто говорит Донхёк и делает шаг ближе. Его глаза сияют и тонуть в них совсем не страшно. Это лучшее, что случалось за всю его жизнь, за всё последнее столетие. Сюрреализм, но в следующее мгновение Донхёк обнимает его. Крепко, тепло, мягко, по-родному. Ладони Марка дрожат, когда он опускает их на тонкую талию парня и — несмело, робко, будто первый раз, дрожа — прижимает к себе. Он задыхается от этого, уже успевшего позабыться, чувства, но вместе с тем отчаянно старается дышать больше, чаще и глубже — чтобы хватило до следующего раза. — Я тоже соскучился, — шепчет сорвано, теряя последние крохи самообладания. — Слишком сильно. Так, как я думал люди вовсе не способны скучать. Марк осторожно зарывается носом в пушистые волосы Донхёка за ухом, прикрывает глаза и оставляет эфемерный поцелуй. А затем ещё один и ещё. И ещё. И ещё. Пока губы сами не соскальзывают на мягкую щеку, оставляет дорожку нежных прикосновений к уголку чужих пухлых губ и замирает, еле-еле задевая их своими. И Донхёк сам тянется вперёд — снова первым — целует и мимолётно улыбается. От него такого Марка всего трясёт, пробивает на самые отчаянные желания — рассыпаться прямо здесь и сейчас, чтобы никогда больше не терять этих рук на себе. Эта болезнь не лечится. — Мы опаздываем на пару, — шепчет Донхёк, оторвавшись, но в тот же миг тянется обратно с новым жгучим поцелуем. — Первую пропустим, — Марк наступает, подталкивая его ближе к стене, прижимает лопатками к табличке «Курить строго запрещено» и — о боже — самозабвенно целует, тихо гортанно рыкнув....///...
Первую пару они и правда пропускают, прячась за углом — целуются, обнимаются и много говорят о прошедших месяцах. Оба понимают, что безумно скучали и что время, потраченное на разлуку, должно окупиться. Войдя в университет, плечом к плечу с местным фриком, Марк ощущает много взглядов на себе. Ему всё равно на мнение массы, он бы с радостью взял его за руку, обнял бы за талию, прижал к своему боку, чтобы защитить от взглядов и пересудов. Но сейчас всё ещё не время для таких громких жестов. — Давно не было видно вас рядом, — раздаётся сбоку насмешливый голос. Знакомый яд проникает в кровь и Марк глубоко вдыхает, чтобы не сорваться в один миг. — Как можно вернутся к этим «отношениям», а? Марк Ли! Рядом Донхёк замирает, напряжённо поджимает губы и опускает взгляд. Это не остаётся незамеченным. — Донхёк-а, почему ты молчишь? — снова усмехается хулиган и ему вторят смешки остальной шайки. — Ты должен быть самым счастливым человеком в мире — не каждому такому неудачнику удаётся найти себе верного пса. Эти слова больно бьют по Марку. Ему не хочется, чтобы это хоть кто-то слышал, тем более Донхёк. И он уверен, что Донхёк не может сейчас собрать себя, потому что ему это приносит большую боль — по живому трепетному сердцу. Марк порывается уже открыть рот и сказать хоть что-нибудь. Или сразу врезать по глупому лицу, но Донхёк опережает его. — Да, я самый счастливый человек в мире, — говорит он и разворачивается лицом к обидчику. — Потому что не каждому удаётся испытать за целую жизнь то, что я могу прочувствовать в свои неполные двадцать. Возможно я неудачник в твоих глазах, но помни — всё в мире относительно. Может для кого-то и ты — не важнее пыли на ботинках. Найдите уже способ быть хоть иногда больше, чем переменная. Все удивлённо молчат, впервые слушая медовый голос в полную силу в стенах этого заведения. Сам Донхёк, гордо держа взгляд перед собой, берёт Марка за руку и уверенно шагает к нужной аудитории. — Это было потрясающе, — тихо шепчет на выдохе Марк, но так, чтобы Донхёк точно услышал. И младший правда слышит и крепче — благодарно — сжимает его ладонь в своей. Всё начинает налаживаться....///...
Всё и правда становится лучше. Донхёк меняется на глазах — становится таким же смелым и отважным, как в свои школьные годы. Он заново расцветает, раскрывается уверенным и сильным человеком, которого начинаешь уважать с первого взгляда. Эти изменения радуют — больше года проходит на этом пути изменений. Марк снова практически переезжает к Донхёку, они почти всё делают вдвоём и возвращаются к своим идиллическим отношениям. — Поверить не могу, что это сработало, — улыбаясь, выдыхает Джонни, пока они с Марком сидят на диване в гостиной Донхёка. Сам хозяин что-то бурно обсуждает с Джено и Джемином у окна. — В смысле, я знал, что Донхёк сильный, а мы хорошо поработали в его голове, но всё же… Он кажется сейчас таким свободным, открытым всему миру, а не только тебе одному. На эти слова Марк тоже улыбается и вздыхает. Ему сложно что-либо говорить по этому поводу, ведь счастье любит тишину. В сердце всё время трепещет, руки жаждут тепла единственного человека и это полное безрассудство влюблённости. Парень будто только-только начал узнавать Донхёка, но вместе с тем он знает, что ради него готов и в огонь, и в воду. — Я горжусь им. И эти три слова значат намного больше, чем все хвалебные оды и громкие речи, которые могут сорваться с его языка. Джонни понятливо кивает и отворачивается к телевизору, выбирает новую миссию в игре. Марк правда счастлив видеть это всё....///...
— Донхёк-а! — окликает соседка с первого этажа, когда парни возвращаются из супермаркета. — Сынок, ты как-то говорил, что твои родители продают рассаду. Помоги мне связаться с ними. — Конечно, секунду, — Донхёк улыбается, тянется в карман за телефоном и кивает Марку, чтобы он поднимался. Старший только смешливо качает головой и плетётся к лестнице. Солнце ласково проникает в окна подъезда, пока он одной рукой пытается вытащить связку ключей из заднего кармана джинс. Апельсины почти вываливаются из бумажного пакета, но Марк вовремя подхватывает его и подносит ключ к замочной скважине. Ему не видно двери, поэтому никак не получается попасть, но когда ключ всё же проскальзывает — туго, но входит — повернуть его никак не получается. Марк четырхается, опускает пакет на пол и прижимает двери. Проходит минут пять неудачных попыток и Марк понимает. Его ключ не подходит к замку. Это всё сон. Сердце начинает громко стучать в ушах, руки потеют и дрожат, только затрудняя попытки открыть проклятый замок. Марк напрягает память, чтобы вспомнить хотя бы один раз, когда он использовал свою связку ключей после примирения с Донхёком, но не находит нужного момента. Он отказывается верить в то, что всё это сон, что его новая жизнь — всего лишь ложь, его собственная фантазия, игра усталого мозга. В глазах начинает темнеть, а голову простреливает резкая сильная боль. Парень оседает на колени, жмурится и задыхается от неприятных ощущений во всём теле. Все мысли разбегаются, теряют свою ясность, а зрение режет яркий белый свет. Всё прекращается также неожиданно, как и началось. Боль отступает, глаза привыкают к свету и Марк уже может различить предметы, но всё равно не понимает, где он. — Марк, ты меня слышишь? — рядом звучит незнакомый голос мужчины. Марк смутно начинает осознавать, что где-то сбоку пищит аппаратура для отслеживания жизнедеятельности, из руки, рта и носа торчат трубки. Он в больнице. Над кроватью нависает мужчина с седыми висками, в очках и белом халате. Врач. — Марк, моргни, если слышишь меня, — просит мужчина и Марк выполняет просьбу, хотя совсем ничего не понимает. — У тебя сейчас очень много вопросов, поэтому я попробую ответить хотя бы на часть из них. Три года назад, когда тебе было девятнадцать, ты попал в ДТП. Твоё тело почти умерло, но мозг продолжал пытаться работать. Мы ввели тебя в специальную кому, в которой мозг продолжает работать в полном режиме так, будто ты живёшь нормальной жизнью. Всё, что происходило с тобой с первого семестра второго курса, было лишь плодом твоего разума и нашего вмешательства. С каждым словом Марк ощущает, как страх и паника накатывают на него волнами. Голова снова начинает болеть, но сил даже руку поднять нет. Он никогда не задумывался, что его жизнь не настоящая, что это лишь сны. И что в них кто-то — чужой, незнакомый, далёкий — может влиять. А доктор тем временем продолжает: — Люди, с которыми ты там познакомился, знания, которые получил, вещи, которые покупал, находил, получал или создавал не существуют в реальности. Способ проникать в чужие сны известен только небольшой группе людей, мы пытаемся понять, как люди будут реагировать на такое вмешательство в свои мысли и на такую возможность впринципе, поэтому ты встретил Донхёка, Джонни и вы провернули ту аферу. Сам ты прореагировал хорошо, но не все действуют также благоразумно. Пока твоё тело будет непослушно, поэтому отдыхай, мы поставим тебя на ноги и спросишь всё, что тебя волнует. Врач ободряюще улыбается и отходит к двери, вызывая медсестру. Марк не может спросить даже то, что так страшит и волнует своим ответом. — Сынок, — снова обращается к нему мужчина, — Донхёка никогда не было в твоей жизни. Его поместили в твою голову ради эксперимента, поэтому не ищи его и попытайся лучше забыть. Он скрывается за дверью, где сразу же появляется медсестра. Марк дышит с помощью аппарата, но сейчас чувствует, как задыхается. Ему болит в груди, отчаянье стягивает горло. Медсестра обеспокоенно спрашивает о боли, когда слёзы начинают течь ручьями по его лицу.