Жилец

Эрвин не остался на ночь у Кушель. Они решили, что пока не стоит. Но проснулся он по привычке рано. Обычно Кушель вставала на работу и начинала собираться; Эрвин просыпался и тоже вставал. Они завтракали вместе, он провожал ее до двери, потом мыл посуду, наливал себе еще кофе и садился работать. Едва он проснулся, его взгляд упал на копию Матисса. Черные фигуры будто бы неслись на него. Все-таки интересно, как это Леви пришла в голову мысль сделать «Танец» черно-белым. Эрвин потянулся и выбрался из кровати. Он накинул халат и поднялся наверх. В ванной его ждал неприятный сюрприз: его бритва оказалась вымазана чем-то зеленым, а еще из нее вынули батарейки. — Да чтоб тебя, — выругался он и полез в шкафчик, где лежали одноразовые станки. Однако их там не оказалось. — Да твою мать! За его спиной раздался неприятный смешок, и он обернулся. Леви стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на Эрвина очень внимательно. На губах играла злая усмешка. — Так и знал, что это ты… — Тс. Попробуй докажи. Леви подошел к нему и грубо толкнул бедром. В ванной было тесно, и на мгновение они оказались прижаты друг к другу. Леви вдруг подумал, что Эрвин-то в халате, а он сам только в трусах и доходящей ему почти до колен футболке с Микки Маусом. Он еще раз толкнул Эрвина, и тот послушно отступил на шаг. Леви взял зубную щетку. Эрвин положил руку ему на плечо и наклонился к его уху. — Не будь ты ее сыном, я бы тебя взял за ухо и открутил бы его, наглый мальчишка. Нравится тебе это или нет, я тут живу и никуда не денусь. За комнату я честно плачу. — Ага, натурой, — не удержался Леви. — Ай! Эрвин выполнил угрозу — схватил его за ухо. — Знаешь что… Если ты еще раз тронешь мои вещи, я искупаю твою зубную щетку в унитазе и забуду тебе об этом сказать. Леви замер и уставился на щетку в своей руке. Эрвин довольно хмыкнул и вышел. Побреется он потом. Не проблема. Но наглого мальчишку надо поставить на место. Эрвин никому не позволит так над собой шутить. И портить его вещи. К завтраку Кушель не спустилась, и они оказались за столом вдвоем. Эрвин решил было помириться и сказал, что приготовит завтрак на двоих, но Леви огрызнулся и демонстративно насыпал в миску хлопья, которые терпеть не мог; он вылил туда остатки молока и с радостным злорадством смотрел на лицо Эрвина, который остался без омлета. Они сидели на разных концах стола. Каждый был занят своими мыслями. Леви листал ленты соцсетей; Эрвин проверял рабочую почту. Он искоса поглядел на Леви. Внешность его производила странное впечатление. Он был немного ниже матери. От нее он унаследовал тонкие черты, но в сочетании с ростом, стрижкой и формой лица они казались какими-то звериными. Эрвин, пожалуй, назвал бы его красивым, но это была какая-то дикая красота, как у хищного зверя. Тонкие губы то и дело кривились, а серые, как у матери, глаза казались холодными и равнодушными — но только казались. Эрвин вспоминал себя в его возрасте и понимал, что под видимым равнодушием и презрением ко всему миру скрывается полный чертей омут. Леви неделю прожил дома, и с каждым днем присутствие Эрвина становилось все более невыносимым. Иногда по ночам, выходя в ванную, Леви слышал стоны матери и морщился при мысли о том, чем они там занимаются. Но тут же приходила другая мысль: обнаженный Эрвин Смит, сильные мышцы переливаются под влажной от пота кожей, он громко сопит, ритмично двигаясь и крепко обнимая… Кого? Чем больше Леви думал об Эрвине, тем больше он злился. Злился на себя. Он неохотно признался себе, что запал на этого мужика, и бесился. Хотелось сделать какую-нибудь гадость, чтобы он съехал уже к чертовой бабушке. Их вражда не прекращалась. Вещи Эрвина Леви больше не трогал, но зато демонстративно допивал молоко или забирал последнее яблоко. Когда Эрвин садился в саду или на кухне работать, Леви громко включал музыку или телевизор. Эрвин в долгу не оставался. Он зачем-то переставил расставленные на полках в гостиной книги по искусству. Леви все расставлял по размеру, цвету и алфавиту. Это была его система, в которой он ориентировался даже в полной темноте. А Эрвин менял книги местами. Зеленая обложка оказывалась среди красных, а Пикассо шел впереди Дали. Леви мечтал взять толстый альбом Дюрера и стукнуть Эрвина им по башке. Но альбом стоил дорого, издание редкое, и Леви ограничился тем, что как-то повесил на место «Танца» другой свой шедевр — переделку «Крика»*. Вместо человеческого лица там рычала львиная морда. Зубы он нарисовал флуоресцентной краской, так что Эрвину пришлось спать под раскрытой зубастой пастью. Леви не мог знать, каково было постояльцу жить с таким соседом, но утром на его лице были заметны явные признаки бессонницы, и Леви торжествовал. Со временем подлянки Леви самому надоели, и вражда затихла. За столом он по-прежнему игнорировал Эрвина, в разговорах с матерью называл его этим хреном, но бриться и спать Эрвин мог теперь спокойно. «Танец» тоже вернулся на место. Как-то они оказались вместе в беседке. Эрвин работал за ноутбуком, Леви делал наброски. Он собирался писать в саду, но пошел дождь. Волей-неволей им пришлось разговаривать. И тут Леви понял, что Эрвин не просто переставлял книги с места на место, а читал их. По его собственному признанию, по диагонали, но все же. — Моя мать — экскурсовод в Музее Изящных искусств в Митре, — сказал он, — так что я тоже кое-что понимаю. Леви поднял глаза от планшета и удивленно на него посмотрел. Новая информация. За пределами своего колледжа и друзей-художников Леви не встречал людей, которые бы хоть сколько-нибудь интересовались искусством. Ну, выше уровня «картина вписывается в интерьер, повешу». Даже мать откровенно скучала, когда он пытался ей рассказать что-нибудь. — Тс. Эрвин посмотрел на него поверх крышки ноутбука. — Ты ужасный сноб, знаешь ли. — Тс. Леви вернулся к наброску. Эрвин забегал пальцами по клавишам. Он уже научился — или думал, что научился — различать оттенки «тс», и сейчас это означало примерно следующее: «ничего я не сноб, просто все кругом дураки, и особенно ты». Что ж, Эрвин не стал бы спорить. Человеческая глупость его тоже всегда бесила. Тут он Леви понимал. Кушель высунулась из окна покурить. Она видела, что ее мальчики сидят в беседке, но не могла слышать, о чем они говорят — и говорят ли вообще. Приезд Леви несколько подпортил им с Эрвином малину. В постели она не сдерживалась, и раньше Эрвину это нравилось. А теперь он просил ее быть потише. И он, конечно, прав, но все-таки… Каким бы он ни был молодым и красивым, трахаться с ним теперь не так весело. Она видела, что присутствие Леви если и не смущает его, то заметно сдерживает. Что ж, возможно, пора поискать развлечений в другом месте, а не в собственном доме. В конце концов Эрвину она ничего не обещала. Она вздохнула. Чем старше становишься, тем сложнее это все. Давным-давно один человек звал ее замуж, и был он красив и умен, прилично зарабатывал и ездил на последней модели «Мерседеса». Но ей так не нравилось, что он говорил: «Возьму с ребенком». Тоже мне, «возьму»! Как будто кто-то спрашивает! И куда его, ребенка, деть, спрашивается? Обратно засунуть? Нет уж. Ребенку-то тогда уже было одиннадцать, на минуточку. Лучше быть матерью-одиночкой, чем жить с таким душнилой. Леви был ее любовью, ее главной заботой. Она им гордилась, она его обожала. И не променяла бы ни на какого шикарного мужика. В беседке между тем разговор возобновился. Эрвин решился задать главный вопрос: — Почему ты на меня так взъелся? Я не сделал ни твоей матери, ни тебе ничего плохого… — Тс. Леви даже головы не повернул. Еще он будет отчитываться! — Это не ответ, — продолжал Эрвин. — Ты мне бритву испортил. Дорогую, между прочим. И другие твои выходки… — Тс! Сколько заплатить, чтоб ты заткнулся? Эрвин снова взглянул на него поверх ноутбука. — Знаешь, богема имеет право на слабости, но я сомневаюсь, чтобы Ван Гог или Тёрнер так разговаривали… — Их матери не приводили трахарей в дом, — огрызнулся Леви. — Ну знаешь! Это уже грубо по отношению к ней. Тебе не стыдно? — Нет. Леви встал и стал собирать карандаши. Дождь кончился, и он решил пройти вглубь сада, где был старый пруд. Вокруг росли ивы, после дождя они особенно красивы, и он давно хотел их нарисовать. — Эй! Мальчики! — донеслось вдруг сверху. Оба подняли головы. — Съездите-ка в «Титан». Я дам список. — Хорошо! — крикнул в ответ Эрвин и улыбнулся. — Обязательно тащиться вдвоем? — Леви с тоской подумал об ивах. — Ты один пакеты до машины не дотащишь? Эрвин закрыл ноутбук и посмотрел ему прямо в глаза. — Слушай, — сказал он, — я понял, что не нравлюсь тебе. Что ж, ты мне тоже. Но твоей матери будет приятно, если мы зароем топор войны. Хотя бы сделаем вид. Если она просит съездить нас обоих… Мать не слишком ответственно подходила к хозяйству. Время от времени спохватывалась и ехала в магазин закупаться на месяц вперед. Леви машину не водил, и обычно она ездила одна. Теперь вот появился Эрвин… Она писала списки, забывая внести туда половину нужного и внося кучу какой-то ерунды. Обычно случалось так: она решала что-то приготовить и обнаруживала, что нет картошки, соли, масла, круп, мяса… Каждый день она покупала только молоко и яйца. — Я подумала, — говорила она почти виновато, отдавая Эрвину список покупок и деньги, — раз я дома два дня подряд, можно приготовить настоящий ужин. И брат собирался зайти. Но у нас все кончилось. Кажется, даже соль… — Ничего, мы с удовольствием съездим, — Эрвин так улыбался, что Леви зажмурился. — Да, Леви? — Тс. Своей машины у Эрвина не было, и обычно он пользовался каршерингом; сейчас Кушель вручила ему ключи от своего старого «Форда». — Ты хотя бы дорогу знаешь? — проворчал Леви, пристегиваясь на заднем сидении. Сидеть рядом с этим хреном он не собирался. — А то у меня нет времени петлять по городу. — Я знаю дорогу, не волнуйся. И у меня есть это, — он постучал пальцем по экрану телефона, где загружался навигатор. — Не беспокойся. Леви прислушивался к своим ощущениям. Мать водила очень осторожно, но у нее машина почему-то все время будто подпрыгивала. Эрвин вел так, что машина не ехала, а плыла. Когда какой-то придурок вздумал его подрезать, Эрвин выругался, но затормозил вовремя и так же мягко. Как ему это удавалось? Из-за матери Леви зарекся садиться за руль, а сейчас думал, что не так это, наверное, и страшно. Всю дорогу они молчали. По гипермаркету тоже ходили молча. Эрвин отлично ориентировался в рядах, в которых сам Леви обычно путался и терялся. Когда они расплатились, Эрвин кивнул на небольшую кофейню прямо напротив касс и предложил зайти. Леви пожал плечами. Они сели за столик, поставили рядом тележку с покупками. Эрвин вошел внутрь, чтобы сделать заказ. Леви только сейчас сообразил, что не сказал, что не пьет кофе. Но вот Эрвин вернулся, и в руках у него был поднос с чайником и двумя чашками. Рядом высились кремовые башенки пирожных. — Спасибо, — сказал Леви. — Я заметил, что кофе ты пьешь только утром, — промурлыкал Эрвин. — Так что выбрал чай. Пирожные у них мне не очень нравятся, но эти вроде ничего. Люблю такой крем, а ты? И он вдруг запустил палец в крем, подцепил немного… и облизал палец. Леви замер, не совсем понимая, тошнит его или он возбудился от этого зрелища. — Да, — выдавил Леви. — Спасибо. Эрвин снова подцепил пальцем крем и слизал его. Леви уставился в чашку. Чертов хрен. Он это специально? Наверняка. Наверняка понял, как это действует на Леви, и теперь издевается. Леви все-таки поднял глаза. Эрвин сидел, глядя в телефон, свободной рукой он держал чашку. Сегодня он надел белую рубашку-поло и такие же белые шорты до колен. Ноги у него были стройные, гладко выбритые. Леви подозревал лазерную эпиляцию. Странно, что лицо не выжег. Сам Леви обходился менее радикальными средствами. А мать и вовсе не брилась. По крайней мере, на ее руках и ногах Леви видел тонкие черные волоски. А Эрвин весь гладкий. Да. Вот только об этом сейчас вспоминать не хватало! Но картинка голого Эрвина, растерянного, мокрого, еще жива была в памяти. — Леви! Леви поднял голову. Оказалось, что Эрвин уже минут пять о чем-то говорил и теперь хотел услышать ответ. Леви, погрузившийся в свои мысли, ничего не слышал. Он заморгал, не зная, что сказать. — Я спросил, не хочешь ли ты еще чего-нибудь. Чаю? Пирожное? Можем зайти поесть. — Ну уж нет, — Леви кивнул на тележку. — Мать ждет, поехали. Эрвин поднялся, Леви тоже. Чай он так и не допил, но ему было все равно. Багажник в машине оказался не таким вместительным, как они рассчитывали, и пришлось часть покупок погрузить на заднее сидение. Леви теперь сидел рядом с Эрвином и смотрел прямо перед собой. — Можно я закурю? — спросил вдруг Эрвин. Леви пожал плечами. Ему тоже хотелось курить, но он почему-то не желал делать это при Эрвине. Он видел краем глаза, как Эрвин затягивается, как кладет руку на руль, зажав сигарету между пальцами. Дорога была почти пуста, и они ехали быстро, и Леви впервые пожалел, что не водит сам. Мать сто раз предлагала ему научиться, но он отказывался. Не доверял он этим железякам. Но у Эрвина так легко все получалось, машина так слушалась его — как лошадь слушается опытного наездника. Или как любовник — более опытного любовника. Леви поморщился, отгоняя эту мысль. Проклятый хрен. Откуда ты только взялся, чтоб тебя. Видимо, он пробормотал последние слова вслух, потому что Эрвин вдруг сказал: — Я родился в Митре, если тебе интересно. — За ким лядом ты тогда приперся сюда? — огрызнулся Леви. Эрвин пожал плечами и, покосившись на навигатор, плавно перестроился, готовясь к повороту. — Долгая история. И довольно скучная. В его глазах снова мелькнуло то выражение, которое Леви никак не мог поймать. И Леви почему-то захотелось накрыть его руку своей и сказать: «Ну-ну, все будет хорошо». Он ничего не спросил. К ужину явился брат Кушель, Кенни. С ним Эрвин уже встречался пару раз, и они довольно тепло поздоровались. Был он высокий, худой. Длинные седеющие волосы он собирал в хвост и походил не то на индейца из вестерна, не то на старого рокера. С сестрой и племянником он говорил насмешливо, но никого из них это не обижало. Кушель в долгу не оставалась, а Леви просто игнорировал попытки его задеть. Эрвин наблюдал за их общением с интересом. Втроем они являли занятное зрелище, достойное внимания романиста. Леви очень походил на мать лицом, но на дядю он тоже был чертовски похож. Они оба держались так, будто в любой момент ожидали нападения, оба огрызались, когда им что-то не нравилось, тщательно выбирали куски и так же тщательно жевали. Не знай Эрвин правды, он бы решил, что Кенни — отец Леви, а не дядя. Кенни предложили остаться на ночь, но он отказался. После ужина все четверо вышли в сад и сели в беседке покурить. Леви сидел на перилах и смотрел в ночную тьму. Эрвин и Кушель примостились рядом, и она положила голову ему на плечо. И он гладил ее по волосам. Кенни сидел на ступеньке и рассказывал, как недавно они с приятелем собрали из говна и палок драндулет. Получилось недурственно. Леви не слушал. Он то и дело невольно косился на мать и Эрвина, и ему хотелось уйти. Когда рассказ Кенни перескочил на сплетни про давно забытых родственников, Леви спрыгнул с перил на землю, выругался, попав ногой в клумбу, и вернулся в дом. Никто даже не заметил, что он ушел. Мерзкий Эрвин полностью завладел вниманием матери. Леви мог сломать обе ноги или свернуть себе шею, а они даже не оглянулись посмотреть, что там за шум. Ну, держись, Эрвин Смит! Леви прошел в комнату Эрвина. Трогать его вещи он не собирался. Но душа требовала сделать хоть что-то. Леви открыл шкаф, выдвинул ящик, где лежали трусы и носки. Все свалено в кучу, как тут можно разобраться?! Ты еще и неряха! Леви отобрал несколько пар носков, из каждой пары извлек один. Он открыл окно и бросил свою добычу в темноту. Пусть поищет. Оглядев комнату, он увидел кое-что новое. На столе стояла фотография матери. Леви почувствовал, как краска залила его лицо. Это было слишком! Ему представилось, как мать сбивчиво объясняет, что они с Эрвином решили пожениться, что они любят друг друга… Леви схватил рамку с фотографией и швырнул ее о стену. Осколки разлетелись во все стороны. Ему стало почти стыдно; он поднял фотографию и с ужасом понял, что это не мать, а какая-то незнакомая женщина. На мать она походила только длинными черными волосами. Леви растерянно глядел на нее. — Какого черта ты тут делаешь?! Эрвин стоял в дверях и грозно смотрел на незваного гостя. — Тс. Это мой дом! Эрвин подлетел к нему, попытался отобрать фотографию и больно схватил Леви за ухо. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. — Отдай фотографию, — прошипел Эрвин, — пока я тебе ухо не оторвал. Нашелся тоже, enfant terrible*. Леви так и не понял, как это произошло. Его пальцы сами собой сжали злосчастное фото и разорвали его на несколько частей. — Подавись. Эрвин отпустил его и отошел к столу. — Какая ж ты скотина, — сказал он очень тихо. Леви виновато засопел, но ничего не сказал. Он развернулся и поплелся прочь. В гостиной Кенни прощался с сестрой. Леви попытался проскочить мимо них, но Кушель остановила его. — Что это с тобой? Она протянула руку и поправила его растрепавшиеся волосы. От прикосновения ее ласковых пальцев Леви вздрогнул, как от удара. — Отстань от меня! Тебе тут и без меня хорошо! Зря приезжал! Завтра уеду! Тс! — Леви! — Ты белены объелся, крысюк? — спросил Кенни. Леви их не слушал. Он убежал к себе и рухнул на кровать. Перед глазами все плыло, и он понял, что плачет. Он злился на мать, на Эрвина, а больше всего — на себя. Утром он уедет обратно в колледж. Многие проводят каникулы там, ничего. Матери и так хорошо. И Эрвина можно будет выбросить из головы. Кто-то опустился на кровать рядом с ним. — Ну, солнышко, что такое? Мать говорила ласково, и от этого становилось только хуже. Лучше бы она наорала на него. Тогда бы он тоже на нее наорал, и все бы закончилось. Но она гладила его по голове и плечам. Она назвала его солнышком. — Уйди, — пробормотал он, утыкаясь носом в подушку. — Не уйду, пока ты мне все не объяснишь. Я думала, ты у меня уже взрослый… Солнышко, ну что ты? Что произошло? Что с тобой? Ты не заболел? Она обняла его и поцеловала в голову. И он вдруг разревелся. Его трясло от рыданий, и Кушель испуганно охнула. — Господи, да что с тобой такое?! Ну хоть посмотри на меня! Леви, однако, отворачивал от нее лицо, сильнее вцепившись в подушку. Ее ласки причиняли ему боль. Вопросы раздражали. Кушель растерялась. Даже в детстве Леви не вел себя так. С ним бывало трудно, но такая истерика, еще и на ровном месте! Она гладила его по голове и плечам, целовала, говорила что-то ласковое, но это будто только делало хуже. — Уйди! — выкрикнул он снова, и она подчинилась. Эрвин ждал ее в коридоре. Он коротко рассказал ей про их с Леви глупую вражду. Она было уже сошла на нет, но вот Леви снова стукнуло что-то в голову, и он уничтожил фотографию на его столе. Кушель пошла поговорить с сыном и застала его плачущим. Они вместе спустились вниз. Кушель достала из шкафчика бутылку виски. — Не знаю, что с ним, — сказала она. — Честное слово, никогда его таким не видела. — Может, он ревнует? — сказал Эрвин. Она пожала плечами и закурила. — Понятия не имею. Раньше такого за ним не водилось. Прости за это. Эрвин улыбнулся и погладил ее по руке. — Мне кажется, нам стоит пока спать раздельно, — задумчиво сказал он. — Пусть остынет. Но я тоже виноват. Не надо было так реагировать на его глупые выходки. — Надеюсь, он не собирается правда завтра уехать… — Не думаю… Ночью в доме не спал никто. Леви никак не мог прийти в себя и лежал, глядя в темноту и гадая, стоит ли завтра уехать или не стоит. Кушель долго курила и читала. Ей было скучно без Эрвина, но он прав: не стоит пока… Эрвин наводил порядок в комнате. Обрывки фотографии он положил в книгу. Он только недавно купил рамку для нее и поставил на стол, а теперь это просто мусор. Ах, Леви, черт тебя возьми. Вот уж точно enfant terrible! Когда за окном стало светлеть, он вышел на кухню. Леви сидел за столом и гипнотизировал чайник на плите. — Привет, — выдавил Эрвин. — Тоже не спится? Леви бросил на него короткий взгляд и отвернулся. Чайник упорно не кипел. — Наверное, — снова заговорил Эрвин, — я должен извиниться… — Извиниться, что трахаешь мою мать? Или что чуть не оторвал мне ухо? — А за что ты на меня злишься? Леви посмотрел на него. Глаза у него были красные от слез и бессонной ночи, волосы растрепались. — Я не на тебя злюсь, — неохотно сказал он. — И не на мать. — А на кого? — Ни на кого. Просто злюсь. Эрвин не понял его, но спрашивать больше ни о чем не стал. — Слушай, — сказал он, — мне правда жаль, что твое ухо пострадало. Я не должен был так реагировать. Леви оборвал его: — Завали. Закрыли тему. Если ты не собираешься обрадовать меня своим отъездом, просто заткнись. Эрвин покорно умолк. Чайник засвистел, и Леви встал, чтобы налить чаю. Он достал две чашки, и Эрвин невольно улыбнулся. Леви поставил чашку перед ним и глухо спросил: — Я забыл, тебе нужен сахар? — Нет, спасибо. — Не подавись. Эрвин вздохнул. Он наблюдал за Леви. Как он дует на чашку, как держит ее пальцами за края. Он снова показался ему похожим на зверька. Худой, маленький, он морщил нос, как мать, и пил маленькими глотками. Эрвин вдруг подумал, что сидящий перед ним парень бесконечно одинок. Даже дома. Даже с такой любящей матерью. За эти несколько недель он ни разу не упоминал друзей в разговорах. Всплывало только имя некой Петры. Как понял Эрвин, это его девушка. И все. Он с кем-то переписывался, но ни к кому не ходил в гости, в бар или просто гулять. Когда матери не было дома, он рисовал или читал. В том, что его девушка существует на самом деле, Эрвин сильно сомневался. — А чья это была фотография? На столе, — спросил вдруг Леви. Эрвин вздохнул. Посвящать Аккерманов во все перепетии своей жизни не хотелось. Но он все-таки сказал: — Это моя мама. Леви удивленно вскинул брови. — Но вы не похожи. — Я приемный. — О. Прости. — Да все в порядке. Своих настоящих родителей я не знаю, а с мамой у нас хорошие отношения. Все в порядке. — Тс. За мамину фотку я бы тоже ухо кому-нибудь оторвал. И не только ухо. Прости. Не знаю, что на меня нашло… Я не собирался ее рвать. Он сидел, нахохлившись и глядя в чашку. Эрвину его было почти жаль. — Все в порядке. Несколько лет назад мы оцифровали все старые фотографии, так что я просто распечатаю еще. Голос, однако, у него был печальный. Леви посмотрел на него. Он заметил, что Эрвин не упомянул отца, но ничего не стал спрашивать. В конце концов у него тоже отца нет, и ничего. Но в глазах Эрвина опять мелькнуло то выражение. Что-то он скрывает. Леви поднял ладонь, заслоняя нижнюю часть лица собеседника, и прищурился. Эрвин вскинул брови. — У тебя глаза странные. — Почему? — Ну. Цвет. И еще выражение такое… Я не знаю… Не могу понять… Эрвин взял его руку и опустил на стол. Пальцы у него были горячие от чашки. Леви отвел взгляд. — Не лезь мне в душу, пожалуйста. — Да кому ты нужен… Леви быстро сполоснул чашку и пошел к себе.