Melek

Те, кому ты важен, всегда будут на твоей стороне Сплетница (Gossip Girl).

      Стремительный ветер со свистом проносился в ушах, мешая распознать любые другие звуки вокруг, иссохшая листва приятно пружинила под ногами, облегчая каждый шаг, что нёс Селима навстречу его собственному страху. Влажный воздух разбивался о его коренастую грудь невидимой сетью скованных между собой капель тумана, тонкой плёнкой промозглой сырости оседая на его плечах, лёгкие неустанно сокращались под натиском загнанного сердцебиения, что будто беспощадно отсчитывало хрупкие, но ценные мгновения, отделяющие шехзаде от неминуемого столкновения со смертью. В висках пульсировала гулкая боль, тошнотворный приступ слепого страха гнал его вперёд, так что он совсем забыл о стесняющих движения оковах и застилающей глаза пелены жгучих слёз. Знакомая тропа петляла среди деревьев, и, когда на горизонте показался высокий мощный силуэт дома, Селим только с большей неистовостью прибавил шаг, задыхаясь от саднящей сухости в горле и не чувствуя в себе сил на то, чтобы закричать, хотя дорогое сердцу имя так и рвалось наружу из охваченной горем и паникой души.       Жадно хватая ртом воздух, Селим сделал ещё один яростный рывок, но дрожащие от напряжения ноги его не слушались и предательски подогнулись, свалив упрямого шехзаде на устланную гнилыми листьями землю. Недавно прошедший дождь оставил после себя море грязных луж, расплёскивающих мутную воду каждый раз, стоило неосторожному проходимцу угодить в неё носком заляпанного сапога. Изгнемогающий от жажды и отсутствия возможности сделать полноценный вдох наследник обречённо уронил голову, уставившись невидящим взглядом в собственное искажённое отражение, рисующее на поверхности дождевой воды его перкошенное от ужаса лицо. Не помня себя, он склонился над маленьким озером посреди дороги, ведущей прямо к дому, и самозабвенно сделал несколько обжигающих холодом глотков, облегчающих дыхание. Несмотря на промозглый осенний день, лишённый отрадного сияния высокого солнца, по шее Селима тонкими струйками стекал пот, всё тело дрожало в непонятной агонии, покрываясь острыми шипами ледяного ужаса. Его мышцы протестующе дрожали от непрекращаемой нагрузки и отчаянно требовали отдыха, но шехзаде решительно поднялся с колен, не потрудившись очистить подол кафтана от пятен грязи и приставших листьев, и снова бросился бежать, боясь только одного: что он опоздает, не успеет ещё раз увидеть её глаза, прежде чем она...       Весь мир вокруг Селима словно погрузился в замедленный сон с тех самых пор, как его уха коснулось это страшное известие. Потрясённый до глубины души сказанными равнодушным голосом слуги роковыми словами, он тот час же покинул Топкапы и слепо ринулся к ней, сократив путь сквозь чащу, но совершенно не подумав от нахлынувшей паники о том, что будучи в седле, он мог бы добраться быстрее. Шехзаде было всё равно на то, что он снова нарушил правила, никого не предупредив о своём уходе, но в тот момент подобные мелочи казались ему до смешного незначимыми и ничтожными по сравнению с услышанным от верного аги. Небо будто опрокинулось перед глазами у Селима, голова закружилась, а в сознание ударили страх и растерянность. Ещё не успевая до конца осознать всю реальность происходящего, шехзаде почти выбил закрытую на замок дверь одним яростным ударом плеча и ввалился в пустое, окутанное холодным мраком пространство дома, чьё отрешённое молчание мгновенно обвилось вокруг наследника, туго стягивая его разум и лёгкие отвратительным предчувствием опасности.       Мелек умирала.       Её хриплые надсадные стоны, больше похожие на скрип несмазанных петель под порывом ветра, печальным эхом отражались от погружённых в скорбную тишину стен, постепенно превращаясь в леденящие душу прерывистые вздохи, едва трогающие застоявшийся воздух своим слабым дуновением. Что-то острое и невероятно сильное вонзилось в грудь Селима, из-за чего его собственное дыхание стало отставать от сокращающихся в бешеном ритме межрёберных мышц. На мгновение он испугался, что лишится чувств прямо на пороге, но ничтожная надежда оживила в нём обливающиеся кровью сердце, что позволило ему нетвёрдым шагом пройти в комнату Мелек. Повсюду витал смертельный дух страшной болезни, сломившей воинственного Ангела по неизвестным Селиму причинам, так что ему даже стало трудно дышать, хотя лёгкие отчаянно требовали больше кислорода. Наглухо закрытые окна не пропускали ровно никаких звуков, задёрнутые шторы препятствовали дневному свету проникать во тьму покоев, и, судя по приличному слою пыли на полу, этот дом давно не знал уборки и внимания. Каждый его уголок в глазах Селима вдруг превратился в заброшенное строение, и сама атмосфера приближающийся смерти внушала ему необъяснимую тревогу и желание как можно скорее оказаться снаружи. Лишь призрачное движение, похожее на обманчивую игру теней в сплошном сумраке, удержало шехзаде на месте и вынудило его нырнуть в непроглядную темноту комнаты, давящую на него угнетающей тишиной и мучительными стенаниями единственного живого существа в этом мрачном и пустынном месте.       Тусклое сияние, исходившее от взъерошенных в беспорядке крыльев Мелек, приковало к себе застывший взгляд Селима, послужив для него своеобразным ориентиром. На той самой кровати, где когда-то они проводили вместе каждую ночь, корчилась от внутренней боли измождённая болезнью девушка. Её похудевшее лицо, обтянутое бледной серой кожей, застыло в беззвучном крике, словно ей на хватало сил даже на то, чтобы подать голос. Её губы потрескались и беспрерывно кровоточили, под глазами залегли тёмные тени, веки распухли и отекли от слёз, блуждающий в лихорадке потухший взгляд смотрел в никуда неестественно узкими зрачками, дрожащими посередине обесцвеченной радужки. Шехзаде пришёл в немой ужас, заметив видневшиеся из-под одеяла острые ключицы и впалую грудь, которые едва скрывала под собой прозрачная кожа, являющая невооружённому глазу искусные переплетения голубых вен. Разбросанные по подушке волосы свалялись и давно уже утратили свой неповторимый блеск, из-за чего ломкие пряди приобрели неприятный седой оттенок, часть перьев на безвольных крыльях осыпалась и так и осталась безжизненно тлеть на пропитанных потом простынях, потому что убрать их было совершенно некому.       Сердце глухо колотилось в стиснутой рыданиями груди Селима, обволакивая всё его существо зябким оцепенением. Не в силах пошевелиться или хотя бы вздохнуть, шехзаде молча стоял над кроватью Мелек, прокляная и ненавидя себя за собственную беспомощность. Его потерянный взгляд упал на изуродованные губы Ангела, и пугающее осознание пронзило его затылок, подобно вражеской стреле, пущенной вслепую. Это была его вина. Он довёл Мелек до такого состояния и обрёк её на страшную мучительную смерть. Перед глазами словно на яву всплыли картины из того дня, когда он так опрометчиво и жестоко поцеловал её, позабыв о наказе Джихангира. « Твоя слюна отныне яд для неё», – прозвучало в голове предупреждение младшего брата, и Селим вцепился холодными бесчувственными пальцами в свои волосы, до боли стискивая череп. Мелек страдала и сгорала от болезни, она таяла на глазах, и каждый новый глоток спёртого воздуха лишь приближал её конец. Шехзаде, словно завороженный, наблюдал за слабым шевелением покрытого язвами языка девушки, и при мысли о том, что всё внутри неё истерзанно такими же кровавыми наростами, к его горлу подкатила тошнота. Наследник поспешно отвернулся, испытывав новый прилив головокружения, и неловко опустился на край кровати, лихорадочно бегая глазами.       В попытке придвинуться ближе к умирающей девушке Селим по неосторожности смял под собой край шёлкового одеяла, стянув его с её узких плечей. Мелек лежала под ним совершенно нагая и крупно дрожала не то от боли, не то от озноба, но не находила в себе сил на движение. Запустив трясущиеся руки под жаркое покрывало, шехзаде бережно обхватил пальцами её обнажённые плечи и притянул к себе отяжелевшее тело, без перерыва содрогающееся в агониях. Невыносимое сожаление ударило Селима под самые рёбра, перекрыв ему дыхание, и он не смог больше бороться с подступившими слезами. Изнутри его сжигало противное чувство вины, и от того, что он ничем не мог ей помочь, становилось только хуже. Он в последний раз прижал к себе своего нежного Ангела, поразившись тому, насколько она исхудала в борьбе с болезнью, и зарылся носом в её волосы, ещё хранившие в себе присущий только ей одной аромат. Сейчас шехзаде на мог думать ни о чём, кроме желания облегчить её страдания. Он всем сердцем жалел о своей ошибке, но ещё больше он сожалел о том, что не может её исправить. Смертельно бледная кожа Мелек дымилась под его руками, так что он опустил ладони на её тело поверх одеяла, чтобы не причинять ей ещё большие страдания. Её поверхностные, жалкие стоны едва грели его мокрую от слёз щеку, но от новых прикосновений она приоткрыла глаза и взглянула на него.       Внутри Селима тут же вспыхнуло ликование, но оно почти сразу сменилось горьким разочарованием, когда он понял, что Мелек не узнаёт его. Её стеклянный взор, лишённый даже малейшей искры жизни, ничуть не изменился, встретившись с его опечаленным взглядом, а затем её веки снова закрылись и больше ни разу не дрогнули. Шехзаде крепче прижал к себе девушку, будто таким образом мог заставить её не уходить, но безжалостный внутренний голос в его голове не позволял ему придаться лживым фантазиям. Он не успел осознать, когда это произошло, и только ударился в исступленные рыдания, в одно мгновение вдруг перестав чувствовать на шее её дыхание, ощущать в пальцах трепет костлявого тела и слышать последние ноты её голоса. Всё закончилось так внезапно и совершенно спокойно, что Селим долго ещё не мог прийти в себя, желая только того, чтобы провалиться в омут скорби и отчаяния и утонуть в пустоте, поселившийся теперь в его груди на месте сердца. Тишина, возникшая в стенах покинутого дома, яснее всяких слов говорила ему, что Мелек ушла навсегда, что её сильный дух больше не наполняет это место жизнью и надеждой, а значит, в своих руках он держит дитя самой смерти. Некогда гибкое и изящное тело Ангела быстро остыло, рассеяв тепло и энергию в равнодушном пространстве комнаты, её крылья почти мгновенно потемнели, а лицо разгладилось, позволив наследнику в последний раз полюбоваться его узнаваемыми чертами. Закрыв глаза, Селим молча вознёс молитву милосердному Аллаху, забравшему своего Ангела на небеса, и ещё долго сидел в погружённом во тьму и податливую пустоту доме, отрезанный от всего мира, и никогда больше не хотел уходить.       Тьма настолько плотно окутала собой ослабевшую душу подавленного существа, что даже самый яркий луч света не мог пробиться в скрытые глубины разорванного в клочья сердца, продолжавшего мучительно сокращаться под натиском боли и горькой тоски. Всепоглощающая пустота стремительно распространялась в груди, подобно бескрайнему морю печали, и дышала горячим огнём сожаления, сжигая изнутри слабое подобие на надежду. Отдавшись в руки неведомой тяжести, что грозилась при любом неосторожном шаге утянуть сознание на самое дно, разум отказывался принимать происходящее за правду, всё выискивая для себя потаённые лазейки, и лишь загнанному в самый угол едва слышному голосу здравых размышлений было совершенно ясно, что отрицать всю тяжесть навалившейся вины не имеет смысла. Липкие сомнения сплили в потусторонних мыслях крепкую паутину страха и тревоги, а маленький юркий паучок хаоса впивался клыками в пульсирующие виски, отравляя его пока крохотной дозой безумства.       Полный безысходности и неконтролируемой ярости крик боли сорвался с губ Селима, выталкиваемый наружу очередным слёзным стоном, словно он собирался обратиться к неизвестному спасителю с мольбой о помощи. Его пальцы с силой сжали перила террасы, как только твёрдая ладонь с ударом опустилась на непробиваемый мрамор. Он готов был рвать и метать от невыносимого чувства слабости, за которое всё больше начинал себя ненавидеть, и осыпал проклятьями каждую звезду на равнодушном молчаливом небе, нависшем над ним, подобно непромокаемому плащу заботливой матери, что пыталась укрыть своих детей от грозы. Саднящая боль беспощадно вгрызалась ему в плоть, словно желала вырваться на свободу из его переполненной чернотой души, но что-то продолжало удерживать её взаперти, и это был постыдный страх показать всему миру свою уязвимость. Шехзаде бы отдал всё на свете, лишь бы никто не увидел его сломленным тяжёлой потерей, потерявшим всякий смысл в своём обременённом грехами существовании, отсюда и рождалось желание во всём и всегда держать голову высоко, оставаться сильным и вести себя как настоящий воин. Но сейчас эта маска смелого и благородного наследника давала глубокую трещину прямо на глазах Селима, и он не мог больше её удерживать. Как только она сломается на совсем, явив миру его истинное лицо, не останется ни одного чувства, способного заглушить в нём до низости откровенные слёзы.       Луна спокойно и легко проплывала над головой Селима, словно насмехаясь над ним, а за ней так же степенно и гордо следовали юркие звёзды, беззастенчиво глядевшие на шехзаде сверху вниз, будто он не был достоин ни капли их сочувствия. Его друг-ветер скорбно навевал на ночной горизонт грозовые облака, собираясь оплакивать горе вместе с ним, а танцующие деревья уже завывали могильными голосами траурные песнопения. Казалось, весь мир готов разделить с Селимом его утрату, чтобы помочь ему снести этот груз на своих плечах, но где-то глубоко внутри он знал, что всё это лишь навождения уставшего сознания, пытающегося защитить своего хозяина от переутомления. Намного легче было представить, что всегда найдутся те, кто способен понять его страдания, чем признаться самому себе, что остался совсем один.       Тишина низпадала на поникшие плечи Селима, плавно перемещаясь на согнутую шею, и он с наслаждением отдался сковавшему его холоду, даже не заметив, что одно из ласклвых прикосновений красноречивой темноты заметно отличалось от остальных тем, что слишком было похоже на прикосновение живой человеческой руки. Он вздрогнул, не понимая, почему испугавшись, и встрепенулся, приготовившись бросить в лицо нарушителю покоя что-то резкое и язвительное, но бесшумный неведимка его опередил, бережно погладив его слух льющимся прохладной струёй голосом.       – Тебе нелегко, я знаю, – почти шёпотом проворковал Джихангир, задев шею под ухом шехзаде щекотливым дыханием, от которого по коже пробежало неведомое тепло. – Прими мои соболезнования. Я даже представить себе не могу, что ты сейчас чувствуешь.       Неизвестно, что так повлияло на Селима после этих предсказуемых слов, но он внезапно испытал непреодолимое желание открыться Джихангиру в своих переживаниях, наплевав на гордость и упрямство. Он больше не в силах был сдерживать себя от необходимости хоть с кем-то поговорить об этом, а кто мог понять его лучше, чем Ангел Хранитель? Наткнувшись на понимающий и свитящийся бесконечной любовью взгляд младшего наследника, он почувствовал, что именно ему может без колебаний доверить не только свои мысли, но и свою жизнь, сказать ему то, что никогда бы не осмелился сказать никому другому. Шехзаде знал, что только он способен его понять и утешить, вернуть ему надежду и веру в будущее, несмотря на то что их почти не осталось.       – Я чувствую себя беспомощным, брат, – надтреснутым голосом проронил Селим, и его плечи сами собой округлились от тяжести висевшей на нём вины. – Мне так больно от осознания того, что я виноват в её смерти. Если бы я тебя послушал, ничего бы не случилось. Я не хотел убивать её, но и тут моё проклятье решило за меня. Кто будет следующим? Я больше не переживу, если по моей вине пострадают те, кто мне дорог.       Рука Джихангира мягко сжала его плечо в знак поддержки, но в его отражающих иссиня-чёрное небо глазах поселилась печаль.       – Тяжело принять себя, если твоя жизнь обернулась проклятьем, – вздохнул он, и Селим едва не растаял от тёплого чувства благодарности к нему. – Но без этого ты не сможешь себя контролировать, старший брат. Ты обязан попытаться дать себе ещё один шанс.       – О каком шансе ты говоришь, Джихангир? – горько усмехнулся наследник, отвернувшись. Ветер игриво перебирал пряди изумрудной травы в саду, из-за чего казалось, будто под ними раскинулось волнистое зелёное море. – В моём сердце больше нет места любви, потому что она причиняет мне лишь страдания. Что хорошего в любви, если из-за неё надо умирать?       Покосившись на брата в ожидании ответа, Селим заметил краем глаза, как Джихангир нежно улыбнулся, с каким-то очаровательным снисхождением взглянув на него. Шехзаде даже растерялся, почему-то почувствовав себя неумелым учеником, который забыл выучить важный урок, и потупил взгляд, с преувеличенным вниманием принявшись рассматривать узорчатые вкрапления нефрита на поверхности мраморной террасы.       – Твоя боль, безусловно, велика, – серьёзно обратился к нему младший брат, – однако это не значит, что ты должен закрываться ото всех и переживать её в одиночестве. Вспомни, у тебя есть семья. У тебя есть я, и я знаю, что ты меня любишь. Ты же не станешь теперь это отрицать?       – Конечно, не стану! – горячо возразил Селим, обернувшись на него.       – Вот видишь!       В глазах Джихангира вспыхнуло торжество, и шехзаде растроганно моргнул, невольно ответив на его невинную добрую улыбку. Теперь, когда он услышал настолько важные и искренние слова, он не мог не проникнуться к нему глубоким уважением и в который раз поразиться его мудростью, совершенно необычной для его юного возраста. Млея от разгоревшейся внутри благодарности, Селим развернулся к Джихангиру и открыл рот, намереваясь выразить ему признательность, но брат внезапно мягко притянул его к себе, заключив в тёплые объятия. Холод негостеприимной ночи мгновенно отступил, и шехзаде окутало неземным светом, как только его кожи под низпадающими прядями над бровями коснулся лоб младшего брата. На него накатило небываелое спокойствие, каково ему не доводилось испытывать уже давно, и вместе с тем сердце его наполнилось щемящим ликованием.       – Спасибо, брат, – искренне прошептал Селим, наслаждаясь возвышенным блаженством в руках Джихангира, но в то же время испытывая разочаровывающий укол досады от того, что не может обнять его сильный и одновременно изящный стан в ответ. – Я так рад, что ты со мной. Если бы не ты, я бы никогда не смог справиться с этим один.       – Я всегда рядом с тобой, старший брат, – тихо засмеялся ему на ухо Джихангир, и шехзаде трепетно вздрогнул от невероятно ласкавого тепла, пустившего мурашки удовольствия вдоль его позвоночника. – Помни, я в любой момент готов прийти к тебе на помощь.       И хотя острая боль от потери Мелек ещё жгла его изнутри нестерпимым огнём, Селим с наслаждением прильнул к живому телу Джихангира, как никогда желая раствориться в этом спокойствии без следа. Тихая радость, смешанная с горьким привкусом тоски и усталости, приятно грела сердце и утешала сознание нежными вибрациями, словно пение божественной колыбельной. Этот очаровательный бестелесный голос так глубоко забрался ему в мысли, что вытеснил давящую печаль, позволив наследнику наконец расслабленно вздохнуть. Стальное напряжение в мышцах разжало крепкие когти и выпустило его на свободу, медленно, но верно погружая разум Селима в сладкое забытьё. Его веки отяжелели, будто на ресницах осела медная пыль, и он не стал более противиться этому навождению, позволив себе окунуться в тёмный омут бесцветных сноведений.