"Бог наградил нас жестокими дарами. Самый жестокий из них — память".
«…воспоминания дороже платьев.»
...Воспоминания никогда не оставляли младшего ведьмака, иногда казалось, что он жил в них: Каэр Морхен, зимовка и он еще совсем юнец. Кажется ему было лет пятнадцать той зимой. Он сидел у камина, сжимался всем телом, укутываясь глубже в волчью шкуру. Ребята из его группы разбрелись по комнатам, было уже давно за полночь, коридоры стояли пустыми. А Ламберт не мог и на дюйм отодвинуться от огня, казалось, чуть шевельнется и тут же насмерть замерзнет. В коридоре послышались шаги двух ведьмаков, позже Ламберт узнал голоса Геральта и Весемира, старик пожелал Белому Волку спокойной ночи и отправился наверх к себе. Ламберт слышал, как Геральт прошел в зал, как замер, заметив мальчика у камина, и как тяжело вздохнул, подходя к нему чуть ближе. – Холодно? – Ламберту оставалось только по привычке оскалиться, и он уже собирался выплюнуть что-то ядовитое, но опешил, стоило Геральту набросить ему на плечи свой плащ. – Так лучше? От красного плаща все еще исходило тепло Белого Волка, которое грело гораздо больше, чем сама по себе ткань. После того, как Ламберт неразборчиво угукнул, Геральт ушел. Совсем ненадолго: вернулся через полчаса с одеялом, набитым пухом, обогрел его прислонив к боку печи, а потом укутал Ламберта и себя. Они сидели у камина всю ночь, соприкасаясь плечами. Геральт прикрыл глаза и, очевидно, ушел в медитацию, а Ламберт всю ночь смотрел на лицо того, кто единственный оказался добр к нему в этом проклятом месте. И на следующий день они оба вели себя как ни в чем не бывало, словно ничего подобного не было, только Ламберт всю неделю сбивался с ритма фехтования и получал от Вессемира подзатыльники за то, что витает в облаках. Выходит тогда это началось... или намного раньше? Геральт отчётливо помнил их третью по счёту совместную зимовку. Ламберт уже не походил на мальчишку, его тело всё больше обрастало мускулами, а в лице появлялось всё больше суровости. Казалось бы, с их прошлой встречи прошёл только год – как всё же меняла ведьмачья жизнь. Первая ночь. Вессемир всё так же сурово обходит все посты наблюдения. Геральт всё так же проверяет ворота. И всё так же неосознанно заворачивает к камину в главном зале. Ламберт вырос, возмужал, а всё равно дрожащим маленьким клубком тулился ближе к камину. Геральт не помнил, как и когда это вошло в привычку: вот так приглядывать за младшим, единственное, что он знал наверняка – этот волчонок, без видимых на то причин, заставлял его улыбаться. Они оба не заметили, как это стало их повседневной рутиной во время зимовки: Геральт приходил ночью к камину с одеялом или шкурой и накрывал их с Ламбертом, отогревая младшего ведьмака. Иногда беловолосый получал от Вессемира какое-то задание или просто был его черед нести ночную вахту, и в такие ночи ведьмак понимал, что Ламберт сидит там у камина один, отчего становилось неестественно грустно. В такие ночи Геральт подходил к Ламберту только под утро, когда тот тревожно посапывал у потухшего камина. Геральт тогда молча снимал свою жилетку с меховой прослойкой, накрывал спящего ведьмака и уходил отсыпаться к себе. Когда он просыпался, жилетка всегда лежала на шкафчике у кровати, аккуратно сложенная; на ней можно было почувствовать едва различимый запах вербены и вороньего глаза – так обычно пах Ламберт. Они сталкивались во время завтрака и не говорили друг другу ни слова, только Ламберт тихонько, так, чтобы не заметили другие, кивал в знак благодарности и неловко сжимал губы. Замечал происходящее только наблюдательный, вечно молчаливый Эскель, которому впрочем не то чтобы было до этого дело . В ту памятную третью зимовку они впервые заговорили ночью. Они сидели на шкуре медведя у камина, завернутые в шерстяное одеяло, и смотрели на огонь. – Почему? – вырвалось у Ламберта, прежде чем он успел остановить самого себя. Одно слово. Нераскрытый вопрос, но Геральт знал, нет, чувствовал, что имеет ввиду Ламберт. – Просто, – пожимает плечами Геральт. Разговором это можно было назвать с натяжкой. Это были всего два слова: нераскрытый вопрос и столь же сжатый ответ, но тогда им этого хватило. Хватило, чтобы довериться друг другу. Ламберт тяжело вздыхает и роняет голову на плечо рядом сидящего ведьмака. Геральт чувствует, как напряженно всё тело младшего, и мягко улыбается, думая что тот сейчас больше похож на испуганного зверька, тычущегося мордочкой в ладонь, нежели на ведьмака. Геральт устраивает подбородок на тёмной макушке – Ламберт наконец расслабляется. Они оба знают, что не надо ничего говорить, ни сейчас, ни когда-нибудь. Не надо поднимать эту тему, пытаться обсудить это или припомнить. Нет. Надо просто молчать и смотреть на огонь, слушая спокойное сердцебиение друг друга. И ничего больше. – Ты прямо, как маленький зверёк, – смеётся беловолосый, обнаружив с утра Ламберта спящим у себя на коленях. – Мг, Белый и Чёрный Волк, – мямлит спросонья Ламберт. – Волчонок, – усмехается хитро ведьмак, а Ламберт просыпается от возмущения мгновенно. – Чёрный Волчонок. – Иди в задницу... Так у них и повелось... Днём, на тренировках, при остальных Геральт, если надо было обратиться к младшему, звал его по имени, но ночью с той поры он всегда называл младшего этой незадачливой детской кличкой. Ночь за ночью. Зима за зимой. Ламберт знал, что так не будет всегда, знал, но надеялся, что сможет чувствовать чужое тепло дольше... еще немного дольше. Но однажды Геральт приехал на зимовку не один: чародейки, Цири... Йеннифэр не понравилась ему сразу: высокомерная, надменная – она ходила по замку, словно по своей лаборатории, раздавала приказы и поручения ведьмакам, словно те были ее прислугой. На любой язвительный комментарий Ламберта она отвечала вдвойне ядовито... Меригольд вообще была натурой странной, казалось, что единственное, что ее здесь держит, это какая-то нездоровая заинтересованность Геральтом. Она кружила вокруг него, как оса вокруг мёда, не оставляя и на минуту. Ламберт знал, что Геральт уже не придет... Знал, но отчего-то не мог заснуть, сидя у огня, все поглядывая за угол, откуда обычно приходил Белый Волк. Ламберт знал, что это не будет длиться вечно, знал, что ведьмак не придет к нему больше. Он ожидал этого, но злость все равно разрывала все внутренности. Утром, во время тренировки, он бил гораздо сильнее, чем обычно, Геральт едва успевал подставить меч для блока. Когда лезвие было прижато к горлу обезоруженного Геральта, Ламберт замечает, что ему не стало легче, нет, ярость дошла до высшей точки. Он чувствовал, что на него смотрят все, тишина давила, Геральт смотрел удивленно. Ламберт чертыхается, проклиная весь мир, но больше – самого себя. Убирает меч и уходит. Точнее, сбегает... Дальше от белых волос, обрамляющих бледное лицо с янтарными глазами. Цири же Ламберта не отталкивала: ребёнок, за день потерявший все, что имел – ему это было знакомо. Так что в душе Ламберта Цирилла не вызывала ничего, кроме сочувствия. А потом он начал ловить себя на мысли, что видит в этой маленькой девочке Геральта, все чаще и чаще... И не прошло и первого месяца как Ламберт привязался к ней. Однажды, на одной зимовке, когда Геральт вновь приехал с чародейками, терпение Ламберта начало трещать по швам. Он злился в открытую: обливал грязью Йеннифэр, пренебрежительно говорил с Трисс и оскаливался, когда Геральт начинал заступаться за них, когда вновь замечал младшего. – Какого хрена, Ламберт? – рычит беловолосый, подходя ночью к камину в главном зале. – О, красавчик не забыл мое имя, – язвит Ламберт, он встаёт и отходит в сторону выхода из замка. – Я с тобой говорю, куда ты собрался?! – Хочу прогуляться, подышать, а то весь Каэр Морхен провонял чародейками, от тебя за версту несет сиренью с крыжовником, аж в носу чешется. – Прогуляться? – переспрашивает Геральт. – Да ты со своим мерзлявым задом и минуты на улице не протянешь. И это цепляет Ламберта явно больше, чем должно было. В легких начинает жечь от обиды, сердце колет. Геральт использовал как оружие вещь, которая раньше их сближала. Ламберт чувствует себя разбитым. Он чувствует словно его предали. – Пошёл ты, – рычит Ламберт и выходит из замка. А в ту ночь, как назло, было в разы холоднее, кружила вьюга. Он не вернется в замок до утра: если и был в холоде какой-то плюс, так это то, что ты перестаешь чувствовать что-либо. Геральт вернулся в спальню, но, не сумев уснуть в течение двух часов, вернулся к камину. Ламберт не вернулся. Он ждал его до рассвета, а, услышав приближающиеся шаги и терпкий запах вербены со стороны входа, ушел к себе и наконец смог уснуть... Геральт пришел к нему на следующую ночь. – Если ты опять будешь доставать меня чародейками, – предупреждает Ламберт, узнавая шаги, – я снова просто уйду. – Пошли, – без предисловий приказывает Геральт. Ламберт хмурится, но слушается, поднимаясь на ноги, следует за беловолосым. – Бери меч, – требует Геральт, когда они выходят во двор. Зимний ветер бьет в грудь, Ламберт всеми силами старается не ёжиться – получалось скверно. Ручка меча ледяная и, кажется, примерзла к перчатке. Геральт нападает первым, он не застаёт Ламберта врасплох. Они сражаются, теряя счет времени. Вой ветра заглушает лязг мечей. – Скажи мне одну вещь, красавчик, – Ламберт прижимает лезвие к груди Геральта, прямо к сердцу, – ты мне поддаешься или я, действительно, лучше тебя справляюсь с мечом? Геральт делает подсечку и Ламберт грохается на спину с глухим стоном. – Ни то, ни другое, – отвечает Геральт прижимая Ламберта к земле. – Если ты остался без меча... – Это не значит, что бой уже окончен, – заканчивает за него Ламберт и пинком сбрасывает беловолосого с себя, сам нависая над ним. – На кой черт ты это устроил? Геральт больше не пытался дать Ламберту сдачи, его руки расслабились, давая понять, что он признаёт поражение. Молча отводит взгляд. – Холера, Геральт, я не понимаю, – выдыхает младший и прижимается лбом к ключицам Белого Волка. – Я совсем тебя не понимаю, как же ты бесишь... – Это я ничего не понимаю... Я думал, что нравлюсь тебе, потом ты чуть не вспорол мне горло на тренировке, я даю тебе шанс это осуществить, а ты тулишься ко мне как котёнок... – Правда, не понимаешь, да? – Ламберту кажется, что если он не будет смеяться, он расплачется. – Какой же ты тупой... Ладно, проваливай уже, наверняка тебя там заждались. Йеннифэр и так меня ненавидит... Они никогда больше не поднимали эту тему. Геральт не пытался понять, Ламберт не пытался объяснить. Беловолосый, как казалось младшему, вообще начал избегать его и даже на поддевки Трисс и Йен не реагировал больше. И Ламберт сдался, стал больше времени проводить с Цири, обучая её фехтованию, и Эскелем, то и дело подшучивая над его скромностью. Шли годы и Ламберт, действительно, смирился с тем, что того тепла, что было между ними, уже не вернуть. Он смог вернуться в своё обычное русло: монстры, деньги, таверна. Это была середина осени, в Каэдвене ужасно моросило и Ламберт весь продрог, он остановился в ближайшей таверне. Заказал кружку медовухи и сел в дальний угол, где, по его мнению, он привлекал меньше внимания. Ведьмак откинулся спиной на стену и прикрыл глаза, прислушиваясь к разговорам окружающих. – А Вриенна ему говорит, что еще раз эту бабу увидит, обоих прикончит... – Зараза, приперся приблуда, сейчас у всех в кружках всё скиснет... – А правда, что они детей крадут?.. Ламберт закатывает глаза, как же его это всё достало. Он благодарит официантку за напиток, как мгновенно его сознание цепляется за разговор трактирщика: – Слышал про погром? – В Ривии? – Ага, жуть просто, там сейчас трупов не перечесть... – Нелюдей всегда недолюбливали, вот всё наружу и вылезло. – Слыхал, что говорят? Словно в этом погроме чародейку с ведьмаком убили. У Ламберта леденеет кровь. – Йеннифэр из Венгерберга и Блавикенский Мясник. Кружка опрокидывается, медовуха течёт по столу на пол. Ламберт с грохотом, сопровождаемый чужими взглядами, вылетает из трактира. Он стоит, тяжело дыша. На улице льет как из ведра, ветер пронзает холодом, но Ламберт не чувствует. Он чувствует только боль в груди. Холодная дождевая вода на щеках смешивалась с чем-то горячим, брызнувшим с глаз. – Это правда? – спрашивает он у Вессемира, приехав в Каэр Морхен через две недели. – Мог бы и поздороваться, Ламбе... – Это правда?! – повторяет ведьмак, повышая голос. Вессемир молчит несколько секунд, разглядывая его лицо. – Да, Лютик и остальные опознали их тела... – Твою мать, – Ламберт ударяет стену. Он злится на всё и всех вокруг себя. На блядских крестьян, на грёбаных чародеек и на себя, что не был там, рядом с ним, ведь тогда, может быть, он был бы жив... Прошло два года со смерти Геральта. Ламберт с Эскелем чистили мечи, как к ним пришёл Вессемир, говоря, что в лесу что-то происходит, что там какие-то магические вспышки и странные звуки. Они пошли втроём... Ламберт двинулся на звук, пошёл к месту, где последний раз громыхнуло и замер, видя как сквозь лес бежит фигура, до боли знакомая, с отросшими белыми волосами. И он ожил. Он снова дышал, чувствовал, словно каменная оболочка на его сердце дала трещину, впуская в душу с десяток давно забытых чувств. – Геральт! – вырвалось столь отчаянным голосом, что Ламберт себя не узнал. – Геральт! Он вернулся! Сраный Геральт из Ривии вернулся! Слёзы застилали глаза...