Люби.

      Алёна проснулась, когда Саши уже не было рядом. Она перевернулась на спину, потирая сонные глаза. В окно било холодное солнце, наконец-то за последние недели три было не пасмурно.       Лучше после отдыха не стало. Только хуже: кости продолжало ломить, голова казалась жутко тяжёлой, и конечно же трясло. Насчёт горла, Алёна не могла сказать, что его прямо раздирает от боли, но если заговорит — голос скорее всего будет жутко хриплый. В любом случае, самочувствие ужасное.       Девушка выползает из под одеяла. Несмотря на дрожь в теле и жуткую слабость, она ступает сначала одной, а затем и второй ножкой на, как казалось, ледяной пол. Встать полностью получается только со второго раза. Алёна, оглядываясь, выходит из комнаты в коридор. В квартире тихо, что сильно напрягало, и не давало понять, где хозяйка и дома ли она вообще.       Швец идёт к единственной приоткрытой двери. Это оказалась кухня. За небольшим столиком у окна сидела Саша с ручкой и тетрадным листиком в руках. Выглядела она задумчиво. – Доброе утро?... – розововолосая прокашлялась. – Я домой пойду, пожалуй...       Саша тряхнула головой, отвлекаясь от своего дела. Отложив лист и чёрную ручку, она встала из-за стола, ударяясь ногой об край. – Ай, сука... – тихо прошипела Саша. Кинув мимолётный взгляд на ногу, она вернула внимание Алёне. – Куда ты собралась? Еле стоишь, иди ложись обратно. – Но, Саш.. я не... – Не хочу ничего слышать! Марш в кровать. – Да с каких пор я тебя волную?! Ну помогла ты – спасибо, но выздороветь я и сама могу! – Алёна пошатнулась, чуть не упав. Она, несильно взмахнув руками, чтобы удержаться на ватных ногах. – М-м, вижу. А волновать... я и не волнуюсь, просто ты себе же хуже делаешь. – отмахивается Горбачёва, и отводит взгляд вбок.       Ничего не ответив, а лишь хмыкнув, Алёна уходит обратно в Сашину комнату. Ложится на кровать, и заворачивается в одеяло. Она прикрывает глаза.       Мыслей было очень много. Они сменялись одна за одной ежесекундно, перемешивались, перерастая в нечёткие картинки перед сомкнутыми глазами. В них можно летать, кажется, вечно: наблюдать за сюжетами построенными мозгом, думать о чём-то нереальном или сверхъестественном. Но только получается это когда тихо. Если же шумно, и есть отвлекающие посторонние звуки – это невозможно. Отвлекает.

***

      Алёна не могла разобраться в своих эмоциях, чувствах, и в принципе жизни, но сейчас её волновало это меньше, чем то, что теперь между ними с Сашей. Горбачёва очень быстро меняется. Сначала издевается, потом ей становится пофиг, потом снова подкалывает... и так по кругу. Сейчас она вообще заботится, помогает, словно они лучшие подруги, или вовсе родные люди. И как в ней разобраться? Вот и Швецова не знает.       Саша отказывалась объяснить всё происходящее. Как бы Алёна не пыталась вытянуть из неё хоть словечко – всё напрасно. Единственное, что она заметила при разговорах, коих таковыми и назвать то сложно, на эту тему – это нервозность светловолосой. Она начинала мяться, и говорить резко, будто лишь бы отмазаться и больше к этому не возвращаться. – Саш, эм-м... а.. а что теперь между нами? – девушка отодвинула пустую кружку, которая ещё пять минут назад была наполнена чаем. Сколько она сегодня его раз пила? Не меньше десяти уж точно...       Саша оторвалась от увлекательного разглядывания стены, медленно переводя задумчивый взгляд на Алёну. – Я не знаю. Я вообще ничего не знаю... – она устало выдохнула, прикрыв одной рукой глаза. – Ты спать не хочешь? – Нет.       Розововолосая хмыкнула, встала из-за стола, и подошла к девушке поближе. Она аккуратно отодвинула руку, прикрывающую еле открытые карие глаза. – Хочешь. – утверждающе говорит Алёна. – Иди ложись. Если я нахожусь у тебя дома – это не значит, что нужно не отдыхать. – Ладно... Прости.       «Прости». А за что прощать? Не похоже это на обычно грубую и дерзкую Сашу. Похоже на маленькую девочку, которую загнали в тупик, и теперь она не знает что делать, извиняясь за каждое своё действие. – Другая ты какая-то... – бормочит Алёна, уже собираясь отойти назад, чтобы Горбачёва встала. – Алён... – карие глаза устремились прямо в голубые напротив. Швец дёрнулась от их серьёзности, и в то же время растерянности. – прости меня. Я такая... дура? Да... именно... Я тебе всю жизнь испортила, а ты даже своё мнение обо мне высказать не можешь. – Ты о чём?       Взгляд Саши вновь опустился вниз. Она закусила губу. – Блять... ну, я же ужасный человек, да? Ты же так скорее всего думаешь... – Я не знаю какой ты человек. То издеваешься, то заботишься. А нормально мы и не общались. – Алёна всё-таки отошла немного назад, облокачиваясь рукой на стол. – Я ужасная. Можешь не сомневаться в этом. Везде, где нахожусь я, происходит какая-то херня... – Всё. Хватит. Иди спи, а то что-то совсем разносит... – кинув взгляд на настенные часы у холодильника, Алёна нахмурилась. – Да и я тоже пойду. – Ладно...       Светловолосая встала с места, и лениво поплелась в гостиную. Вновь отдаёт свою комнату.

***

      Без Саши, одной в комнате, было некомфортно, Алёна сразу это заметила. Холодно, и казалось, что как-то не безопасно. Швец списывала это на нехватку тактильного контакта, но где-то глубоко в голове всё-таки ни раз промелькнула мысль о странной привязанности. О том, что нельзя быть добрым к тому, кто причинил тебе боль. Может, это и правда, но Саша ведь не специально? Или она нагло врёт, чтобы потом сделать ещё хуже? Всё очень запутанно и непонятно, но ко всему есть своё объяснение, которое, порой, проявляется не сразу. Главное ждать и терпеть, тогда всё встанет на свои места.