Люби.

      Алёна возвращается домой поздно. С гитарой за спиной, и пакетом из «Пятёрочки» в руках.       В квартире находились Оксана, и, что уже не странно, Сергей.       Швец разувается, и не снимая верхней одежды проходит в гостинную. — Мама?.. — Заглядывая в комнату, окликивает женщину, девочка. — Что, Алён? — Отвлекается от телефона женщина. Она привстааёт с дивана, и ставит пустой бокал на рядом стоящий стол. — С каких пор у нас в семье принято бухать средь-бело-дня? Вы с папой пили только по праздникам! — Возмутилась девочка, стараясь говорить как можно тише, чтобы не разбудить спящего «Серёжу», с которым иметь дело сейчас не хотелось. — Так папы больше нет. — Пожимает плечами Оксана. — Ч-что?.. — Алёна замимрает. Она стоит неподвижно около минуты, прокручивая слова матери в голове снова и снова. — Что?!.. Ты говорила, обещала мне! Ты… Если бы ты любила его, он был бы жив для тебя всегда! — Розоволосая срывается на крик, чуть ли не кидая свою куртку на пол от злости. — Не ори! Он умер, Алёна! У-мер. Всё. Его нет. Если у нас были такие традиции раньше, это не значит, что они будут и сейчас! — Повышает голос женщина, она явно недовольна поведением Алёны… — А сейчас быстро в комнату! И чтобы я тебя сегодня не видела! Пришла и снова всё портит… Разбудила всех, и жалуется, ненормальная!       Слова ранят. Очень ранят…       Из голубых глаз ручьём полилась солёная жидкость. Хочется кричать. Орать на весь мир. Хочется идти вперёд, но после такого уже сложно… Как ножом в самое сердце.       Всё как в тумане…       Ступени… тяжёлая дверь… улицы. Знакомые улицы, или уже не очень…       Швец не видит ничего вокруг. Она бежит и кричит. Сейчас ей всё равно на прохожих, в которых она врезается, отчего они покрывают её матом, и недовольно ворчат… Ей слишком плохо, чтобы думать о ком-то.       Бежит долго… пять, десять, пятнадцать минут… и всё-таки устаёт. Она останавливается, вытирает рукавом мокрые глаза и лицо. Осматривается. Вокруг деревья, лавочки, тропинки… Кажется, это парк, но розововолосая неуверенна. Этого места она не знает, и никогда здесь не была.       У девочки начинается паника. Она всегда боялась потеряться, и вот это случилось… Достаёт из кармана телефон, дрожащими руками пытается включить его, но безуспешно. Он замёрз, и видимо, разрядился. — Чёрт! И что… Что мне теперь, сука, делать?! — Снова истошный крик. А после него кашель. Голос тоже не железный…

***

      В голове, которая уже расскалывалась от боли, крутилось много мыслей. Кристина и Егор были сейчас единственным спасением. Но Кристина живёт непонятно где, а у Белого отец, который мало ли что ещё подумает… Плюс ко всему Алёна не знает его адрес, и своё место положение в принципе.       Алёна не могла успокоиться. Она забилась в угол лавки, прижимая колени к себе. От слёз на щеках, если смотреть при дневном свете, можно было увидеть, хорошо заметные, красные полосы, и потёкшую тушь, размазанную также и по носу. Голос сорван, и кричать она не может, только тихо хрипеть. Маленькие пальчики крепко сжимают цветные волосы, больно оттягивая их. От этого и без того больная голова расскалывается ещё сильнее. Я уже даже матери своей не нужна… бездарность!.. — Хриплый всхлип, маленькое, беззащитное тельце подрагивает от холода. — Ничтожество!.. Неудачница!.. Ненавижу… Ненавижу всё и всех!       Швец всё сильнее прижимает колени к себе, стараясь прятать ладошки в рукавах олимпийки.       На голову упала капля холодной воды.Только начавшая проваливаться в сон девочка снова вздрагивает. Между прочем, заснуть на лавочке в каком-то неизвестном недо-парке очень проблемотично. Ходят здесь разные сороколетние-дядьки, и никто не знает, что взбредёт им в голову… Ещё дождя не хватало! Прям всё против меня сегодня… — Хныкает розововолосая, снова утыкаясь в коленки, она продолжает подрагивать, и лишь изредка всхлипывать.       Дождь постепенно расходился, с каждой минутой усиливаясь. Были даже небольшие раскаты грома, ещё больше нагнетающие обстановку.       На плечо ложится чья то холодная рука.       Алёна вскрикивает от неожиданности, резко оборачиваясь, и отползает назад. — Твою ма-а-ать… Чё с тобой? — единственный фонарь слабо освещал черты лица, но этого было достаточно, чтобы Швецова разглядела Сашу. — Н-не. н-не трогай меня… пожалуйста, умоляю, не трогай. — Жалобно хрипит девушка. — Да не трогаю я тебя, дура. — Грубо бубнит светловолосая, скорее даже себе, но младшая всё прекрасно слышит. — Что с тобой? — Ничего. — Алёна вжимается в другой угол, стараясь не смотреть на Горбачёву. Страшно.       Саша не хочет мучать себя задаванием вопросов, на которые ответов вряд-ли добьётся, поэтому подходит к Алёне и, не особо то аккуратно, поднимает её голову на себя за подбородок. — Ничего? Да у тебя глаза скоро вместе со слезами выплывут! Ничего? Да-а, ничего… — Резко отдёргивает руку девушка. Голова младшей снова опускается вниз. — Даже если что-то и случилось, тебе на это всё равно. Иди куда шла, и не трогай меня, пожалуйста… — Шепчет, чтобы не напрягать голос. — Вставай. — Недовольный вздох, и закатывание глаз. Алёна продолжает сидеть в недоумении. — Вставай! — К-куда? — За хлебом! Ко мне, куда же ещё? — Саша разводит руками, а розововолосая лишь больше вжимается в лавку. — Зачем? — Блять, ты можешь не тупить хотя бы так сильно?! Я, конечно, тебя ненавижу, но и чтобы какой-то мужик изнасиловал тоже не желаю… — Кареглазая будто вспомнила что-то. Что-то плохое. Отчего на её, до этого раздражённом лице, появилась мимолётная грусть. — Ты меня не убьёшь? — Только потом девочка понимает, что сказала чушь. Даже Саша выдала смешок. — Л-ладно. — Но ты не думай, что после того, как я приютила тебя на одну ночь, мы перестаём быть врагами. — Уже отворачивается, начиная шагать в нужную сторону, но слышит глухой удар, и болезненное мычание, заставившее обернуться. — Да, Господи, что с тобой не так?! — Саша вновь подходит к Швецовой, помогает ей встать.       Девушки медленно плетутся к дому старшей. Раздражённая, и недовольная Горбачёва впереди, а хромающая Алёна, держащаяся за свою коленку, по которой, кажется, течёт кровь, впитываясь в ткань штанов, позади.