***
Селестия уже минут двадцать сидела перед шкафом, наполненным её готическими платьями, но выбрать что-то определённое не могла. В своём воображении брюнетка вроде бы и представляла, как должна выглядеть элегантная готическая аристократка, но, когда дело дошло до реального воплощения её давней мечты в реальность хотя бы на холсте, готесса не могла найти ответа сразу. Викторианская готика казалась ей излишне пышной и пафосной, «романтическая» - слишком избитой. Образ, по мнению девушки, должен был быть как достаточно величественен, так и не слишком вычурным, чтобы не напоминать пародию на аристократа, в каком виде обычно предстают нувориши, заказывающие свои портреты в роскошных камзолах XVIII века у «самых модных» художников в их городах. - Вот оно. Даже искать не нужно, - Селестия вздрагивает при столь неожиданном появлении Анджи, молниеносно отворяющую створку двери шкафа и выхватывающую чуть ли не вслепую длинное чёрное бархатное платье в стиле вамп, с кровавым шёлковым подбоем и огромной розеткой за корсетом. Готесса очень любила это платье, но надевала его лишь по особым случаям. Даже аристократичная грация девушки не могла до конца укротить наряд, который, в сочетании с обязательно полагающимся к нему босоножкам на высоком каблуке, превращали это платье в смертельное оружие, если не передвигаться в нём маленькими шажками. - Не волнуйся, двигаться или даже стоять в нём тебе не придётся, - стремится обнадёжить возлюбленную художница, - я уже приготовила для тебя кресло в гостиной, так что тебе осталось лишь завиться и немного припудрить щёчки. Через десять минут готесса появилась в новом, никогда не виденным ранее Анджи образе. Сногсшибательная причёска в романтическом стиле вместо привычной «хэйанской» чёлки, из-под которой выглядывал «водопад» из завитых локонов. Тщательно выбеленное личико, практически неотличимое от ренессансного мраморного изваяния, сочные тонкие чёрные губы с бордовой прожилкой, затейливый принт в уголке подведённых «сигаретным дымом» глаз, напоминающий древние таинственные руны, длинные чёрные ресницы, скрывающие мечтательно-властный взгляд готессы. Даже традиционный «умудренно-вдумчивый взгляд профессионала», оценивающего натурщика для своей будущей работы, не смог скрыть возбуждения, проходящего сквозь всё тело художницы электрическим разрядом, выбивающим из её руки карандаш. - Нья…ха…ха, Селес… милая… Я говорила тебе, что описать тебя как «божественное создание» будет сродни описанию пустоты? Бьюсь об заклад, даже сам Атуа, мудрейший из мудрецов, не может найти сейчас и слова, чтобы сказать, насколько ты великолепна… Селестия, казалось бы, и должна была воспринимать этот комплимент, как должное, но все чувства внутри неё свились в невообразимый поток печали и радости, как и все нежности, слетавшие с уст любимой Анджи, снова вызвали в готессе непреодолимое желание расплакаться от счастья. Однако, образ «прекрасной герцогини в чёрном» взял верх над воспылавшими чувствами, и Селестия лишь сдержанно улыбнулась, хоть и Анджи сразу всё поняла. - Отлично. Присаживайся в это кресло, - художница указала на спущенное с мансарды неведомым образом попавшее в этот мир тотального доминирования ар-нуво новодельное кресло, выполненное в стиле викторианской готики. «Наверняка осталось от прежних постояльцев» - подумала брюнетка, проходя к нему. Однако Селестия всё же чувствовала некую «преждевременность» в столь стремительном броске на создание новой картины, столь незавершённым казался готессе её образ. - Анджи-чан, как ты всё-таки думаешь, в чём я буду выглядеть царственнее? – готесса извлекает из коробок две пары чулок, бархатных чёрных с шёлковыми алыми ленточками, и вельветовых, в тонкую белую полоску. Рядом с чулками Селестия достала две пары чёрных закрытых туфель в викторианском стиле, застыв в ожидании совета своего главного и единственного стилиста. - Пожалуй, ни те, ни другие, - категорично указывает карандашом на коробки Анджи, продолжая выстраивать образ любимой, - вот босая ты выглядишь куда царственней! Селестия, пожав плечами, послушно убирает туфли и чулки обратно в шкаф, продолжая выбирать в кресле наиболее благородное, по её мнению, положение. Художница, держа в руках карандаш, то и дело пытается выцепить из Селестиных поз ту, что могла бы идеально лечь на витавший в её воображении пейзаж. Наконец, спустя три минуты поиска полинезийка наконец-то делает свой выбор. - Идеально! Вот так и сиди часика два-три, - скомандовала Анджи. Художница плеснула в стопку немного любимого виски из графина и, залпом опорожнив его, приступила к созданию наброска. Селестия восседала на своём импровизированном троне в задумчиво-мечтательной позе, смотря в окно. Тихо и чинно, терпеливо выжидая, пока любимая завершит хотя бы черновой набросок. Впрочем, мысли о том, что она позирует для первого в своей жизни портрета, перевешивали возникшую уже через несколько минут усталость от неподвижного сидения в застывшей позе. К тому же, наблюдать за уличным пейзажем было не так уж и скучно. Все те яркие образы, которые прошлой ночью сожрал беспощадный огонь, медленно, словно поставленный на четырёхкратное замедление визуального ряда фильм, проносились перед ней под красивую фортепианную мелодию. Именно таким, нежно-возвышенным, застывшим в мыслях о прекрасном, созданием видела свою «герцогиню в чёрном» Анджи. Временами художнице было нелегко сосредоточиться на создании портрета. Способная видеть человеческую красоту даже там, где её, казалось, не было, полинезийка то и дело боролась с желанием забросить работу и предаться созерцанию любимой готессы со всех сторон, с головы до кончиков ногтей. Эти шелковистые, струящиеся колдовским водопадом до пояса волосы, напоминающие нити из обсидиана, остающиеся после извержений вулкана на родном острове Анджи. Нежные бледные щёчки оттенка свежевыпавшего снега, на которых то и дело вспыхивал еле заметный румянец, еле отличимый от лепестков цветущей сакуры. Огромные наполненные смесью по-детски мечтательного воодушевления и какой-то неуловимой светлой печали глаза, похожие, каким бы не был избитым для Анджи этот образ, на два огромных рубина, похищенных из древнего храма где-нибудь в кампучийских джунглях. Точёный подбородок, какой полинезийка видела лишь только на скульптурах юных дев, созданных великими мастерами прошлого. Адски хрупкие белые плечики, на которые столько раз ложились страстные горячие поцелуи художницы. Изящные худенькие ручки с узкими запястьями, такие мягенькие, будто сотканные волшебным шёлком из иных миров, или же слепленные из тончайшего китайского фарфора эпохи Мин, с агатовыми длинными ноготками и неизменным серебряным готическим перстнем. Затянутый в тугой корсет грациозный девичий стан, равно источающий аристократическое величие и утончённую ауру нежного и хрупкого совершенства. Виднеющиеся из-под длинной юбки прелестные миниатюрные ножки оттенка чистейшего каррарского мрамора, маленькие пальчики с эффектным чёрным педикюром. Розовые, словно облака в закатной дымке, мягкие маленькие пятки... Зоркий глаз художницы, разрывавшейся между холстом и натурщицей, казавшейся ей воплощением всей Красоты, что есть на земле, словно микроскоп, неспеша проходил по всему тельцу готессы, миллиметр за миллиметром. Сереброволосая художница никогда ещё не пылала таким небывалым восхищением к своей натурщице. Вновь на холзовом поле боя господствует пуантилизм, только теперь кисть словно сама ложилась на него. Творческий экстаз, подогреваемый алкоголем, словно в безумном огненном шторме, сливался с жаром сладострастия. Иной раз Анджи хотелось вымочить в виски кисть, поджечь её, чтобы писать портрет Селестии по-настоящему пламенеющей кистью, а затем сжечь к чертям холст, сорвать с готессы её платье и предаться с ней любовным утехам, плавно переходящим из простых девичьих нежностей в самую разнузданную оргию, пропитанную духом родного острова, свободного от этих пошлых формальностей, принесённых цивилизацией… - Нет! Мало! Мало! Мало! – кисть, словно пущенная из духовой трубки в эмоциональном всплеске индейская отравленная стрела, летит на балкон и исчезает за кованым ограждением, наверняка украсив карминовым кровавым следом лобовое стекло припаркованного под окнами соседнего дома «Сааба», – Анджи недостаточно работ с тобой, если это будут лишь портреты! Анджи хочет скульптуру! Подобную работам Микеланджело, Бернини или Родена. Что-нибудь классическое! Она станет жемчужиной моей серии, и это не обсуждается! Селестия, уже полтора часа старающаяся невозмутимо сохранять свою позу мечтательной аристократки, приходит в замешательство, услышав эту новость. Похоже, ей придётся породниться с новым образом на долгие два месяца. Впрочем, почему бы и нет? Всё-таки, этот портрет – всего лишь снежинка на верхушке айсберга нового образа, и затея Анджи даёт море пространства для того, чтобы выстроить его с нуля, создав ещё одну «маску» в дополнение к Королеве Лжецов.***
Селестия вот уже несколько минут стояла по щиколотку в пластиковых ящиках с кинетическим песком. Такие же были надеты ей на руки, словно колодки. Анджи щедро засыпала оставшимся песком ноги готессы, стараясь сформовать его как можно более плотно, не пропустив ни одной малейшей складочки. - Готово, - Анджи продолжает похлопывать по формовочной смеси, опасаясь, что теперь вся форма расползётся от одного неверного движения Селес, явно уставшей от нелёгкой доли натурщицы за прошедшие полдня. Бережно, словно прикасаясь к наполненной жидким нитроглицерином ажурной фарфоровой статуэтке, подвешенной на канатиках из паутины, полинезийка снимает «колодки» с Селестиных ладошек и аккуратно ставит их на стол. Держа за руку пошатывающуюся брюнетку, смуглокожая художница осторожно освобождает её ножки из песчаного плена. - Анджи-чан, признайся пожалуйста, а ты случайно не тайная фетишистка? – загадочным шёпотом спрашивает готесса, поглядывая на формы, в которых только что отпечатались её ступни и ладони. - Всякий художник или скульптор в какой-то мере фетишист, и совсем не тайный. Загвоздка лишь в том, что его фетиши хаотичным образом меняются, - не менее таинственным тоном ответила Анджи и игриво поцеловала ладошку брюнетки, изображая одержимую хэнд-фетишистку. Селестии хочется подыграть, тут же вернувшись в тело Королевы Лжецов и с гордым видом вальяжно протягивая Анджи обе руки. - Целуй их. Нежно и чувственно, словно это – смысл твоей жизни. Доставь же удовольствие своей Госпоже! – приказывает готесса. - Нья-ха-ха! Ты такая милая, когда пытаешься строить из себя неприступную леди! – Анджи вовсе не собирается лишать любимую удовольствия, и нежно целует обе Селестины ладошки, после чего начинает тереться о них своими щёчками. Селес и рада бы сейчас одарить на художницу взглядом, которого удостаивала Хифуми или Токо, но чувства берут верх, и раскрасневшись от накатившей радости, готесса притягивает Анджи за щёчки к себе и нежно целует её в лоб. - А ты остаёшься такой всегда. Спасибо тебе за портрет, моя прелесть. Мне ещё никто на свете не делал таких подарков, - полинезийка отчётливо чувствует, в какую бурю сливаются эмоции внутри Селестии, и чтобы не дать им выхода, Анджи крепко-крепко её обнимает, поглаживая по спинке. - Как ты наверняка уже догадалась, милая Селес, это образ, в котором ты теперь будешь жить на протяжении нескольких недель. Вплоть до самой выставки хотя бы раза три в неделю ты будешь в него перевоплощаться. К тому же, мне бы очень хотелось, чтобы ты появилась в нём во время открытия моей серии. - Благодарю тебя, моя прелесть. Эти несколько минут будут честью для меня. Тем более, бьюсь об заклад, что твои поклонники сочтут появление на сцене модели событием ничуть не менее захватывающим, чем сама выставка. Анджи улыбается, размешивая скульптурный гипс с водой и клеем. Пожалуй, нет более интересного творческого эксперимента, чем представить публике ещё одно – живое – произведение искусства, пусть его создателем была не она, но мудрейший Атуа. В конце концов, Анджи лишь подражает ему, создавая произведения искусства. - А если честно, то позволь узнать, - нарушает нависшую тишину готесса, - зачем тебе понадобились эти слепки, если ты собираешься высечь мою скульптуру из мрамора? - Анджи хочет примерно прикинуть масштаб и иметь при себе образцы наиболее сложновоспроизводимых деталей. А в остальном, твоё тело я могу высечь из камня чуть ли не с закрытыми глазами, - ответила художница, игриво обнимая Селес за талию, - ведь я знаю его, как свои пять пальцев! - Не такие уж и сложновоспроизводимые, - Селестия ласково поглаживает своей босой ножкой ножки Анджи, заставляя лицо художницы светиться удовольствием. - Как бы то ни было, этот образ – теперь твоя «вторая кожа». Теперь нужно его как следует проработать. Мы создадим полноценного персонажа, который отныне заживёт своей жизнью. Мы будем знать о нём всё! Чем завтракает наша герцогиня, какую музыку слушает, какие книги читает… - Почему бы и нет, - улыбается готесса, - однажды мы с этой барышней крепко породнимся. К тому же, тогда предлагаю закрепить этот образ походом по магазинам, - закрывая лицо волосами таинственно шепчет Селестия.***
Лабиринты узких улочек под куполом чуть ли не сросшихся крон клёнов утопали в сентябрьской хандре. Закатное солнце, красившее в фантастические цвета из иных измерений фасады окрестных зданий, медленно опускалось к видневшемуся вдалеке холму. По пустующему в предвечерний час бульвару медленно брели, держась за руки, сереброволосая смуглая художница и её модель. Теперь едва ли кто мог узнать ту самую «юную госпожу» в миниатюрной девчушке, завёрнутой в лёгкое чёрное пальтишко. Только спадающий из-под берета водопад угольных прядей, да затейливый готический макияж заставляли Анджи смутно вспомнить в этой маленькой брюнеточке величественную «герцогиню в чёрном», на создание портрета которой ушёл весь день. Селестия ещё никогда, казалось, не чувствовала себя такой счастливой. Переполнявшая девушку радость, казалось, вот-вот оторвёт её от земли и понесёт в потоках ветра, словно воспроизводя столь частый сюжет из своих снов. Сентябрьский воздух, пахший морем и обжаренными кофейными зёрнами, словно неведомый эфир, был способен сохранить нотки этой радости на долгие годы… В парфюмерной лавке было как-то по-особому уютно. Красивая тёмно-зелёная дверь в стиле ар-нуво под вогнутым кованым навесом и тенью склонившегося над ним чёрного клёна выглядела настоящим входом в мир элегантных эпох прошлого. Внутри же комната, выложенная от стен до пола чёрной плиткой, обставленная полками с небывалой красоты коваными стойками, изображавшими фантастические цветы, под лепестками каждого из которых пряталась голубоватая лампочка. Словно попал в галерею алхимика, и теперь бродишь среди склянок c чудодейственными элексирами. Впрочем, для новоиспечённой «герцогини в чёрном» они таковыми и являлись. Селестия безумно любила нишевую парфюмерию и относилась к очередному флакончику с ароматной жидкостью как к сказочному магическому зелью, осторожно нанося его на блоттер или на своё запястье и застывая на несколько секунд за прослушиванием парфюмов, каждый из которых напоминал девушке воплощённую в ароматах музыку. Проходя между полок медленно и внимательно, словно рассматривала музейные экспонаты и аккуратно вытягивая тестеры. Впрочем, ценителем парфюмерии Селестия была весьма привередливым, и редко какой парфюм мог удостоиться её внимания. Да и ароматы слушала девушка весьма специфичные, как, к примеру, приковавший её взгляд запрятанный в глубине полки красный флакончик. Это был “Unum” от Filippo Sorcinelli. - Нья-ха-ха! Ну и выбор! Честно говоря, не думала, что Селес-чан нравятся такие ароматы! – заметила художница, - я-то думала, что ты выберешь себе что-нибудь более вычурное! И действительно, голубоглазая ожидала увидеть похожее на “Rosarium”, “Deep Night” или хотя бы “Dange-Rose”, «с порога» заявлявших о своём содержимом. На вид же лаконичный и строгий флакон с парфюмом, напоминавший ярко-алую склянку с лаком для ногтей цвета свежей артериальной крови, совершенно не был похож на то, как обычно представляла себе Анджи настоящие «готические» духи. - Один из редких случаев, когда нечто совершенно простое скрывает в себе коктейль из самых необычных нот. Это лишь маска минимализма, внутри же нас ждёт поистине готическая комбинация – где ты ещё найдёшь ноты лилии вместе с ароматами крови и холодного железа? Мне сразу представляется «Собор Парижской Богоматери» Гюго с первого вдоха. Или же чудесный сад неподалёку от герцогского замка, где наша героиня умирает от удара неизвестного убийцы в капюшоне, что поразил её стилетом в самое сердце. И прощаясь с жизнью посреди сказочно красивых цветов, она хочет напоследок насладиться ароматом лилии… - Кровь и железо? Во-о-от как! Не ожидала, что такие ноты вообще существуют! Да ты у нас сама Елизавета Батори! - Благодарю! Весьма любезно сравнить меня с одной из самых могущественнейших аристократок в истории, - не без гордости улыбнулась Селестия, - ради такого я даже готова пойти на понижение титула. - А если серьёзно, то что бы ты хотела подобрать для нового образа. В конце концов, я представляла его куда более нежным, а этот парфюм уж слишком провокационен, хоть и не без особого шарма. - Почему бы и нет? В конце концов, даже нежнейшие цветы на этом свете имеют шипы. Хотя… знаешь, имеется у меня и нечто более подходящее для «герцогини в чёрном», - готесса вытянула с соседней полки “Dragon & Rose” от Carner и нанесла его на запястье, - послушай. Розы в меду, корица, амбра и ладан. Я бы сочла его идеальным для этого образа. - А ты точно не телепат? – спросила Анджи, сладко вдыхая аромат с запястья любимой и постоянно борясь с желанием страстно его поцеловать, - именно так должна была пахнуть моя прелестная герцогиня! - Вот видишь! Великолепно, что у нас сходятся взгляды на наш новый образ. Кстати, давай, что ли, подберём кое-что и для тебя! В конце концов, я обязана отблагодарить тебя за этот волшебный портрет. Взгляд готессы тут же упал на соседнюю полку, на которой стоял чёрный флакончик со сверкающей хромированной крышкой. Это был “Angie” от Franck Boclet. - Селес, ты что, выбирала аромат по названию? – улыбнулась Анджи, видя на металлической табличке своё имя, - сразу видно, что этот парфюм точно создан для меня! - Именно. Ты его только послушай! – с видом знатока произнесла брюнетка, доставая блоттер и с мистическим видом разбрызгивая парфюм. Анджи, закрыв глаза, попыталась выдернуть отдельные ноты из этой симфонии ароматов. Сладкое миндальное молоко, инжир, ваниль, амбра… Всё же надо отдать должное Селестии, сумевшей сходу подобрать для своей любимой этот парфюм. Однако одна нота, которую Анджи почувствовала на излёте аромата, подействовала на неё совершенно непредсказуемо. - Мне нравятся… Очень нравятся, но не пойми Анджи неправильно… Для большего вдохновения я бы предпочла духи с нотками сандала, а то и с сандаловой основой! К примеру… вот этот! – Анджи взяла с соседней полки, на котором покоились парфюмы от Molinard, тёмно-фиолетовый флакон с бронзовой крышкой. - “Santal Isolent”? А у тебя, однако, есть вкус в парфюмерии! – улыбнулась готесса, - я считаю этот парфюм просто идеальным воплощением сандалового аромата. Он пахнет точь-в-точь как чайные доски и набор инструментов для церемоний, вырезанные из чёрного сандала, да ещё и с нотками пряных трав и амбры… Мне кажется, как “Rose & Dragon” стали идеальным воплощением нашей герцогини, так и этот эликсир надолго станет твоим любимым ароматом, без которого ты не захочешь покинуть стены дома. - Если же это так, почему бы не послушать его? – Анджи не стала ждать. Слегка сбросив с себя пальто, надетое на почти что голое тело, девушка распылила в воздухе перед собой парфюм, после чего медленной царственной походкой вошла в ароматное облако, стоя под мелким дождиком зажмурившись от удовольствия. В голове застыли самые небывалые картины, напоминавшие о родном острове. Затерянное в глубине лесов на склоне спящего вулкана секретное капище с каменными идолами-тики, по ночам озаряемое колдовским огнём костра и факелов. Раскрашенные яркими красками фантастически красивые дома в стиле Французского Ренессанса спускающегося с гор города, где что ни улица, то набережная. Лёгкий бриз, робким вихрем врывающийся на балкон и сдувающий бумагу с этюдника. Ночной шелест волн, убаюкивающий лучше всякой колыбельной… В слегка разбавленной еле слышной «Марокканской розой» тишине парфюмерной лавки послышался лёгкий шорох. Застывшая в потоке чарующих впечатлений Анджи уронила на пол своё лёгкое осеннее пальто, оставшись лишь в белом кожаном бюстгалтере. Селестия, стоявшая в метре от художницы, почувствовала, что её словно окатили кипятком с головы до ног. Не помня себя, готесса вплотную подошла к Анджи и прижалась к любимой, чьё великолепное бронзовое тело, источающие аромат сандала и кардамона, вскружило готессе голову, словно пропитанное приворотным зельем. Забыв обо всех нормах приличия, дотошная до этикета девушка медленно и осторожно наклоняется к голым бронзовым плечикам художницы и покрывает их чувственными поцелуями, вдыхая аромат, в котором, казалось, была воплощена душа любимой. Медленно и нежно, словно боясь обжечь чувствительную кожу полинезийки своими поцелуями. Проходя извилистый путь от одного плечика к другому по ключице, словно срываясь, паря по воздуху, и неспешно поднимаясь от плечика к щёчке. Кончиком языка готесса осторожно облизывает сладкие, пропахшие нотками ванили губы Анджи, чтобы мгновение спустя впиться в них, слившись с любимой в жарком и страстном поцелуе. В таком горячем, и, в то же время, таком нежном, что биение сердца полинезийки могли бы услышать за окном случайные прохожие. Позабыв обо всём на свете, две прелестные девушки погружались в сладострастный транс за сеансом магического ритуала, смешивая пылающие чувства из своих сердец в пожирающую остатки рассудка в огне адского пламени ауру любви...