Жилец

Мать позвонила в обед и сказала, что приедет раньше, чем планировала. Вечером. Голос ее звучал устало. И Леви почувствовал что-то вроде угрызений совести. Что она скажет, когда узнает? Уж вряд ли обрадуется. Все утро, с завтрака и до ее звонка, они провели в постели. Леви ни о чем не думал. Вернее он думал только об Эрвине, о его сильных руках, о жадных поцелуях, о такой невероятной близости с ним. И дело было не только в сексе. Просто с Эрвином оказалось невероятно легко. Оказывается, с ним легко, если не пытаться каждую секунду его выбесить. — Привезти тебе что-нибудь? — спросила вдруг мать. — Тут есть магазинчик со всякими старыми штуками… Картины, статуэтки. Хочешь что-нибудь? — Не знаю, — буркнул он. — Я же не вижу их. Он услышал, что в гостиную вышел Эрвин. Не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что он голый и босой. Вдвоем они не стеснялись. Леви боялся смотреть на него сейчас. Это был какой-то суеверный страх. Если он посмотрит на Эрвина, пока говорит с матерью по телефону, все это окажется сном, его несбыточной мечтой. Он закрыл глаза и сказал в трубку: — Привези чего-нибудь вкусного. — Вкусного? — переспросила она. — Да тут нет ничего такого. — Чай. Он нес чушь и не мог перестать. Мать приедет. Он рад ее возвращению. Но. Эрвин. — Хорошо, — сказала мать. — Я приеду поздно, не жди меня. Увидимся утром. Леви повесил трубку и наконец посмотрел на Эрвина. Вид у того был несколько виноватый. Оба задавались одним вопросом: что теперь? Леви вдруг представил, что Эрвин опять будет спать с ней, и его замутило. — Думаю, пора поговорить, — сказал Эрвин. Он ушел одеваться. Леви поднялся принять душ и тоже одеться. Он посмотрел на портрет Эрвина. Что ж, если Эрвин решит свалить до приезда матери, он не станет его удерживать. Он помотал головой. Глупая мысль. Эрвин не такой человек, чтобы сбегать. — Эй. — Эрвин так неожиданно появился, что Леви вздрогнул. — Любуешься своим шедевром? Леви повернулся и уткнулся лицом в его грудь. Ему так много хотелось ему сказать, но он не находил слов. Эрвин будто почувствовал это и заговорил сам. — Ты мне нравишься, — сказал он. — Правда нравишься. — Леви не ответил, только сильнее прижался к нему. — И я думаю, твоя мать должна знать. Иначе может быть очень неловко. — Тс. И что, если мы ей не скажем, ты будешь с ней спать? Вопрос прозвучал резко, в голосе Леви слышалась боль. Эрвин поднял его лицо и поцеловал. — Не болтай ерунды. По-твоему, мне вообще все равно? — Он рассмеялся, но Леви хмуро смотрел на него и не подхватил его смех. — Леви. Мы можем все прекратить, но я бы этого не хотел. — Я сам. Сам ей скажу. Потом. Он представил разговор. Будет неловко. Начать придется слишком издалека. С того момента, когда лет в одиннадцать он увидел по телевизору какого-то полуголого актера в рекламе мужского дезодоранта и понял про себя кое-что очень важное, хотя на тот момент и не мог еще выразить это понимание словами. Эрвин гладил его по волосам и время от времени целовал в голову. Он думал о том, как много между ними изменилось за двое суток или чуть меньше. Даже фотография Леви на холодильнике уже смотрела на него не так зло. И после минувшей ночи и половины дня… Как он мог бы теперь оттолкнуть его? Зверя приручили. Теперь ты за него в ответе. Эрвин не знал, надолго ли их хватит. У него давно не было ничего серьезного. После той истории он предпочитал короткие интрижки. Но отпустить — или оттолкнуть — Леви он не мог. По крайней мере пока. Потом кончится лето, Леви вернется в колледж. Эрвин съедет на квартиру. Найдет же он что-нибудь к концу августа. Что тогда будет? Он не знал, но волей-неволей представлял, как навещает Леви в колледже. — Хорошо, — сказал он вслух. — Хочешь, пообедаем в ресторане? Считай, что это свидание. Леви хихикнул. — Это что, мне галстук надевать? — А у тебя есть? — Тс. Эрвин видел Леви только в джинсах и футболке, иногда в рубашке. Ну или без. И мысль, что у Леви найдется костюм и галстук, его удивила и позабавила. Он предложил приодеться и поехать куда-нибудь в центр пообедать. Но Леви сказал, что не хочет тащиться далеко. Они выбрали ресторан в трех кварталах от дома. Там играла классическая музыка и подавали рыбу и белое вино. Ресторан открылся недавно и носил неброское название «Океан». Их посадили за столик у зеркальной стены, и Эрвина поразило, как они смотрятся вместе. Оба в белых рубашках, пиджаках и при галстуках, словно сбежавшие на обед клерки; один высокий, крупный, с голубыми глазами, по-детски большими, с аккуратной прической; и второй — маленький, худой, с неаккуратным андеркатом, с узкими серыми глазами в густых ресницах. И все же, думал Эрвин, каждый, кто посмотрит на них, сразу поймет, что они вместе. Они держались за руки, и Леви поглаживал его запястье. На свое отражение он не смотрел. Они говорили о чем-то. Эрвин потом не мог вспомнить. Им было хорошо и легко. Эрвин даже улучил момент и поцеловал Леви в губы. Быстро, коротко, но поцеловал. Никто в зале не обратил на них внимания. Только высокая официантка с веснушчатым лицом улыбнулась им и хихикнула, что-то сказав напарнице, хрупкой блондинке. Кушель приехала уже за полночь. Она думала, что все уже спят, но обнаружила своих мальчиков на кухне. Они пили чай. Она долго обнимала сына, сдержанно поздоровалась с Эрвином. Леви сказал, что они купили торт для нее, и открыл холодильник. Кушель поняла, что ей очень хочется есть. Торт сгодится. — Ты завтра на работу? — спросил Леви. — Да. — Она зевнула. — А что? — Ты должна мне выставку. Импрессионисты уехали. Но теперь японские гравюры. Хочу посмотреть. Хотя не понимаю я Азию. Кушель взглянула на него. Вид у него был задумчивый. — Обязательно завтра? Потерпишь пару дней? — Тс. Леви ушел спать. Он думал поговорить с ней на выставке. Ему не хотелось бы делать это при Эрвине. Музей казался подходящим местом. Но она опять работала. Хотя Леви не так злился на нее, как в прошлый раз, он чувствовал смутную обиду на невнимание матери. Ему повезло: по сути, он сидел на ее шее, комфортно свесив ножки, а она содержала его и оплачивала его образование, он мог позволить себе не искать подработку на время учебы — грех было жаловаться. Даже Петра иной раз дразнила его и говорила, что он хорошо пристроился у материнской юбки. Он все прекрасно понимал. Но он приехал к ней на лето. Он хотел проводить с ней время. Ладно, ей скучно в музеях, но предложи он что-нибудь другое, все равно бы услышал «солнышко, прости, я работаю». И Эрвин еще. Вот уж чего точно ему никогда не приходило в голову — что придется ревновать мужика к родной матери. Он верил Эрвину, но закрадывалась мысль, что стоит им с матерью остаться наедине, все вернется к тому, с чего началось. Кто-то поскребся в дверь, и Леви неохотно встал, чтобы открыть. Эрвин, прижав палец к губам, проскользнул в комнату и быстро, жадно поцеловал его. — Ты с ума сошел, — прошептал Леви. — Мать услышит. — Я не за этим. Может, завтра сходим в музей, раз тебе хочется? — Опять она попросила? — вскинулся Леви. — Нет. В прошлый раз было интересно. Ну так что? — Тс. Если тебе охота. — Охота. Они снова поцеловались и распрощались до утра. Народу на японские гравюры смотреть пришло много. Леви и Эрвин держались за руки, чтобы не потеряться в толпе. Леви приходилось привставать на цыпочки, чтобы разглядеть что-нибудь сквозь толпу, и когда ему это удавалось, начинал рассуждать о влиянии Японии на Ван Гога и других художников, на европейскую моду и в целом на жизнь на континенте. — Бабушка говорила, у нас были японцы в роду. — Да? — удивился Эрвин. — О японских евреях я еще не слышал… Леви ткнул его локтем в бок. — А что, вы таки антисемит? Эрвин хотел ответить, но на них шикнула женщина, которая слушала экскурсию для школьников, и, переглянувшись, они с Леви покинули зал. Леви повел его не тем маршрутом, что в прошлый раз. Они оказались в зале средневековой живописи. С картин смотрели узкие лица, схематичные, с печальными глазами. Сюжеты кочевали между жизнеописанием Христа и похождениями святых. Среди прочих они нашли изображение Святого Франциска Ассизского — копию картины Джотто ди Бондоне*. — Все-таки моя версия с птицами мне нравится больше, — негромко сказал Леви. — Напиши свою. — Может, и напишу. — Он пожал плечами. — Но знаешь, что самое интересное? Пространство. Вернее, его почти полное отсутствие. Посмотри, они как будто в двухмерном мире жили. Так дети рисуют. Но у Бондоне уже видно начало глубины. Видишь, даже тени на горе есть? Все время гадаю: как мы пришли от схематичного бизона на стене пещеры к Каналетто? Серьезно. Если я вот так напишу, как тут, меня преподы на смех поднимут и выгонят с позором из колледжа. А у Бондоне — шедевр. Мне нравятся складки у него на сутане. Видно, что она тяжелая. — Он еще минуты две говорил в таком духе, а потом сказал: — Ладно, пойдем дальше, а то при виде распятого Христа у меня генетическая память просыпается. Они ходили долго, у некоторых картин останавливались, и Леви рассказывал, что ему в них нравилось. Эрвин слушал с неподдельным интересом. Леви захлебывался словами, то и дело дергал Эрвина за руку и все время спрашивал: видишь? понимаешь? Он делился с Эрвином самым дорогим сокровищем, которым владел. И радовался, что Эрвин его внимательно слушает и понимает. Они еще долго кружили по залам, а потом вышли к «Пьяцетте». В другом углу кучка школьников слушала экскурсовода; две пожилые туристки слушали аудиогид у «Вида на Темзу»*. Эрвин вдруг хихикнул и, наклонившись к Леви, доверительно сообщил: — Знаешь, когда мы тут стояли в прошлый раз, я впервые поймал себя на мысли, что хочу тебя поцеловать. Леви поднял глаза. — Чего ж не поцеловал? — спросил он с таким выражением, будто речь шла о чем-то обыденном. — Боялся получить по морде, — серьезно ответил Эрвин. Леви рассмеялся и притянул его к себе за ворот рубашки. Они быстро, почти украдкой поцеловались. Кажется, пенсионерки отвлеклись от живописи и покосились на них, но ничего не сказали. Как школьники, они взялись за руки и, насколько позволяли правила музея, помчались к выходу. Им было ужасно весело. Леви потянул Эрвина в музейную лавку. Леви рылся в книгах, но ничего интересного не нашел. Эрвин, демонстративно игнорируя протесты Леви, купил себе футболку с принтом — репродукцией «Сына человеческого»*. Леви пообещал сжечь эту футболку. Он считал, что произведениям искусства не место на одежде. Добро еще, если вещь дизайнерская, но на китайской футболке! Эрвин, опомнись! Впрочем, признался он, сюрреалистов ему не жалко. Дня через два после этого они рискнули и заснули вместе, в комнате Леви. Сквозь утреннюю дрему было слышно, как мать принимает душ, как проходит по коридору: сначала босиком, потом в туфлях. Опять проспала и не будет завтракать. Она никогда не заглядывала к нему по утрам, но он вдруг испугался, что именно сегодня ей придет в голову поцеловать его на прощание. Он встал и замер в ожидании. Но вот каблуки протопали в сторону лестницы. Леви выдохнул и посмотрел на Эрвина. Тот спал на животе, положив руку под голову и чуть приоткрыв рот. Волосы его растрепались, и выглядел он лет на пять моложе. Ресницы у него были светлые и длинные, их тень падала на щеки. Леви подтянул поближе к кровати кресло-мешок и взял со стола планшет, положил на него чистый лист. Будто услышав шорох карандаша, Эрвин открыл глаза. — Не вздумай шевелиться, — сказал Леви. — Мне надо в туалет, — сонно пробормотал Эрвин. — Потерпишь. Эрвин заворчал, но глаза прикрыл. — У тебя минуты три, потом я за себя не отвечаю. — Тс. — Ну, как знаешь. Это твоя кровать. Леви швырнул в него ластик. — Ай. — Замри, сказал. Эрвин приоткрыл глаза и посмотрел на Леви. Он сидел, развалившись в кресле-мешке, голый, с планшетом на коленях. Лягушонок Маугли, забравшийся к людям в дом. Эрвин вытянул руку, свесился с кровати и схватил тощую лодыжку. — Эй! Я же не закончил! Леви вцепился в кресло, и оно проехало по полу. Эрвин довольно ухмыльнулся, потянулся к Леви и поцеловал его. Леви смеялся и ругался сквозь поцелуй. — Из-за тебя криво получилось, на! — Леви всучил ему планшет. — Ты там куда-то хотел. — Да. — Эрвин сел на кровати. — Кушель ушла? — Да, я слышал, как она уходила. Эрвин встал и, как был, вышел из комнаты. Леви вернулся к рисунку. Кое-что подправил и, когда Эрвин вернулся, показал ему готовый рисунок. — Все-таки ты мне льстишь. — Могу дорисовать слюни. — Ну тебя. Он снова повалился в кровать, и Леви прильнул к нему. Они поцеловались. Эрвин подмял Леви под себя и посмотрел ему в глаза. — Все-таки взгляд у тебя странный, — сказал Леви. — Расскажешь, может? Эрвин повернулся на спину и вздохнул. — Это все было давно и неправда. Леви приподнялся на локте и посмотрел ему в лицо. — Что ты такое натворил? Убил человека? — Почти. Эрвин прикрыл глаза рукой и пару минут молчал. Леви терпеливо ждал. — Да, в общем… Можно сказать, что убил. — Кого? В голосе Леви не было ни осуждения, ни страха, ни ужаса. Он просто пытался докопаться до правды. Понять. — В общем, лет до шестнадцати у меня все было хорошо. Я знал, что приемный, и это меня не трогало. Мама и папа меня любили. Жаловаться не на что. А потом отец вдруг ушел. К другой женщине. Я тогда… Это раскололо мой мир пополам. И я не справился с этим. Начал буянить. Дрался, пил. Связался… Да нет, организовал плохую компанию. — Леви не перебивал, и Эрвин продолжил после небольшой паузы: — В общем, я накопил пару приводов, а мама чуть инфаркт не схватила. И я не знаю, чем бы все это кончилось. Но… В общем, у меня был парень. И мы как-то пошли в бар. А я любил нарываться на драки. Ну и… Мне ребро сломали, глаз подбили, а его огрели чем-то по голове. — Эрвин судорожно провел рукой по лицу. — И он не очнулся. Леви убрал его руку и посмотрел ему в глаза. — Это не твоя вина, — сказал он. — Если тебе нужно, чтобы тебя кто-нибудь простил, я тебя прощаю. Эрвину фраза показалась странной. Но никто: ни мать, ни психотерапевт, ни следователь, который вел дело, ни его адвокат, который сумел доказать, что он находился в другом конце бара, ни друзья — никто не додумался сказать ему это: я тебя прощаю. — Сварить тебе кофе? — спросил Леви так, будто ничего такого ему сейчас не рассказали. — Завтрак? В постель не потащу, но могу приготовить. — Потом. Иди сюда. Он притянул его к себе, поцеловал и обнял, крепко прижав к груди. Леви замер в его руках. Эрвин прислушивался к его дыханию и стуку его сердца. И можно было бы поцеловать его снова, заняться любовью… Но хотелось просто лежать вот так, прижав к себе тощее тело и вдыхать запах его волос. Эрвин гладил его по затылку. — Ты работать сегодня будешь? — спросил Леви, не меняя положения. — Да, надо бы. А ты что будешь делать? — Тс. Надо телефон купить. А то мать думает, со мной что-то случится обязательно, если я без связи. — Понятно. Ты ей рассказал? — Нет. — Я могу с ней поговорить, если хочешь. — Тс. Нет. — Все-таки. Леви. — Да знаю я! — Он приподнялся и пристально посмотрел на Эрвина. — Мне до вечера ждать, чтобы ты меня трахнул? Или мне опять дрочить? — Ну, раз ты так ставишь вопрос… Иди сюда…