Прилив начался, И исчезли прибрежные травы. Не так ли и ты? Слишком редко тебя я вижу, Слишком сильно томлюсь от тоски.
Саканоуэ-но-ирацумэ «Сюивакасю», 967
— Я хочу сказать Вам нечто важное, Мадара-сама… Тон Вашего голоса полнился уверенностью, создавая резкий контраст со взглядом: напряжённым, застывшим, как у преступника, смотрящего на плаху. Глава клана ничем не выдал раздражающее недоумение, терзающее его сознание. Лишь «подбодрил» Вас логичным, лаконичным вопросом: — И что же? Под гнётом пронизывающего взора Вы едва заметно пальцами обхватили грубую дешёвую ткань рукавов кимоно. Словно подозреваемая в ужасном деле, сидели на коленях перед судьёй с взволнованным выражением лица, готовясь вот-вот несколькими словами отправить саму себя на место казни. Приоткрыв до этого плотно сжатые губы, тихо, всё с той же уверенностью, произнесли: — Я люблю Вас, Мадара-сама… Мужчина замер. Застыла и тишина. Вместе со временем. Всё вдруг прекратило движение, лишилось голосов. Остались лишь Вы, смотрящая на него виновато, печально, и он, чьё лицо сохранило выражение бесчувственной непроницательности. «Преступница» поддалась вперёд всем телом, будто в отчаянном порыве, ведомая осознанием скорой смерти: Вы выпрямили спину, оставшись сидеть на коленях. Сжимавшие рукава пальцы, теперь обхватили ворот кимоно — Вы прижали сложенные руки к груди. Мадара взирал на происходящее с каменным спокойствием изваяний. Он не мог ответить, не веря, вернее, боясь поверить в реальность происходящего. Вы же, воспользовавшись замешательством Учихи, начали говорить спешно, сбивчиво, в общем совсем не так, как обычно: — Я давно хотела… Но всё никак не могла решиться… Правда, я никогда никому не говорила таких слов… Но теперь молчать нет сил! «Тоска любви безмерна», как писала Оно-но Комати… Эта тоска снедает меня каждый день… Вас рядом нет, и так тревожно на сердце… Хочется видеть чаще, но я понимаю, как Вы заняты… И без того злоупотребляю Вашим терпением и вниманием к своей жалкой персоне… Жалкой вдвойне в сравнении с Вами! Даже более, чем вдвойне… — Вы ещё ближе, теснее прижали ладони к груди, будто зажимали в плену рук уверенность, что вытекала по капле вместе с каждым произнесённым словом. — Воспоминания о той ночи греют меня вместо угля, на который мне жаль тех сбережений, что накопились… Ой… Испортила всё… — Вы тихо выдохнули, покачав головой. — Простите, поток мыслей такой бурный, что меня, как челнок, качает в разные стороны… С одной стороны мне «родиться пришлось// в ничтожном, бедном жилище»*1* в этом мире, так что я даже не могу помыслить о Вашей любви… Здесь так принято… К тому же я совсем не пара такому, как Вы… Но, с другой, Вы — единственный понимаете моё одиночество, ведь так одиноки сами… О, как хочу! но, увы, не могу — ни сил, ни умения не хватает — успокаивающими словами укутать Вас, как ткань хаори плечи; утешить взглядом, как монах наставлением; пролить свет во мраке Вашей души, как фонарь в ночи — всё, чтобы Вы были счастливы… Пелена слёз укрыла прозрачной ширмой Ваши глаза. Улыбаясь, Вы смотрели на Мадару, желая объять одним лишь взглядом — растерянным, мечтательным, неуверенным взглядом первого признания. Учиха же не мог шевельнуть и пальцем. Разум истошно вопил: «Не верю! Неправда! Не верю!» В то время как сердце ликовало: «Она любит! Меня! Она любит!» Эйфория счастья разливалась горячими потоками по венам. Обжигающе, мучительно приятно. Мадара смаковал каждое сказанное Вами слово, даже интонацию, чтобы вновь отведать несравнимый вкус искренности чувств. О, пьянящий! Он был готов упиваться им вечно! Ками, сколько он ждал, не надеясь на взаимность от Вас, которая, казалось, только свои устремления и любила… Однако всё это время Вы плавились от любовной тоски, словно свеча, как и сам Мадара, начавший проклинать тот день, когда он подошёл к Вам, идущей с корзиной в окия. Меж тем Вы не выдержали острого и холодного, как сталь, взгляда Мадары — опустили голову, заранее зная приговор. — Я разрушила всё, что было между нами… Но я не могла молчать, иначе сошла бы с ума от будоражащих мыслей… Этих странных, разрушающих привычный уклад вещей чувств… Простите мою последнюю дерзость, Мадара-сама. Он будто пробудился ото сна. Резко поднялся. Протяжно скрипнуло кресло — глава Учих столь резко отодвинул его, едва удержавшись от желания отшвырнуть безвинную мебель в стену. Как и стол чёрного дерева с расцветшей узорами позолотой и множеством тумбочек — эту последнюю преграду между ним и Вами, с немым удивлением наблюдавшей за мужчиной. Мадара рванул к Вам, будто сокол к голубке, так же стремительно и безудержно. Чёрное хаори надулось, взметнулось, будто огромные крылья. Он поразительно легко для подобной резкости движений сел рядом с Вами на циновку. Пальцами, будто когтями, обхватил Ваш подбородок, наслаждаясь растерянностью и тенью страха в прекрасных глазах. Мадара рывком притянул Вас за талию к себе — голубке не вырваться из цепкой хватки сокола. Явно не ожидавшая подобного исхода Вы только и успели упереться ладонями в крепкую мужскую грудь. Даже возглас удивления не успел слететь с Ваших обветренных губ, в следующий миг оказавшихся укрытыми губами главы клана Учих. Он едва не зарычал от удовольствия. Сухая кожа губ оказалась столь податлива мягка под его неистовым напором. Мадара подминал, едва не кусал Ваши губы, ведомый мучительным желанием наконец-то испробовать их вкус, ощутить нежную ласку не только душой, но и телом. Ваше робкое признание оказалось той силой, что снесла преграду самообладания, так долго возводимую здравым смыслом. После той ночи в ней уже появилась брешь, но теперь… Теперь Мадара притянул желанную женщину ещё ближе: ваши колени соприкоснулись. Небольшое расстояние, в сущности пустяк в сравнении с прошлым, но так раздражает! Он не может осязать Ваше тело полностью. Лишь только небольшие ладони, упирающиеся в грудь, прожигали шёлковую ткань жаром Вашего тепла. Эта крохотная частичка Вас распаляла пламя желания в его душе. Пока ещё обузданное чувством долга перед кланом… Не разрывая поцелуя, Мадара отпустил Ваш подбородок из цепкой хватки пальцев, привычных к оружию и шеям врагов больше, чем к женщинам. По-хозяйски очертил двумя пальцами линию напряжённой шеи. Едва задел воротничок, провёл по линии ключицы к плечу и, резко надавив, толкнул Вас на циновку. Вы невольно разомкнули губы, чтобы вскрикнуть от неожиданности. Мадара тут же воспользовался моментом — углубил поцелуй, проникнув языком в Ваш ротик. Сломил ещё одну преграду. Сильные руки не позволили Вам больно приземлиться на бежевого цвета татами: Учиха мягко подхватил Вас за спину, продолжая держать за талию. На мгновение Вы повисли в воздухе, вероятно, ощутив себя, как Мадара: между небом и землёй. С одним лишь отличием в буквальности Вашего положения и блаженством его ощущений. Его язык переплетался с Вашим в неистовой пляске его обжигающей страсти и Вашей неумелой, но бесконечно нежной скромности, которая распаляла Мадару лишь сильнее. Ему казалось, что кровь закипела, стала невыносимо горячей, начав обжигать артерии и вены. И с каждой секундой жар лишь нарастал, грозясь спалить ненасытного в любви к Вам Учиху изнутри. Мадара мягко уложил Вас на татами, продолжая терзать поалевшие губы жестоким безудержным поцелуем. Одной рукой он упёрся в тростниковую циновку, чтобы не придавить Вас, второй же вновь обхватил Ваш стан и притянул к себе. Резко. Быстро. Сильно. Вдавив так, что Ваши пальцы с силой вцепились в чёрное хаори, будто Вы боялись сорваться со скалы в мрачную пучину пропасти. Глава клана брал верх над Вами не только несравненно большим мастерством поцелуя, но и силой — физической и желания. Последнее было подобно смертоносной лаве, в то время как Ваше нежным одухотворенным ветром окутывало мужчину, в этот момент желающего слиться воедино с той, мысли о которой так будоражат его, не дают покоя ни днём, ни ночью. «Сладкая… Вновь ела эти груши в меду? Уж слишком явственно ощущается его сахарная приторность», — подумал Мадара, с наслаждением разглядывая девушку: её закрытые глаза, дрожащие ресницы, яркий румянец на щеках, собранные в аккуратную гульку волосы, удерживаемую перекрещенными поблекшими от времени канзаши. Нехотя он прекратил поцелуй, чтобы позволить Вам перевести дыхание. Ещё несколько секунд Вы не могли открыть глаз, силясь восстановить дыхание. Мадара был тому весьма рад. Значит, не увидите самодовольное выражение его лица, когда он с внимательностью учёного мужа рассматривал Ваши покрасневшие истерзанные губы и дивную изящную шею. Он, Мадара Учиха, заставил Вас пылать румянцем от смущения. Именно он заставил Вас дышать глубже, отчего Ваша грудь приподнималась выше, порождая в сознании главы клана совсем недобрые намерения и отнюдь не безвинные желания. Именно к нему Вы расположены: ни к Тобираме или ещё хуже, хотя, подумал он, как посмотреть, Кеншину. Ни к кому иному, кроме него, Мадары Учихи, которому Вы стали принадлежать безраздельно после искреннего признания. Он и ранее с трудом принимал данность Вашего общения с другими мужчинами. Теперь же одна мысль о подобном неконтролируемой яростью обрушивалась на остатки здравого смысла. Мадара не потерпит рядом с Вами никого. Он сам защитит Вас, станет для Вас всем: другом, любовником, немым зрителем Ваших танцев. Размышляя, он любовался Вашими приоткрытыми губами, уже желая заклеймить их следующим поцелуем. — Это… Невероятно, — прошептали Вы, посмотрев на Мадару восхищённым взглядом. Однако тут же отвернулись под его короткий, негромкий смешок. — Согласен. Это невероятно, — сказал он, после осторожно опустил Вас на татами. — Невероятно, что ты призналась мне. Подобного даже я не мог ожидать. Глава клана продолжал нависать над Вами хищной птицей. Однако теперь его рука вновь когтистой лапой вцепилась в Ваш подбородок: он заставил Вас заглянуть в его легендарные учиховские глаза, чернота которых могла в любое мгновение окраситься кровавым цветом шарингана. Видимо, осознав, что противиться его воле невозможно, Вы подчинились его желанию. И, вскоре он понял, лишь на время, ибо Ваша деятельная натура не позволяла Вам покориться без сопротивления. Улыбка, которую он так ценил, сделала Ваше выражение лица ещё более располагающим, по-женскому мягким, прелестным, как цветок сакуры. — Неужели я смогла переиграть великого стратега клана Учиха? Кажется моё имя должно войти в историю. — И не надейся, — Мадара хрипло усмехнулся Вам на ухо, — всё равно после я контратаковал и победил. — С чего это вдруг?! — наигранным возмущением Вы постарались скрыть дрожь смущения в голосе. — С того, что именно я… — выделив местоимение интонацией, он осторожно прикусил мочку уха, наслаждаясь Вашим сдавленным вдохом. — Сейчас сверху. Одержал верх. В буквальном смысле. Мадара отстранился, посмотрел на Вас с нескрываемым самодовольством, что вызвало у Вас тихий смешок. — Помните, я давно говорила Вам, что опасно радоваться эфемерной победе? — Эта вполне реальная. — Неужели? — Вы вскинули брови вверх, изобразив на лице удивление. Затем подняли руку и положили её на щёку главы клана, совсем как в памятную ночь, когда он намеревался отнести Вас к лекарю. Израненная мозолями, покрытая сетью шелушащейся кожи женская ладонь любовно огладила очертания его лица. Невесомо касаясь огрубевшей кожи, Ваша ласка, легкая и невинная, как весенний ветерок, раздувала огонь разнообразных желаний, тлевший в душе Учиха с момента осознания и принятия своих чувств к Вам. Мадара шумно выдохнул, когда женские пальцы робко дотронулись до спутанных волос, начав нежно разглаживать их. Неизвестно каким образом, но Вы угадали одно из чувствительных мест мужчины. Никому кроме Изуны он не позволял касаться своей роскошной шевелюры. Из женщин редким исключением были некоторые особо симпатичные ему гетеры. Однако теперь лишь Вы одна были «удостоены» чести вытворять с его волосами что угодно, в пределах разумного, конечно же. — Я возьму реванш, Мадара-сама, — Ваш тихий шёпот будоражил и без того распалённое сознание главы клана. Изящные пальцы коснулись нижней губы, нежно обвели её очертания. Желание опалить эту ладошку поцелуями стало невыносимым. Он отпустил Ваш подбородок, намереваясь обхватить ладонь, однако «проворная лисица», как он навал Вас про себя, ловко убрала её, прижав к часто вздымающейся груди. Вторую так же опустила на татами, оставив мужчину совсем без ласки. Мадара шикнул, изображая недовольство. Он позволил Вам почувствовать власть над ним, его эмоциями, страстями, ибо в действительности Вы обладали оной. Однако Учиха не даст Вам считать, будто она безгранична и столь велика, что лишает его контроля над собой. Мгновение — Мадара вовлёк Вас в новый поцелуй и, воспользовавшись растерянностью «соперницы», поднял сначала одну, а затем вторую руку девушки своей свободной, обхватив их и зафиксировав прямо у неё над головой. Осознав обман, Вы попытались вырваться, но возможно ли справиться со стальной хваткой воина, привыкшего пленять не только женщин, но и брать в плен врагов? Вновь Мадара брал верх над Вами, беззастенчиво сплетая свой язык с Вашим в столь безумных движениях, что его возлюбленная едва не задыхалась от нахлынувших чувств и веса главы клана. Он вжал Вас в циновку, желая ощущать Ваше тело своим. Чувствовать, как девичья грудь соприкасается с его грудью. Почувствовать нежность «этой Сенджу», всю её — полностью, безраздельно, как он того давно желал. В последний раз прикусив Вашу нижнюю губу, Мадара прекратил сладостную пытку. Не отстраняясь, прошептал, касаясь Ваших губ: — Я в свою очередь возьму кое-кого другого… — он вновь поцеловал Вас: быстро и властно. — Моя дорогая возлюбленная, (В.И.). Смущение окрасило Ваши щёки, как закат небо над горной грядой: восхитительно красиво. Плененный этой невинной прелестью Мадара оставил поцелуй на Вашей щеке, обжёг горячими губами подбородок, коснулся шеи. Ваш шумный выдох — знак, что он нашёл Вашу слабость. Его губы изогнулись в не предвещающей ничего хорошего ухмылке: Учиха желал отомстить Вам за Вашу скрытность из-за которой ему пришлось так долго бороться с мыслями о Вас. Мадара сильнее сжал Ваши ладони, согнутыми в коленях ногами стиснул Ваши ножки, чтобы Вы даже не попытались применить их для своего «побега». Его возлюбленная лежала обездвиженная, абсолютно беззащитная, полностью подвластная ему. Опасливо оглядевшись по сторонам, Вы, видимо, осознав, что из этого плена Вам не сбежать, отвернули лицо в сторону оклеенных бумагой скользящих дверей фусума, искусно расписанных сюжетом на тему перерождения души в каждом из Шести Миров. Мужчина высказал своё недовольство Вам на ушко, обжигая нежную кожу горячим дыханием: — И вновь искусство для тебя интереснее людей? — Ну красиво же… — пробурчали Вы, упрямо не поворачивая головы, не одаривая его и взглядом. — У тебя ещё будет полно времени любоваться этими изображениями. Даже надоесть успеет. Предвосхищая Ваш вполне логичный вопрос, Мадара припал губами к пленительной шее. Невысказанные слова превратились в тихий: «ах!», сорвавшийся с истерзанных поцелуями губ. Он прикусил чувствительную кожу, удерживая в узде безумное желание, ибо он не желал причинить Вам боль. Учиха коснулся губами покрасневшего места, что в скором времени нальётся синевой. Природный букет аромата Вашего тела будоражил его разум, окончательно сводил с ума. Мадара страстно желал продолжить сладостное истязание нежной девичьей шеи. Пожалуй, если бы кто-нибудь осмелился в этот момент заглянуть к главе клана с Важным делом, то ему пришлось бы укрываться, в лучшем случае, от града ругательств. В это время во всём мире ничего не существовало для Учихи Мадары кроме одной лишь Вас, столь пленительно прекрасной в охватившем Вас смущении; чарующе нежной в своей беззащитности перед ним. Раскалённый обруч жажды близости стиснул его грудь: поражённый Вашей красотой Мадара начал покрывать Вашу шею множеством грубых и нежных поцелуев. Тихие вздохи заполняли воздух покоев, по обыкновению сотрясаемый лишь мужскими голосами, вещавшими о военных, политических и экономических вопросах. Немногочисленная старинная мебель безмолвно внемлила этим неразборчивым словам любви. Учиха предотвращал любые Ваши попытки высвободить руки из железных оков его хватки, надавливая сильнее, однако не так чтобы вывихнуть хрупкие запястья. — Нечестно!... Мадара-сама, прошу… Ах! — Ваше возмущение прервал шумный выдох, слившийся в тихий стон. Он опалил Вашу шею горячим дыханием, сдавленно прохрипев: — Проси… Мне нравится то, как ты просишь. Вероятно я не смогу отказать тебе… — лёгкий поцелуй коснулся посиневшей «отметины». — Лишь «вероятно». Глава клана продолжал осыпать Вашу шею поцелуями до тех пор, пока на открытом его пытливому взгляду участке кожи не осталось ни одного нетронутого места. Он не хотел останавливаться — чувства, подобные извержению давно спящего вулкана, погребали под слоем пламенных желаний всё важное для него, в особенности, осознание долга перед кланом и семьёй, холодную рациональность разума. Эта женщина наконец-то принадлежала ему! Только ему! Она змеёй извивалась от его ласк, в порыве чувств шептала его имя, сама открыла перед ним сокровенную тайну своего сердца. Всё время Вы любили его… Лишь его… Мадара посмотрел на россыпь чёрных жемчужин-засосов на Вашей шее — теперь каждый будет знать, что Вы уже никогда не будете принадлежать никому из них. Ни к кому кроме Вашего возлюбленного не будут обращены Ваши взоры и помысли. Вы вверили сердце тому, кто знает сколь бесценно оно и кто сможет сохранить этот величайший из даров. Взгляд Учихи скользнул на льняного цвета воротничок. Тонкий слой ткани — преграда между впадением в пучину желаний или принятием поразительной жестокости реальности. На миг перед глазами пролетели, будто сорванные с ветви осенние листья, образы родителей, лица соклановцев, громада строящегося селения. Среди россыпи этих образов мелькнула отпечатавшаяся в сердце картина той ночи, чей мрак осветили первые искорки Вашего полного доверия к нему. Тепло рук, мелодичность голоса, шёлк волос — всё запомнил Мадара. Нежная забота, оживленная беседа, природная понятливость и доброта — всё казалось воплощением безмятежного мира, в котором Учиха желал бы жить. Вспышкой фейерверка воспоминания озарили сознание: теперь глава клана знал, какое решение ему надлежит принять. Мадара оттянул воротничок-преграду, обнажая плавный изгиб ключицы. Он тут же оставил на ней горячие прикосновения губ. Вздрогнув, Вы едва слышно из-за смущения прошептали: — Нельзя ведь… Это может привести к излишней близости… Я не могу сделать это сейчас… Иначе не смогу долг окия выплатить… Вы знаете, обряд мидзуагэ, «потерять невинность» с важным клиентом… — И не придётся, — Мадара одарил Вас пылающим спокойной уверенностью взглядом. — Моя жена не будет служить ни в окия, ни где-либо ещё, кроме дома своего мужа. — Ваша… Кто?! — выдержка его возлюбленной треснула поражённым удивлением в голосе. — Мадара-сама, я ведь говорила о себе, а не о Вашей будущей супруге. Усмехнувшись, он приблизил своё лицо к Вашему. С упоением наслаждаясь растерянностью в родных глазах, Мадара, касаясь своими губами Ваших покрасневших от поцелуев губ, медленно произнёс, будто желая вложить эти слова в Ваше сознание: — Я тоже говорил о тебе, леди Учиха (В.И.). Он настойчиво углубил поцелуй, чтобы сейчас оставить Ваше изумление невысказанными мыслями. У Вас будет полно времени, чтобы замучить его вопросами, а пока что у Мадары зрел план действий более интересных, чем обсуждение свадебного торжества… Отпустив Ваши руки, он последний раз провёл языком по покрасневшей нижней губе, прежде чем отстраниться, выпрямиться. Со вздохом опустив затёкшие руки, Вы на мгновение прикрыли глаза, видимо пытаясь упорядочить хаос мыслей и эмоций. И менее чувствительный человек пребывал бы в смятении после произошедшего, что уже говорить о Вашей впечатлительности и богатом воображении. Мадаре же подобная реакция была лишь на руку. Он достал из-за пояса короткий меч вакидзаси, что обычно носят вместе с катаной. В сером зимнем свете вспыхнула смертоносным блеском сталь. Миг — широкий пояс оби заполнил кабинет звуком треска разрезаемой ткани. У главы клана не было желания, да и терпения развязывать его. Пришлось бы поднимать Вас, поворачивать спиной, путать пальцы в узлах — столько мороки! «Этот наряд не стоит столь значительного внимания к себе», — так аргументировал своё решение Мадара, с довольной полуулыбкой наблюдая за Вашей реакцией. Чтобы крик не сотряс покои, Вы прикрыли губы ладонями. И всё же тихий всхлип донёсся до его слуха. — Чш-ш-ш, не стоит бояться, — истёртая рукоятью оружия ладонь легла на часто вздымающийся живот: Ты единственная, кому я не могу причинить вреда. Даже в самых тёмных мыслях. — П-п-предупреждайте… — Ваш голос так и сквозил недовольством напуганного человека. — Или х-хотя бы намекайт-те, если х-хотите вытворить… Вот такое! У меня же чуть сердце… Из груди не выпрыгнуло! — Отныне оно принадлежит мне. Я бы его сохранил, — Мадара усмехнулся, заткнул вакидзаси за пояс и нетерпеливым движением распахнул Ваше верхнее кимоно. Вы отчаянно попытались перехватить его руки, однако, он, предупредив Ваш манёвр, обвил пальцами хрупкие женские запястья. Развёл Ваши руки в стороны. — Отчего я не удивлён, что именно «эта Сенджу», не побоявшаяся наведаться без приглашения к главе клана, страшится близости между мужчиной и женщиной, как мыться посуды после пиршества? — О, прошу, не напоминайте, Мадара-сама… — с мольбой прошептали Вы и глубоко вздохнули. — Я… Я просто… До этого никогда… Его возлюбленная замолкла, поражённая, как громом, чёрным пламенем его мгновенно вспыхнувшего взгляда. Хватка на запястьях стала невыносимой, будто их заковали в колодки. Вы тихо ахнули, и Мадара отпустил Ваши руки. — Я иногда забываю, что касаюсь не бесчувственного оружия, а нежного цветка… Неужели правда? Ты никогда не сближалась с мужчиной? Вы робко кивнули, явно не желая делиться сокровенными секретами Вашей не совсем удачной личной жизни. Сердце главы клана охватила страсть торжествующего собственнического чувства. Учиха не отнёсся серьёзно к Вашим сомнениям о «потери невинности». Он был уверен, что отнюдь не все майко были невинными перед тем, как снять красный воротничок. Притвориться девственницей не так уж сложно, если знать у кого спросить совета. Мадара не сомневался, что в Вашем возрасте у Вас определённо должен был быть какой-нибудь недостойный слабак, лишивший Вас невинности. «Тебе давно больше шестнадцати и даже восемнадцати… Неужели ты берегла свою честь ради того, кому желала вверить сердце и всю себя? Стойкий дух и благородные намерения делают тебя прекрасной даже в этих лохмотьях. Даже слишком… Я рад, что мужчины из твоего мира слепые олухи: они не были способны разглядеть в тебе того, что ясно мне. Отныне лишь я один буду любоваться твоей красотой: телесной и душевной», — будоражащие мысли неконтролируемым пламенем превратили в пепел остатки сомнений о правильности принятого решения. Мадара рывком развязал пояс непривлекательного льняного дзюбана, нижнего кимоно. Вы тихо ойкнули, но бросили бессмысленные попытки помешать Учихе совершить задуманное. Перед горящим взором открылся скользкий шёлк хададзюбана, последнего, нательного кимоно, соблазнительно стекающего по часто вздымающейся груди, выделенной подвязанным под нею поясом. Он окинул жадным взглядом Ваше тело, до конца не веря в реальность происходящего. Похоже на сон, однако… Разве так явственно ощущается в мечтах биение сердца? Учиха провёл ладонью по шее, усыпанной тёмно-фиолетовыми следами его страсти, плавно очертил мягкую округлость груди, опустил руку ниже — на пояс. Обхватил узел, однако, Вы неожиданно смело произнесли: — Простите, но так нечестно, Мадара-сама! Я мало того, что без пояса осталась, так ещё и почти до конца обнажена… В отличие от Вас! — Полюбоваться хочешь? — он лукаво улыбнулся, смотря на Ваше сосредоточенное лицо, порозовевшее от смущения, как цветы вишни в период Третий луны. Вместо ответа Вы приподнялись и потянули руки к тёмно-серому поясу его домашнего кимоно. Верхнее платье спало с покатых женских плеч, будто старая змеиная шкурка. «Соблазнительница», — подумал Учиха, поражаясь собственной выдержке. Мадара обхватил Ваши ладони и помог Вам подняться на ноги. После потянул за рукава верхнего платья, что через мгновение озером грубой домотканой ткани разлилось у Ваших ног. Следом под напором его рук спал нагадзюбан. — Вот так намного лучше, — сказала Мадара голосом, в котором причудливо переплелись нежность и нескрываемое удовольствие. — Я тебе не позволю более надевать эти убогие платья. Они, как слой грязи, скрывающий истинную красоту цветка, не позволяют мне смотреть на пышный цвет твоей прелести… — Я… О… Благодарю… Спасибо, Мадара-сама, — Ваш сдавленный стыдливостью шепот отозвался приятной дрожью в его теле. — Я бы так хотела сочинить стихотворение к месту… Но мысли… Хрупкие женские пальчики с трудом развязали пояс. Под тяжестью взгляда Учихи, замерев в нерешительности на миг, Вы покачали головой. Мадара ощутил родное тепло на плечах. О, ками, это не мечты под сенью старого дуба, не полуночные фантазии — это новый светлый тон мрака его реальности. Теперь у него есть огонёк надежды на то, что он не погрязнет в черном болоте ненависти, злобы и отчаяния… Тёмный шёлк соприкоснулся с домотканой тканью. Учиха глубоко вдохнул, ощутив Ваши ладошки на груди. — Какой чудесный рисунок у Вас на дзюбане! — восторженно промолвили Вы, смотря на вышитый шёлковыми нитями рисунок, изображающий окружённого громадой волн бога грома Сусаноо в боевой стойке: катана отведена для удара, пристальный прямой взгляд устремлён на восемь чудовищных голов дракона Ямато-то норотори, выглядывающего из пучин. — И вновь чье-то мастерство тебя занимает больше момента, — Мадара приподнял Ваше личико за подбородок, властно поцеловал в губы. — Твой будущий муж ожидает ласк, а не повести о значении вышивки на его нижнем платье. — Могу выполнить оба дела сразу, — Вы хитро улыбнулись, начав нарочито медленно развязывать пояс. — Когда-нибудь обязательно проверим и даже поспорим. А пока что… Расписной дзюбан и белый хададзюбан коснулись расплывшегося круга льняной и шелковой тканей. -… Я возьму ту, кто принадлежит по праву мне… Мадара немедля лишил Вас последнего слоя одежды, той тонкой скорлупки, что защищала Ваше тело от опаляющего желания главы клана Учих. Вы постарались прикрыть свою наготу, однако он не позволил: обхватив за талию резко притянул к себе, прижав так близко, крепко, что Вы не могли даже рукой дёрнуть. — Тебя. Он вовлёк Вас в новый поцелуй, совершенно несравнимый с предыдущими. Мадара терзал Ваши губы, силясь познать всю их мягкость, податливость его безудержному напору. Он переплетал ваши языки в самом безумном вихре жгучих чувств, разрывающих его душу на части. Соблазнительно нежное тело возлюбленной будоражило его мысли, как ничто иное в этом мире. Глава клана в своём кабинете исследовал не полученные финансовые данные, а прелесть его будущей жены, матери его наследников. Он медленно провёл огрубевшей ладонью вдоль Вашего позвоночника. Вверх и вниз. Лёгкая дрожь послужила ему знаком того, что он избрал верный способ расслабить свою возлюбленную перед тем, как она впервые почувствует его в себе. Второй рукой он прижимал Вас за талию, пальцами выводя причудливые узоры на Вашей коже. «Довольно невинных игр», — подумал Мадара, ощущая, как нестерпимый жар желания опаляет его возбужденную плоть. И без того он проявил ранее неведомые ему самому чудеса выдержки… А Ваши огрубевшие от тяжёлой работы пальцы, так трепетно гладящие широкую сильную спину, лишь более распаляли пожар в его душе. Он едва сдержал усмешку, когда Вы дёрнулись, ощутив его восставшую мужественность. Как это было мило, невинно и совсем в Вашем характере! «Сначала призовёт это ненасытное чудовище желания, а после бежит, что есть сил. Прозвище «эта Сенджу» идеально подходит тебе, негодница», — мысленно пожурив Вас, Мадара начал жадно водить руками по Вашей спине. Он будто силился согреться теплом напряжённого тела, пьянящего его своим особым, свойственным лишь Вам изяществом. Его ладони сжали Ваши бёдра. Сдавленно выдохнув прямо в губы возлюбленному, Вы завершили это сладостное безумие, но тут же начали покрывать поцелуями широкую мужскую шею. Шершавая женская ладонь нежно обхватывала его за спину, а вторая запуталась в длинных небрежно расчёсанных волосах, начав любовно поглаживать их, пропуская жёсткие чёрные пряди сквозь пальцы. О, сколь мучительно сладостны были чувства, охватившее главу клана! Ни с одной женщиной он не испытывал подобных. Все они начали казаться не более, чем бледными призраками в сравнении с удовольствием, магмой растекающимся по всему телу. Любовь Мадары, его страсть к Вам, неконтролируемое желание обладать Вами достигли своего пика в этот момент! Он до боли, что оставит синяки, сжал Ваши бёдра, прохрипев: — Моя… После, играючи подхватил на руки и вновь уложил на циновку, недалеко от сброшенных одежд и одиноко лежащего меча. Властно раздвинул женские ноги, после закинул их на свои широкие плечи. Вы на вздохе прошептали: — Так скоро?... — «Тоска любви безмерна», — ответил Мадара строкой из стихотворения Оно-но Комати, единственного из её сочинений ему известного. И всё благодаря Вам. — Сначала будет больно. Придётся потерпеть… Вы понимающе кивнули, закусив губу. «Она уже привыкла сносить всё, что выпадет на её долю», — подумал мужчина, окинув Ваше покрасневшее лицо редким для него нежным взглядом. Крепко обхватив Ваши ноги Мадара начал медленно входить, наблюдая за каждым изменением в выражении лица любимой. Напряжённое ожидание начало постепенно искажаться в отражение вспышки резкой боли, что Вы испытали, кода Мадара коснулся девственной плевы. Сильнее вцепившись в татами остатками ногтей, Вы шумно выдохнули, а после до него донёсся тихий неразборчивый вскрик, похожий на мышиный писк. Ваша нижняя губа побелела — так сильно Вы закусили её, чтобы сдержать звуковое выражение резкой боли. Учиха же хрипло выдохнул, наслаждаясь долгожданным моментом присвоения этой женщины. Собственническое чувство возрадовалось, когда он одним резким толчком присвоил её невинность, стал первым и последним мужчиной в её жизни. Незабываемое удовольствие впервые ощутить тепло её сокровенного места, готовность принять Мадару и подарить ему себя всю. Шершавая мозолистая ладонь легла на Ваш живот, медленно огладила бархатистую кожу. — Тш-ш-ш, всё уже прошло… — Мадара постарался придать низкому, обычно звучащему угрожающе приказным тоном голосу успокаивающую интонацию. — Скоро здесь зародится тот, кому я дарую свою фамилию… — Акх… Вы так уверены в том, что это возможно после одного обмена платьями[т.е. совместно проведенной ночи]? — тяжело дыша, прохрипели Вы, лукаво смотря снизу вверх на главу клана, нависшего над Вами, будто грозная громада скалы. Мадара, в последний раз проведя ладонью по мягкой коже, крепко обхватил Ваши ноги. Его будоражаще-угрожающий, рокочущий, точно ветер перед грозой, шёпот не предвещал спокойных утех: — Более чем. И сейчас я уверю тебя в своей правоте… Он начал двигаться размеренно, плавно, позволяя Вам привыкнуть к новым ощущениям. Учиха хотел упиваться Вашими стонами сладострастия, а не боли. Однако он желал ускорить темп, каждым толчком высказывая Вам все те чувства, что накопились у него за эти Луны. Но пока что рано: Вы не успели привыкнуть к ощущению возбужденной плоти внутри себя. Придётся подержать в узде амбициозные планы ещё некоторое время. Ваши вздохи становились всё более частыми, а напряженное выражение лица постепенно сменялось на томное. Приоткрыв губы, Вы безмолвно просили продолжения, начав осторожно двигать бёдрами навстречу. Мадара без промедления понял намёк, начав двигаться более резко, быстро, жёстко. Именно так, как он того желал. Будоражаще остро он ощущал каждый толчок в теплоте лона возлюбленной. Все накопившиеся в нём мысли, эмоции, чувства переплавились в нестерпимый жар, что расплавленной сталью заливал его тело, придавая ещё больше силы каждому действию. Уже не сдерживаясь, Мадара двигался исступлённо, с наслаждением вслушиваясь в Ваши не сдерживаемые стоны. Ему было безразлично на неловкость положения его секретаря Мэзэру-сана, ставшего невольным слушателем этой страстной песни любви. Глава клана не мог думать ни о чём другом, кроме Вашего раскрасневшегося лица, мечущихся по татами рук, силящихся зацепиться за тростниковое плетение остатками ногтей. Будто Вы могли сорваться, упасть, разбиться на сотни осколков в любой миг… Мадара ощущал, что Вы начинаете приближаться к кульминации. Слишком рано. Он не успел вдоволь насладиться возлюбленной, упиться её сладостными стонами. Обычно такая сдержанная, сейчас она была похожа на облаченные в тело эмоции, что снедали её под маской спокойной учтивости. Извивающаяся, словно змея, свободная от оков манерности, его ожившая мечта. Учиха сделал ещё несколько глубоких толчков, после вышел под Ваш возмущённый полувздох-полустон. Ничего не говоря, он перевернул Вас на живот. К его удовольствию, Вы быстро поняли замысел будущего мужа. Упершись согнутыми локтями в жёсткую поверхность пола, выгнулись, точно кошечка, даже чувственно повели бёдрами, явно желая распалить мужчину, чтобы он наконец-то закончил начатое. Шумно выдохнули, ощутив увесистый шлепок по ягодице. Мадара решил, что в следующий раз их будет намного больше, а пока что у него не хватит сил оттягивать томительное мгновение. Глава клана навалился сверху мощной громадой своего мускулистого из-за нескончаемых тренировок тела. Вы чуть приподнялись, чтобы ощутить его жар, сводящую с ума силу. Мадара бесцеремонно вырвал из Вашей растрёпанной гульки канзаши и, не глядя, швырнул их в сторону. Привыкшая к метанию кунаев и сюрикенов рука пустила несчастные заколки прямо в бумагу васи, натянутую меж перегородок сёзди. Длинные палочки вошли ровно в тонкую поверхность, будто нож в тофу. Послышался удивлённый вскрик Мэзэру-сана. Получившие свободу волосы шёлковыми волнами разлились по Вашей напряжённой спине. Мадара находил это крайне соблазнительным. Ведь распускать волосы Вы могли только при любовнике или муже: ещё одна преграда между бесчувственной учтивостью и полной будоражащей близостью. Он нежно убрал пряди в сторону, оставляя беззащитно обнажённой спину и шею. Прижался к Вам всем телом, упершись одной рукой в татами, второй он накрыл мягкое полушарие женской груди. Вы глубоко вздохнули, прошептав: — Молю, Мадара… Хриплый смешок раздался над самым ухом перед тем, как Учиха осторожно прикусил чувствительную мочку. Из Ваших истерзанных поцелуями губ вырвался неприлично громкий жалобный стон, отозвавшийся жаркой дрожью в теле шиноби. Он начал исступлённо покрывать поцелуями Вашу шею, плечи. Огрубевшая ладонь с наслаждением сжимала нежную грудь, задевая розовую жемчужину соска. Мадара резко вошёл, и Вы содрогнулись всем телом, на вздохе выкрикнув: — Мадара! Дрожащая женская ладошка легла поверх его, вторая скребла ногтями ворс татами. Учиха двигался мощно, резко, по-животному дико, вдавливая Вас в тростниковую поверхность. Все несказанные слова, не выраженные чувства, накопившиеся эмоции сплелись в горячий пульсирующий узел, что оказался разрублен, будто лезвием катаны, желанными словами: «Я люблю Вас, Мадара-сама». Каждый всхлип, стон, чувственный вздох были платой за его неимоверно долгое ожидание. Россыпь лёгких и болезненных поцелуев на спине, сбившееся дыхание, переплетение его и её мозолистых пальцев — пульсирующий миг кульминации, вознёсшей души и тела на вершину наслаждения; слияние двух любящих людей воедино — непередаваемое мгновение окончания безумного танца страсти. Вы упали первой, не в силах выдержать груз нахлынувших эмоций. Мадара с глухим, похожим на рычание, стоном опустился следом, рядом с Вами. Некоторое время ни он, ни Вы не были в силах шевельнуться. Лишь лежали, вслушиваясь в постепенно успокаивающееся дыхание друг друга. Сознанием главы клана овладела безбрежная пустота безмятежности. Перед глазами простирался потолок, спину холодила шершавая тростниковая вязь, сбоку согревало тело возлюбленной. Мадара оказался в своём «Чистом мире», куда он непрестанно искал путь так много лет. Он властно притянул Вас к себе, укрыв обоих чёрным шёлком своего кимоно. Устроив голову на его плече, Вы по-собственнически положили руку на широкую мужскую грудь, задумчиво прошептали: — Что только подумает Мэзэру-сан? И не только он… Мадара усмехнулся, зарывшись рукой в Ваши волосы. — Даже самый последний дурак из прислуги поймёт, чем мы тут занимались. — Вот и я о том же… Стыд то какой… — Не вижу ничего постыдного в своей заботе о будущих наследниках. — Вы действительно… — пальчики огладили секущуюся чёрную прядь. — Хотите взять меня в жёны? — И в жёны, и просто взять, — Мадара с удовольствием наблюдал за тем, как Ваши губы изогнулись в смущенной улыбке. — А Вам всё об одном! — Мне понравилось, — он несильно сжал округлое бедро. — Мы будем повторять это как минимум каждую ночь, которую я буду проводить дома. — И это… Минимум?! — Если утром меня не увлекут проблемы, то я буду наслаждаться тобой утром и днём после собраний мне нестерпимо нужна разрядка. — Пожалейте меня, Мадара-сама! Я всего лишь слабая женщина, которая не может исполнять обязанности всех Ваших любовниц, — Ваш тихий смех ласкал его слух приятнее, чем любая музыка. — Считай, ты делаешь это ради благополучия членов клана. После нашей близости я становлюсь добрым и пушистым, как самый очаровательный в мире кролик. Твои будущие подданные будут тебе лишь благодарны за то, что ты смиряешь мой гнев. Вы лишь тихо рассмеялись, утомлённо прикрыв глаза. Ему показалось, будто то была переливчатая трель «музыки ветра». Мадара положил широкую ладонь на Ваши лопатки, прижимая Вас ещё ближе, словно боясь, что в любое мгновение Вы можете исчезнуть, покинув его в бесконечной пустоте одинокой скорби. — Не волнуйтесь, Мадара-сама, я никогда не оставлю Вас… — сонно прошептали Вы, поелозили головой о напряжённое плечо. — Я даже вот не убоялась прийти… Хорошо, что Вы решили открыть окно. Я сразу поняла, что, когда часовые возмутятся из-за моей дерзости, можно будет начать голосить без опаски показаться безумной… — Значит ты всё просчитала? — Учиха изогнул бровь, окинув лежащую на груди девушку изумлённым взглядом. — Прозвучит слишком самонадеянно с моей стороны, если я скажу, что «да». К тому же это не правда. Я напросилась идти вместе с Вашими войнами, возвращавшимися домой. Сегодня как раз смена, как мне сказали те, кто меня тогда страшными легендами запугали. Помните, я вам говорила о них… Ну и я прикинулась, будто меня послала одна гетера тэндзин прикупить у Вас пудры и гребней. К Вам ведь недавно торговцы из самой столицы приехали, об этом у нас много говорят. Всё сетуют, что Ваши красавицы раньше наших модными новинками обзаведутся, — нежные поглаживания и плавная речь сливались в тягучее тепло, разлившееся по всему телу, постепенно погружавшее его в сон. — Так я и оказалась тут. А дальше у меня в душе теплилась надежда, что Вы откроете окно, перегородки вряд ли — зима ведь, холодно очень. Если бы не открыли, пришлось бы возвращаться и, одному богу любви Айдзен-мёо известно, когда моё сердце решилось бы вновь излиться перед Вами кровью самых сокровенных чувств… — Удачно я решил, что в кабинете душно, — прошептал Мадара в полусне. — Запомнила, куда окна выходят? — Ещё тогда, когда Вы впервые меня привели сюда, — нежный голос слышался всё дальше и дальше, будто доносился вовсе из другого мира. — Я запомнила, что главные врата хорошо видны из окна. Да и само поместье находится близко от ограды, не так, как обычно бывает, так что пришлось лишь подавить стыд и немного покричать… От женщин только такого и ожидают… — Сообразительная, — Учиха ощущал, что его губы едва шевелятся: каждое слово приходилось вырывать изо рта, точно колючки из волос. — Находится близко, чтобы глава клана мог сам, до донесения часовых, услышать шум и подготовиться… К обороне… Пространство вдруг закружилось, завертелось, как сюрикен в умелых руках, унося с собой сознание Мадары, кромсая последние слова, превращая их в месиво неразборчивых звуков. Нахлынувший прилив безэмоциональности вдруг отошёл обратно в черноту моря беспамятства. Сильная воля пробудилась ото сна. Учиха выкрикнул Ваше имя, будто это могло спасти Вас от неминуемой гибели в пучине мглы. Сильные руки сомкнулись на хрупком теле, начавшем таять под его ладонями, как снег в Новом Году. Ваш голос стал далёким шумом уносящегося прочь ветра. «О путях одиноких монахинь… Судьбе ронина… Карме… Обязательно… Надеюсь, я смогу отблагодарить Вас, Мадара-сама… Спасибо Вам… Вы хороший…» — пел он памятной ночью сказанные слова, растворяясь, как дымка, видение, мираж. — «Луна скрылась за облаками,//Как и счастье моё -//Нашло укрытие в вечной печали…» Учиха напряг слух, чтобы услышать голос вновь; сдавил в объятиях практически растаявшее тело, чтобы сохранить на краткий миг обретенное счастье. И вот ему послышалось… — Мадара-сама, Вы чего-то желаете? — гнусавый голос секретаря раздался совсем рядом. Глава клана открыл глаза. Сон. Это был просто чертовски реалистичное видение. Он заснул прямо за рабочим столом со свитком на коленях. И, видимо, ещё и говорил во сне, раз вошёл Мэзэру-сан, справедливо решивший, что в пустых покоях господину обращаться не к кому, кроме как к секретарю. Мадаре хотелось разорвать свитки, разбить мебель, разрушить весь кабинет от обиды, боли и злости на себя самого. «Детские, нелепые мечты», — подумал он, в миг возвращая своему лицу холод сосредоточенности. — Да, Мэзэру-сан. Откройте окно. Душно. Секретарь почтительно поклонился и под пристальным тяжёлым взглядом засеменил выполнять приказ господина. Задучиво-растерянное выражение его глаз навело главу клана на мысль о том, что он по всей вероятности вслух произносил Ваше имя. И теперь Мэзэру Учиха силился понять, что это за новая подружка у господина, к которой он взывает даже в пустоте кабинета. «Когда-нибудь ты признаешься мне… Наступит тот день, будь то до или после твоего дебюта как гейши», — Мадара дробно барабанил пальцами по столешнице редкого чёрного дерева, вперив пустой мрачный взор в осунувшиеся, укрытые снежным платьем деревья. — «Ты в любом случае станешь моей… Этот сон явственно мне показал, насколько низко я пал в желании разделить с тобой изголовье. Идеалы отцов и клана предать не смогу, но обязательно что-нибудь придумаю. В конце концов, ты остаёшься здесь навсегда, я не намерен погибнуть скоро — время есть». Белой слезой опустилась снежинка по бескрайнему синему платью ночного неба. После этого случая Мадара долго не закрывал окно в кабинете, надеясь однажды услышать Ваш возмущённый крик.***
В сердце тоска…
Гляжу — светлячки над рекою, А мнится — душа, Драгоценным камнем сверкая, Вдаль уносится, тело покинув.
Идзуми Сикибу «Идзуми Сикибу-сю», 208
— Ты. Останешься. Здесь, — приказной безапелляционный тон Мадары пробирал до костей. Вы опасливо сделали шаг назад, ближе к кромке воды, боясь, что он сумеет дотянуться, схватит крепко и не позволит уйти. А Вы должны. Нет, обязаны. Светло-серая поверхность камня серебрится в зелёных зарослях камыша. «Когда ещё может предоставится такая возможность?» — подумали Вы, не отводя взгляда, полного печали, от искажённого в выражении бессильного гнева лица шиноби. Пальцы крепче сжали шершавые ручки узелка с новым бледно-коричневого цвета хаори — подарок Томико на последний Новый Год в этом необычном, безумно жестоком, но интересном мире. Жаль ли Вам было покидать его? Несомненно! Много невероятных событий успело привнести новые краски в Вашу душу: некоторые были белыми, как бумага васи; но так же были и те, что омрачали её, душу, чернильной темнотой. Невольно вспоминались безумные планы Хаширамы, непосредственной участницей которых невольно, ну, иногда намеренно, становились Вы. Чего стоил только случай с сакэ! Тобирама с внимательностью бдительного часового следил за наполнением дня старшего брата, желая, чтобы тот не разменивал драгоценное время на свои прихоти. Одной из которых были несколько чарочек сакэ после утомительно скучной бумажной работы. Сенджу младший без стеснения обыскал кабинет старшего на предмет алкогольных заначек. После, с чувством выполненного долга и четырьмя бутылочками сакэ в руках, он покинул обречённого на трезвость главу клана. Однако Хаширама не зря слыл «Богом шиноби». По крайней мере решение он нашёл с божественной быстротой: уже тем вечером он условился, что Вы пронесёте ему сакэ в своей сумочке хичаку. Было просто немыслимо отказать главе селения. Потому на следующий день, несмотря на сильное волнение, Вам удалось выполнить «сложнейшее из заданий». Как Вы и Хаширама того ожидали, Тобирама быстро смекнул, кто нарушает воздержание старшего Сенджу. Пришлось искать альтернативы. Вы пробовали проносить сакэ в рукаве — через день альбинос прознал об этом. Постарались скрыть бутылочку в оби: через два дня Тобирама, по обыкновению осматривая Вашу сумочку и рукава, внезапно обхватил Вас за талию и рывком притянул к себе. В голове не успела промелькнуть даже искра осознания происходящего — Вы упёрлись ладонями в широкую грудь, скрытую за мягкой тканью тёмно-синего кимоно. Резко подняли голову и вперили ошарашенный взгляд в невозмутимое лицо Тобирамы. Настолько велико было Ваше возмущение, что Вы даже не могли найти более менее приличных слов, чтобы выразить своё неудовольствие происходящим. Тем временем Сенджу младший без тени смущения запустил ладонь под Ваше оби и извлёк оттуда под обречённое восклицание Хаширамы бутылочку сакэ. Тогда-то Вы и постигли глубину коварства Тобирамы! Вы только и успели подумать о том, как ловко отвлёк Ваше внимание альбинос, когда его спокойный голос, словно морозный ветер, обжёг Ваш слух. «Если ещё хотя бы раз я словлю тебя на том, что ты тайно проносишь этому недоумку водку, то я…» Однако ехидный комментарий «недоумка» прервал тираду альбиноса. «Возьмёшь (В.И.) в жёны и будешь мучить её до конца дней. Более ужасного наказания даже самый изощренный палач не придумает.» Едва оправившись от первого шока, Вы чуть не впали во второй. Тобирама сначала не нашёл, что ответить. Так и остался стоять, держа в одной руке бутылочку сакэ и продолжая прижимать к груди Вас. Чуть тише Хаширама добавил: «И я наконец-то понянчу племянничков…» Стоит ли говорить, что раздражению Тобирамы, равно как и Вашему смеху не было предела? Однако кульминация истории наступила в тот день, когда Хаширама предложил Вам самый безумный из ранее проделываемых трюков. Вы для вида поворчали, однако, когда на кону стоят данго и пирожные из рисового теста и сладких бобов — манзю Вы готовы совершить даже нечто столь безумное, но и действенное, предложенное Вам главой клана. До сих пор при воспоминании об этом хочется хлопнуть себя по лбу или осторожно поддеть Тобираму, вероятно в тот момент поклявшегося создать технику, способную выбить дурь из ваших с Хаширамой бедовых голов. Как сейчас Вы помните тот диалог с главой клана Сенджу. «Никто не видел?» — вкрадчиво интересуется Хаширама, подходя ближе, почти вплотную к Вам. «Нет. Я была крайне осторожна, Хаширама-сама», — Вы настороженно оглядываетесь по сторонам, понизив голос так, чтобы Вас слышал только находящийся в кабинете мужчина. «Тобирама должен вести переговоры с помощниками представителей клана Сарутоби в северной части дома», — Хаширама опасливо косится на дверь. «Я не встретила его по пути. Возможно, он ещё там», — произносите Вы, недоверчиво оглядывая плотно закрытое окно. «В таком случае медлить нельзя… Наш план оказался весьма действенен! Даже слишком… Пожалуй, оставим сомнения. У меня нет сил более ждать… С утра только и думаю об этом», — мечтательность в голосе Хаширамы в одно мгновение сменяется усталым недовольством изнурённого человека. — «В последние дни одни лишь дела занимают меня… Совсем нет ни возможности, ни времени расслабиться». «Мне очень жаль, Хаширама-сама. Надеюсь, Вы сможете хорошо отдохнуть», — Вы подносите ладони к вороту верхнего кимоно, не спеша приспускаете его с плеч. Искрящийся радостным желанием взгляд Хаширамы устремлён на Ваши ладони, опущенные в прослойку между верхним платьем и дзюбаном. Вдруг с оглушающим скрипом раздвигаются сёдзи, и в кабинет едва ли не вваливается Тобирама. Обычно ледяные красные озёра-радужки глаз пылают пламенем злости, губы сжаты в тонкую полосу, а светлые брови грозно сведены к переносице. Вы с Хаширамой замираете, будто несчастные, столкнувшиеся со злым духом. Только в этот момент встреча с блуждающими огнями и призраками казалась не лишённой удовольствия, в отличие от обязательно последующего нагоняя от Тобирамы. «Что, рейки в дзигоку вас утащи, вы здесь творите?!» — звук низкого голоса грозовой тучей навис над вашими с Хаширамой бедовыми головами. «Ну не злись так сильно, брат, мы сейчас всё объясним», — глава клана Сенджу одаривает его широкой дружелюбной улыбкой, в прочем не возымевшей никакого успеха: Тобирама всё с тем же мрачным недовольством прожигал его и Вас злостью непонимания взора красных глаза. «У Вашего брата имеется повод, достойный сочувствия… Надеюсь Вы поймете…» — осторожно произносите Вы, отчего лицо Сенджу младшего вытягивается в недоумении. В тот день Вы впервые увидели отражение стольких эмоций на лице брата «Бога шиноби». Он же, опустив глаза, заметил бутылочку сакэ, что Вы пытались достать из-под ворота платьев… После Вы радовались, что живёте не в поместье Сенджу и даже не рядом. А затем и вовсе решили на всякий случай переночевать у Томико, чтобы Тобирама точно не добрался до Вас. Особенно после как бы невзначай брошенного Хаширамой комментария: «О, ками, (В.И.), кажется мы заставили Тобираму известись от ревности. Представляешь, что он уже успел надумать? Не представляешь? Сейчас я всё расска… Брат, в самом деле, что ты злишься, как ревнивая супруга! Я просто хочу малость расслабиться после этой волокиты, а (В.И.) любезно согласилась мне помочь!» Вы были уверены, что никогда не забудете этот потрясающий апогей недопонимания. И ведь много таких и забавных, и просто приятных сердцу случаев имели место быть за два года. «За которые я, кажется, прожила ещё одну жизнь. Столько горестей и радостей наполняли её… Но, как писал Сиромэ: «Когда бы хоть жизнь// Была нашим желаньям подвластна//…»*2* тогда захотела бы я переместиться в этот мир, чтобы пройти через всё вновь? Вот в чём вопрос», — подумали Вы, сделав крохотный шажок навстречу холодной воде. Рассыпанные по небесному своду звёзды вдруг сложились в лицо наставницы, прекрасной во всём госпожи Мэйуми. Именно её участие стало спасительной тростинкой, за которую Вы, как утопающий, схватились всеми возможными силами. Однако, в сравнении с новым сэнсэем, даже Ваша тётя-японист казалась снисходительной. Хотя та никогда не питала жалость к неспособным что-то понять с первого или второго раза. Затылок до сих пор начинает болеть при каждом воспоминании о первых уроках, на которых госпожа Мэйуми, не щадя старого веера, буквально вбивала Вам знания в голову. За каждый неправильный поворот рук — удар, неверная последовательность движений — удар, невнимательность — два, а то и три удара. Вы про себя ругались, дома плакали от унижения, однако, перечить наставнице не смели, понимая, что лишь с её помощью у Вас был шанс облачиться в шелка, а не грубые ткани. Однажды окаа-сан зачем-то срочно собрала майко и гейш в зале для приёма гостей. Даже не позволила девушкам разложить разбросанные украшения по шкатулкам — был вечер, они готовились к выступлениям. Вы, изнурённая тренировками и вчерашней долгой прогулкой по лесу с Мадарой, даже ухом не повели: настолько устали. Ввалились в своего рода «гримёрную» и начали угрюмо тереть тряпкой татами. Однако красота канзаши привлекла Ваше внимание. Не будучи в силах совладать со снедающим душу любопытством, Вы подошли к столику, увенчанному небольшим в витиеватой оправе зеркальцем, и осторожно приподняли заколку. Вас всегда восхищала красота подобных канзаши! Искусственные цветы глициний, поразительно похожие на настоящие, словно созвездие, нанизанное на серебряную шпильку, свисали, незаметно покачиваясь в воздухе. Вы так увлеклись разглядыванием украшения, что вовсе не расслышали стука гэта за спиной. «Вижу понравились», — мелодичный, как изумительно исполняемая мелодия цитры, голос наставницы раздался из-за спины. «Ой! Госпожа Мэйуми! Позвольте… Прошу прощения, я взяла, не спросив дозволения. Мне хотелось лишь посмотреть вблизи…» — Вы смущённо потупили взгляд, молясь ками, чтобы наставница не подумала, что Вы решили украсть дорогую заколку. Госпожа Мэйуми лишь беззлобно усмехнулась и протянула нежную ладонь, на которую Вы опустили сиреневые звёздочки глицинии. «Тебе известно, почему именно глицинии, а не любой другой цветок?» «Нет, госпожа», — Вы опустили голову, едва удержавшись, чтобы не прикрыть ладонью многострадальный затылок. «Замечала, что каждый сезон у майко меняется не только цвет и рисунок кимоно, но и растения на эдзаси?» — Вы ощутили на себя тяжесть пронзительного взгляда карих глаз. «Да… Мне было любопытно узнать причину, но я посчитала наглостью спрашивать у Вас». «Почему?» «Вы постепенно приоткрываете передо мной двери познаний, вводя меня в тонкости мастерства последовательно. Я посчитала неприемлемым забегать вперед учителя», — поспешно сказали Вы, боясь, чтобы госпожа Мэйуми не подумала, что Вам вовсе не интересно узнать большее. «Это действительно бывает неприемлемо, (В.И.), но не всегда», — за напускной строгостью гейша постаралась скрыть нотки удовольствия Вашим ответом. — «Порой нужно, даже необходимо обгонять наставника, задавая ему вопросы. Только не злоупотребляй его терпением, иначе «будешь тосковать в разлуке» и не более увидишь «гвоздику Ямато» у «Бедной хижины горной».*3* «Благодарю, госпожа Мэйуми», — искренне произнесли Вы и упали в земном поклоне перед сэнсеем. После подняли голову и осторожно произнесли: «Обдумывая Ваши слова «В саду у ограды» посажу я гвоздику «Вот цветы расцветут,// Любоваться я стану ими», вспоминая тайком о Вашей мудрости, госпожа»*4*. Обманчивый тусклый свет лампады очертил в полутьме полупрозрачную гладь слёз на глазах госпожи Мэйуми. Легкий взмах рукава, краткий миг — вновь прежняя строгая холодность застилает взгляд. Вы решили, что это лишь прихотливая игра света и тени. В самом деле, отчего госпоже Мэйуми плакать? «Из болота выглянул лотос», -с несвойственной для неё мягкостью прошептала гейша. –«Из тебя действительно может что-то получится. Не зря твоя бывшая госпожа обучила тебя грамоте и читала тебе стихи. Уже успела выучить некоторые танака из сборника антологий, что я тебе дала? Впредь продолжай отвечать подобным образом и тогда станешь в почёте не у олухов, а утончённых господ». «Я сделаю всё возможное, чтобы не опозорить имя своего учителя!» — выпалили Вы, силясь скрыть ликование: более мягкая интонация — похвала от госпожи Мэйуми. «Мне остаётся лишь надеяться на это…» Вы едва сдержали улыбку, навеянную печалью грядущего расставания. Боялись, что Мадара неправильно поймёт, подумав, что Вы и рады убежать подальше от него. Но ведь это совсем неправда! Вы точно будете скучать по всем, чьи судьбы так или иначе затронули Вашу. Даже упрёков Тобирамы и тех Вам будет не хватать в своей маленькой, уединённой квартирке. Одно лишь воспоминание об альбиносе опалило Ваши щёки жаром стыдливого румянца. Громоздкие монолитные, как континенты, тучи с незыблемым спокойствием рассекали тёмно-синее небесное море. Их громада затмила белый свет луны. От того Мадара вроде бы, как показалось Вам, не заметил Вашего смущения. А если разглядел, то посчитал покрасневшие щёки признаком сильного волнения. Любая интерпретация будет в стократ лучше правды, кажущейся невероятней сна. Хотелось приложить пальцы к губам, ещё пылающим после истязания долгим, томительно страстным, лишённым всякой холодности, прощальным поцелуем Тобирамы Сенджу, которого в будущем, что Вам не суждено увидеть, назовут «Вторым хокаге». Вы не так давно начали догадываться об его истинном отношении к Вам. Но виду не подавали. «Он не подозревает, что я знаю… Возможно, ему «света не видно, не потому ли//» что я с ним «так холодна». *5* Как к месту пришлась танака Кино-но Томори, которую мне рассказала госпожа Мэйуми! Но, в самом деле, может как раз я блуждаю во тьме из-за его холодности?... Ох, не знаю! Ну не может быть правдой, что я ему… он меня… В общем, что я ему вот как девушка небезразлична. Какая-то нелепица! Такая же, как выйти в тапках в магазин, хотя я вот выходила разочек, случайно… Вот так же глупо смотрится! Тобирама ведь такой сильный, невероятно умный, очень даже красивый мужчина — прямо ожившая мечта, только вот характер гадостный, цепляется, как репейник, и ворчит, как дед. Но у всех есть свои недостатки. Каким образом такой, как он может испытывать что-то ко мне, замкнутой, неуклюжей девице, которая к тому же вечно попадает в переплёт? И всё же исходя из того, что я вижу, чувствую… Кажется есть в этом мире ещё что-то более необъяснимое, чем камень-луна», — таким размышлениям придавались Вы незадолго до рокового дня, смотря невидящим взглядом на исписанную стихами лиловую бумагу. В душе не возникало и тени сомнения о том, что Вы будете вспоминать Ваши с Тобирамой встречи. Ночную рыбалку под луной: отражение белого полумесяца в чёрной воде, причитания Сенджу младшего о Вашем неумении удочку взять так «чтобы её не пустить на корм рыбам вместе с приманкой», благоговейный трепет перед созданным из воды драконом, яркий полевой цветок в белоснежных волосах. Еженедельную встречу у Вас, когда Вы на каждый нитиё:би [т.е.воскресенье] готовили груши в меду, что незаметно стали одним из любимых блюд альбиноса. Совместный уход за хризантемами, пусть трудились по большей части Вы, а Тобирама точил или полировал катану неподалёку, отвлекая Вас от работы комментариями о том, что: «поливать так много не нужно, ты их затопить хочешь?... Сядь ровнее, на твою спину посмотришь — у самого болеть начинает… Эта клумба до сих пор не приобрела хотя бы приличную форму, я не говорю про идеальную… Кажется, без меня ты угробишь эти несчастные цветы. Погоди их убивать, я сейчас подойду». Особенно Вам запомнился случай с дровами. Вы надеялись, как то было обычно, попросить помощи у соседа, после отблагодарив его бутылочкой сакэ и сушёной рыбкой на закуску. Однако тот едва ли не с кулаками набросился, вопя, что после разговора с «проклятой ведьмой-лисицей» его жена тяжело захворала. Возможно ли было убедить его в обратном, если он даже слушать не желал Ваших слов о том, что Вы её уже больше недели не видели? Пришлось Вам самой силиться нарубить хотя бы немного дров, ибо ближайшие соседи по большей части делали вид, что не слышат просьбы одинокой девушки. Благо, в тот день Тобирама наведался раньше обычного. Застав Вас за крайне необычным для женщины занятием он был поражён. «Я просто хочу научиться дрова сама рубить, чтобы не беспокоить соседей по пустякам», — ложь, подкреплённая жалобным треском полена, была принята за чистую монету. Всё же, как верно определили Вы, помощник главы клана давно перестал удивляться Вашим выходкам… Ну, почти. «Раз так, смотри, как делаю я и учись. Иначе израсходуешь поленья раньше, чем они попадут в ирори», — устало произнёс воин, одарив Вас пронзительно долгим взглядом. В тот день Вы не только получили идеальную стопку дров, но и полностью познали смысл выражения: «пошла кровь носом». Когда Тобирама снял чёрную кофту, чтобы «приблизительно походить на дровосека», Вы обрадовались, что встали чуть позади мужчины, дабы не оказаться прибитой поленом. Так он не мог разглядеть покрасневших щёк, зато Вы с удовольствием рассматривали крепкие мышцы спины и рук, особенно выделяемые лучами закатного солнца. Заносили поленья в кладовую вместе: только Вы старались поменьше смотреть на мужчину, а он отчего-то наоборот шёл уж слишком близко… Зачавкала грязь под кроссовками, кромка воды лизнула подошвы — Вы отступили в камыши, будто уточка, напуганная приближением человека. Который, в свою очередь, остановившись недалеко от берега, на выдохе хрипло произнёс: — Не смей… — Не могу, Мадара-сама, — наполненный печальной, но твёрдой уверенностью голос, словно туман вознёсся над зарослями. — Простите мою последнюю дерзость. — Простить? Простить за грядущее одиночество, на которое ты меня так жестоко обрекаешь? — черная радужка наполнилась гневным алым пламенем шарингана. — Дерзость ли это или предательство?! Вы вздрогнули: такие грозные слова, как пощёчина, ударили по сознанию, пробудив застывшие в страхе воспоминания. Сколько таких, лунных ночей, провели Вы вместе с главой клана Учих? Несчеть! Гибель Изуны столкнула Вас, а связало одиночество. Всеми силами Вы старались развеять мрак печали Мадары шутками, ввязыванием в заведомо проигрышные споры, просто окружая его бесхитростной заботой и пониманием. Однако, когда каждое его действие и взгляд начали выдавать глубокое чувство, Вы осознали, что совсем немного перестарались. Вы хотели развеять чёрные тучи тьмы, но подарить свет женской любви?... «Недостойна, я недостойна! Он слишком хорош… Пусть и ужасно горд, но всё же я ему такая же пара, как кроссовка вечерней туфле. Я — безродная служанка, он — глава одного из самых влиятельных кланов во всём мире! Мире! Сколько прекрасных девушек могут стать его жёнами, возлюбленными, неважно… Зачем ему я, цветок груши, когда вокруг рассыпаны сакуры цветы? О, ками! Вот почему же этот мир настолько безумен? У себя я нужна была разве что соседу, чтобы мелочь занять на водку, а здесь меня одаривают вниманием, не побоюсь пафосности слов, одни из лучших мужчин своей эпохи! И никому не могу ответить согласием… Как согласиться, когда не понимаешь, не можешь разобраться, запуталась в чувствах?» — подобные мысли не раз приходили Вам в голову во время мытья полов, чистки рыбы, стирки белья и даже тренировки танца. Груз взвалившихся милостей гнул к земле, но не с кем было разделить это ношу: некому поведать о разъедающий душу тоске. «Из-за любви государя промокли от слез рукава…» — не раз хорошо запомнившаяся цитата из «Гэндзи-монотогари» выписывалась столбцом иероглифов в голове. Только могли ли Вы подумать, что когда-нибудь она отразит Вашу жизнь? — Предательски дерзкое отчаяние, — пересохшие от волнения губы едва выталкивали слова. Вы опустили взгляд, памятуя о способностях шарингана. — Мадара-сама, Вы понимаете, я не могу остаться… — А я не могу отпустить тебя. Не могу потерять и тебя, — это отчаяние в голосе, граничащее с безумием, пробрало до самых костей, будто лютый холод одиночества. В груди зародилось желание броситься к нему, обхватить его широкие плечи руками и обнять крепко-крепко, прошептав пустые, бессмысленные обещания о том, что всё будет хорошо. Хотя каждый осознавал, лишь в разной мере, ядовитую ложь этих слов. Но Вы не сходили с места, не поднимали головы, следя за ногами шиноби. Понимали, что он не отпустит, запрёт в этом мире. Тогда лица родных, друзей навсегда останутся лишь туманом воспоминаний, что растает под солнцем лет. — В старинной танака говорится: Есть в Вакаса гора Нотиса — «Увидимся после». Снова встречусь с тобой, Мой любимый, пусть даже сегодня И расходятся наши пути. И я скажу, что мы ещё встретимся… Во снах, Мадара-сама. Я не забуду Вас! — слова, глубокий вздох, слёзы поглотила тьма. Жёлтые звёзды светлячков мерцали над чёрной гладью воды. Будто сотни бумажных фонариков, разом выпущенных в воздух. Чистота безмолвия невидимой дымкой заволокла пространство. Даже смолкли цикады и кузнечики, не кричали птицы, словно бы и они прониклись вечной печалью расставания. Вы подхватили все свои узелки, которые поставили на прогнивший плот, привязанный к берегу. Резко вошли в воду, рассекая гладь бросились в сторону искрящегося серебра камня-луны. Благо вода достигала лишь колен. — Остановись! — грозный приказ от которого в страхе разлетелись птицы раздался совсем рядом. Вы услышали всплеск за спиной. Внутри похолодело. Ускорили шаг: джинсы и майка с принтом героев любимого фэндома не сковывали движения так, если бы на Вас было кимоно. Поклажа оттягивала руки, идти становилось всё труднее. Однако Вы, стиснув зубы, упорно продолжили бороться с тяжёлой толщей воды, водорослями, скользкими нитями опутывавшими ноги. Осталось так немного! Всё закончится сейчас! Вот-вот! Мысли раздирали голову острой болью. — Да постой же ты, Сенджу! — послышалось прямо за спиной. Но Вы, по своему обыкновению, сделали всё с точностью да наоборот: рванули вперёд, едва не потеряв равновесие. Горький гниением трав воздух заполнил лёгкие. Мелькнули перед глазами стебли камыша. Так близко сиял мистическим блеском камень-луна. Осталось лишь несколько шагов на пути к возвращению в милую квартирку хозяюшки Антонины Степановны. Ещё миг и вскоре всё, что дорого сердцу станет явью, а не очередным сном, после которого просыпаешься в слезах. Вы дёрнулись, влекомая мощной силой назад. Спина упёрлась в грудь Мадары, а жар его дыхания опалил нежную кожу уха. — Я же сказал стоять. Проклятая Сенджу, можешь ли когда-нибудь подчиниться мне? Вы застыли в страхе, не смея даже сделать вдох. «Поймал», — подумали Вы, посетовав на себя за глупую надежду убежать. От шиноби то! Невольно вспомнились слова Мизуки: «Однако всего бы ничего, от воинов даймё и самураев сбежать сложно, конечно, но возможно. От шиноби — нет…» Отчаяние сдавило грудь, извлекло из глубин души рыдания, застрявшие в горле колючим комом. «Только не сейчас, когда от моих слов зависит будущее… Каждый взгляд, жест сейчас решает мое существование», — старая мысль, которую Вы обдумывали ещё тогда, впервые оказавшись в кабинете Хаширамы, возникла из глубин памяти. Потому, до боли сжав тяжёлые свёртки, Вы дрожащим шёпотом произнесли: — Могу. Потому я не пытаюсь вырваться, кричать, а смиренно прошу Вас… Мадара-сама, отпустите меня домой. Эта моя последняя надежда вернуться… — непрошеный всхлип разорвал речь. — Вернуться на родину. Миг безмолвия. Хриплый выдох опалил Вашу напряжённую шею. — Последняя надежда говоришь… Зачем тебе туда? Что ждёт тебя в твоём мире? Неужели там тебя ожидает лучшее будущее, чем здесь? Ты практически стала майко, — Мадара усилил хватку, так что Вам показалось, будто он переломает Вас пополам. — Вскоре ты облачишься в одеяние гейши. Твои излюбленные танцы, музыка, беседы о стишках и прочих пустяках — не такова ли была твоя мечта, к которой ты шла долго, упорно, стирая ноги, руки и сердце в кровь? Сколько раз ты не могла идти из-за мозолей? Как много раз я нёс тебя на руках, потому что от бессилия ты падала наземь? И всё ради чего? Ради того, чтобы вернуться в свой крохотный домик с убогим видом из окна? Продолжить марать руки в чернилах ради тех, кто и не сможет по достоинству оценить твой труд? Выслушивать упрёки своей тётки? С отвращением принимать ухаживания от жалких безмозглых уродцев, которые никогда не смогут проникнуть в смысл твоих слов, поступков, души? Вы ощутили его вторую руку на своей шее. Сухие мозолистые пальцы огладили её угрожающе осторожно, будто в любой момент мужчина мог перехватить девичье горло и сдавить его до хрустка шейных позвонков. Вы похолодели от одной лишь мысли об этом. Плавная речь ядом сомнения растеклась в сознании. «А что если?» — подумали было Вы. Тем временем Мадара продолжил говорить, любовно поглаживая покрывшуюся гусиной кожей шею. — Ты считаешь себя достойной такого будущего? — риторический вопрос, короткая пауза. — Я — нет. У тебя есть невероятный шанс облачиться в шелка: тебе благоволят главы двух самых могущественных кланов, лучшая гейша окия обучает тебя танцам, твои таланты помогают многим безграмотным девицам ступить в беззаботную жизнь жён важных господ. Неужели в своём мире тебе покровительствуют такие люди? Неужели твои способности помогают кому-то, кроме тебя самой? Ответь, (В.И.), — тихий низкий шёпот радаётся у самого уха, тело сковывает холодная дрожь из-за ледяной воды, омывающей ноги, из-за красоты и силы голоса Учихи. — Ответь, (В.И.), разве в этом мире хуже, чем в твоём? Рассыпанные во мраке жёлтые точки светлячков кружили перед глазами вместе с воспоминаниями. Вот они сложились в светлый образ Томико, которой Вы подбирали кимоно и украшения на её первую с Хироши-саном. «Погоди, (В.И.)-чан! Я не знаю стольких стихов! А что если он не про луну, сакуру и озеро спросит, а там про рыб или травы? Я же только промычать в ответ смогу!» — тонкие бровки изогнулись в напряжённой работе мысли. «Говори, как я своей тё…госпоже, мол, вот от волнения при соприкосновении с Вашей мудростью, я позабыла всё, ибо чувствую себя ничтожной. К тому же эти стихи так прекрасны, повторяя их, я воздаю хвалу сочинившему их поэту», — с важным видом, будто монах, наставляли Вы Томико на «отговорок путь истинный». Светящиеся кружочки напомнили о свете доброты в прищуренных глазах матери Томико, когда она с тихим, шаркающим смехом отвечала: «Вот уж отблагодарила до будущего года! Когда моя Томико сказала, что ты совсем одна будешь Новый Год справлять, я уж подумала, негоже это так… В одиночестве быстро гневаться и плакать начинаешь. Дурное предзнаменование в первый день Нового Года печали предаваться. Вот мы потихоньку и решили тебя пригласить. Ты девушка достойная, столько для моей Томико добра сделала — не счесть. Я уж только так, скромно, отблагодарить тебя за твоё участие могу». На глаза навернулись слёзы. Внезапно налетел мощный ветер, будто колесницы вражеского войска, принёсшие с собой чёрные знамёна грозовых туч. Грохот надвигающегося грома рассеял светлячков, и они растаяли во тьме, вместе со светом воспоминаний, вдруг закоптившихся гарью погребальных костров. Вы нервно вдохнули, но вместо желанной свежести ночи лёгкие заполнил запах гниения, отдалённо напоминающий смрад разлагающийся плоти. Перед глазами замелькали десятки телег, наполненных тлеющими окровавленными телами Сенджу. Очередной бой с Учихами — новые потери. Из-под грязной ткани безвольно, будто срезанный цветочек, свисала ещё совсем детская ручка, некогда до конца сжимавшая катану или кунаи. Путь скорбной процессии омыт слезами матерей, сестёр, жён и стариков. Частичка их жизни упокоилась там, под этой пропитанной кровью тканью, среди сотен других таки же миров-жизней, уничтоженных навеки грозным оружием войны. Ваше тело била дрожь, глаза застилали слёзы, в желудке скрутился тугой узел горечи. Подёрнутый туманной пеленой взгляд видел, как придают земле и огню тела. Слух улавливал женский плач, мужские замечания: «Хороший был парень… Как теперь Акеми одна с ребёнком перебиваться будет?» Сейчас, как и тогда, Вы беззвучно заплакали. Блеснула в затухающем свете луны слеза. В ушах до сих пор звучал встревоженный голос Томико, прерываемый всхлипами молодой женщины: «Пойдём, (В.И.)-чан, поможем Сетсуко-сан дойти до места сожжения… У неё брат погиб, а больше никого не осталось. В прошлом году мужа и сына Учихи убили, отец ещё пять лет назад пропал, когда мы с Ёцуки сражались, те на стороне Страны Молний бились. Её совсем некому провести, я боюсь, она сама не дойдёт, упадёт там, а кто посмотрит то? Когда у самих горе…» Шершавая мужская ладонь коснулась Вашей щеки, несколько месяцев назад испытавшей силу разгневанной женщины. Когда Вы возвращались с реки с постиранным бельём в бамбуковой корзине, уже у самых ворот дома к Вам подбежала торговка пудрами и гребешками. Ничего не говоря, она отвесила Вам звонку пощёчину, а после, как ворона, вцепилась в волосы. Её проклятья до сих пор эхом звучали в голове: «Шлюха! Ведьма! Проклятая лисица! Понравился мой муженёк?! Позарилась на чужое добро?! Скоро уже мне голову обреешь, как вся ваша лисья порода так делает? Чего притащилась к нам?! Чего тебе надо от нас, дрянь?! Иди к Учихам, ты уж их главу ублажаешь, чего тебе так припекло у нас жить?! Мужей чужих уводить! Поди, потаскуха, уже нашего главу соблазнила! Ещё и ругается! Да я тебе сама волосы состригу и собак натравлю!» А всё из-за того, что неизвестная особа, затаившая злобу, просто оклеветала Вас! Стоило искре лжи коснуться тлеющих углей дурной славы, как те тут же вспыхнули пламенем пересудов. «И столько раз вот так просто наговаривали, а всё из-за чего? Чем я заслужила к себе такое отношение? С каждым днём всё становится лишь хуже… Сколько унижений пришлось пережить. Возница едва хлыстом не отстегал из-за того, что я не поклонилась перед каретой его господина. А я просто растерялась! Постоянные брезгливо-пренебрежительные взгляды, неизбывная печаль, осточертевшая рыбная вонь — всё так утомило, сил моих больше нет нести тяжёлую ношу, грустную жизнь мою *6*», — Вы беззвучно плакали, сжимая ослабевшими руками поклажу. Мадара продолжал любовно гладить щёку, опалять дыханием шею, прижимать к себе так непоколебимо сильно, что Вам казалось, будто Вы попали в капкан. Хорошее и плохое есть в обоих мирах. Оба сплетены из противоречий добра и зла, радости и горя. В каждом остаются дорогие сердцу люди. Что выберете Вы? — Нет. Везде царит несправедливость, каждый раздирают конфликты. Мне лишь повезло не быть их свидетельницей, в отличие от этого мира… Вы правы, здесь я смогу стать гейшей. У себя я о таком и на миг помыслить не могла. Я почти достигла цели. Госпожа Мэйуми сказала, что в следующем месяце окаа-сан, госпожа Мэи, может пожелать оценить мои навыки. — Тогда зачем срубать с трудом взращенное дерево, когда оно уже готово даровать тебе плоды? — настойчивый шёпот Мадары будоражил обострённые чувства. — Потому что упиваться ими, наслаждаться даруемой листвой тенью буду лишь я одна, в то время, как мои близкие омывают слезами горечи надгробие над пустой могилой, — Ваш тихий, наполненный тоской голос слился с плеском воды — в небо взмыла утка. — Я силилась побороть чувство одиночества, чуждости этому миру — проиграла, растоптанная реальностью. Как говорила моя дорогая тётя: «С такими амбициями, как у тебя, остаётся лишь сидеть дома, клепать переводики за пару копеек и выращивать десятое поколение кошек». Долго не верила, но после поняла, а теперь убедилась и смирилась. Даже шёлк кимоно, стихи на веерах, цветок хризантемы с привязанным к нему письмецом кажутся мне такими далёкими и прекрасными в сравнении с моей маленькой, совсем чуть-чуть захламлённой комнаткой. Вы тихо нервно рассмеялись, стараясь скрыть тревогу в голосе. Как остро чувствовались прикосновения сквозь тонкую ткань майки! От широкой грубой ладони на талии исходила горячая нега, плавно разливающаяся по озябшему телу. Шеей Вы ощущали, как участилось дыхание Мадары. Он обхватил Вас второй рукой за плечи, уткнувшись носом в нежную напряженную шею. — Лучше бы я никогда не встречал тебя, Сенджу… Боль горечи начала постепенно сжимать рёбра — стало трудно дышать. «Почему? Почему я приношу лишь одну печаль тем, кого люблю? Прав был гадатель, который, поглядев на расположение моего дома, а после на меня сказал, что всякий, кто полюбит тебя — вкусит горький плод. После в ужасе отшатнулся и сказал, что видит… Нет-нет, я сойду с ума, если буду думать об этом», — дрожь сковала всё Ваше тело. Уже выглянула из-за облаков луна. Белые лучи ярко очертили идеальные плавные грани портала-луны. Поверхность воды сияла голубым из-за фосфоресцирующего света иероглифов, которыми были испещрены бока камня. Из-за ила и малой глубины шиноби не удалось прочесть их, а подходить к загадочному телепорту никто не смел — так приказал Хаширама. — Мадара-сама… — Ну? — Помните, я говорила, что буду поддерживать Вас даже когда меня не будет рядом? — Как ты собралась сделать это? — С помощью воспоминаний, Мадара-сама. Я буду, как тот челнок, что уплывает по каналу, но обратно вернуться спешит. Неизменно возвращайте свои думы ко мне*7*, если пожелаете, конечно, и я приду к Вам во снах. Я буду делать так же! Ведь и я буду сильно-сильно скучать по Вам! — стоило Вам произнести эти слова и почудилось вдруг, будто сухие губы коснулись шеи. — Пусть воспоминания свяжут нас прочной нитью, что протянется даже сквозь миры!.. Давайте не омрачим наши воспоминания, оставим их как единственное сокровище — память о былом. Именно так мы просто можем прошедшее нынешним сделать! *8* Молчания миг. — Прошу… Пустите… Мне пора, иначе я зачахну от тоски, сойду с ума. Толку Вам с меня будет, как с корыта без дна. — Как я ненавижу твоё проклятое упрямство, — последние слова мужчина прорычал Вам в волосы. И это был рокочущий бессильный рык потерявшего всякую надежду зверя. Он до боли, до исступления сжимал Вас в своих объятиях, наслаждаясь родным теплом, частым биением юного сердца. Ещё много извинений, нежных слов, пожеланий и объятий истощили Вы прежде, чем сделать роковой, последний шаг к проклятому порталу, ставшему причиной стольких бед и радостей в Вашей жизни. — Помолитесь за меня перед Изуной, я не успела! — воскликнули Вы, смотря на Мадару, утопающего во мраке ночи, осиянном лунным светом, постепенно исчезающем за пологом грозовых облаков. — Обязательно… — ответил он глухим, лишённым эмоций голосом. — Иди давай. Я в любое мгновение могу передумать. Не решившись дальше испытывать судьбу, Вы коснулись портала ногой, так как руки были заняты узелками. Пронзительный ярко-голубой свет разрезал тьму. Забурлили воды. Ваши очертания начали размываться, искажаться, постепенно растворяясь в потоках энергии. Последнее, что услышал Учиха было: — Молю, не погибайте во тьме, Мадара… Через миг застыла в нерушимом спокойствии гладь реки. Камыши не колыхались. Молчали птицы. Шиноби бездействовал, лишь кровавый мнагекьё шаринган взирал на место, где ещё недавно стояла она. Всё живое будто замерло в преддверии бури. Мир погрузился в грозовую тьму.***
Настоящая боль Приходит после разлуки. Это я поняла, Увидев — у Слезной реки Даже дно обнажилось.
Неизвестный автор «Синтёкусэнвакасю», 939
Друзья, некогда разделявшие одну мечту о всеобщем мире и согласии, теперь готовы были пойти на всё ради достижения своих целей: Хаширама — защитить их детище любой ценой, Мадара — стереть с лица земли воссозданную в образе деревни мечту. Первый хокаге стоял на исполине Древесном Големе, бывший глава клана Учих на Девятихвостом лисе, облачённым в броню сусаноо. С минуты на минуту должен был начаться решающий бой, что определит само существование Конохи и всех её жителей. Тревожный холод ночного ветра проник под доспехи — Хаширама напряжённо повёл плечами. Он несёт ответственность за жизнь каждого, кто избрал его на пост хокаге, потому он не может быть милосерден даже к другу детства. Раз тот угрожает жизням вверенных его, Хаширамы, попечению людей, значит Мадара должен быть убит… Однако Сенджу не мог смириться со столь ужасной реальностью. Он до последнего пытался найти выход, силился образумить друга, взывая к давним ностальгически тёплым воспоминаниям. Может их мрак развеет тьму ненависти, застелившую взгляд того, кто был Хашираме дорог как брат? Конечно же одним из призраков минувшего являлись и Вы. Хаширама искренне скучал по Вам, сетуя на то, что вместе с Вами из его жизни, как и из Тобирамы, ушла частичка непринуждённого веселья, приправленная «холодной манерностью». «Прошло столько лет, а брат никак не смог забыть и даже привязался сильнее… Будто осознал, чего именно лишился», — так думал Сенджу старший, тайком смотря на младшего, застывшего в опустевшей комнатке обветшалого заброшенного домика с одинокой криптомерией у ворот. Однако Хаширама не обманывался и насчёт друга: пусть и не сразу, но он разглядел в нём те же чувства, что снедали и Тобираму. Хоть в битве за Ваше сердце он поддерживал кровного брата, но и Мадару ему было жаль. Теперь же Первый надеялся, что огонёк, зажжённый Вами в душе Учихи, загорится вновь. Стоит лишь подуть… — Мадара, образумься же ты наконец! Вспомни (В.И.)! Представь, чтобы она почувствовала, как бы отнеслась к тебе, узнав, что ты вознамерился сотворить?! — мощный голос разрезал воздух, пролетел огромное расстояние и полоснул слух Мадары звучанием незабытого имени… — Не смей, Хаширама… — гортанный хрип вырвался с обветренных губ. Учиха до боли в пальцах сжал ручку гунбая. — Не смей упоминать при мне её имя! Хокаге замер, широко раскрыв глаза в удивлении. «Неужели его злоба настолько сильна, что он возненавидел даже (В.И.)?» — подумал он и присмотрелся. С такого расстояния невозможно уловить изменений в выражении лица, однако Хашираме почудилось, будто Мадара отвёл взгляд в сторону. Может лишь показалось? — Её нет! Она ушла! Оставила меня, как оставили все… Обещала, что придёт во снах, поддержит меня. Ну и что же в итоге? Как там говорилось в одном из стишков, что она любила, кажется, больше, чем людей: Драгоценные шторы Не поднимая, порой забывали, Что бывает рассвет. Думал ли я, что даже во сне Не буду видеть тебя? Жестокая усмешка исказила бесстрастное лицо. — С тех пор, как (В.И.) покинула меня, я не видел её во сне. Ни разу! Проклятая Сенджу ни разу не явилась мне, хотя едва ли не божилась, что не расстанется со мною! Мне кажется, я уже позабыл её лицо… Хаширама не мог подобрать слов для ответа — настолько был поражён. А Мадара продолжал говорить, будто он желал облачить чувства и воспоминания в слова, выпустить их в пропитанный хвойным ароматом, терзаемый шумом взмахов хвостов Курамы воздух, чтобы они растворились там, а он обрёл долгожданный покой. — Ты решил разбередить старую рану, чтобы я смягчился, стал милостив, а, может, и вовсе пожал с тобой руки, как несколько лет назад? — голос бывшего главы Учих сочился ядом насмешки. — Только с чего бы вдруг? Думаешь память о ней для меня превыше моих планов? Наивно, как и всегда. Только что, кроме этого, — Мадара извлёк из поясной сумки белый платочек с пламенеющим на нём узором, потряс им в воздухе, — что осталось у меня от неё? Твой братец отнял последнее. — О чём ты говоришь, Мадара? — воскликнул Хаширама, до боли в глазах всматриваясь в лицо старого друга. — Причём здесь Тобирама? Учиха усмехнулся и, как подметил Первый, осторожно спрятал вышивку в поясную сумку. «Значит до сих пор дорога», — подумал он, и горечь за утрату друга заполнила сердце. — (В.И.) не смогла унести всё с собой — слишком много вещей накопила за эти два года. Остались некоторые платья, исписанные стишками листки, веера. Я намеревался забрать хотя бы безделушку, чтобы оставить после неё хоть что-то, кроме несбывшихся надежд… — дрожащая яростью злоба наполнила каждое следующее слово. — Но в её доме не было ничего. Ничего, кроме мебели. Даже клочка бумаги не нашёл, хотя я обследовал тщательно каждый угол, даже в кладовую залез. После этого ты смеешь говорить о памяти? Хаширама стоял, будто молнией поражённый. Он и подумать не мог, чтобы тоска брата и друга по Вам была столь беспредельна, что даже за оставленные Вами вещи разгорелась настоящая война. Леденяще кровь, будто возвещая о конце света, взревел Девятихвостый. Мадара соединил ладони для создания печати. Первый Хокаге последовал примеру бывшего друга. До него донеслось брошенное: — Она никогда не узнает о моих деяниях… Её больше нет… Как и у меня нет и тени смысла позволить нашему неудачному замыслу жить, творя себе подобный парадокс! И завязался бой в месте, что позже будет названо Долиной Завершения. Там, у ног исполинских каменных скульптур глав предвечно враждующих кланов спустя сотню лет будет плакать девушка, прося прощения у тех, кому принесла столько боли, кого не смогла спасти.***
«Думать не стану», — Твержу про себя, но не это ль Называется «думать»? «Говорить не буду», — сказав, Ведь уже, увы, говорю…
Источник и автор неизвестны
Обито потянулся и от скуки начал мотать головой. Перед взглядом простирались всё те же монолиты стен пещеры, теряющиеся во тьме потолка, которого, казалось, вообще не было. Чудовищных размеров бутон цветка обхватывал лепестками статую Демона-еретика, прикованного к черноте «несуществующего потолка» длинными тускло поблескивающими цепями. Как юному Учихе осточертела эта скучная, унылая, как и всё в этом месте обстановочка! Хоть он и начал понемногу восстанавливаться и даже тренироваться, однако, к его большому сожалению, занятия отнимали так мало времени. Стоило ему переусердствовать, как искусственное тело тут же норовило отсоединиться: приходилось сдерживать душевные порывы. Занять же свой досуг было решительно нечем. Хоть один из «гуманоидов» принёс ему стопку свитков для чтения, но на проверку они оказались ужасно нудными и скучными, да к тому же написанными в каком-то древнем стиле с кучей сложных иероглифов. А поговорить тут вообще не с кем было! Старик Мадара часто впадал в какое-то забытье, а с искусственно созданными живыми людьми было сложно найти общий язык. Обито им про одно, а «завёрнутый» ему про какашки… «Свихнусь с этими психами раньше, чем выздоровею», — подумал юный Учиха и широко зевнул, не потрудившись прикрыть рот рукой. Он обратил понурый взгляд на Мадару и, к своему удивлению, обнаружил, что тот не спит, а рассматривает какой-то белый квадратик, зажатый в иссохших морщинистых руках. — И где это он отрыл… Платок? — едва слышно пробурчал Обито. — Он нигде не отрывал платок, тот был у него всегда! — раздался справа высокий голос Спирального. — Ну про всегда ты загнул, конечно… — послышался слева Белый Зецу. — Однако Мадара иногда подолгу смотрит на него. — А, вот, подслушивать нехорошо! — возмущенно воскликнул Обито, едва не свалившись с кровати. — А подглядывать — хорошо? — протянул Тоби елейным голосочком, склонив голову набок. — Вопросом на вопрос поотвечай мне тут! — фыркнул юный Учиха, скрестив руки на груди. Прислонившись к спинке кровати, он вновь бросил любопытствующий взгляд единственного глаза на сгорбленную фигуру Мадары. — А что, так нельзя что ли? — Не смотри на меня, я не знаю, — Белый Зецу развёл руками, после указал на задумавшегося Обито. — Ты у него лучше спроси. — Угомонитесь вы оба! — воскликнул юноша, вновь обратив внимание на странного старика. Даже издали он видел с какой трогательной осторожностью Мадара держит тонкую ткань, будто нечто невероятно важное, дорогое как память. «О том… Той, кто ему подарила», — осенённый внезапной мыслью Обито даже приподнялся с постели. Сел чуть ровнее. Эмоции запылали в душе, обожгли её фантазией о том, что как только он выйдет Рин тоже, вышьет ему такой же! «Неужели у старика была своя Рин? Я даже подумать не мог… Хотя… В те времена, когда он ещё и стариком то не был — почему бы и нет? По крайней мере, у него не было такого соперника, как дурак Какаши. Мадара то сам был круче всех», — мысли приходили в голову одна за другой, закручиваясь в спираль рассуждений. Лицо Обито вдруг стало настолько серьезно-задумчивым, что даже Тоби и Белый Зецу решили не доставать его, удалившись в тень. Впервые неловкость и смущение охватили юношу с головой. Однако волна любопытства смыла их краски, потому юный Учиха решился спросить: — Эй! Дедуля… Эм-м… А что это ты там рассматриваешь такое? Мадара заметно вздрогнул. Казалось, будто он позабыл о том, что находится в пещере Кладбища гор далеко не один. Тусклая, как дождливый день, эмоция умиротворения и та растворилась — отяжелённое морщинами лицо вновь застыло в маске задумчивой тоски. — Уже успел заметить? — проскрипел старческий голос. — Не заметить было бы трудно… — хмыкнул Обито. — Это тебе кто-то подарил? — Всё верно… Давно это было. Как ты говоришь «в доисторическую эпоху», — Обито мог поклясться, что он расслышал усмешку в словах легендарного лидера клана. — Тебе, полагаю, интересно узнать кто именно? Вместо ответа юный Учиха кивнул — здесь, итак, всё было очевидно. — Она ушла… Давно ушла. Не оставила после себя ничего, кроме этого, — худая рука, будто кость скелета, облачённого в обвисшую кожу, протянула чуть вперёд белый прямоугольничек ткани, дрожащий в воздухе. Обито понял: дрожит не платок, а ладонь, держащая его. «И это при том, что старик свою косу держит твёрдой хваткой», — подумал он, и сердце его впервые дрогнуло от жалости к этому одинокому старому всеми позабытому шиноби. Он боялся даже помыслить, что Рин может… Нет! Нет! Какая пустота образуется в груди, тут же начинающей заполняться болью. Но это лишь от помысла, а Мадара пережил свою Рин и пронёс память о ней сквозь года. — Мне очень жаль, дедуля… — Обито опустил удрученный взгляд на трепещущую белую ткань, кажущуюся чуждым кусочком нежности и света в этом мире теней. — Твоя Рин, наверное, очень любила тебя, раз оставила такой подарок… Скупой тихий смешок походил на удар отколовшегося камушка о стену пещеры. Мадара спрятал платочек в складках чёрного балахона, и последняя крупица света покинула неизвестное никому одинокое пристанище. — Этого мне уже не суждено узнать. Спустя несколько дней после памятного разговора Обито, утомлённый, но радостный после тренировки бездумно прохаживался по пещере. Безразлично разглядывая выбоины, выступы и нагромождения камней он вдруг заметил неприметную нишу в стене. «Может это выход?» — слабый огонёк надежды погас, стоило юному ниндзя приблизиться к странному месту, что оказалось чем-то вроде выдолбленного из камня столика. Потемневший свиток лежал на испещренной трещинами поверхности. «Нет… Это… Вырезанный кусок ширмы?» — удивлённый находкой Обито наклонил голову, чтобы получше её рассмотреть. Касаться тонкой бумаги васи он даже не собирался — ещё чего доброго рассыплется, тогда старикан точно его мигом в Ад отправит. На тронутой желтизной старинной бумаге лёгкими плавными линиями были выведены контуры образа девушки. Она казалась особенно утончённой из-за удлиняющего её фигуру фасона кимоно, придающего ей некую схожесть с вытянувшейся змеёй. В едва очерченных тушью руках неизвестная держала стопку дров. Лёгкий мотылёк уселся на верхнем полене и, казалось, был готов вот-вот упорхнуть вместе с незнакомкой — настолько воздушно лёгкой, невесомой, будто сотканной из воздуха изобразил её безымянный художник. Девушка стояла в вполоборота, смотря на любопытного юношу нарисованным чёрным глазом, в котором мастеру удалось передать выражение задумчивости и лукавства. «Красавица…» — подумал пораженный Обито, вертя головой, чтобы рассмотреть рисунок со всех сторон. — «Наверное это и есть Рин старика… Если она была такой, то не удивлён, почему Мадара до сих пор думает о ней… Значит раньше, пока не было фотографий, старики вот так изображали тех, кто им нравится? Это дорого, наверное… Хотя для Рин я бы никаких денег не пожалел! Погодите-ка…» Занятый разглядыванием прекрасной «Рин старика» Обито сразу и не обратил внимание на выведенные с небрежным изяществом рядки иероглифов возле изображения. Попытался прочесть — многое не понял. Каллиграфический почерк и старинный стиль делали их практически нечитаемыми. Юный Учиха уже было приуныл, ибо спрашивать старикана о надписи на обрывке ширме он точно не будет — Мадара явно желал скрыть его от посторонних — однако помощь пришла откуда Обито не мог ожидать. — А ещё говоришь, что лучше нас, хотя даже пару строк прочесть не можешь, — нравоучительная интонация Белого Зецу пробирала до костей дрожью раздражения. — И подглядывать нехорошо! — раздался следом голосочек Тоби. — Особенно за принцессой. Мадара тебе голову открутит, вот потеха будет! Обито недовольно зыркнул на искусственных людей, скрестил руки на груди, буркнув: — Всё могу, просто видно плохо… Я одним глазом на мир смотреть не привык. И… Принцессой? Она была принцессой? — как бы не пытался, а скрыть удивление ему не удалось. — Мы не знаем, но Мадара приказал называть её так. А мы, знаешь ли, очень исполнительные и вопросов лишних не задаём! Не даром ведь лучше вас, людишек! — голос Спирального искрился веселостью. Белый Зецу спокойно произнёс, смотря на насупившегося паренька: — Не ты первый заметил её. Когда мы впервые увидели её, нам стало интересно, кто это — подобных мы встречаем редко. Мадара-сама лишь сказал, что это «принцесса» и чтобы мы не смели глазеть на неё. «Я бы тоже не хотел, чтобы такие чудики пялились на мою Рин», — подумал Обито и перевёл взгляд на застывшую на веки принцессу Мадары Учиха. Внезапно раздался плавный голос Белого Зецу, прочитавшего иероглифы, цитирующие поэму Бо Дзюйи «Вечная печаль», выведенные более сотни лет назад рукой неизвестного каллиграфа: «Много лет небесам, долговечна земля, но настанет последний их час. Только эта печаль — бесконечная нить, никогда не прервется в веках».