***
Прошедший ливень оседает влажной взвесью на сером полотне асфальта. Небо кажется чернильным бархатом — нависает над пустующими двориками, почти ложится на покатые крыши старых панельных домов, скатываясь по ржавому шиферу дождевыми каплями. В прохладном воздухе пахнет свежестью и наступившей осенью — прелыми листьями, мокрой землёй и липовым цветом. Тут и там сквозь промозглый туман прорывается оранжевый отблеск. В панельных домах, сдавивших в своих тисках полуразваленные дворики, горят окна. Они напоминают болотные огоньки — привлекают усталый взгляд редких прохожих, обещая уют и тепло взамен порывистому ветру. Сергей идёт мимо них чужой, неузнанный. Скользит расплывчатой тенью мимо выкрошившегося поребрика, пряча задубевшие руки в карманах тёплой толстовки. Спешит сквозь пасмурный вечер по незнакомому адресу, выписанному из классного журнала на попавшийся под руку клочок бумаги. Таится, как воришка — сам не понимая, почему. Всё вокруг кажется ему каким-то незнакомым, словно прошло не пять лет, а многим больше. Почему он только раньше не ходил через дворы? Когда он только приехал, ещё даже не наступила осень. Вместо тёмных туч над крохотным городком висела лазоревая чаша неба, а жаркий воздух пронзали шальные лучики по-летнему яркого солнца. Тут и там по дворам слышались звонкие ребяческие голоса и глухие удары сдутого мяча о низкие стенки спортивных «коробок», по улицам до самой ночи слонялись смешливые компании подростков, а ворчливые старушки в цветастых платках собирались у подъездов на вечерние посиделки. Всё вокруг дышало жизнью, но Сергей так и не решился выбраться из дома: всё пытался привыкнуть к крохотной квартирке, в которой прошла почти вся его жизнь. Когда-то такой уютной, а теперь покинутой и опустевшей — хранившей лишь пустые детские воспоминания в фотографиях на стенах и напоминающей собой старый сундук, забытый на пыльном чердаке. Сколько времени прошло с его приезда? «Места не меняются, да и люди иногда тоже…» Чужой голос остаётся в висках биением крови, выбивает неприятную дрожь. Колкий осенний ветерок пробирает до самых костей, пронизывает насквозь. Сергей даже ежится, запахивая тёплую куртку и натягивая поглубже капюшон, ускоряет шаг. Проскальзывает мимо раскрытого настежь подъезда, ощерившегося вслед беззубой пастью, стремится убраться поскорее из недружелюбного двора. Нервно оглядывается вокруг — узнаёт смутно старую площадку с проржавелыми детскими лесенками и ветхой горкой с провалившимся дном, невольно сбивается с быстрого шага. Когда-то ему казалось, что с этой горки можно достать до самих облаков, а на дворе расцветал май. Ласковое солнце озаряло изумрудный ковёр пушистого спорыша и цветущие клумбы, в тёплом воздухе пахло вишнёвым цветом и сиренью. В ту минуту он сидел на новенькой карусели и смотрел неотрывно вверх, на Ваньку, застывшего у самого края «опасной» горки. Такой же цветущий, майский, весенний, напоминающий редкую бабочку, занесённую в красную книгу. Её и потрогать нельзя — рассыплется сразу. «…вот мне нравится солнце и фонтаны. Серёжка, а тебе что?» Его голос звучит будто бы наяву, набивает голову пульсирующей тяжестью. Яркое солнце в далёком прошлом стремительно меркнет, из насыщенных цветов уходит их пигмент. Всё вокруг сереет, меняется, медленно уменьшается — свежевыкрашенная горка постепенно ветшает, вспухает облупившейся краской, покрывается ржавчиной. Новенькая детская карусель заваливается на бок, расслаивается на разбитые доски, превращается в хрупкий остов приваренных друг к другу труб. И лишь одно не меняется спустя время — знакомый мальчишеский силуэт и яркий вымпел рыжих вихров. «— Ванька?» — Эй, ты! Грязные капли застоявшейся в лужах дождевой воды оседают на бежевых кроссовках, остаются серыми потёками. Размокшая грязь хлюпает под ногами, прелая листва липнет к подошвам. Сергей шагает вперёд, не разбирая дороги — как зачарованный зовом волшебной флейты, шагает по размытому песку к старой детской горке. Касается на ходу проржавелого металла, оставшегося от карусели, собирает на пальцы капли дождевой воды. Смотрит неотрывно наверх, на Ваньку, замершего на верхней площадке. Он выглядит точь-в-точь, как тогда — в их последний день. В своей клетчатой красной рубашке, с рукавами, закатанными выше локтей и копной непослушных кудрей. Даже смотрит так же — с вечной хитринкой в зелёных, «как у кошки», глазах. «— Ванька!» — Что тут на детской площадке рыщешь? Сергей замирает, боится спугнуть. Окликает по-юношески звонко и громко, растягивая чужое имя по языку. Глядит неотрывно, ощущая на переносице знакомое давление давно забытых очков, с трудом держится, чтобы не сорвать их нервно с носа. Снова чувствует себя маленьким мальчиком, память о котором сохранилась в этом дворике ярким майским вымпелом — больше не видит на своём месте чужака, не мнит себя самозванцем. Даже смотрит иначе, впервые с момента своего возвращения почувствовав себя по-настоящему «дома». Ненадолго. Слишком мало. — А ну марш отсюда, пока я полицию не вызвала, наркоша сраный! Реальность троится, гремит звоном хрупких осколков. Зеркало памяти вздувается уродливой линзой, лопается прямо на глазах. Тонкий мальчишеский силуэт меркнет, вздрагивает, как голограмма из старых «Звёздных войн», а Ванька болезненно щурится в ответ на визгливый женский оклик. Машет рукой, в который раз обрывая подорвавшееся в груди сердце, заставляет понять — он сейчас исчезнет. Подхлёстывает неведомую панику, обрывает «тормоза», срывает человеческие маски. «— Ванька, стой!» Сергей бросается вперёд сквозь время и пространство. В отчаянии тянется к засмеявшемуся Ваньке, но хватает только воздух — сжимает судорожно пальцы, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Замирает, пошатнувшись от резкого порыва ветра, обжёгшего щёки мелким крошевом дождевой влаги. Столбенеет, надрывно глотая воздух, затравленно оглядывается вокруг. Снова «царапает» взгляд о серые стены старой пятиэтажки и путается в ветвях согнувшейся под тяжестью лет липы, пока в воздухе растворяется давно позабытый аромат бергамота и сладкого апельсина. Ванька ведь был здесь. — Иди — иди! Тучная женщина в окне второго этажа грозит кулаком. Запахивает пёстрый домашний халат, с шумом захлопывает створку распахнутого настежь окна, режет одним только взглядом. Сергей и сам смотрит ей под стать — глядит хмуро и колко, секунда за секундой возвращается в реальность. Снова чувствует холод порывистого ветра и неприятную дождевую влагу, невольно ежится от хлюпающей под ногами грязи, проворно выбираясь на «твёрдую» почву. На сером асфальте расплываются следы грязи, старая ржавая горка остаётся позади. Сергей уходит, не оборачиваясь — боится посмотреть случайно назад и снова отыскать знакомый до боли силуэт. Выскакивает из тесного плена измусоленного временем дворика, выступает на широкую аллейку, засаженную низкорослыми тополями. Когда-то они казались ему могучими столетними деревьями из старых русских сказок. Кренились к земле под тяжестью густой листвы, тянули скрюченные пальцы-ветви к прохожим, шумели тревожно по ночам. Переговаривались и шептались, когда кто-то проходил мимо, долго-долго провожали вслед. Некогда великие, теперь они кажутся далёким пережитком прошлого. Рассыпающиеся под влиянием дождя и ветра, разбухшие от промозглой осенней слякоти, потерявшие свою былую стать — старые тополи тянутся ввысь, мажут по небосводу зазубренными спилами бывших веток. Сергей даже сбивается с шага, поражённо оглядываясь вокруг. Не узнаёт некогда цветущую аллею, отпечатавшуюся глубоко в памяти своей ласковой прохладой и уютными закутками, высматривает нестройный ряд проржавелых металлических балок, когда-то казавшихся витой чугунной изгородью, сошедшей со страниц рыцарских романов. Теперь на её месте покосившийся от старости забор, ушедший в землю и увитый давным-давно усохшим плющом — отчаянный голос прошлого, отделяющий увядшую аллею от заросшего без ухода городского сквера. «Злопазухи» — как прозвали его ребята за странную книжную ассоциацию. Где-то там, за проржавелой оградой, наверняка до сих пор сохранился «знаковый» памятник. Простенький барельеф на фоне ровного ряда греческих колонн — безымянный философ, невесть как забрёдший в этот городок. Воспитанник Ломоносова, мечтающий выйти из тени знаменитого учителя. Как иронично, единственный человек, связывающий это богом забытое место с историей, полностью отражает суть всех «местных». Будучи школьниками, они только и делают, что мечтают улизнуть из этого захолустья, а в итоге остаются. Заканчивают школу, оставляя в её стенах все свои амбициозные мечты, идут по жизни дальше. Кому везёт побольше, уезжают в соседний город, кому нет — поступают в единственный местный ВУЗ, обречённые стать никому не нужными менеджерами и бухгалтерами. Слоняются, как призраки, не завершившие свои дела и навсегда привязанные ими к этой земле. Сергей улыбается грустно, слегка потерянно. Шагает к поваленному забору, перешагивая груду ржавого металла, ступает на заросшую асфальтированную дорожку. Оглядывается вокруг, нервно комкая в кармане вырванный из тетради клочок бумаги с нужным адресом, будто бы это может его успокоить. Цепляется за остовы давно завалившихся скамеек и основание в крошево разбитых каменных урн, шагает мимо нестройного ряда свежей лиственной поросли, медленно захватывающей «цивилизованную» часть сквера. Глядит вокруг дико, непонимающе — до сих пор помнит, как часто он приходил сюда после школы, забираясь в самую глубь. Находил тихое местечко, надёжно спрятанное от чужих глаз за плотной завесой разлапистого ельника, устраивался поудобнее на одинокой скамейке и читал взахлёб библиотечные книги. Приключение и романы, фантастику и науку — всё, что его интересовало тогда. Удивительно, что в детстве будущее тоже казалось ему радужным и счастливым. А что стало теперь? Нет, рыжий Ванька оказывается не прав. Места тоже меняются, но лишь потому, что меняются люди.***
Невысокий, но чрезвычайно длинный дом, слитый в единую конструкцию несколькими арками, высится блеклой громадиной за оградой старого сквера. Возведённый из красного кирпича, кажущийся чужеродным пятном на фоне грязно-серых панелек, он навевает странные воспоминания и неприятные ассоциации. Сергей даже ёжится, подступая ближе к покосившемуся от времени забору — смотрит из-за него, как узник, навсегда отрезанный от внешнего мира и заключённый в коварной «злопазухе». Цепляется руками, сжимая ладони на истлевших металлических прутьях. Пачкает пальцы о рассохшуюся краску, глядит на чужие окна и захламлённые балконы, обитые ржавыми листами железа. Удивительно, но пять лет назад дом только-только начал заселяться. Тогда он казался настоящим дворцом, манил своими «райскими садами» в закрытом дворе, притягивал рыщущий мальчишеский взгляд. Серёжа нередко делал большой крюк по пути в школу, только чтобы пройти мимо. Нырял поспешно в одну из арок, крался вдоль засаженных тюльпанами и белыми садовыми ромашками клумб, выскакивал с другой стороны. Как самозванец, чудом пробравшийся на царский бал под чужой личиной, оглядывался воровато вокруг и поспешно прятался за массивным забором старого сквера, отыскав тайный лаз с выломанными прутьями. Кажется, его тоже показал Ванька — совсем как этот двор. Ванька? Злой прохладный ветер подхлёстывает радужные воспоминания, бросает в лицо пригоршню колкой дождевой влаги. В его завываниях чудится знакомый отдалённо голос, звонкий мальчишеский смех. Сергей даже вздрагивает, отступая назад. Оглядывается слегка встревожено вокруг, подмечая скрученные полуголые ветви согнувшихся от ветра деревьев и завалившиеся лавчонки, давно нестриженые кусты и знакомую синюю ленту — тайное обозначение «того самого» лаза, расположение которого доверяли лишь самым близким и проверенным друзьям. Удивительно, что Ванька показал именно ему. Сергей ступает осторожно, будто бы боясь спугнуть очередное видение из прошлого. Касается отогнутых прутьев и острых зазубрин обломанных краёв, в который раз оглядывается вокруг. Смотрит воровато, боясь, что кто-то заметит его позор и проворно ныряет в просторный лаз, лишь чудом не зацепившись рукавом. Проскальзывает мимо разросшегося кустарника, шумящего тонкими обнажёнными ветками, выступает на замызганный асфальт, шумно отряхивает перепачканные в крошеве ржавчины руки. Оборачивается через плечо, чувствуя неясное веселье, застывшее в груди. Такое шальное, беспечное, по-юношески безрассудное — возвращающее в далёкое детство, где этот странный дом из красного кирпича казался длиннее и выше. Хочется засмеяться во весь голос, но Сергей лишь скромно улыбается. Тянется было поправить давно исчезнувшие с носа очки, но застывает в нелепой позе, так и не донеся руку к лицу. Останавливает сам себя, непонятливо глядя на подрагивающую ладонь, заставляет встряхнуться и прозреть — вспомнить, для чего он здесь. Максим, точно! Крохотный клочок бумаги, наспех выдранный из школьной тетради, жжёт пальцы. Трепещет на ветру, мажет и без того прыгающие строки текста. Сергей даже перехватывает записку с другой стороны, уходит прочь от злополучной «запахухи» быстро, так и не позволяя себе оглянуться. Ныряет под свод высокой арки, прислушиваясь к приглушённому эху собственных шагов, безошибочно выбирает подъезд. Оглядывается поражённо вокруг, почти не узнавая некогда цветущий двор. В месте, где раньше были клумбы, теперь настоящее болото, неподалёку — металлический остов вывороченной детской горки. Когда-то привлекающая ребят со всей округи, сделанная в виде слона, она сейчас сиротливо лежит на боку. Рядом пригибаются к размытому песку, раскопанному до самой земли, сломанные качели. Поперечная балка давно треснула, но деревянное сидение ещё «живо» — упирается в землю, провиснув на крупных цепях. Где-то в стороне хлопают на ветру бельевые верёвки, кажущиеся единственным оплотом сохранившейся «цивилизации». Даже старые лавочки у подъездов кажутся нежилыми, сохранив лишь одну поперечную балку, исписанную черным маркером. К одной из них Сергей подходит с особой осторожностью. Глядит вокруг, с надеждой оборачивается на массивную дверь подъезда. Хочет увидеть небрежную щель, но вместо это сталкивается с плотно приставшем магнитным замком — вздыхает невольно, нажимая на продавленные кнопки и вызывая нужную квартиру. Домофон заходится затяжной трелью и примолкает, «по ту сторону» никто не отзывается и во второй раз. Это тревожит, но Сергей пробует снова. Нажимает цифры следующей, послушно ждёт. Кутается в тёплую осеннюю куртку, натягивает поглубже капюшон, нажимает на кнопки снова и снова, в который раз прислушиваясь к надоедливом звуковым переливам. Нетерпеливо барабанит пальцами по железной обшивке, весомо хмурится, обеспокоенно глядя на затянутое тяжёлыми тучами небо. Перспектива мёрзнуть здесь и дальше угнетает, а надежды с каждой квартирой становится всё меньше и меньше, когда внезапно надсадную трель прерывает посаженный мужской голос. Низкий и глухой, звучащий будто бы с глубины колодца: — Да? Кто это? — Здравствуйте! — Сергей хватается за неизвестного, как утопающий за спасительный круг. Отзывается поспешно, даже не пытаясь скрыть зазвеневшей в голосе радости — цепляется задубевшими пальцами за железную ручку, уже намереваясь поспешно дёрнуть подъездную дверь на себя. Заговаривает немного нервно, но старается звучать серьёзно и солидно. — Меня Сергей зовут, я в школе учителем работаю. Понимаете, один из наших ребят уже неделю не появляется, на связь не выходит. Вот меня и откомандировали, проверить что к чему… вы не могли бы открыть дверь? Неизвестный собеседник замолкает, с «той стороны» не доносится и звука. Сергей даже наклоняется к хлипкому динамику домофона, но различает лишь неразборчивое потрескивание и надсадное шипение тишины. Это пугает, заставляет поежиться от неприятного холодка, пробежавшего по спине, и в который раз пожалеть, что он пришёл сюда вот так, без предупреждения. — Простите? — он переспрашивает с затаённой надеждой, но так и не слышит ответа. Топчется сиротливо, чувствуя себя глупо и неуместно, заговаривает снова. — Если вы мне не верите, можете сами позвонить в школу. Я у них числюсь, как… — …Сергей? — неизвестный собеседник перебивает грубо, сам того не замечая. Чужой голос странно вздрагивает, но Сергей почти не заостряет внимание — спешит заверить, путаясь в словах: — Да-да, именно! Меня зовут «Сергей» — Сергей Рябин! На «той стороне» снова воцаряется долгое молчание, в динамике раздаётся едва различимый хрип. Далёкое эхо неразборчивых слов остаётся почти незаметным, тонет в оглушающем писке. Тяжёлая железная дверь внезапно поддаётся, и магнитный замок отключается вместе с домофоном. Неизвестный собеседник, кажется, кладёт поспешно «трубку», но Сергей все-таки кричит в ответ, надеясь успеть: — Спасибо! Он невольно запрокидывает голову, ища за пределами козырька нужное окно. Цепляется за глянцевый блеск влажного стекла, высчитывает примерную квартиру, в мнимой надежде высматривает таинственного «спасителя». Хочет было взмахнуть рукой, когда одна из занавесок на пятом этаже характерно вздрагивает, будто бы от чужой руки, но так и не видит человека — лишь досадливо цокает языком, поспешно заскакивая в полутёмный подъезд. Крохотное гулкое помещение за дверью встречает тусклым миганием слабой лампочки и стойким запахом гнилых овощей. Ввысь тянется короткая бетонная лесенка, на стенах тут и там проявляются потёкшие от влажности рисунки, изъеденные белой плесенью. В подъездной полутьме Сергей даже не сразу её замечает — влезает случайно ладонью, брезгливо встряхивает рукой. Останавливается на первом же лестничном пролёте, поспешно включая фонарик на телефоне, оглядывается подозрительно вокруг. Невольно кривится, подмечая грязные лужи на ступенях и подозрительные бурые пятна, давно въевшиеся в облупившуюся серую краску на стенах. Атмосфера вокруг гнетёт, физически пригибает к земле. Учитель даже ссутулится, натягивая поглубже капюшон, проворно взбегает по лестнице ввысь. Пропускает первые три этажа не глядя, останавливается лишь на четвёртом. Оглядывается подозрительно, в который раз сверяется с выписанным адресом, глядит на выцветшие цифры, кривовато начертанные прямо на двери. Неужели, «тот самый» красный дом из сказок, казавшийся в детстве самым настоящим дворцом, и вправду превратился в это? Истлел, покрылся сетью мелких трещин, идущих по стенам, обветшал не хуже заброшенного, проиграл безжалостному времени в неравной с ним борьбе. Наверное, так было бы с Ванькой — наверное, так случилось и с ним самим. Сиротливый звонок, единственный на весь этаж, оказывается выжженным. От некогда белого пластикового корпуса остаётся лишь оплавленный рельеф и закопчённые провода, тянущие свои тонкие проволочные «лапки» к потолку. Сергей их даже не трогает, лишь в который раз незаметно хмурится, костяшками стучит в дверь. Сначала аккуратно, будто бы стесняясь гулкого отзвука, моментально подхваченного эхом, потом посильнее. Раз, ещё один, третий — пока «по ту сторону» не раздаётся неясный шорох и шаркающие шаги, сопровождающиеся скрипом старых растрескавшихся от времени деревянных половиц. — Чё надо? Грубый женский голос напоминает карканье вороны, сливается воедино с надсадным визгом давно истёршихся петель. Массивная входная дверь резко подаётся наружу, и Сергей едва успевает сделать шаг назад. Останавливается, улыбается уже заранее — действует, как «настоящий» учитель, припоминая бесконечные лекции и семинары по коммуникативной психологии. Что там говорили про первую встречу с родителями собственных учеников? Он честно припоминает зазубренный когда-то материал, когда дверь распахивается до самого конца. «Хлопает» оглушительно о стену, являя на пороге невысокую приземистую женщину с одутловатым лицом. Коренастая, в застиранном зелёном халате и измусоленными светлыми волосами, забранными в жиденький хвост, она подслеповато щурится, уставившись непонятливо на незваного гостя. Смотрит рассеянно, осоловело, в пустоту — так, будто бы не видя никого перед собой. — Здравствуйте! — Сергей делает шаг ближе, различая слабый запах кислой капусты и спирта. Улыбается дружелюбно, скидывает поспешно капюшон с головы, поспешно приглаживая встопорщившиеся тёмные волосы. — Меня зовут Сергей Александрович, я учитель истории у… Максима. Женщина медленно промаргивается, хмурит тонкие бледные брови. Глядит уже более осмысленно, придирчиво пробегается рассеянным взором по мужскому образу, характерно поджимает губы. Молчит, перекатываясь с носка на пятку, внезапно хрипло «каркает» — переспрашивает своим низким голосом на весь подъезд. — Так и чё надо? — Видите ли, — спешит объяснить Сергей. — Максим почти неделю не посещал школу, а от него самого — ни ответа, ни привета, как говорится. Даже одноклассники не знают, что с ним и как, вот меня и отправили… Он повторяет почти дословно то, что пересказал неизвестному «собеседнику», топчась на улице у запертой двери. Старается говорить серьёзно, выглядеть ответственно — в который раз обеспокоенно ведёт ладонью по растрёпанным волосам, в тайне жалея, что раньше не озаботился своим внешним видом. Пытается придать самому себе «учительский» вид, но едва успевает удержаться от разочарованного вздоха, когда безымянная женщина снова подаёт голос: — Максима нет дома. — И когда он появится? — Никогда, — она отрезает резко и грубо, отступает на шаг назад. Желает было уже захлопнуть дверь, но Сергей спешно шагает ближе. Подставляет ногу, различая усилившийся спиртовой запах, весомо хмурится в ответ, впервые оглядываясь на женщину иначе — подозрительно, слегка скептически. — Он не живёт с вами? Тогда где я могу его найти? Сергей делает ещё один шаг ближе, чувствуя неприятный холодок внутри. Аккуратно перехватывает дверь, цепляется за массивную железную ручку. Переспрашивает вкрадчиво и осторожно, но хмурится серьёзно — слегка нависает сверху, старается поймать чужой прыгающий взгляд. Впервые пугается по-настоящему, теперь отчётливо понимая, откуда шёл «тот самый» спиртовой запах — меняется в лице, поджимает невольно губы. Ощущает примерно тоже, что чувствовал, когда случайно мазнул рукой по склизкой белой плесени на стене. — Не твоё дело! — женщина по-бычьи склоняет голову, глядит исподлобья. Явно идёт в «атаку», нервно дёргает на себя дверь, недвусмысленно давая понять, что аудиенция закончена. — Давай, вали в свою школу, нечего тут вынюхивать! Сергей даже теряется, не сразу находя, что сказать. Лишь крепче сцепляет пальцы на массивной ручке, явно не желая сдаваться просто так, глядит во все глаза на женщину. Подмечает детали, незамеченные до этого, невольно заглядывает через плечо — изучает встревожено нехитрое убранство, снова оглядывается на разгневанную хозяйку странной квартиры. Она надсадно пыхтит, стараясь перетянуть на себя тяжёлую металлическую дверь. Мотает головой из стороны в сторону, пока позади неё скользит неясная тень. Сергей невольно цепляется за неё, хватается за мимолётное движение у противоположной стены. Высматривает отдалённо знакомый мальчишеский образ, сверкнувшую золотом пшеничную копну волос. Выпускает от неожиданности ручку двери, отступает на шаг назад. Раскрывает до предела глаза — глядит поражённо, почти что шокировано на невысокого мальчишку, замершего «по ту сторону», в самом конце узкого коридора, заваленного какими-то коробками и смятыми пустыми банками. Максим? Он стоит в растянутой длинной футболке и серых спортивных штанах, переминаясь с ноги на ногу. Неуклюжий и какой-то неуверенный, совсем не похожий на себя в школе. Даже смотрится сиротливо, будто бы потерявшись на фоне бардака, царящего в крохотном коридоре. — Сергей Александрович? Максим делает шаг ближе, неверяще щурится. Ступает осторожно по скрипучим половицам, шлёпая босыми ногами, медленно выходит на свет. Останавливается в пятне блеклого оранжевого отблеска, заставляет Сергей невольно податься вперёд, жадно вглядываясь в чужое лицо. Слегка осунувшееся, словно бы вытянувшееся и заострившееся — привлекающее мечущийся мужской взгляд крупным сизым синяком, разливающимся на скуле под глазом. — Максим? — Сергей переспрашивает недоверчиво, не в силах смириться с действительностью. Уже не замечает замершую на пороге женщину, обернувшуюся через плечо, глядит лишь на растерянного юношу, медленно приходящего в себя. — Что с тобой? Он намекает на расплывшийся синяк, и Максим будто бы спохватывается. Вспоминает про него, неаккуратно касаясь пальцами поражённой кожи, звучно шипит от явной боли. Хмурится, сцепляя до скрипа зубы, порывисто рвётся вперёд, на ходу запрыгивая в развязанные кеды и выскальзывая за дверь. — Блять! Его звонкий голос сливается воедино с визгливым женским окликом, разносится гулким эхом по пустынному подъезду. Резиновая подошва поношенных кед скрипит о бетонный пол, горячая ладонь внезапно ошпаривает жгучим касанием мужскую руку. Сергей даже вздрагивает, нелепо уставляясь на переплетённые пальцы — глядит, раскрыв до предела глаза, как в замедленной съемке оборачивается на Максима. А тот лишь настойчиво тянет его за собой, увлекая вниз по лестнице и прерывая всякие расспросы грубым выкриком: — Пошли, живо!