Melek

Истина — это заблуждение, которое длилось столетия. Заблуждение — это истина, просуществовавшая лишь минуту К. Берне.

      Отголоски невыносимой боли гулким эхом стучали в висках, пронзая всё тело с головы до ног ослепительной вспышкой. Перед глазами, всё ещё тонувшими в непроглядной тьме, мелькали чёрные точки, взгляд с трудом фокусировался на расплывчатых стволах деревьев вокруг. Тишина разрывала слух беспощадным молчанием, словно насмехаясь, а в мышцах накопилась невероятная тяжесть, так что невозможно было даже разлепить сплавленные веки. Приходилось заставлять ватное тело слушаться и отчаянно моргать, чтобы прогнать остатки неприятного навождения. Сухожилия и кости словно стянуло тугой верёвкой напряжения, так они трещали и стонали при каждой попытке пошевелиться. Рёбра ощущали под собой твёрдость голой земли, дыхание давалось с трудом, как если бы в груди осел кусок металла. Селим с неимоверным усилием приподнялся на дрожащих бесчувстенных руках, жаждя вдохнуть пряный осенний воздух расправленными лёгкими, но вместо этого со стоном перевернулся на бок, беспомощно извиваясь на подстилке из опавших листьев. Он совсем ничего не помнил с того момента, как наблюдал бесславное падение Рустема, и даже затруднялся ответить сам себе на вопрос, когда он успел свалиться с ног навзничь посреди леса. Мозг недовольно пульсировал, не желая думать, и шехзаде силой воли успокоил разбушевавшиеся мысли, мельком пообещав себе во всём разобраться. Пока что в его сознании стоял густой туман забвения и непонимая, все звуки и образы смешались в разноцветное марево, усиливающее и без того убивающую головную боль.       Изношенное сердце тоже не стремилось подавать признаки жизни, но Селим и так знал, что оно всё ещё бьётся где-то глубоко внутри него, загнанное ужасом в самый дальний уголок грудной клетки. Искать его сейчас не имело смысла, поэтому шехзаде решил прощупать пульс ради собственного спокойствия. Его ломало от почти смертельной слабости, хотелось просто остаться лежать в сырой траве и ждать гибели или хотя бы спасительного сна, однако усталость на удивление быстро отступала, давая светлому разуму возможность прозреть. Ощутив в себе немного самой маленькой силы, наследник не без облегчения почувствовал, что может сесть. Это простое действия далось ему со скрипом, каждая клеточка в измученном теле отзывалась на любые изменения тоскливым всхлипом, но Селим твёрдо решил не замечать этого и ни в коем случае не позволять жалеть себя. Медленно и осторожно он скрестил ноги на земле, ничуть не беспокоясь об окружающем его пейзаже знакомых деревьев и кустов, и прерывисто вздохнул с облегчением. Невидимая боль сдавила грудь при первом полноценном вздохе, но скоро дыхание пришло в норму, и шехзаде с наслаждением раздвигал проникающим внутрь воздухом побитые рёбра. Когда мысли о смерти уже перестали казаться такими реальными, Селим наконец потянулся к своей правой руке, намереваясь нащупать на запястье пульс, и замер на пол пути, в панике открывая и закрывая рот.       Всё спокойствие мгновенно улетучилось, дыхание снова сбилось, и тут сердце дало о себе знать, заряжаясь энергией бесконтрольного страха. Липкий ужас растёкся по телу Селима, сковывая его мышцы могильным холодом, вдоль позвоночника побежала дрожь, накапливаясь и превращаясь в большой ледяной ком где-то в груди. Желудок шехзаде скрутило от навалившегося потрясения, низ живота неприятно тянуло, словно чьи-то острые когти царапили его изнутри. Не смея лишний раз вздохнуть или пошевелиться, Селим в немом отчаянии уставился на увесистые обручи металла на своих запястьях, плотно облегающих кожу и вросшихся в плоть своими ровными краями. Ему сразу стало понятно, откуда взялась эта тяжесть в руках, что сделалось причиной жестокого холода, пустившего корни оцепенения в самые вены, где текла отравленная ужасом кровь. Всё ещё не до конца осознавая действительность происходящего, шехзаде заставил себя пошевелить пальцами, что далось ему легко, и выставил согнутые в локтях руки на уровень глаз, завороженно наблюдая за тем, как посеребрённые металлическим блеском оковы величественно переливаются и сияют в лучах заходящего солнца. Вся область запястья побаливала, беспощадно напоминая о пережитых мучениях, но не было следов ожогов или разорвавшейся плоти. Словно они всегда здесь были, словно не было этих адских страданий, способных довести до смерти.       Оковы выглядели так естественно на его руках, что Селим на миг даже усомнился, был ли он когда-нибудь вообще обычным человеком со своими мечтами, стремлениями и надеждами. Если когда-то и был, то это далёкое время беззаботного дества осталось в прошлом. Теперь же в его сознании тонкой нитью скользила лишь одна мысль: убить. Это ощущение жизненно необходимого желания оборвать чьё-то дыхание было похоже на неутолимую жажду, и всё бы ничего, если бы не валящая с ног ломота в теле, навязчивое чувство тревоги и немыслемой паники, неконтролируемая сила в руках, свирепый огонь гнева на весь мир, так что хочется вырвать себе сердце, лишь бы оно не билось так отчаянно и так умоляюще. Селим облизнулся, сам ещё не понимая, что на него нашло, и хотел было уже встать, чтобы отправиться на поиски жертвы, но оковы стянулись сильнее, вынудив остаться на месте. Внезапная волна необъяснимой ярости мгновенно улеглась, а вместе с ней пропало и желание наброситься на невинную жертву. Ужаснувшись собственным мыслям, шехзаде постарался расслабиться и отпустить все мысли, насколько это было возможно при колотящимся сердце и подступающих к горлу слёз. Оковы разжали хватку на обеих руках, вновь нахлынувшая боль отступила, и металлические обручи почти перестали ощущаться. Не в силах больше сдерживать накопившиеся внутри чувства, Селим уронил голову на грудь, беззвучно зарыдав.       «Я стал Охотником, – стучало у него в висках, и пальцы сами собой вцепились в невзрачную траву под ним. – Я стал убийцей... Как же мне жить теперь с этим, что делать? Нет... Этого не может быть, я не верю...».       Медно-рыжий бок солнца постепенно уплывал за линию горизонта, расчерчивая на земле аккуратные полосатые узоры. Мир снова готовился погрузиться во тьму, как делал это уже несметное количество закатов и как будет делать до бесконечности. Сложно было представить, что должно произойти, чтобы это хрупкое равновесие между светом и мраком нарушилось, оставив всё живое либо в вечной темноте, либо в вечном сиянии. Селим смотрел сквозь слёзы на лиловые облака, что проплывали мимо него в сторону Стамбула, и пытался найти в своей душе хотя бы намёк на смирение. Его равновесие нарушилось в тот миг, когда он, обуянный слепой яростью и жаждой мести, убил своего товарища, возможно, единственного человека, которому он мог доверять так же искренне, как своей матери, и отныне его собственный мир обречён на мучительное существование в бесконечной тьме. Тьма была везде, она ощущалась повсюду, проникала внутрь вместе с воздухом, текла по венам вместе с кровью. Шехзаде не мог поверить, что дошёл до такого, потому что никогда в жизни ему бы и в голову не пришло подозревать Рустема в предательстве, а уж тем более с такой лёгкостью принимать это на веру. Кто же был тот монстр, что так безжалостно и жестоко отнял чужую жизнь? И как теперь Селиму принять эту немыслемую правду о том, что это был он сам?       Ночь, по скромному мнению Селима, была великолепна. Огромная белоснежная луна, отражающая от своей стеклянной поверхности всю притихшую землю, занимала собой чуть ли не весь краешек неба, видневшийся с высоты дворцовой террасы. Она медленно проплывала в компании редких облаков, иногда затмеваясь их прозрачными телами, и ослепляла своей божественной красотой, какую не в силах было повторить ни одно живое существо. Звёзды по сравнению с ней казались ничтожными пылинками на тёмном бархате небосклона, и можно было представить, как назойливый ветер сдувает их прочь в недоступную вышину. Расширенные от восхищения глаза шехзаде неотрывно наблюдали за плавным течением тьмы, чуткий слух улавливал бесконечную тишину, открытые участки тела собирали осенний холод, распространяя его в каждый уголок. Селим не чувствовал морозную свежесть на своей коже, не ощущал лёгкой игры ветерка в волосах и обращал внимание только на ритмичное сокращение мышц предплечья, когда его пальцы в очередной раз сами собой вцепливались в перила балкона. Ночь заворожила его своей безупречностью и отсутствием каких-либо изъянов, но была не в силах погасить его тревогу, которая возрастала с каждой секундой, проведённой в плену металлических оков.       Молчание затянулось, и Селим на всякий случай покосился на Джихангира, испугавшись, что тот уже давно ушёл, отказавшись иметь с ним дело. Но младший шехзаде по-прежнему стоял рядом, твёрдо и прямо, как скала, несмотря на то что его спину украшал уродливый горб. Его сосредоточенный непроницаемый взгляд смотрел вдаль, в какую-то непроглядную пустоту, и сам он вёл себя слишком спокойно, настолько, что Селиму сделалось не по себе. Только что он во всех подробностях пересказал младшему брату всё, что случилось на краю обрыва, и ожидал в ответ гнев, презрение, страх, разочарование, даже был готов к тому, что Джихангир просто отвернётся от него, но тот воспринял рассказ на удивление собранно, словно знал, что подобное случится. Спустя мгновение его накрыла непреступная пелена размышлений, сквозь которую Селиму не суждено было прорваться. Оставалось только ждать и наблюдать за малейшим изменением в состоянии брата, поскольку во время раздумий он чаще всего даже забывал дышать.       – Выходит, ты поддался порыву гнева и совершил убийство, – в полголоса обронил Джихангир, заставив Селима невольно вздрогнуть. – Это очень тяжкий грех. Не удивительно, что ты стал Охотником после всего этого.       – Но это был не я! – почти в отчаянии воскликнул Селим, снова сжав пальцами влажный мрамор. – Я не мог так поступить! Рустем, он... Он был почти моим другом, мы всего несколько лун назад гуляли с ним в городе! Как я мог...       На плечи шехзаде вдруг наваливалась страшная усталость, и он в бессилии уронил голову на грудь, жалко сгорбив плечи. Рустем паша... Казалось, только вчера они вместе бродили по пыльным улицам Стамбула, и он был беззаботным молодым наследником, повстречавшем тогда на рынке свою первую любовь. Теперь все эти воспоминания виделись Селиму такими далёкими, словно он пережил их совсем в другой жизни.       – Это сделал ты, Селим, – печально покачал головой Джихангир, сочувственно взглянув на брата. – Ты был настолько ослеплён яростью, что почти потерял самого себя. Мне жаль, но теперь кошмары об этом дне будут преследовать тебя постоянно.       – Кошмары? – с закипающей злостью переспросил Селим, почувствовав, как правый глаз начинает дёргаться. Оковы чуть сильнее сомкнулись на его руках, словно ощутив бурлящий в крови гнев, но шехзаде было уже не остановить. – Ты называешь то, что происходит со мной, кошмаром?! Это настоящий ад! Я не могу себя контролировать! Мне постоянно хочется убивать, снова, снова и снова, я не в силах это остановить! Я злюсь, но не понимаю, почему! Джихангир, что со мной творится?       Последнюю фразу Селим выпалил со слезами на глазах и судорожно вцепился руками в перила, прильнув дрожащим боком к соседней колоне. Его колотило, как в лихорадке, по телу била судорога, а обручи стягивались всё крепче. Гнев клокотал в груди Селима, и его было не удержать. Шехзаде зажмурился, испугавшись, что его сердце вот-вот разорвётся от сдерживаемых эмоций и возрастающего внутри напряжения.       – Это твоё проклятье, – глухо ответил Джихангир, сохраняя завидное хладнокровие. Подобная реакция должна была его напугать, но храбрый шехзаде даже не двинулся с места. – Теперь ты Охотник, а значит, обречён на вечную охоту за своим греховным желанием. Твоё желание – убить, – желание, пораждённое гневом. Не сумев сдержать его однажды и набраться терпения, ты проиграл битву с самим собой.       «Набраться терпения», – эхом прозвучало в голове Селима, и он со всем раскаянием, на какое только был способен, уставился на Джихангира, чьи глаза открыто светились мудростью и пониманием. Теперь, когда он осознал, что пренебрёг изначальным советом своего младшего брата, его захлестнуло жаркое ощущение стыда, от которого спина и затылок покрылись испариной. Ему нужно было просто подождать, подумать на холодный разум и не дать ярости принять решение за него. Но он не смог, показал свою слабость и теперь вынужден всю жизнь мучиться от жажды чужой смерти.       – Как... Как это остановить?.. – скрипя зубами от усилий, прохрипел Селим, до боли в пальцах стискивая балкон. Оковы давили нещадно, а гнев внутри никак не хотел поддаваться уговорам разума. Самое страшное в этой ситуации заключалось для шехзаде в том, что он опять не имел понятия, на кого направлена эта неистовая злоба. Неужели на Джихангира? – Я... Я не могу всё время желать людям вокруг себя смерти... Я не смогу так жить... Должен быть способ обуздать это желание...       Джихангир внезапно шагнул к нему, чуть коснувшись плечом плеча Селима, и тот едва сдержался, чтобы не наорать на него и оттолкнуть наивного глупца в сторону из страха ему навредить, но младший шехзаде лишь молча заглянул в его безумные глаза и смотрел так долго и пристально, словно хотел загипнотизировать.       – Для этого Охотникам и нужны оковы, – мягко пояснил он и положил ладонь поверх одного из них. Селиму казалось, будто кожа под металлом сгорает в огне и дымится с запахом палённой плоти, но внезапно ему стало легче, и он перевёл на брата изумлённый взгляд. – Они твой аркан. Они не позволят тебе совершить непоправимое, удержат и заставят успокоиться, как делают это сейчас. Лишь в крайних случаях, когда Охотнику просто необходимо выплеснуть наружу свои подавленные чувства, оковы могут не помочь.       – Но я не могу ждать, когда это случится! – взорвался Селим, с досадой сбросив руку Джихангира. Боль в районе запястья мгновенно вернулась и с каждой секундой становилась всё сильнее, пока металл не начал краснеть, словно брошенный в пылающий огонь. – Ты видишь, я не способен управлять собой! Эти оковы только отравляют мне жизнь!       Если Джихангир и испугался, наблюдая за старшим братом, то ему удалось быстро это скрыть. Он послушно убрал руку, снова устремив невидящий взгляд вперёд себя.       – Потом эти приступы станут реже, – успокоил он старшего наследника, ничуть не меняясь в лице. – Ты научишься управлять своими чувствами и желаниями почти не задумываясь, но иногда они всё-таки будут вырываться наружу. Если бы оковы могли обеспечить Охотникам полную защиту, в нашем мире не было бы места преступлениям...       Раскалённые до красна обручи с силой сжимались на запястьях Селима, заставляя его стонать и корчиться от боли. Он почти слился с колонной и балконом в одно целое и боялся отпустить перила хотя бы одним пальцем, опасаясь не удержать себя от невыносимого желания. Его жадный взгляд был направлен на ничего не подозревающего Джихангира, по-прежнему стоящего сбоку от него. Глаза заволокло знакомой тьмой, тело скрючилось в приступе ломоты, из груди, сдавленной удушьем, вырывались надсадные всхлипы.       – А у Рустема... – через силу выдавил он, продолжая бороться с собой. – Какой грех он совершил?..       – Похоть, – коротко ответил Джихангир, не взглянув на брата. – Вероятно, когда-то он увлёкся несколькими женщинами сразу или отобрал у одной из них невинность против её воли... Могло произойти, что угодно, но его поведение говорит само за себя. Он просто изнемогал от страсти к женщинам. Возможно, в тот день на рынке Мелек ему приглянулась, и он решил добраться до неё любым способом. Видишь ли, во власти своих желаний Охотники становятся неуправляемыми и способны, на что угодно. Но, если бы ты знал, что Рустем переживает такие же страдания, как и ты, ты мог бы его понять и простить...       Новая волна ярости захлестнула Селима с головой, обволакивая его сознание сплошной чернотой. В висках, словно молния, стрельнуло знакомое имя, и гнев сделался сильнее, почти плескаясь вокруг него океаном ненависти. Боль от оков внезапно стала казаться ничтожной по сравнению с болью, которая пронзила его сердце при мысли о Мелек, и он свирепо повернулся к Джихангиру.       – Простить?! – взревел он, нависая над младшим братом. – Никогда! Никогда, слышишь?! Никогда я не прощу предателя!       Прежде, чем Селим успел отследить и осознать краем затухающего разума свои действия, его собственные руки, казавшиеся ему чужими, жёстко сомкнулись на податливой шее Джихангира, повалив его на мраморный пол. Младший шехзаде сдавленно застонал, слабо сопротивляясь давлению более сильного брата, и как-то решительно посмотрел в его искажённое лицо, пытаясь оторвать от себя его крепкие пальцы. На глазах наследника нежная кожа под его руками стала стремительно покрываться кровоточащими ожогами, Джихангир извивался всем телом, беззвучно крича от боли, но его взгляд оставался твёрдым. Селим со звериным оскалом склонился над своей добычей, вдавливая лёгкое существо в холодный мрамор, и не сразу заметил, что пальцы Джихангира сомкнулись на его плечах, а лицом он тянется к его лицу, выпрямляя шею. От неожиданности обезумевший шехзаде ослабил хватку, вновь почувствовав адскую боль на запястьях, и очнулся только тогда, когда тёплый лоб младшего брата соприкоснулся с его лбом. Его словно окатило ледяной водой, жар в груди мгновенно сменился прохладной свежестью, он снова смог полноценно дышать. Джихангир прижимался к нему, закрыв глаза, и что-то шептал себе под нос, не отпуская Селима, и это подействовало на него успокаивающе. Гнев внутри него почти сразу улёгся, мокрое от пота тело открылось приятным холодом, так что прилипшая к коже одежда перестала ощущаться. Головокружительное облегчение навалилось на наследника, чуть не вынудив его потерять сознание, и он испуганно отпрянул от Джихангира, убирая руки с его шеи.       – О, нет... – в ужасе прошептал Селим срывающимся голосом, посмотрев на покрытую уродливыми ожогами шею брата и на собственные руки, испачканные родственной кровью. – Что я наделал...       На подгибающихся ногах он попятился назад, пугаясь странной лёгкости во всём теле, и в немом страхе уставился на младшего шехзаде. Тот всё ещё лежал на полу, неловко распластавшись на боку, и с лёгкой улыбкой наблюдал за Селимом из-под прикрытых глаз, судорожно хватая ртом воздух. Алая кровь текла по его шее, пачкая ворот синего кафтана, но его взгляд оставался светлым и слишком нежным для такой ситуации. Наследнику вдруг захотелось на него накричать за такое странное поведение, потом по щекам хлынули слёзы, когда он осознал, что только что хотел убить собственного брата. В голове смешались сразу несколько мыслей от намерения сбежать, до преступного желания броситься к брату и как-то облегчить ему раннюю смерть. Однако Селим не смел приблизиться и встал настолько далеко от него, чтобы даже краешек его тени не падал на изувеченного Джихангира.       Двери на террасу внезапно распахнулись, и на пороге, лихорадочно сверкая распахнутыми глазами, возникла проснувшаяся Хюррем Султан в ночной рубашке и с распущенными по плечам золотистыми волосами. С её сжатых в тонкую строгую линию губ готово было сорваться первое слово, но как только её взгляд упал на истекающего на полу кровью Джихангира, ночной воздух пронзил хриплый вздох ужаса. Госпожа сделала нетвёрдый шаг назад, облокотившись одной рукой на косяк, а другой схватившись за сердце, и потрясённо смотрела на умирающего сына, потеряв дар речи. На Селима она даже не взглянула, и шехзаде этому внутренне обрадовался, хотя в груди всё сжималось от страха за мать и глубокой вины перед ней. Как он теперь посмотрит ей в глаза после случившегося? Сможет ли она пережить то, что не смогла уберечь своих сыновей от вражды между собой? Селим хотел было ринуться к Хюррем и помочь ей куда-нибудь присесть, но его ноги словно приросли к полу, а тело сковало оцепенением. В тот же миг госпожа зашлась в приступе надрывных рыданий, медленно оседая на холодный мрамор, и тогда шехзаде испытал острое желание броситься вниз прямо с террасы, чтобы только не слышать этих разрывающих душу слёз несчастной матери.       – Селим... Мама... – слабым голосом прошелестел Джихангир, с трудом приподнимаясь. Селим тут же вскинул голову, с замиранием сердца наблюдая за его попытками встать, и краем глаза заметил, что Хюррем на миг прекратила плакать, тоже с тревогой и едва уловимой надеждой смотря на сына. – Простите, что заставил вас переживать...       – Нет, брат, нет, – громче, чем хотелось, перебил его Селим, поддавшись вперёд. Тут только госпожа обратила внимание на старшего наследника, но тот не сумел уловить выражение её опусташённого взгляда. – Это моя вина. Мне нельзя больше здесь оставаться. Если так пойдёт и дальше, я всем вам причиню страдания и боль. Прости меня, если сможешь.       К удивлению Селима, Джихангир бархатно, но с усилием рассмеялся, насколько позволяла ему это сделать страшная рана на шее, и принял сидячее положение, поднимая на брата самый чистый и проникновенный взгляд. Едва шехзаде успел оторопеть от изумления, как он уже, шатаясь и покачиваясь, встал с пола, выпрямившись во весь рост.       – Ты не понял, брат, – ласково осадил наследника Джихангир, установившись на слабых ногах. – Было неправильным скрывать от тебя правду, но я был вынужден так поступать, пока не наберусь силы.       – Ты о чём? – в растерянности переспросил Селим, едва не заикаясь. То, с какой лёгкостью Джихангир держался в сознании при его нынешнем состоянии, внушало ещё большую тревогу. – Я тебя ранил! Ты давно уже должен быть мёртв!       В ответ на это Джихангир лишь молча прикрыл веки, развернувшись лицом к Селиму, и затем приподнял голову, закрывая глаза. В тот же миг многочисленные кровавые ожоги на его шее, словно по волшебству, начали затягиваться и исчезать прямо в присутствии обескураженного шехзаде, а младший брат лишь слегка улыбнулся и развёл руки в стороны, будто намереваясь вобрать в себя новые силы. Совсем скоро от уродливых ран не осталось даже следов, кроме засохших пятен крови на ткани верхнего кафтана. Сбоку от Селима раздался судорожный всхлип Хюррем, больше похожий на вздох неверия, и шехзаде на всякий случай протёр глаза, чтобы убедиться в действительности происходящего. Пока он тщетно подбирал слова, дабы прилично описать увидённое, Джихангир с непрекрытой любовью смотрел на него и явно наслаждался его замешательством.       – Твои раны, они исчезли! – скорее испуганно, нежели радостно воскликнул Селим. – Но почему? Как ты это сделал, во имя Аллаха?       Вместо ответа Джихангир лишь загадочно улыбнулся, чуть ему подмигнув, и молча расстегнул и скинул с плеч верхний кафтан. Внезапный слепительно чистый свет залил собой всю террасу, ударив Селима по глазам, так что он на миг отвернулся, закрывшись рукой. Когда к нему вновь вернулась способность видеть, перед ним стоял прекрасный белокрылый Ангел в лице улыбающегося Джихангира. Шехзаде беспомощно уставился на брата, любуясь его ровной спиной, лишённой уродливого горба. Он невольно ахнул в восхищении, только сейчас заметив, насколько прекрасно и величественно выглядит его брат с прямой осанкой, господским разворотом плечей и брошенным сверху вниз властным взглядом. Пара широких пышных крыльев, огранённых гладкими перьями, изгибалась над его головой подобно ареалу и, казалось, вот-вот могла бы поднять его в воздух. Его тёмная стройная фигура словно подсвечилась изнутри каким-то неземным светом, так что даже луна по сравнению с ним сияла тускло и безжизненно.       – Это произошло со мной очень давно, несколько лет назад, – глубоким мелодичным голосом молвил Джихангир, пока Селим в немом потрясении разглядывал его великолепные крылья, занимающие собой чуть ли не всю террасу. – На моей спине был настоящий горб, и из-за этого все меня жалели, включая Хюррем Султан и повелителя. Я был зол и обижен на весь мир, но это усугубляло положение, и тогда я решил попробовать смириться и принять себя с этим изъяном. Я простил себе свою неидеальность, простили и другие. Меня приняли таким, какой я есть, потому что я сам себя принял. И на моей спине вместо горба появились они. Из-за того, что я получил крылья в слишком раннем возрасте, у меня не получалось прятать их так же незаметно, как у других Ангелов, поэтому пришлось и дальше маскировать их под горб.       – А твои раны? – быстро спросил Селим, уже без опаски приближаясь к брату. – Ангелы умеют исцелять себя?       Джихангир лукаво улыбнулся, пошевелив кончиками крыльев.       – Не все Ангелы обладают способностью к самоисцелению, – уклончиво ответил он. – Только те, кто имеют особенную связь с Охотником.       «Особенную связь с Охотником?», – мысленно переспросил Селим, намереваясь по точнее разузнать об этом брата, но вслух вырвалось совсем другое.       – Мне так жаль, брат, – искренне раскаялся шехзаде, виновато пряча взгляд. – Я даже сам не понял, что произошло. Как мои руки могли сотворить такое с тобой?       В ледовых глазах Джихангира мелькнуло что-то похожее на сочувствие, но Селим не успел этого разобрать, опустив ужаснувшейся взгляд на свои окровавленные руки. Пальцы покрылись корочкой засохшей крови, которая неприятно липла к коже, стесняя движения. От одного вида этой жуткой картины шехзаде почувствовал прилив отвращения к самому себе и поспешно отвернулся.       – Ангелы не выносят прикосновения Охотников, – самым будничным тоном объяснил Джихангир, будто читал урок молодому школьнику. – Всё из-за разницы в энергиях и несовместимости душ. Душа Ангела не может заключить союз с душой Охотника, поэтому любое касание твоих рук ко мне оставит ожог.       Тяжёлый груз мрачного разочарования навалился на плечи Селима, заставив его сгорбится под натиском печали и грядущих перемен. Невыносимая горечь растеклась по его груди, отравляя каждый вздох привкусом отчаяния, когда он внезапно осознал, что никогда больше не сможет обнять своего брата, дружески похлопать его по плечу или просто пожать ему руку. Его мысли против воли переметнулись на Мелек, и щемящая боль с такой силой сдавила его несчастное сердце, что перехватило дыхание. Его дорогая любимая Мелек... Больше никогда он не сможет коснуться пленительных изгибов её открытого тела, не сможет ласкать пальцами её нежную кожу, запускать руки в её шёлковые волосы и наслаждаться ночами, проведённым лишь с ней одной. Теперь всего этого не будет, но разве он этого хотел? Селим с тоской вспомнил тот день, когда наивно полагал, что, найдя предателя, сможет вернуть им с Мелек долгожданный покой, а теперь оказалось, что он разрушил всё, к чему они стремились. Отныне он не сможет разделить с ней удовольствие от проведённых вместе ночей и оставалось только найти в себе смелость, чтобы сказать ей об этом.       Словно почувствовав уничтожающую изнутри острую боль Селима, Джихангир с глубоким сожалением заглянул ему в глаза и намеревался что-то сказать, но тут ему на плечи набросилась рыдающая с судорожными всхлипами Хюррем, уткнувшись носом ему в шею. Молодой Ангел растерянно пошатнулся и с готовностью обнял мать в ответ, успокаивающе поглаживая её по спине. Селим бесшумно отступил назад, поняв, что становится здесь лишним, и с едва уловимой болью посмотрел на младшего брата, надеясь перехватить его обнадёживающий взгляд. Однако поддёрнутый прохладной нежностью взор Джихангира источал лишь обречённое согласие с его собственными мыслями, и пробежавшая в них тенью молчаливая просьба из-под прикрытых век безумно напомнила Селиму голубые глаза отца.